Те, кто против тех, кто против нас (гет)

Мой мир закупорен снаружи, стыл и сер, как дождь в лесу, сырые стены обступили меня.

Я щелкал клювом, топал крабом и, естественно, остался один.

Я все пытаюсь разглядеть седьмое небо сквозь стекло, но вижу только мох на серых камнях.

Когда ж поднимешь ты невзрачный сей сосуд, случайный мой Аладдин?

(с) Олег Медведев

Гарри не раз слышал от Дамблдора о магии любви, но не очень в нее верил, потому что никогда не видел своими глазами ее действия — будучи сиротой, он и любви в своей жизни видел немного, не говоря уж о вызываемой ей магии. Но теперь, когда они с Гермионой каждый день засыпали и просыпались в обнимку, он заметил, что медальон Слизерина его больше не тяготит, не будит в его душе тяжелые мысли и темные чувства, словно та любовь, которая расцвела рядом с ними, окутывала их обоих благословенным коконом, укрывающим от всякого зла. Ему даже не надо было спрашивать, чувствует ли Гермиона то же самое, он и так видел, как ее лицо стало светлее, как перестали заостряться ее черты и ушли тени под глазами, и медальон, который они по-прежнему носили по очереди, Гермиона теперь брала легко, а не как идущая на плаху.

Но все-таки когда между ними вспыхивала страсть, когда летела прочь одежда и впереди было слияние тел и душ, при котором от стихийной магии палатку иногда мотало как ураганом, а после того был короткий сон, во время которого они не размыкали объятий, словно возмещая себе проводимые порознь ночи, в которые они по-прежнему дежурили по очереди — в эти моменты медальон летел прочь вместе с одеждой, и туда, где любовь выходила из берегов, ему, запятнанному темной магией и убийством, не было доступа.

Но, как говорят в народе, поп свое, а черт свое — и однажды, когда Гарри и Гермиону уже осиливал сон, и они уже укрылись одним на двоих одеялом, медальон вдруг заговорил.

— Учитывая нашу разницу в возрасте, я мог бы обратиться к вам «дети», — заявил медальон, и в голосе не было ни змеиного шипения, ни холодной ненависти ко всему на свете, зато ехидства и нахальства было хоть отбавляй. — Но раз вы там заняты такими недетскими вещами, я от этого обращения, пожалуй, воздержусь.

Гермиона от такого бесцеремонного вторжения покраснела и натянула на себя одеяло почти до глаз, а Гарри почувствовал прилив гнева и схватился за палочку.

— Вяло, вяло, юноша, — прокомментировал его порыв медальон. — Не умеете вы этого. Я и до того провоцировал вас как мог, чтобы насытиться вашими эмоциями, но к хорошей, качественной злобе ни один из вас не способен органически. Для захватывающего отчаяния вы слишком молоды и да, сильны духом, — но зато последние недели полторы! Короче, я распробовал, оценил и готов перейти на сторону светлых чувств.

— И ты рассчитываешь, Риддл, что кто-то поверит в твои добрые намерения?

— Истинно говорю тебе, Поттер, что на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии, — с затаенным ехидством отозвался Риддл, которого, похоже, развлекала богохульность сцены «Темный Лорд говорит от имени Иисуса». — Душу мою ты спасти не сможешь, но хоть одну шестую попытайся, а? И то будет лучше шестнадцати твоих знакомых праведников.

— Тебе начать перечислять, Риддл, почему именно даже адское пламя для тебя будет слишком мягким наказанием? — резко сказал Гарри, и вот этот холодный гнев Риддл уже узнал и похвалил себя за догадливость.

— А это был не я, — отговорился Риддл привычной детдомовской отговоркой. — Я простой скромный хоркрукс 1973его года выпуска, последние четверть века проведший в небрежении и в забытьи. Предъявлять мне всё, что мое альтер эго натворило в 1980ые и в 1990ые, немного нелогично, не находишь?

— Адское Пламя, Гарри, — вдруг подсказала Гермиона. — От заклинания Адского Пламени нет защиты, и оно на него вполне может подействовать. Думаю, мы сможем научиться… придется.

— И на этом месте инквизитор Грейнджер арестовала сама себя — за ворожбу, влечение к темной магии и за то, что она, вообще-то, ведьма, — съязвил Риддл, сохраняя видимое спокойствие, хотя он уже понял, что теперь игра пошла всерьез. — А на самом деле, у вас нет ни одной причины желать мне зла, даже наоборот — и сейчас я вам это докажу.

Гарри зарычал от боли и схватился за шрам, Гермиона испуганно обняла его за плечи, даже забыв на несколько мгновений, что у нее есть палочка, а Риддл переливал в сознание Гарри свой опыт заточения в медальоне, вневременья и одиночества с такой силой, что даже Вольдеморту, скитавшемуся по Европе, стало нехорошо, и он чуть не стошнился себе на туфли.

— В тебе еще один хоркрукс, Поттер, — уже тише пояснил Риддл, закончив представление, которое отняло у него немало сил. — Или что, по-твоему, означает молния на твоем лбу — электрический щиток? Скорее всего, так вышло случайно, но тем не менее — уничтожить этот хоркрукс можно только вместе с тобой.

— Неправда! — крикнула Гермиона, а Риддл уже слышал в ее голосе, что он вскоре приобретет неожиданного союзника.

— Правда, Грейнджер, правда, — тоном вредного приютского мальчишки ответил Риддл. — У Поттера в роду не было змееустов — так откуда же у него этот дар? Им поделился с Поттером мой злой близнец. А я, наоборот, добрый, и хочу спасти перспективного юношу.

