Амаретто (гет)

Её звали Летиция. Он узнал имя у вечно громкого и безумно раздражающего этой своей громкостью Скуало. Спросил так, невзначай, между делом, и пожалел об этом, глядя, как на бледном лице Суперби появляется язвительная усмешка. Он бы никогда в жизни не обратил на эту девушку внимания, если бы не лазурного цвета платье.

Кулаки неимоверно зачесались, потому что довольная наглая морда белобрысого придурка к хорошему настроению располагала мало, но пробуждала желание устроить мордобитие.

Девушки стояли собравшейся до кучи стайкой возле массивной белой колонны и оживлённо сплетничали. Любопытные, в своих купленных по последней моде цветастых платьях, с аккуратными, миниатюрными сумочками, зажатыми в ухоженных наманикюренных руках. Как называются эти долбанные сумочки, Занзас не помнил, как и их предназначение; парень искренне не понимал, что женщины могут в них поместить. У неё было платье ярко-лазурного цвета и черные, словно смоль, волосы. Занзас терпеть не мог цвет неба.

— Летиция. Летиция Бовино, — сообщил Суперби, на удивление Занзаса, шёпотом. — К ней Дино ещё подкатывал.

— Бонд. Джеймс Бонд, — огрызнулся Занзас.

— Чё, познакомиться хочешь? — Скуало усмехнулся и покосился на будущего десятого Вонгола.

— Да нахрен она мне сдалась, — пожал плечами Занзас. — Я просто спросил.

— А я познакомлюсь, пожалуй.

На осмысление ситуации понадобились считанные секунды.

— Стоять!

Подходить к девчонке не хотелось совершенно. Раздражало всё, начиная от этого долбаного приёма в доме Вонгола и заканчивая собравшимся обскакать его, Занзаса, Скуало.

Занзасу было почти шестнадцать, и четко знающий, что ему нужно от жизни, сын Девятого никогда ещё не знакомился с девушками.

— Так мне стоять или не стоять, чёртов Занзас? — рявкнул Суперби.

На них начали с интересом оглядываться.

— Я пойду, мусор.

И он пошёл, хотел он этого или нет. За спиной фыркнул будущий Второй Император мечей, взявший на слабо будущего босса Вонголы.

Ненавистный лазурный цвет неимоверно раздражал, даже больше, чем мусорная Акула.

Он слышал, как задорный девичий смех зазвучал тише и реже, по мере его, Занзаса, приближения, пока не стих совсем. На парня уставились, по меньшей мере, пар шесть любопытных глаз. Вот чего уставились, а? Как в логово змей шагнул, твою мать. Серпентарий.

Смотрят, словно он какая-то интересная зверушка.

— Привет, — хрипло выдавил дечимо Вонгола, смотря на девчонку в ненавистном голубом платье.

— Здравствуйте, — девушка растерянно улыбнулась и оглянулась, словно ища поддержки у подруг.

Подруги молчали, но смотрели с интересом.

Заигравшее вступление к вальсу оказалось как никогда кстати. Танцевать Занзас не любил, но умел, впрочем, как и все здесь собравшиеся: обязывало положение в обществе.

— Я Занзас… Вонгола, — зачем-то добавил подросток. — Я тебя приглашаю на танец, Летиция Бовино.

— А… — Летиция снова оглянулась, с удивлением обнаружив, что группа поддержки разбежалась за считанные секунды. Кавалеры растащили танцевать, не иначе. — Эм.

— Нельзя отказывать кавалеру, синьорина Бовино, — задушевно поделился Занзас с девчонкой правилом этикета.

Акулий мусор маячил где-то за спиной, Занзас чувствовал его взгляд и не мог не утереть Скуало нос. Он никогда бы себе этого не простил.

— Синьорина Бовино, разрешите пригласить вас на танец, — парень вздохнул и протянул руку, надеясь, что выглядит это худо-бедно галантно.

— С удовольствием, синьор Вонгола, — Летиция снова улыбнулась и благосклонно приняла предложение.

— Ямочки на щеках — генетический доминантный дефект, — учтиво сообщил сын Девятого, опуская ладонь на обвитую широким атласным поясом талию.

— Да? Синьор, вы такой забавный, расскажите ещё что-нибудь.

Занзас посмотрел на Летицию.

Забавный.

Приехали.

— И дети ваши, синьорина, тоже будут с ямочками на щёках.

Мимо пронёсся акулий потрох, кружа в танце подружку Бовино.

Потрох акулий, а он, Занзас, забавный.

— Я знаю, что такое доминантный… Это отклонение меня устраивает, синьор Занзас.

Jamie Stewart

Летти впервые видит Занзаса на приёме у Девятого Вонголы. Её туда берёт с собой отец, мать кружит с ним в вальсе где-то неподалёку, а подружки Летти сбиваются в один кружок. Она стоит рядом с ними в синем платье и с легко-сладким шлейфом духов. Подружки шепчутся-шепчутся-шепчутся, обсуждают походя присутствующих и свои поездки. Летти слушает про Венгрию, Чехию и Испанию: подруги рассказывают интересно и живо, улыбаются и смеются. Их потихоньку разбирают кавалеры. Она тоже танцует пару раз, но недолго и без удовольствия.

А потом Летти буквально ощущает, как тяжелеет воздух и как растерянно замирают подружки, быстрая и эмоциональная речь одной замолкает, и все поворачиваются в одну сторону. Летти — тоже. Слова застревают у неё в горле, тело замирает. К ним идёт Занзас Вонгола, и от его скрытой силы, от его тяготящей ауры у Летти подгибаются колени. Занзас Вонгола умеет производить впечатление. Занзас Вонгола умеет пугать, и она его боится непроизвольно и нехотя. Летти нервно теребит сумочку в руках.

Занзас Вонгола останавливается около неё. Подруги расходятся, освобождают место, а Летти поднимает голову. Занзас Вонгола хмуро, без угрозы смотрит на неё и приглашает на танец. Летти не может — и не смеет — отказать ему, потому отдаёт сумочку одной из подруг и подаёт руку. Занзас Вонгола приглашает её на вальс, и, пожалуй, Летти этому рада: на более подвижные танцы у неё не хватило бы выдержки. Летти считает про себя шаги, сжимая пальцы на его плече и в руке. Занзас Вонгола горячий, обжигающий.

Она неуверенно, второй раз улыбается — первый был тогда, при приглашении, — а Занзас Вонгола, смотрящий на неё, неожиданно выдаёт:

— Ямочки на щеках — генетический доминантный дефект.

Летти удивляется про себя, вспоминает про ямочки на своих щеках и выдыхает. Страх понемногу уходит, аура перестаёт давить. Занзас Вонгола намеренно сбавляет напряжение, и она свободнее чувствует себя в пространстве и в его руках.

