Самые обыкновенные привычки (джен)

Иногда Какаши забывал о существовании своего левого глаза. По крайней мере, Сакумо казалось, что проблема именно в этом.

Если бы кто-то спросил Сакумо, как это началось, у того не нашлось бы внятных объяснений. Он не был самым внимательным в мире отцом, хотя изо всех сил старался проводить с сыном свободное от службы время. Но, что бы ни произошло, пока Сакумо был на задании, изменить этого он не смог. Проснувшись после очередной выматывающей миссии, он обнаружил, что Какаши разгуливает по дому, прикрыв один глаз. И движется при этом на удивление уверенно и привычно.

Долгую секунду Сакумо молча смотрел на сына.

— Эм-м, Какаши, что-то случилось с твоим глазом? — спросил он, наконец сообразив, что не так.

— Неа? — пятилетний мальчуган с любопытством покосился на него.

— Тогда почему он у тебя зажмурен?

Когда он обратил на это внимание Какаши, тот удивлённо встрепенулся и медленно, очень медленно его веко поползло вверх, словно он и сам раньше не замечал, что оно закрыто. У Сакумо создалось впечатление, что в один прекрасный день его сын просто проснулся и забыл открыть второй глаз.

— Хм, — с немного глуповатым видом пробормотал Какаши себе под нос. Но не стал ничего пояснять.

В принципе, точно так же он поступал во все последующие разы — снова и снова «забывая» открывать глаз.

В промежутках между миссиями, когда Сакумо был дома, он изо всех сил старался повлиять на своего драгоценного сына, напоминая использовать этот немаловажный орган. Но, честно говоря, лучше не становилось.

В те же дни, когда Какаши всё-таки не забывал пользоваться левым глазом, Сакумо, наблюдая за ним, раз за разом замечал, что правый глаз его сына — ведущий. Движения левого каждый раз на миллисекунду отставали, словно сыну приходилось напоминать себе, что этим глазом тоже нужно двигать.

Разумеется, Сакумо не на шутку беспокоился из-за происходящего с сыном, и вскоре притащил ребёнка на приём к специалисту.

— Вот, держите, — сказал доктор, окончив приём.

Сакумо недоверчиво уставился на предмет в его руке:

— Повязка? — громко переспросил он.

Доктор кивнул и с улыбкой присел на корточки, оказавшись с Какаши лицом к лицу:

— Какаши, мне нужно, чтобы ты закрыл ей свой правый глаз, ладно? Из всего услышанного сегодня я сделал вывод, что ты слишком полагаешься на правую сторону, — объяснил он. — Ношение повязки вынудит твой организм чаще использовать левый глаз.

Какаши кивнул, не сказав ни слова против, но, стоило обоим Хатаке вернуться домой, Сакумо тут же заметил, как нерешительно сын смотрит на повязку, вертя её в руках.

Беспокойство за ребёнка пересилило остальные чувства, и Сакумо попросил сына поносить повязку хотя бы месяц: «Пожалуйста, сын, ради меня?» Какаши уступил. Он обещал пользоваться повязкой, и не нарушал данное слово. Хотя, случалось, он по ошибке натягивал её не на тот глаз. Иногда он надевал её Паккуну⁽¹⁾, утверждая, что даже так она опосредованно влияет на него. Затем, месяц спустя, повязка куда-то запропастилась, и ничего, кроме невинного: «М-м? Какая повязка?» Сакумо от сына не добился.

«Ну, по крайней мере, Какаши старался», — решил он. Это было лучше, чем ничего.

Через некоторое время Какаши окончательно махнул рукой на попытки переучиться (по крайней мере, Сакумо так казалось) и сдвинул налобный протектор так, чтобы он прикрывал ему левый глаз. Сакумо предполагал, что это из-за постоянно преследовавших мальчика вопросов. Пусть он сам и перестал докапываться до сына по этому поводу, другие жители деревни такой деликатностью не страдали.

