Амаретто (гет)

Летиция бредет домой. Ноги словно деревянные, и опыт хождения на высоких каблуках совершенно не спасает: словно впервые обула.

Летиция разувается, как только заходит в обширный холл, проскальзывает мимо занятой домашними заботами матери, поднимается на цыпочках по лестнице и с нескрываемым облегчением закрывает за собой дверь.

Летти Бовино открывает шкаф, тот самый, в который заглянешь — и попадёшь в личную Нарнию. Достает картонную коробку с витиеватым логотипом фирмы на крышке, выдыхает едва слышно и не находит в себе сил открыть.

Она и так их помнит, даже царапину на левом каблуке — сбила о попавший под ноги камень. Летиция сидит на полу, подперев спиной дверцу шкафа и гладит-гладит-гладит чёртов кусок картона, обводит пальцами выпуклые буквы логотипа, смотрит невидяще на оклеенную весёлыми голубыми обоями стену.

Ей почти не больно.

Она знает себя слишком хорошо, знает, что это затишье перед штормом, и наслаждается временным штилем.

Мать заходит неслышно, и Летиция вздрагивает от раздавшегося рядом голоса.

— Что-то прикупила?

Летти моргает непонимающе, осмысливает сказанное, разжимает пальцы, когда мать тянет проклятую коробку на себя.

— Красивые какие… Сегодня купила?

Женщина вертит в руках туфли, осматривает критично следы носки на подошвах и едва сбитые каблуки.

— Что-то я их на тебе ни разу не видела… Когда успела?

Давно. Безумно давно, мама. Летиция вздыхает и еле заметно пожимает плечами, улыбается, словно извиняясь за ту, давнишнюю ложь. Хотя ей по-прежнему почти не стыдно.

— Давно, мама.

Синьора Бовино хмурится, смотрит внимательно на дочь. Он вернулся. Этот монстр вернулся. Она знает, муж сказал.

Синьора Бовино обеспокоена, пожалуй, она единственная, кого это событие несказанно тревожит… Муж лишь отмахнулся, выслушав её опасения — перемололось уж всё давным-давно, даже муки не осталось.

Она не знает, что винить в своём беспокойстве — то ли шестое чувство, то ли чувствительное материнское сердце, но свято уверена, что спать не сможет спокойно, пока дочь не замужем за Шимон.

— В таких хоть на свадьбу, Летти.

— Я хочу, чтобы на мне было красное платье.

Это немыслимо, считает синьора Бовино, немыслимо её девочке выходить замуж в красном. Она раздосадовано всплёскивает руками и с укором смотрит на дочь. Ведь обговорили уже все, и даже платье вместе выбирали! Белое, с кружевом, украшенным мелким жемчугом. Красивое, как и её ненаглядная дочь.

— Эти туфли не подойдут к платью, мама.

Они никуда не подходят, мама, только к одному платью, но я никогда его не надену. Летиция бережно упаковывает обувь на место и закрывает крышку.

— Дочь, ты же знаешь, твой дорогой жених не одобрит красное, как и я, — синьора Бовино солидарна с Дэзи Шимон в этом вопросе.

Её дочь заслуживает белоснежного и прекрасного. Лёгкого, словно крылья ангела.

Летти чувствует приближающийся шторм, её фактически мутит от накатившей волны боли.

Занзас бы одобрил красное.

Одобрил.

Красное.

Зан-зас.

Летиция кивает, соглашаясь.

Того Занзаса больше нет.

На неё обрушивается цунами и разбивает о дорогой паркет на мелкие осколки.

Она бьётся в истерике и плачет-плачет-плачет бесконечно долго. Мать мельтешит вокруг, отпивает дочь пахучей валерианой, мятно-горьким корвалолом, грозится вызвать на дом врача, гладит дочь по голове, обнимает, прижимает к себе и всхлипывает уже сама, стараясь сдержать непрошеные слезы.

Летиция пьёт капли и пытается заткнуть брешь, в которую водопадом льют воспоминания — они потопят её, она знает.

— Хорошо, давай купим красное, — синьора Бовино вздыхает облегчённо, гладит по вздрагивающим плечам потихоньку успокаивающуюся, слава Марии, дочь.

— Нет, — тихо возражает Летти. — Белое.

— Почему?

Эх, и стоило так убиваться из-за платья… Свадьба близится, вот и волнуется девочка — синьора Бовино убеждает себя, что дело именно в этом, даже начинает верить в свои убеждения.

— Не по Дэзи цвет… — тихо, еле слышно объясняет Летти. — Пусть будет белое.

Jamie Stewart