— Синьор, вы такой забавный, — Летти тоже говорит это неожиданно, без насмешки. Занзас Вонгола действительно забавный. Такой, не пугающий одной своей силой и мрачным выражением лица. — Расскажите ещё что-нибудь.

Она расслабляет пальцы, ловит себя на мысли, что сжимала до боли — и, наверное, Занзасу Вонголе было неудобно. Летти вслушивается в его дыхание, в музыку, в свои ощущения. Насторожённость остаётся. Страха нет.

— И ваши дети, синьорина, тоже будут с ямочками на щеках, — Занзас Вонгола поворачивает её, мимолётно отвлекается на кого-то ещё, а Летти вдруг краснеет глупо и по-детски. Какие дети, она совсем о них не думает.

Но вновь улыбается. Занзас Вонгола кажется теперь ей не только забавным, но и немного привлекательным. Летти прикрывает глаза. Танец заканчивается, они кланяются друг другу, а потом Занзас Вонгола провожает её к подругам и ещё раз кивает напоследок. Подружки облепляют Летти, им интересно.

Она смотрит, как Занзас Вонгола идёт к своему белобрысому другу.

Летти смотрит.

Её руки до сих пор ощущают жар его тела.

regenschirm

На пляж Мафия-лэнда Летти приезжает ранним утром, пока никого нет. Вместе с ней — одна из подруг, Паола, — и охранники, — хохотливая и весёлая девушка, прихватившая из их номера карты. Летти не играет в карты, да и не умеет, но Паола пообещала научить — и потому карты лежат у неё в пляжной сумке. Море после ночи тёплое, солнце золотит воду. Паола плещется неподалёку, вылезает из воды, а Летти лежит на спине и смотрит на небо. И думает. О многом думает, и среди всего мелькает мысль о Занзасе Вонголе. Мелькает — и тут же исчезает.

Паола одновременно пьёт сок и объясняет правила игры, потому Летти не уверена, что понимает и разбирает правильно, но тоже съедает бутерброд и кивает, повторяя про себя правила. Паола раздаёт, отставив пакет сока в сторону. Летти делает первый ход. Конечно же, Паола выигрывает у неё раз за разом, даже когда начинает поддаваться. Они окунаются ещё несколько раз, а потом перемещаются на другое место, подальше от моря: на пляже становится людно. Летти откладывает карты. Паола машет на неё рукой, смеётся и ложится на лежак.

Летти поднимается, поправляет на себе парео и идёт гулять по пляжу. Паола остаётся вместе с вещами и охраной, издалека, когда она оборачивается, показывает ей большой палец, одобряя и не сердясь. Она идёт почти по кромке моря, и волны омывают ноги. Рядом бегают дети, из песка строят замки и роют ямы. Летти аккуратно обходит постройки, старается не мешать, и, заглядевшись на один из замков, совершенно не замечает, как порыв ветра сдувает с неё легкую ткань. Летти не дотягивается буквально на миллиметры, но не теряет парео из виду и бежит за ним по пляжу.

Ветер стихает, и парео приземляется где-то около пальм. Летти добирается туда и с удивлением разглядывает разозлённого Занзаса Вонголу, держащего злосчастную ткань. Летти кажется, что эта ткань вот-вот загорится, и потому она подходит ближе и осторожно вытаскивает из смуглых пальцев Занзаса Вонголы парео.

— Спасибо, синьор Вонгола, — Летти улыбается, хотя ярость Занзаса Вонголы бьёт по нервам, повязывает парео обратно на бёдра. Занзас Вонгола наблюдает за ней внимательно.

Она второй раз за вторую их встречу смущается, краснеет и отводит глаза. Стоило хотя бы отойти, но почему-то Летти об этом не подумала, а сейчас… Она делает глубокий вздох и намеревается задать вопрос, но Занзас Вонгола успевает первым:

— Хотите мороженое, синьорина Бовино?

Летти глупо замирает, против воли поднимает брови. Занзас Вонгола, минуту назад чуть не сжёгший её парео, предлагает ей мороженое. Она опускает приподнятые плечи и почему-то неуверенно смеётся. А потом кивает.

— Конечно, синьор Вонгола.

Он поднимается, подаёт ей руку снова. Летти безропотно вкладывает свою.

Занзас Вонгола тянет её в сторону кафе.

Бриз ерошит его тёмные волосы.

regenschirm

Летти беззастенчиво и в который раз лжёт маме про подружек и обязательные встречи. Мама — она знает — не верит, но принимает как должное и отпускает раз за разом с тревогой во взгляде. Летти немного стыдно и совсем немного хочется успокоить маму, признаться — но тогда их секрет раскроется. Она не желает того. Лучше бы никто и дальше не догадывался. Летти кивает на заботу мамы, благодарит её поцелуем в щеку и обещает быть дома к восьми — а потом стучит каблуками по лестнице.

Она спешит в сад, в тихий летний садик за два квартала от дома, где Занзас всегда забирает Летти. Это их тайное место, и она вспоминает каждый раз об этом и смеётся про себя. Иногда Занзас приезжает раньше неё, иногда позже, а Летти всегда старается чуть опоздать: чтобы увидеть его около машины, опершимся на капот. Он иногда курит, дожидаясь её, и потом при поцелуях Летти чувствует сквозь мятный привкус леденцов вязкую горечь табака.

Сегодня Занзас не курит. Стоит, разговаривая с кем-то, и она улавливает лишь детали. В его репликах мелькает «акулий мусор», и Летти понимает: снова этот белобрысый друг, правая рука молодого варийского босса. Занзас о чём-то спорит, лицо у него хмурое и сосредоточенное. Летти подходит ближе и улыбается ему, машет рукой. Занзас бросает несколько фраз в трубку и отключается. Она почти подбегает и обнимает его судорожно и радостно.

Занзас обхватывает её руками, кладёт щеку на макушку. Они стоят так недолго, Летти первая распутывается.

— Привет, — Летти смущенно прикрывает рот рукой. — Совсем забыла поздороваться.

Занзас смотрит на неё несколько мгновений. В самой глубине его глаз пляшут смешинки. Занзас скрывает их, но Летти научилась различать этот взгляд.

— Здравствуй, Летти.

Она улыбается широко-широко, счастливая от того, что они снова встретились и снова проведут вместе время. Занзас держит её за плечи, разглядывает.

— Красивая ты, синьорина Бовино.

Летти на этот неожиданный комплимент только краснеет, отворачивается, а потом поднимает на него влюблённые глаза. Занзас улыбается. Она часто-часто моргает, удивлённо прикасается к его щеке. Занзас улыбается очень редко, полуухмылкой, а здесь так спокойно, так солнечно. Летти кладёт ладонь на эту улыбку, старается впитать её всю, вдыхает полной грудью вечерний летний воздух.