— Ты ведь понимаешь, что из-за этого серьёзно пострадает твоё объёмное зрение, появится слепое пятно? Это даст врагам преимущество в бою, — серьёзно сказал Сакумо, когда мальчик впервые сдвинул свой протектор набок. Тот факт, что Какаши прикрыл глаз повязкой вместо того, чтобы просто зажмурить, очень беспокоил. Раньше ему достаточно было поднять веко, чтобы посмотреть на мир обоими глазами. Теперь нужно было еще сдвинуть протектор вверх. А исход битвы может решить и одно мгновение.

— Привыкну, — ответил мальчишка.

— Это займёт немало времени, — резонно заметил Сакумо. На то, чтобы компенсировать внезапное сокращение поля зрения, у иных шиноби уходили долгие годы.

Какаши в ответ только радостно улыбнулся.

То, с какой скоростью пятилетний мальчуган адаптировался, было настоящим чудом. Не знай Сакумо, что у малыша отлично работают оба глаза, он бы сказал, что его сын давно приспособился к «одноглазому» режиму, что это давно вошло у него в привычку, словно он все пять лет своей жизни только так и ходил. По всему получалось, что с одним глазом Какаши куда удобнее жить и работать. Сакумо терялся в догадках, не зная, что и думать об этом.

Как бы то ни было, Сакумо, как заботливый отец, предпринял ещё одну попытку убедить любимого сына использовать оба глаза — как бы здорово Какаши ни управлялся одним, рано или поздно это обязательно выйдет ему боком. Если у тебя в порядке оба глаза, то зачем же вообще нужно закрывать один из них?

— Чтобы помнить, — тихо ответил мальчишка, уставившись куда-то далеко-далеко в пространство. Не сказать, чтобы Сакумо что-то понял, но в словах его сына было столько болезненно-непоколебимой уверенности, что дальнейшие вопросы отпали сами собой.

Скрепя сердце, Сакумо решил оставить всё, как есть.

Ничего другого ему не оставалось — только принять выбор сына. По крайней мере до тех пор, пока Какаши и про второй свой глаз не забудет.

1) Паккун — нинкен, один из призывных псов служивших Какаши. http://naruto.wikia.com/wiki/Pakkun

Вернуться к тексту

Сначала всё выглядело так, словно Какаши вдруг разучился врать. Сакумо не сильно переживал по этому поводу. Ребёнку всего пять лет, так что никакого резона поднимать шум не было. Хотя любой уважающий себя ниндзя и должен уметь запутать и обмануть врага, Сакумо не беспокоился, даже был рад, что Какаши хоть в чём-то ведёт себя, как обычный ребёнок.

Куда больше Сакумо бы волновался, если бы это снижало шансы сына на успешное выполнение миссий. Но… какие там миссии в пять лет, о чём вы? Какаши только пару месяцев как из Академии выпустился. Его новый сенсей ещё долго не пустит мальчика ни на что сложнее D-рангов. Пусть мальчишка расслабится — это, наверное, перенапряжение сказывается от молниеносного (за один год!) освоения всей программы Академии и сдачи экзаменов экстерном.

И к тому же, в выдаваемых Какаши в последнее время порциях вранья не было чего-то совсем уж из ряда вон. Просто у него завелась привычка придумывать нелепые оправдания для вещей, которых он никогда ранее не совершал.

Например, однажды, на вопрос отца, куда он направляется, Какаши ответил: «Поговорить с друзьями».

К счастью, Сакумо при слове «друзья» позволил себе замереть лишь на долю мгновения. Потому что, как бы он ни обожал Какаши, с какой бы лёгкостью ни закрывал глаза на все его провинности, он отлично знал, что его сын — одинок. У Какаши никогда не было друзей, и он всегда с таким упорством настаивал, что друзья будут только отнимать время от тренировок, что Сакумо был железно уверен — друзей его сын так и не завёл. Так что вряд ли кто-то осудил бы Сакумо за то, что он проследил за сыном. Как и ожидалось, Какаши провёл день в одиночестве. Странно, что из всех мест он выбрал для этого Мемориал Огня, но всё равно никаких друзей Сакумо не видел.

Остальное враньё было всё в том же духе.

Хотя, нельзя сказать, что оно было совсем уж вопиющим. На самом деле, если бы Сакумо не знал своего сына так хорошо, то, наверное, купился бы на него поначалу. В общем, он не видел в том большой проблемы.

Кроме того, он ожидал, что через пару недель всё само придёт в норму. Какаши всегда быстро восстанавливался.

Тем удивительней было то, что всё осталось по-прежнему. Выдаваемые сыном отмазки даже стали ещё более нелепыми — до такой степени, что Сакумо, подчас, по два раза переспрашивал.

— О, ну наконец-то, Какаши, — воскликнул Сакумо, стоило его сыну наконец-то зайти на кухню. — Ты где пропадал? Готов поклясться, я тебя чуть не час назад звал.

Какаши пожал плечами:

— Потерялся на дороге жизни.

Долгую секунду Сакумо пытался осмыслить слова мальчишки. Если отбросить «дорогу жизни», (что бы она ни значила), то оставалось…

— Ты потерялся.

— Да.

— …внутри нашего дома.

— Да.

— Нашего дома, — с нажимом повторил Сакумо. И не на шутку задумался, насколько искренним был тот жалобный взгляд, которым его наградил Какаши.

Иногда Какаши даже не заморачивался объяснениями причин своих опозданий. По крайней мере, адекватными объяснениями. Случалось, после них Сакумо понимал даже меньше, чем если бы вообще ничего не спрашивал.

— Чего-чего?

— Прошу прощения за опоздание, — пожав плечами, повторил Какаши. — Я составлял список всех магазинов, торгующих оранжевыми спортивными костюмами.

— Зачем? — Сакумо почти пожалел, что спросил.

— Я планирую сжечь их все до единого ровно через девять лет, — буднично сообщил Какаши.

Сакумо мысленно отметил эту весьма конкретную цифру.

— Зачем? — выдавил из себя он.

— Это всё для блага Конохи.

Постепенно враньё Какаши скатились до полной и абсолютной чуши. Подчас Сакумо казалось, что его сын ни на секунду не задумывается, как бы сочинить более-менее стройную картину.

Сакумо со всё возрастающем удивлением взирал на спокойно вошедшего в комнату сына. Лицо Какаши было скрыто тёмно-синей тканевой маской.

— Зачем тебе маска? — спросил он максимально спокойным голосом, на который только нашлись силы.

— Как же я иначе спрячу свои выступающие кривые зубы? — серьёзно ответил Какаши.

— Прости, что? — честно, Сакумо сперва решил, что ослышался.

Какаши призадумался:

— Хм-м… или мою заячью губу? — сделал он ещё одну попытку.

— Но у тебя же…

— Мой синий язык?

Сакумо нахмурился:

— Какаши, тебя кто-то разыграл?

— С чего бы?

Старший Хатаке раздражённо потёр переносицу:

— А с чего бы ещё ты вдруг стал носить маску, чтобы прикрыть недостатки, которых у тебя нет?

Какаши задумчиво склонил голову набок. В его глазах плескалась искреннее невинное удивление. Немножко слишком искреннее:

— М-м? Но я же всегда носил маску.

— Но я же точно знаю, что ты не носил, — медленно произнёс Сакумо, сам не зная, отчего потратил целую секунду, обдумывая слова сына. Он же его вырастил с младенчества, как тут ошибиться?

— М-ма, а я вот на все сто уверен, что носил.

Иногда Сакумо хотелось приложить ладонь ко лбу сына и проверить, нет ли жара. И проверять так каждый день. На всякий случай он и на гендзюцу решил проверять, но это, наверное, всё же был перебор.