Когда Летти убирает руку, Занзас уже не улыбается, лишь вновь внимательно глядит.

Но она запоминает его улыбку.

На долгие восемь лет.

regenschirm

Они идут по пляжу, утопают ногами в теплом, золотом на фоне заката песке, Летиция улыбается молча и время от времени едва уловимо касается ладонью пальцев Занзаса. Ему нравится. Ему нравится, и он, босс Варии, ловит хрупкую ладонь, сжимает в своей, оглаживает большим пальцем нежную кожу. И замирает, ожидая — вдруг не то и не так?

— У тебя руки всегда такие горячие?

Кажется, всё так, всё… Правильно.

— Всегда…

Девчонка вздыхает мечтательно и переплетает свои пальцы с его.

— Это хорошо. Когда будет холодно, будешь меня греть.

— В смысле, Бовино?

Летти останавливается и пытается вырвать свою ладонь.

— Летти, не глупи, я не это имел в виду…

Девушка молча поджимает губы, замирает в нерешительности.

— А что ты имел в виду?

— Ну, обнимать…

Если она уберёт руку, это будет неправильно. Плохо и… пусто.

— Пойдём, — Летти машинально поправляет прядь волос и тянет Занзаса за собой.

— Летти…

Он думает, стоит ли задавать этот вопрос, но ему жутко интересно.

— А?

Занзас молчит и смотрит себе под ноги, решаясь.

— Почему отбрила му… Каваллоне?

Тонкие черные брови удивлённо приподнимаются, и он уже не рад, что не промолчал.

— Так он хитрый гад, — сказано непосредственно и без злобы. — Путь к сердцу женщины лежит через её подругу, решил Дино. Вообще, ему Синтия нравится, — Летиция хмурится подозрительно. — А тебе Синтия, часом, не нравится?

Занзас отрицательно качает головой — он даже не помнит, как выглядит эта самая Синтия и кто это вообще.

— А я, значит, не гад?

— Ну, тебе же Синтия не нравится…

Занзас улыбается, щурится, срывается на тихий смех.

— Женщины, вы ад с этой вашей логикой.

— Сами виноваты, синьор Вонгола, в вашей тяге к огню.

Занзас вздыхает и крепче сжимает тонкие пальцы.

— Это точно, синьорина Бовино.

Jamie Stewart

С утра в Риме людно и шумно, от фонтанов тянет едва ощутимой прохладой, и Летти прикрывает глаза. Занзас тянет её на площадь, поближе к фонтанам и статуям, сжимает в горячей руке её руку. Летти от впечатлений теряется. Она бывала в Риме не раз, не два, но — не с Занзасом. И от этого сердце бьётся быстрее. Занзас шагает в её шаг, замедляется специально для неё, чтобы Летти успевала фотографировать и не бежала за ним. У Занзаса шаг широкий. Летти улыбается ему благодарно и светло.

Они обходят по путеводителю фонтаны, музеи, площади — и к обеду у Летти в голове образуется сплошной ком из впечатлений, эмоций, знаний. Новые накладываются на старые, перемешиваются, вдыхают жизнь друг в друга, и от знакомо-незнакомых мест сладко щемит сердце. Летти рада вернуться в Рим. Особенно с Занзасом, хмурым неулыбчивым наследником Вонголы, который ради неё выбрался из своих будней. Летти проводит пальцем по чуть измятому путеводителю, предлагает продолжить путь, но Занзас отказывается и ведёт её в ресторан.

После горячего воздуха города искусственный холод ресторана отдаётся ознобом, и Занзас накидывает на плечи Летти свой пиджак. Он одет не по форме, не в скользкие вещи Варии, и Летти нравится прикасаться к его плечам, рубашке, спине. Летти краем глаза замечает телохранителей, сидящих на открытой террасе. Занзас смотрит туда же, и Летти, зная, какой гневной будет реакция, отвлекает его, неуместно, но от души шутит и сама же смеётся. Занзас расслабляется, поглаживает её пальцы, ожидая, когда принесут заказ.

Летти пьёт холодный сок и аккуратно, но всё же колупает заказанное блюдо.

Есть Летти не хочется, даже такую лёгкость, и она наблюдает за Занзасом. И говорит, потому что не говорить не может. Летти рассказывает ему обо всём, начиная от своих переживаний дома и заканчивая Римом. Занзас откладывает столовые приборы, запивает рыбу вином и обстоятельно, не торопясь, отвечает. С Занзасом интересно говорить, Летти вся превращается в слух. Он рассказывает о Риме то, что не знают учителя и она сама, и Летти завороженно следит за малейшими интонациями в его голосе. Летти давно поняла: у Занзаса хорошая память и острый ум, но позволяет такие беседы он себе редко.

Летти после беседы наконец доедает, уже не чувствуя вкуса. Ей хочется увидеть Рим таким, каким его видит Занзас, посетить те маленькие уголочки, подышать тем же воздухом. Занзас водит её кругами, а потом показывает вид с небольшого балкона на туристической площадке — и Летти замирает. Рим предстаёт перед ней как на ладони, все его церкви, фонтаны, дома, площади, статуи, время: старое и новое, люди — лежат у Летти на ладони. Занзас кладёт руку ей на плечо, показывает, куда смотреть. И Тибр, зелёный, отражающий небо, для неё является самым прекрасным зрелищем на свете.

Сиесту они проводят в саду. Летти читает взятую из дома книгу — в отель идти совершенно не хочется, — Занзас спит у неё на коленях. Она, скрытая от чужих глаз деревьями, наклоняется и целует его в лоб. Занзас лениво морщится, но не просыпается, и Летти счастливо улыбается. На душе тепло, и Летти гладит Занзаса по голове и возвращается к книге. Мимо неё течет людской поток, история, время, и Летти в конце концов закрывает книгу и слушает это течение. Рим рассказывает ей жизнь, ветер играется с перьями Занзаса и с её волосами. Летти закрывает глаза — и кроны деревьев шумят у неё над головой.

Затем совершенно случайно они вновь оказываются на площади, и Летти пытается съесть мороженое до того, как оно растает. Занзас сидит рядом с ней на ступеньках лестницы влюблённых. Летти пробует его угостить — или купить ещё одно мороженое, — но Занзас жестом показывает ей не двигаться и спокойно доесть. Мороженое состоит из трёх шариков: лимонного, шоколадного и сливочного, и Летти думает, какой же вкус подходит Занзасу. И не решается определить. Занзас смотрит время на её часах, держа за руку, и Летти понимает: пора идти. Но до этого времени она успевает услышать гитару и стоит на лестнице, вцепившись в рукав Занзаса.