В конце концов оказалось, что причины для волнения были заботливым отцом весьма преувеличены. Похоже, Какаши был вполне способен выдавать правдоподобную ложь, когда был в настроении. Пусть это и случалось крайне редко.

— Так значит, ты не просил меня покрасить волосы в яркий цвет и напялить кричаще-яркую одежду? Чтобы продемонстрировать ученикам Академии, сколь развитыми навыками сокрытия и слежки обладает любой джонин? И сколь мало зависит от стиля одежды шиноби? — медленно проговорил Сакумо. — И это не ты попросил Какаши отыскать джонина, который сможет это наглядно продемонстрировать.

Минато скорчил рожу, но тихое хихиканье всё равно прорвалось наружу.

— Прошу прощения, Сакумо-сан, — поклонился он, извиняясь за своего нового ученика.

Сакумо покачал головой:

— Нет, что ты, я сам виноват. Должен был догадаться. Сам не знаю, как я не сообразил, что эта просьба Какаши выглядит довольно странной, — вообще-то он знал — всё потому, что Какаши представил совершенно разумное и логичное обоснование. Ни капли общего не имеющее с его обычными абсурдными враками.

Поэтому — откуда Сакумо было знать — может, это нормальное поведение для растущих детей. Может, это какие-то странности пред-бунтарского возраста, или ещё что наподобие?

Очень скоро Сакумо привык и просто старался не заострять на этом внимание.

Перед тем, как эта неловкая ситуация обнаружила себя, Сакумо сомневался, не слишком ли рано решил провести с Какаши тот самый разговор.

«Но, слушай», — говорил сам себе Сакумо. — «Какаши ведь уже генин; и, если так дальше пойдёт, через пару лет и чунином станет. Если мальчик достаточно взрослый, чтобы убивать людей, то и по вопросам половой жизни он должен иметь хотя бы самое общее представление. К тому же, рано или поздно всё равно пришлось бы рассказывать Какаши про пестики и тычинки. Почему бы и не сейчас?»

Какаши было пять лет, его даже подростком ещё нельзя было назвать, и Сакумо хотел объяснить ребёнку всё заранее. Рано или поздно он узнает, что такое секс не в общем смысле, а на практике. И тогда Сакумо полюбуется на смущённое, покрасневшее лицо. Уже одно это было достаточной причиной для того, чтобы поговорить про пестики и тычинки.

Но всё пошло не как планировалось.

Сакумо не ожидал, что в этой области Какаши будет знать больше него.

И уж тем более он не ожидал, что сын устроит ему лекцию, посвящённую более активной стороне секса.

Он и представить не мог, что его Какаши будет рассуждать о порнухе, да ещё таким невинным тоном.

— С образовательной точки зрения, — спокойно вещал пятилетний малыш, глядя на Сакумо широко распахнутыми глазами невинного оленёнка. — Порнография абсолютно бесполезна. Но я предполагаю, что её назначение в другом — в развлечении людей. Авторы эротических романов, как правило, бросают вызов зажатости и скованности человеческого тела. На любовные игры наводится толстенный слой глянца, обязательно все подряд персонажи умеют и практикуют использованием лубрикантов… Читаешь, и создаётся впечатление, что это какой-то девственник писал. Хотя есть один автор, работы которого можно по праву назвать лучшими в своём роде…

Это всё Джирайя виноват. Сакумо не сомневался ни секунды.

— Это не я! — заорал Жабий Отшельник, едва завидев пылающий праведным гневом взгляд Сакумо, хотя даже не знал, по какому поводу Белый Клык Конохи пришёл в такую ярость.

— Чему ты учишь моего сына?

Беловолосый отшельник отступил от своего друга и примиряющее замахал руками:

— О чём ты, Сакумо? Я же пообещал тебе, что не буду его учить никаким серьёзным дзюцу, я и не учил! Если ты поймал Какаши за тренировкой, то это не я его научил, клянусь!

Сакумо рад был услышать это признание, но сейчас вопрос был совсем не в техниках. Не в этот раз. Сакумо склонил голову набок, наградив друга яростным взглядом:

— Проблема в ином, и ты прекрасно об этом знаешь, — прорычал он.

Жабий Саннин озадаченно почесал затылок. Чем ещё неподобающим своему возрасту мелкий засранец мог увлечься, чтобы в этом обвинили Джирайю?

— Я понятия не имею о чём ты, — признался он.

— Ты развратил моего сына!

— Как?

— Откуда мой Какаши знает обо всех этих грязных романчиках, которые ты почитываешь?..

К счастью для себя, Джирайя оказался ни в чём не виноват, и со временем их с Сакумо дружба вернулась в прежнее русло. Но как тогда Какаши узнал обо всех тех неприличных вещах?

Сакумо постарался осторожно продемонстрировать сыну, что не одобряет данную тему, в то же время опасаясь быть слишком резким или грубым — ему не хотелось, чтобы его сын чувствовал себя в чём-то виноватым. Однако, тот, кажется, не понимал намёков, сколько бы Сакумо ни пытался поднять этот вопрос. Почему-то Какаши не считал тему половых отношений запретной, и говорил о ней вполне обыденным тоном.

Сакумо очень, очень не хотелось, чтобы его сын вырос копией Джирайи.

— Какаши, — наконец решился он. Рано или поздно всё равно нужно было расставить все точки над «ё», и, честно говоря, Сакумо и так слишком долго откладывал этот разговор, собираясь с мыслями. — Нам нужно поговорить о… о плохом влиянии Джирайи.

Он просто обязан был оградить своего сына от дурного влияния Жабьего Саннина.

Мальчик в ответ лишь склонил голову набок:

— Тогда, наверное, тебе нужно это с ним самим обсудить?

Сакумо беспомощно пожал плечами, но продолжил:

— Что ты думаешь о Джирайе?

Какаши промедлил секунду. Словно бы сдержал рвущийся с языка машинальный ответ.

— Он сильный шиноби, — наконец сообщил мальчик.

— Верно, — согласился Сакумо. Но ему нужен был совсем не такой ответ. Поэтому старший Хатаке постарался немного подтолкнуть разговор в нужную сторону. — Ты когда-нибудь видел его… привычки?

— Он много тренируется? — лицо Какаши вдруг стало каким-то немного чересчур довольным.

Повисла неловкая пауза. Сакумо постарался более точно облечь свой вопрос в слова:

— Он когда-нибудь рассказывал тебе о своих «исследованиях»?

— Хм-м, — Какаши глубокомысленно потёр подбородок. — Он что, разрабатывает какое-то новое дзюцу?

Очевидно было, что Какаши не уловил ни одного из этих намёков и что он и понятия не имеет, о чём Сакумо говорит. Белый Клык Конохи облегчённо выдохнул:

— Не обращай внимания, сын. Я знаю, что Джирайя частенько помогает тебе с тренировками, и если это всё, чему он тебя учит, это замечательно. Забудь о моих словах.

— Джирайя — хороший пример для подражания, — с готовностью согласился с отцом Какаши.

Сакумо кивнул. А затем на лицо Какаши вдруг наползла чертовски лукавая улыбка:

— А, — добавил он, будто только что вспомнив. — Кстати, ты знал, что Джирайя сейчас пытается написать порнографический роман под названием «Приди, приди Рай»? Даже черновик весьма неплох — чувствуется стиль.

— Что?! — Сакумо взлетел со своего кресла.

Какаши мило улыбнулся:

— Хотя пока что никакого стройного сюжета — одни намётки.

Секундой позже Сакумо вылетел из дома. Охота на Саннина началась. Благо, тот ещё не покинул деревню. Откуда ещё Какаши мог не просто узнать об увлечении Джирайи, но и черновики прочесть? Очевидно же, что тот сам показал их наивному пятилетнему малышу! И как Сакумо мог быть настолько слеп, что помирился с этим извращенцем в прошлый раз?