Мелодия грустная, тихая, и Летти кажется, что площадь замирает вместе с нею, чтобы узнать мелодию и повторить её всей многотысячной толпой. Музыка обрывается так же резко, как и началась. Летти спускается по лестнице, смотря в небо. Занзас держит её и недовольно хмурится — она знает.

Летти впитывает Рим и этот вечер каждой клеточкой своего тела.

Она впитывает Рим — и Занзаса, который целует её.

Над их головой, хлопая крыльями, пролетают голуби.

regenschirm

У Летти туфли с каблуками, и теперь она дотягивается до губ Занзаса своими губами легко, кладёт руки на плечи и зажмуривает глаза. Туфли натирают, но Летти старается забыть о неудобстве. Целоваться на таких каблуках безумно хорошо, прикасаться к Занзасу — ещё лучше, и она тихо смеётся про себя. Щёки горят, солнце греет макушку и слепит глаза. Скоро сиеста, становится всё жарче, а они, влюблённые, целуются на балконе.

Летти, по меньшей мере, влюблена. Влюблена наивно, пылко, так, что быстро-быстро бьётся сердце при каждой встрече, краснеют щёки и постоянно хочется глупо смеяться от счастья. Она улыбается широко, прищуривается, всё-таки хохочет. Это не первый их поцелуй и не последний, но Летти его запомнит надолго. Занзас мягко держит её за талию, не отпускает, да и Летти не отстраняется, только смотрит прямо в пугающие других глаза.

Других пугают, её — нет. Он позволяет Летти себя не бояться, она чувствует и благодарна, так, что целует ещё раз и ещё. Целоваться сладко-сладко, и какое счастье, что их никто не может обнаружить. Туфли продолжают натирать, а Летти вспоминает мимолётно, как зацепился взгляд за них в магазине. Туфли были красивые до одури. Пусть на каблуках, пусть, зато каблуки пригодились. Ходить неудобно, но Занзас держит её за руку. И не даст упасть.

Он дарит ей кулон на цепочке, маленькую алую каплю, с которой Летти почти не расстаётся, вертит перед сном в руках и вздыхает удовлетворённо. Занзас приносит ей и ещё украшения, но кулон остаётся самым любимым. Они общаются часто, разговаривают — много. Летти интересно, ей очень интересно, кем он является на самом деле, без этих наносных слухов и сплетен. И Занзасу интересно тоже. Ему интересна сама Летти.

Только потом он пропадает. Перед исчезновением Занзас ведёт её на колесо обозрения. Они смотрят на ночной город, целуются, Летти держит в руках букет цветов и абсолютно, абсолютно счастлива, потому что рядом сидит Занзас, пусть и неулыбчивый и сосредоточённый на чём-то, но такой… свой.

Он исчезает надолго. Летти успевает пережить боль, разлуку, навязанную помолвку, тоску, даже почти забывает Занзаса. Совсем забыть не даёт капелька на тонкой цепочке. Теперь Летиция иногда вертит её перед сном с потаёнными, потускневшими воспоминаниями. Капелька красная. Как и его глаза. Как и его глаза… Кулон качается на цепочке. Туфли спрятаны в шкаф, все чувства — туда же. Летиция закрывает глаза.

Через восемь лет Занзас стоит перед ней повзрослевший, со шрамами, со злыми, непонятными глазами. Летиция смотрит на него, не может поверить и только комкает в руках букет. Он разглядывает её мрачно и молча.

Летти страшно и хочется плакать.

Маленькая капелька-кулон неприятно холодит кожу.

regenschirm

Летиция щупает белое-белое платье. Ткань мягкая, подол совершенно простой, зато по верху кружева, мелкий жемчуг и пояс. Она принюхивается: платье пахнет магазинным запахом, новой тканью и немного — духами синьорины, которая запаковывала товар. Летиция смотрит на платье. Она смотрит — и сбрасывает с себя одежду. В комнате Летиции стоит огромное зеркало, в её голове поверье: нельзя видеть себя до свадьбы в подвенечном платье.

Такое Летиции покупала мама. Такое Летиция даже одобрила, едва на него посмотрев. Платье — не по ней, не её, но сидит так ладно. Летиция застёгивается, шуршит юбками. Под ногами валяются шорты и майка, под ногами холодный пол. Она глядит, вглядывается в себя в зеркало, старается запомнить. Летиция распускает волосы, и чёрные пряди ложатся на кружева на плечах. Летиции не идёт белое. Летиции не идёт её жених.

Она ничего не может сказать про него плохого, но и хорошего — мало. Вроде бы у Летиции всё перетерлось, переросло, забылось, а нет, без скрипа представлять свою жизнь с Шимоном — нельзя. Она поводит плечами, ходит по комнате, уставившись в зеркало, чуть не запинается о кровать и молит-молит-молит бога, чтобы суеверие сработало. Чтобы свадьбы не было. Молитвы вырываются чуть ли не истерикой из покусанных губ, слова теряются и забываются.

Летиция останавливается. Вокруг — тишина. Время сиесты, все спят или работают, а она закончила институт и глупо пытается верить в пережитки прошлого. Летиция медленно снимает с себя платье, аккуратно вешает его обратно, напоследок прикоснувшись к выточенному поясу длинными ногтями. Она бродит около кровати, собирая одежду и домашнюю обувь, под тумбочкой находит резинку для волос.

Летиция механически одевается и так же механически садится на кровать, смаргивая слёзы. Затея кажется теперь ей совсем безумной. Трель телефона в тихой комнате заставляет её вздрогнуть.

Летиция нащупывает телефон на тумбочке — и роняет его, прижимая руку ко рту.

На дисплее отображается имя звонящего.

«Занзас».

regenschirm

— Что, синьорина Бовино, хорошо теперь? Теперь вам стало хорошо? С женихом? С другим?

Занзас старается, безуспешно старается держать себя в руках, но сейчас — пороховая бочка, не нужно даже огня, чтобы взорвалось. Летиция видит, она видит, как сжимаются у него кулаки, как расползаются шрамы. Летиции хочется кричать от ужаса и боли. Не физической, но душевной, и оттого — в несколько раз сильнее. Сердце сжимается, она — тоже. Смотреть на него, на страшного человека, Летиция сейчас не может, отводит глаза, но паутина шрамов впивается в память.

— Синьорина Бовино, восемь лет вам тоже было прекрасно? Вы в блядских туфлях ходили с кем-то в кино, целовались с кем-то в них же. Синьорина Бовино, вы предательница. Вы, блядь, меня предали!

Занзас срывается на крик. Летиция не узнаёт его совершенно. Приближаться к такому человеку опасно, она просто стоит посреди чертового сада, сжимает в руках сумку. Любит она его? Ненавидит? Не разберёшь. Сейчас Летиции страстно, до ужаса хочется убежать отсюда со всех ног, чтобы только не слышать, не видеть, не чувствовать. И не свою боль — боль Занзаса. Он ведь прав. Прав. Да вот только что с этим делать?

— Скажи, Летти, какого хуя ты помолвлена с этим мусором? В чём он лучше меня? В том, что не был восемь лет почти мёртв? А?! Летти!

Летиция вздрагивает, всё-таки поднимает глаза — и отшатывается. У Занзаса глаза — бешеные, страшные, больные, ей безумно его жалко и безумно холодно внутри. Летицию саму трясёт, пережитая боль вновь поднимается к горлу, слёзы чуть ли не катятся из глаз. Летиция стоит в дурацком шифоновом платье, — едва ли не таком же, как тогда, восемь лет назад, — и плечи у неё подрагивают.

У Занзаса глаза становятся совсем большими, неверящими, яростными. Летиция будто прирастает к месту. Ноги не шевелятся, ей остаётся только мотать головой, изо всех сил стараясь не расплакаться. Этот Занзас не поймёт. Тот — понял бы. Наверное. Этот — нет.

Летиция зажмуривается, ожидает чего-то плохого, но слышит только шаги. Она приподнимает веки. Занзас, развернувшись, идёт с прямой спиной, слишком прямой, и гневом от него несёт до сих пор, и кулаки так и не разжимаются.

Летиция дожидается, пока он уйдёт далеко, почти ничего не видя из-за слёз.

Занзас пропадает — и Летти падает.

Слёзы разбиваются о каменную плитку.

regenschirm

Летиция бредет домой. Ноги словно деревянные, и опыт хождения на высоких каблуках совершенно не спасает: словно впервые обула.

Летиция разувается, как только заходит в обширный холл, проскальзывает мимо занятой домашними заботами матери, поднимается на цыпочках по лестнице и с нескрываемым облегчением закрывает за собой дверь.

Летти Бовино открывает шкаф, тот самый, в который заглянешь — и попадёшь в личную Нарнию. Достает картонную коробку с витиеватым логотипом фирмы на крышке, выдыхает едва слышно и не находит в себе сил открыть.

Она и так их помнит, даже царапину на левом каблуке — сбила о попавший под ноги камень. Летиция сидит на полу, подперев спиной дверцу шкафа и гладит-гладит-гладит чёртов кусок картона, обводит пальцами выпуклые буквы логотипа, смотрит невидяще на оклеенную весёлыми голубыми обоями стену.

Ей почти не больно.

Она знает себя слишком хорошо, знает, что это затишье перед штормом, и наслаждается временным штилем.

Мать заходит неслышно, и Летиция вздрагивает от раздавшегося рядом голоса.

— Что-то прикупила?

Летти моргает непонимающе, осмысливает сказанное, разжимает пальцы, когда мать тянет проклятую коробку на себя.

— Красивые какие… Сегодня купила?

Женщина вертит в руках туфли, осматривает критично следы носки на подошвах и едва сбитые каблуки.

— Что-то я их на тебе ни разу не видела… Когда успела?

Давно. Безумно давно, мама. Летиция вздыхает и еле заметно пожимает плечами, улыбается, словно извиняясь за ту, давнишнюю ложь. Хотя ей по-прежнему почти не стыдно.

— Давно, мама.

Синьора Бовино хмурится, смотрит внимательно на дочь. Он вернулся. Этот монстр вернулся. Она знает, муж сказал.

Синьора Бовино обеспокоена, пожалуй, она единственная, кого это событие несказанно тревожит… Муж лишь отмахнулся, выслушав её опасения — перемололось уж всё давным-давно, даже муки не осталось.

Она не знает, что винить в своём беспокойстве — то ли шестое чувство, то ли чувствительное материнское сердце, но свято уверена, что спать не сможет спокойно, пока дочь не замужем за Шимон.

— В таких хоть на свадьбу, Летти.

— Я хочу, чтобы на мне было красное платье.

Это немыслимо, считает синьора Бовино, немыслимо её девочке выходить замуж в красном. Она раздосадовано всплёскивает руками и с укором смотрит на дочь. Ведь обговорили уже все, и даже платье вместе выбирали! Белое, с кружевом, украшенным мелким жемчугом. Красивое, как и её ненаглядная дочь.

— Эти туфли не подойдут к платью, мама.

Они никуда не подходят, мама, только к одному платью, но я никогда его не надену. Летиция бережно упаковывает обувь на место и закрывает крышку.

— Дочь, ты же знаешь, твой дорогой жених не одобрит красное, как и я, — синьора Бовино солидарна с Дэзи Шимон в этом вопросе.

Её дочь заслуживает белоснежного и прекрасного. Лёгкого, словно крылья ангела.

Летти чувствует приближающийся шторм, её фактически мутит от накатившей волны боли.

Занзас бы одобрил красное.

Одобрил.

Красное.

Зан-зас.

Летиция кивает, соглашаясь.

Того Занзаса больше нет.

На неё обрушивается цунами и разбивает о дорогой паркет на мелкие осколки.

Она бьётся в истерике и плачет-плачет-плачет бесконечно долго. Мать мельтешит вокруг, отпивает дочь пахучей валерианой, мятно-горьким корвалолом, грозится вызвать на дом врача, гладит дочь по голове, обнимает, прижимает к себе и всхлипывает уже сама, стараясь сдержать непрошеные слезы.

Летиция пьёт капли и пытается заткнуть брешь, в которую водопадом льют воспоминания — они потопят её, она знает.

— Хорошо, давай купим красное, — синьора Бовино вздыхает облегчённо, гладит по вздрагивающим плечам потихоньку успокаивающуюся, слава Марии, дочь.

— Нет, — тихо возражает Летти. — Белое.

— Почему?

Эх, и стоило так убиваться из-за платья… Свадьба близится, вот и волнуется девочка — синьора Бовино убеждает себя, что дело именно в этом, даже начинает верить в свои убеждения.

— Не по Дэзи цвет… — тихо, еле слышно объясняет Летти. — Пусть будет белое.

Jamie Stewart

У Занзаса взгляд убийцы и — совсем немножко — влюблённого мужчины.

— За кого ты там замуж выходишь?

Летиция тихо вздыхает и мнёт в руках букет из тонких паучьих лилий — презент Занзаса.

Он помнит из той, до восьми лет холода, жизни, что женщинам нужно дарить цветы.

Она помнит, что у того Занзаса не было шрамов.

— За кого, Летти?

Стебли, раненные тонкими женскими пальцами, и он, раненный предательством со всех сторон.

— Чьей будешь, синьорина Бовино?

Она отводит взгляд, смотрит на своё отражение в стекле.

Ей почти-что-не-больно.

Зан-зас.

— Дэзи Шимона…

Тихо, словно отголосок приговора, словно он, Занзас, по-прежнему во льду.