В свою очередь, Джирайя по-прежнему пытался всё отрицать. Безуспешно.

Ночь была удушающее тихой. Сакумо никогда раньше не обращал на это внимания, но в последнее время тишина давала широкий простор голосам в его голове. Голосам, с горечью и злобой обвиняющим его.

Он думал, что привыкнет, ниндзя ведь постоянно приходится иметь дело с тенями прошлого. Будь проблема только в этом, Сакумо бы, наверное, справился, но его мучили голоса не мёртвых, а живых людей. Тех, ради которых он рискнул своей жизнью.

Глумливые и презрительные реплики, ненавидящие взгляды сопровождали его целый день, и, стоило Белому Клыку вечером бессильно опуститься на кровать, отодвинутые на второй план переживания наваливались с утроенной силой, словно поставленная на круговое воспроизведение запись.

Сакумо давно бы уже сошёл с ума, если бы сын не был с ним рядом. Сейчас мальчик вёл себя куда более зрело и решительно, чем когда-либо ранее.

— Йо, — услышал Сакумо, и в поле его зрения показалась серьёзная тёмно-коричневая морда.

— Паккун, ты чего делаешь в моей комнате? — повисла секундная пауза. — И в моей постели?

Мопс индифферентно пожал плечами (насколько это вообще может получиться у собаки) и боднул человека, вырываясь из его хватки на свободу:

— Щенок меня вызвал. Чтобы вещи перенести.

С этими словами пёс аккуратно подтолкнул носом небольшую подушку, всю покрытую его слюнями, и устроил её на отвоёванной у Сакумо стороне кровати.

— Зачем? Для чего? — удивился Хатаке.

Паккун неодобрительно уставился на него. Даже не видя себя в зеркало, Сакумо знал, как жалко выглядит. Он терял сон, терял вес, терял ту волю к жизни, что вела его, позволив стать сильнейшим шиноби деревни. Он ворочался с боку на бок и жалобно стонал, мучимый бесконечным бессонным кошмаром, пока Паккун его не поприветствовал.

— Я в порядке, — нерешительно попытался оправдаться Сакумо.

— Тч, человеки… — ответил Паккун.

Затем в комнате появился Какаши. В руках он держал скомканное одеяло, и потому шёл осторожно, не видя, куда ступает.

— Паккун, принёс мою подушку?

— Конечно.

Кровать промялась под весом вскарабкавшегося Какаши. Повозившись, он зарылся в ворох одеял, стащив заодно и сакумовское. Паккун свернулся у них в ногах.

Сакумо нахмурилася:

— Какаши, что ты тут делаешь?

— Сплю, — отозвался тот.

— У тебя разве нет для этого своей комнаты?

— Хм-м, а разве есть? — лениво удивился ребёнок. — В любом случае, уже слишком поздно. Слишком уютно, чтобы куда-то уходить.

Раздражённо вздохнув, Сакумо позволил Какаши заграбастать себе все одеяла и спать рядом. Он не помнил, чтобы в ту ночь его мучили кошмары.

С тех пор, если Какаши вновь залезал к нему в кровать в особо мерзопакостные ночи, Сакумо больше не пытался протестовать. Он лишь улыбался чуть ярче обычного на следующее утро и крепко, с теплотой и благодарностью обнимал сына.

Тем не менее, как бы Сакумо ни старался держаться и жить дальше, ситуация не менялась к лучшему. Преследующие его шепотки не прекращались — лишь извращались устами сплетников и обрастали новыми и новыми скандальными подробностями, как это и бывает со всякими слухами. Особенно если слухи касаются людей, что у всех на слуху.

И всё это из-за одной провальной миссии — пусть Сакумо и считал, что поступил правильно. Возможно, он ошибался. Возможно, он оказался совсем не таким шиноби, каким его хотели видеть окружающие. И, раз это так, то чем он вообще занимался всю свою жизнь?