Ему не больно. Ему плевать на Дэзи Шимон.

— Не будешь.

Звучит, словно приговор.

И она, Летиция Бовино, этому приговору рада.

Jamie Stewart

Занзас приглашает Летицию в кино. Звонит — у неё трясутся руки и губы, когда Летиция отвечает — и хмуро говорит, что заедет за ней в пять. В то самое место. Летиция соглашается тихо-тихо, Занзас сбрасывает звонок, не прощаясь. Она сползает по стенке, на которую опиралась, и поднимает голову. То самое место, маленький сад за двумя домами, стоящий почти на скрещении двух дорог. Там он забирал её тайно, вёз куда-нибудь. Водил почти всегда сам, и тогда Летиция любовалась его сосредоточенным, внимательным лицом.

Она опускает голову. Нужно встать, но сил совсем никаких. Спустя сиесту будет пять, платье не подобрано, да и туфли — тоже, Летиция ведь не может быть некрасивой. В голову ударяет шальной идеей надеть туфли, те самые, восьмилетней давности, но она в ту же секунду понимает, как это глупо, какая это насмешка над Занзасом. Над собой — тоже. Летиция, пошатываясь, поднимается, вдыхает глубоко. И идёт в ванную комнату.

Занзас действительно забирает её в пять. Пунктуальность буквально до секунд, Летиция видит припаркованную машину уже издалека. Он стоит около машины и курит. Смуглые пальцы сжимают тонкую белую сигарету, у Занзаса закрыты глаза и под ними — синяки. Маленькие каблуки стучат по каменной плитке, от звука он оборачивается, оглядывает Летицию. Она сегодня постаралась. Она сегодня красива.

Кино оказывается популярной мелодрамой, Летиции рассказывали об этом подруги, да и сама она смотрела бы с интересом, если бы Занзас не сидел рядом. Большую часть времени в неровных отсветах экрана Летиция наблюдает за ним. Глаза прикрыты, выражение непонятно. Она тайком оглядывает его шрамы, перья и енотовый хвост в волосах, белую рубашку, выбритые виски. Это Занзас, без сомнения, Занзас, но Летиция понимает это разумом, а сердцем… Сердцем — нет.

После кино следует ресторан. Они едят молча, в Летицию почти не лезет еда под таким взглядом, потому она больше пьёт, и то — маленькими глотками. Когда наступает время десерта, Занзас наконец открывает рот.

— Что ты делала восемь лет, Летти?

Без какой-либо капли интереса, вроде бы почти равнодушно — и так явно с болью, что Летиция роняет ложечку на стол. Занзас не отвлекается и по-прежнему смотрит ей в глаза, словно старается найти в них что-то. Летиция вдыхает незаметно — старается — и не знает, с чего начать. Но всё-таки начинает, сбивчиво, путаясь в словах и в мыслях. Он не перебивает, даже не задаёт вопросы, только смотрит.

От взгляда не по себе. От почти исповеди с плеч падает гора. Летиции кажется, что даже доверие виснет между ними.

Она торопится рассказать ему многое.

В чашке медленно остывает кофе.

regenschirm

Они идут после фильма по расчерченному светом фонарей парку. Молча. Занзас вздыхает и осторожно касается горячими пальцами её ладони.

Летиция не чувствовала этого жара почти девять лет. Она осторожно переплетает свои пальцы с его.

— Вонгола… — получается неуверенно и тихо… — Занзас, я взрослая девочка, мама не заругает, если я не приду домой.

Он останавливается, смотрит пристально и ворошит-ворошит-ворошит старое, ни черта не забытое.

— Что ты со мной делаешь?

Ей приятно слышать такой вопрос от него. Именно от него. По-женски волнующе приятно. Она единственная.

Летти двадцать три, а она свято верит, что ни одна женщина не сможет влиять на Занзаса Вонгола так, как она.

— А что я с тобой делаю?

Летиция поводит плечом — оборка на лазурном платье колышется от движения — и смотрит на начищенные до блеска туфли.

Не те самые, другие.

— Я увезу тебя, Летти. К себе.

Она сглатывает сухо и нервно кивает. Вези, Вонгола, вези. Куда угодно, лишь бы с тобой.

Jamie Stewart

В квартире на окраине города пахнет затхлостью. Она необжитая — Летиция понимает это, как только входит в просторную прихожую.

В этой квартире из мебели есть только кухонный стол, два высоких табурета и двуспальная деревянная кровать. Из посуды — непонятный разнобой, в котором позже она выберет кружку под кофе, любимую кружку с милыми нарисованными котятами.

— Синьорина Бовино точно не будет искать сокровище? — тихо интересуется Занзас, спрашивает так, для проформы. Плевать он хотел на эти поиски.

Летти качает отрицательно головой — не будет.

Он застелил свежее постельное белье, в нос бьёт запах кондиционера.

— Лет-ти…

У него горячие губы, горячее тело, горячие руки… Будь это кто другой, она бы подняла панику. Занзас Вонгола горячий всегда. Она помнит это. Запомнила накрепко, ни перечеркнуть, ни забыть.

И хочет она его одуряюще голодно.

И кондиционер этот пахнет сиестой восьмилетней давности, когда под балконом цвёл жасмин.

Ей никогда не было так хорошо с Дези Шимоном.

Летиция отодвигается от горячего, пытающегося прижать её к себе Занзаса и тихо-тихо плачет.

Ей не нравятся её бедра: она считает их слишком широкими; ей не нравится её грудь, маленькая для таких бёдер; ей обидно, что её первым мужчиной был не Занзас Вонгола.

— Летти…

Он, безусловно, трактует все по-своему.

Jamie Stewart

Он считает, что имеет право быть Десятым Боссом. Непоколебимое и крепкое, как ледовая тюрьма, право занять своё место. Законное.

Летиция считает, что их разборки ни к чему хорошему не приведут. Она так и называет Конфликт — разборки. И добавляет с плохо скрываемым сарказмом: «Большие и маленькие мальчики не поделили песочницу».

Занзас молчит и мысленно отвечает Летти Бовино, что мальчиков никто не спрашивал.

Они стоят на балконе его квартиры. Занзасу здесь уютно. Здесь есть Летти Бовино и больше никого. Этого достаточно для ощущения умиротворения.

— Мой племянник ещё совсем ребенок…

Летиция поправляет накинутое на плечи легкое покрывало, сдернутое с кровати, кутается в него поплотнее. Занзас выдыхает сизый табачный дым и уже было дергается инстинктивно в сторону Летиции в желании обнять и согреть, но останавливается.

— К чему ты клонишь, Бовино?

Получается зло, очень-очень зло. Как-то по-мальчишески, с примесью детской обиды.

— К тому, что Ламбо ещё очень мал, ему нельзя во всём этом участвовать, — терпеливо объясняет Летиция и смотрит на Занзаса с таким явным недоумением, что ему становится немного стыдно за свою агрессию.

Она не совсем понимает, что включает в себя этот самый Конфликт, но это слово уже говорит само за себя.

— Мелкий… — соглашается Занзас.

К мелкому Бовино он ничего не испытывает. Ни злости, ни ненависти, ни жалости.

— Летти, не лезь в эти дела, — советует он девушке.

Это единственное, что он может сделать.

— Чтобы ты знал: за тебя я тоже переживаю.

— Спасибо, Летти Бовино. Огромное спасибо, — язвит он в ответ.

Он не сможет, да и не хочет ей объяснять, что его ничто не остановит. Даже её родство с мелким Хранителем Грозы.

Занзас помнит отнятые восемь лет жизни. Что перед ними Ламбо Бовино? Ничто.

И Летиция это прекрасно понимает.

Jamie Stewart

— Не приближайся к моему племяннику, — Летиция смотрит зло, почти с ненавистью и берет Ламбо на руки. — Никогда.

— Слышишь, Бовино, только к мелкому му… — Занзас обрывает себя на полуслове и видит, прекрасно видит: Летиция поняла, что он хотел сказать. Похрен. Мелкий мусор смотрит на него пофигистично и наяривает цветной леденец.

— Не приближайся к нам.

Вот теперь понятнее.

Летиция отворачивается к молчаливой сосредоточенной Бьянки, и Ламбо выглядывает из-за её плеча и показывает Занзасу язык.

За спиной фыркает акулий потрох.

Jamie Stewart

Летиция держит телефон цепко, всеми пятью пальцами левой руки, смотрит в светящийся экран. Большой палец постоянно елозит по контакту, рискуя позвонить самопроизвольно. Она думает, мучительно думает, и ей страшно даже из-за того, что Занзас может сбросить звонок. Летиция была неправа, она это сама признаёт, только вот как признаться в этом ему — не знает.

Раньше они часто друг с другом переписывались и перезванивались. Летти это было необходимо как воздух, Занзасу… наверное, тоже, но она захлёбывалась радостью, когда он неохотно желал ей спокойной ночи. Летти слала ему глупые смс, своими непослушными пальцами стуча по кнопкам, тепло улыбалась в трубку и говорила-говорила-говорила. Ей от этого становилось хорошо.

А теперь Летиция вертит уже не кнопочный телефон в руках. Зря тогда она почти отказала, прочертила черту, за которую не позволила бы переступить. Зря Летиция так резко и так холодно. Он не был виноват. Никто не был виноват, даже маленький Ламбо, их всех заставили, особенно — Занзаса. Она теперь — сейчас — это понимает. От жалости и боли к нему заходится сердце. Привязалась Летиция, душа всё-таки вспомнила Занзаса — и нужно как-то научиться с этим чувством жить.

Летиция лихорадочно перебирает в голове всё, что хочет ему сказать, меняет какие-то моменты стремительно. Заготовленная речь кажется глупой, длинной, слишком не подходящей к моменту, но очень, очень необходимой сейчас. Летиция успокаивается, садится ровно на кровати и звонит. Через несколько длинных гудков Занзас отвечает. Простое «алло» выбивает из неё все заготовленные мысли. Летиция цепляется за одну неушедшую — и волнующимся голосом говорит:

— Занзас… я была не права. Прости, прости меня, я такая дура, Занзас… — она прикусывает губу, чтобы не расплакаться.

Он молчит. Летиция сжимает телефон сильно, подаётся вперёд, нервно всхлипывает, всё-таки не сумев сдержать себя.

— Заеду за тобой в шесть, — наконец роняет Занзас. И добавляет, как прежде выделяя голосом: — Летти.

А потом кладёт трубку. Летти падает на постель, раскидывая руки в стороны и глупо улыбаясь, вдыхает.

Да, конечно, это не тот Занзас восьмилетней давности.

Но они ещё могут нагнать это время.

regenschirm

Летиция завязывает галстук на шее мужа, приглаживает воротник его рубашки пальцами. Пальцы дрожат, выдают её волнение, а сама она чуть побледневшая. Летти волнуется, кладет руки на плечи Занзаса, улыбается ему нервно и прячет в самый далёкий ящик все почти истеричные слова. Её грызёт, гложет плохое предчувствие. Летицию тревога задевает постоянно, всегда, когда Занзас уезжает далеко. Она привыкла к этому состоянию, привыкла, что это не интуиция, а просто забота и страх потерять. Но ничего с собой поделать не может.

Занзас — мафиози, босс отряда убийц, и всегда найдутся желающие его прикончить. Летти прикасается губами к губам мужа, целует легко и нежно, греется, когда Занзас прикасается к её талии. Летиция молчит. Он не любит долгие прощания, потому что всегда возвращается, и она то знает. Летти придирчиво рассматривает мужа, убирает соринку с кармана пиджака. И отходит. Занзас уезжает на переговоры, неизвестно, насколько, и Летиция наблюдает из окна, как отъезжает его машина. Потом сжимает до боли кулаки, успокаивая саму себя. Муж позвонит вскоре, и тревога уляжется, свернётся холодом под сердцем до следующей поездки.

Занзас не звонит. В первый день Летти списывает всё на загруженность и усталость от перелёта, скидывает ему пару смс, на всякий случай находит в телефонной книжке номер. В трубке идут длинные гудки. Летиция занимается своими делами, пытается рассчитать бюджет и найти ошибку в документах — отец дал задание, — но подскакивает и ходит около стола, проверяет телефон. Успокаивается не сразу, после чашки кофе и чего-то непонятно-сладкого. Летти качает головой, не понимает, отчего не найдёт себе места — и садится за работу, пытаясь забить себе голову. Засыпает она с плохими мыслями.

Занзас не связывается с Летти и на второй день. Летиция вспоминает всё, что муж рассказывал ей об этой поездке, помнит страну и город, снова слышит в трубке длинные похоронные гудки. Она набирает номер его белобрысого друга, правой руки, но и он молчит. Летти проверяет обе сим-карты, домашний телефон. Летиция садится на низкий пуфик в коридоре и утешает себя, уже заранее осознавая, что бесполезно. Она боится выйти из дома, боится пропустить звонок, и до вечера мается, пытаясь занять руки и голову. Все валится, не сходится. Летти ходит по квартире взад-вперёд, сжимая телефон в руках. Она звонит-звонит-звонит, всем и сразу, проверяет новости в интернете, кусает губы.