Погубил ли он свою карьеру ниндзя, когда попытался поступать во время миссии в соответствии со своими идеалами? И раз путь шиноби оказался столь чужд ему, то не была ли вся предыдущая его жизнь ложью и притворством? Если деревне нужен послушный шиноби-инструмент, то что он тут делает?

Никому не нужны сломанные инструменты. Они бесполезны.

А именно сломанным инструментом он и был.

— Не думай, — сказал Какаши.

Сакумо, уже несколько минут сидевший, уставившись в стену, вздрогнул и вернулся в реальный мир:

— А? Какаши? Что-то случилось? — спросил он.

Мальчик неотрывно смотрел на него:

— Знаешь, мы и в самом деле очень похожи.

— Хм? — Хатаке обдумал слова сына, недоумевая, отчего тот поднял эту тему. — Признаю, ты перенял массу моих генов. Тебя можно принять за моего клона, — принуждённо рассмеялся он.

Какаши покачал головой:

— Мы оба, ты и я, забываем, что нужно сосредоточиться на настоящем, на тех, кому мы нужны.

— У тебя всё в порядке? — вновь разволновался Сакумо, гадая, отчего его сын считает себя чересчур погруженным в прошлое. Он нахмурился и добавил, вспомнив, который час. — И разве ты сейчас не должен заниматься со своим наставником?

— Минато-сенсей может подождать.

— Ты прогуливаешь тренировки?

Какаши покачал головой:

— У меня есть дела поважнее.

— Какие, например?

— Быть рядом, — ответил Какаши, и взгляд его, казалось, проникал Сакумо в самую душу. — И напоминать тебе о том, что я рядом. Как и Джирайя, и Минато-сенсей, и Хокаге-сама, и множество других людей, которых ты не видишь, потому что позволяешь прошлому довлеть над собой, вместо того, чтобы сосредоточиться на том, что есть здесь и сейчас.

Сакумо не знал, как такое возможно, но Какаши, похоже, слишком хорошо понимал, что он чувствует. Возможно, именно из-за этого понимания его слова нашли столь глубокий отклик в душе отца. Они отдавались в его голове эхом, вытеснив оттуда опостылевших монстров из прошлого на следующие несколько дней.

Но, разумеется, продолжающиеся сплетни и кривотолки неизбежно вновь и вновь привлекали его внимание, вновь селя в душе злобные голоса и придавая им сил. Как бы он ни старался забаррикадироваться в своём доме, Сакумо так или иначе приходилось выходить на улицу и вновь слышать несущиеся в спину осуждающие шепотки.

И вновь, раз за разом, Какаши спасал его своей мягкой улыбкой, любящими глазами и постоянными просьбами.

— Не оставляй меня, — говорил он. И Сакумо вздрагивал от мягкой мольбы, звучавшей в его голосе. Особенно ярко она была заметна на фоне обычного «Иттекимасу», с которым он раньше уходил в Академию или на тренировки.

Какаши не трогался с места, пока Сакумо не давал обещания. Или если его голосу недоставало уверенности.

Сакумо был уверен, что сын каким-то образом загоняет его в ловушку, охраняя от чего-то смутного, мелькающего лишь на краю сознания. Чем бы оно ни было — Сакумо просто не мог нарушить обещание, данное своему драгоценному сыну — только не тогда, когда это было для ребёнка настолько важно, что приходилось повторять клятву ежедневно, утром и вечером. Повторять со всей искренностью — иначе Какаши не отставал.

Видимо, старшему Хатаке следовало бы поволноваться о том, чего так боится его сын; что заставляет его день ото дня умолять об одном и том же. Но, почему-то, Сакумо чувствовал лишь волны тепла, омывающие сердце. Потому что каждый день, снова и снова, он понимал, что так Какаши пытается ему сказать, что любит его.

Кажется, даже если целый мир ополчится на него, его сын всё равно встанет рядом. И в ответ Сакумо никогда не разочарует Какаши в его простом и понятном желании — он никогда не оставит своего сына.