И дозванивается до матери. Мать слушает её спокойно, успокаивает ласково, и Летиции становится легче дышать. Мать спрашивает, не приехать ли ей, и Летти соглашается, а потом долго стоит у окна и ждёт машину. Мать отвлекает Летицию всеми средствами, но на неё вновь находит волнение и тревога, и Летти трёт виски. От невыплеснутых подозрений, от жуткого крика интуиции срывает горло. Мать крепко держит её, рассказывает что-то про отца и про свою семейную жизнь. "Всё будет хорошо", — по слогам произносит она, и Летиция просто кивает, почти не слыша. Мать укладывает её спать, как маленькую, гладит по голове и что-то напевает, поит успокоительным. Летти сжимает в руках телефон и отключается почти под утро. В истории наборов светится один номер.

На третий день Летиция в очередной раз заходит в интернет. Не то, всё не то, и боль в груди и в голове заставляет её лечь на прохладную столешницу. Мать вытаскивает Летти из комнаты, всовывает еду. Летиция вдыхает и выдыхает. Что случилось с Занзасом, куда ехать, куда звонить, жив ли он или мёртв, в каком состоянии? Мать обнимает её, качает на руках. Летти ставит телефон на зарядку и пытается позвонить ещё раз. Ничего. Нет ответа. Летиция сбрасывает звонок и ложится на смятую кровать. Она молится, как молится эти три дня: про себя, с надрывом и мольбами. В голове Летти бьётся глупое "пусть-пусть-пусть", как птица в клетке.

Занзас звонит ей через несколько часов, почти ночью, когда она, выплакавшись, уже засыпает. Летти неверяще смотрит на телефон, на аватарку контакта — и принимает вызов. Голос у мужа хриплый, уставший, и Летиция успевает только назвать его имя — и зажимает себе рот рукой, чтобы Занзас не услышал плача.

Он слышит. Он слышит и тепло говорит ей не волноваться. Летти мотает головой, забывая, что её не видно, всхлипывает.

— Я скоро приеду, Летти, — отвечает ей муж на этот всхлип. — Расскажу всё.

Летиция прижимает телефон к уху и шепчет, не ожидая ответа:

— Я люблю тебя.

И начинает дышать спокойно.

regenschirm

Они собираются на приём в особняке Вонгола. От Занзаса тянется тягучее нежелание идти, оно настолько навязчивое и осязаемое, что Летиция только тяжело вздыхает и гипнотизирует взглядом шеренгу своих туфель.

— То есть, этих десяти пар тебе было недостаточно, поэтому ты купила еще две? — Занзас ошивается у неё за спиной и действует на нервы.

— Ты не понимаешь! — возражает Летти, забирает у мужа галстук и быстро завязывает на шее.

— У нас где самый крепкий крюк люстры? — меланхолично интересуется босс Варии.

— В зале… — она, наконец, определяется с выбором.

— Табуретку из-под ног выбьешь?

Летиция усмехается.

— Не советую, дорогой. Ты будешь страшненький и холодный.

Занзас едва не ляпает про Луссурию, который заценит, но вовремя прикусывает язык.

— Пойдём, там столько хороших людей… Десятое поколение, такие отзывчивые и добрые мальчики. Вот Такеши, например, сама доброта…

— Мусор.

— Такой хороший и отзывчивый мусор, дорогой.

Теперь очередь Занзаса закатывать глаза.

— Видела б ты этот мусор…

— Ох, ну да, — жёстко пресекает его жена. — А ты у меня сама добродетель! Босс Варии! Не бойся, киса, мама с тобой!

Занзас буравит женщину тяжёлым, угрюмым взглядом, стоит, перекатываясь с пятки на носок и обратно.

— Ты себя вспомни, Вонгола, или напомнить? Не хочешь идти — поехали к маме, заберём детей…

— Твою мать я хочу видеть меньше, чем милый и отзывчивый мусор.

— Во-о-от! — подводит итог Летиция и идёт на выход. — Так что поехали, котик.

— Но мявкать ты мне не запретишь, женщина! — ворчит Занзас, замыкая дверь.

— И Ламбо там будет, зайчик мой маленький…

— Летти, он уже не маленький.

— Маленький… Бедный мой мальчик. Впутали в свои делишки…

— Летти!

— Мявкаешь?

— Мявкаю.

— Ну, тогда поехали.

Jamie Stewart

В полях Тосканы пряно пахнет всем и сразу: травами, сухой землей, весной, листвой. Летиция перекатывается с живота на спину, щурится, потому что солнце светит прямо в лицо, прикрывает глаза. Нежарко. Ветер играется с её распущенными волосами. Летти вдыхает аромат полей Тосканы. Ей легчает, становится так хорошо на душе, что хочется подняться в воздух.

Все тревоги уходят в землю, скрадываются травами, уносятся ветрами. Облака плывут прямо над Летти, белые и кучерявые, похожие на замки. Воздушные замки. Она пробует итальянское слово на вкус, смеётся, и травы шумят на её смех. Сверху поля Тосканы похожи на разноцветное море, и Летиция с радостью в нём тонет, отпускает себя.

Занзас находит её по примятой траве и обронённой шляпе. Поднимает шляпу, по травам идёт без той мечтательности, как шла Летти, отряхивает шляпу от травинок. Летти лежит и смотрит на него весело-весело, в глазах солнечными зайчиками прыгает весна в Тоскане. Занзас подаёт ей руку, совсем немного удивляется тому, с какой прытью она встаёт, возвращает шляпу.

— Надышалась? — без грубости спрашивает он.

Летиция кивает. Чёрные волосы в беспорядке лежат у неё на плечах, около уха пылает красный мак, и платье всё в пыльце и зелени. Летти липкими пальцами касается щеки Занзаса, гладит и растягивает губы в нежной, мягкой улыбке счастливого человека. Ветер обдувает его спину почти наступившей сиестой, почти наступившей жарой. Солнце припекает сильнее. Занзасу хочется поскорее уйти с полей в тень, нырнуть в воду, и Летиция, будто понимая, тянет его к дому, в рощицу.

В рощице Летти дышать прохладнее. Там по-прежнему пахнет полем, только к запахам примешиваются звуки, шорохи, шелест листьев. За рощицей стоит маленький домик, который Занзас купил давным-давно. Уютный, солнечный, с глубоким бассейном и черепичной крышей. Летиции нравится в этом доме, она чувствует эту приязнь всем сердцем. И всем сердцем чувствует любовь к тому, кто идёт рядом.

Летти сжимает его руку, переплетает пальцы Занзаса со своими и где-то по пути теряет мак. Он остаётся алеть в травах, и Летиция вертит в свободной руке шляпу. А потом оборачивается и встаёт на цыпочки, целуя Занзаса. И смеётся. Чисто и звонко. Ветер доносит до неё лепесток потерянного мака, весну и любовь.

Занзас смотрит на неё задумчиво, запоминает по крупицам этот день.

Летти улыбается.

В полях Тосканы пряно пахнет всем и сразу.