— Я уже оценил твою доброту, — зло сказал Гарри, стирая со лба холодный пот. — Приступаю к освоению заклятия Адского Пламени, чтобы отблагодарить.

— Хорошо, давай меняться два к одному, я того стою, — предложил Риддл. — Я спасу твою жизнь и избавлю тебя от хоркрукса в твоей голове. Я помогу тебе отомстить за смерть твоих родителей и убить того, кто носит теперь мое имя. А ты поможешь мне выбраться отсюда и вернуться к жизни.

— Думаешь, я тебе поверю, Риддл? — во второй раз спросил Гарри, но в этот раз шутки уже кончились.

— Давай кое-что проясним, Поттер, — резко сказал Риддл. — Я был сиротой, у меня не было ни твоей славы, ни твоих денег. У меня была только моя сила и мое слово. И я ими обоими очень дорожил. Я убивал тех, кто делал мне зло. Я убивал тех, кто мне мешал. Но я в жизни никого не кидал, Поттер! Я не знаю, что творил после 1973его мой двойник — но я всегда держал свое слово. Мне нет никакого интереса, чтобы мой двойник победил и забросил меня в очередной тайник, ты видел сам, каково мне там было. Каково до сих пор есть!

— Ты лжец, Риддл, — ответил Гарри все так же сердито. — Я видел сам, в твоем дневнике, как ты лгал Диппету и Дамблдору о василиске. Как подставил Хагрида. Как лгал Джинни из ее дневника, притворяясь ее другом.

— А ты дурак, Поттер, — с обидным сожалением отозвался Риддл. — Почему бы мне и не лгать своему врагу, который хочет упечь меня в Азкабан? Почему бы не обмануть того, кто разлетелся ко мне со своим доверием, о котором я не просил? Я сам выбираю себе друзей — тот, кто пытается набиться ко мне в друзья, не спросив моего мнения, может пенять на себя. А тебе я предлагаю честную сделку: ударим по рукам, и каждый выполнит свою часть. Я не кидаю своих партнеров, Поттер — и покончим на этом. Не хочешь давать мне слово и верить моему — выкручивайся сам.

За прошедшие полторы недели Гарри привык к тому, что хоркрукс не вытягивает из них энергию, да и сегодня хоркрукс был, скорее всего, ни при чем — виноваты были скорее тяжелые разговоры и то, что Гарри никак не мог унять слезы Гермионы. Сам он как-то и раньше понимал про себя, что даже при удачном исходе их миссии во время последней встречи с Вольдемортом ему придется разменивать жизнь на жизнь — а может, и не понимал до конца, все надеялся, что опять выкрутится, как обычно. А Гермиона не могла и не хотела его отдавать, и, наверно, в первый раз в жизни Гарри подумал, что Гермиона всегда шла за ним, а не за подвигами и не за спасением магического мира, она просто пыталась, как могла, помочь ему остаться в живых. Ей не нужны были ни слава, ни победа, а нужен был только он, живой Гарри, — и эту надежду проклятый Риддл, поселившийся в медальоне, сегодня убил.

И все равно Гарри вручил Гермионе медальон без опаски, когда ложился спать после ночного дежурства, и Гермиона вышла вместе с медальоном в предрассветную тьму, ничуть не боясь хоркрукса — что уж бояться малого, когда самый большой ее страх стоял теперь перед ней в полный рост?

А вот хоркрукс, напитавшись эмоциями, был снова полон сил и идей.

— Слушай, Грейнджер, а что там у вас с коммунистами? — спросил Риддл спустя полчаса, когда ему прискучила диета из девичьей грусти.

— Что?

— Тише, Грейнджер, не буди приговоренного, — заговорщицким шепотом ответил Риддл, которому всегда был свойственен черный юморок. — Я просто поинтересоваться, устроили магглам уже ангсоц или нет.

Если для Гермионы и были мысли, более шокирующие, чем то, что она будет довольно мирно беседовать с Темным Лордом, то это были мысли о том, что она будет беседовать с ним о маггловской литературе.

— Зря ты про меня такое думаешь, Грейнджер, — продолжал развлекаться Риддл, которому в момент помещения в хоркрукс было под пятьдесят и который поэтому уже не мог тогда рассчитывать на внимание молоденьких девушек. — Пытка крысой мне особо не нравилась, я уж лучше по старинке, Круциатусом. Это как-то добрее, человечнее как-то. А вот что мне в книге действительно пришлось по душе, ну или в то время по двум третям, так это выражение «идейно крепкий речекряк». Замечательно описывает половину Министерства Магии.

— Ну отмерзай, отмерзай, Грейнджер, — окликнул через полминуты Риддл, словно шокирующего в его поведении по-прежнему было только то, что он читал Оруэлла. — Я на десять лет исчезал из магического мира — по-твоему, куда я тогда отправился, из пушки на Луну? Путешествовал, жил среди магглов, меня однажды даже чуть Сигурими не арестовало, как югославского шпиона и титовскую собаку. С тех пор коммунистов я как-то не очень — да и вообще было время к ним присмотреться.

— В маггловской Англии нет ангсоца, Риддл, — холодно ответила Гермиона. — И «приговоренный» здесь ты. Заклинание Адского Пламени я уже нашла.

— А раз нет, то зачем вы сидите в этой палатке? — как ни в чем не бывало спросил Риддл. — У Поттера деньги есть, пойдите снимите номер в хорошей гостинице, поживите по-человечески. Искать вас в большом городе — все равно что искать иголку в стоге сена. Много ты на каникулах встречала на улице однокурсников?

Вслед за этим Риддл замолчал: он не уговаривал, не пытался влиять на мысли, не втирался в доверие, он просто был рядом и молчал, искушая теми возможностями, ключом к которым он был. Гермиона боролась с искушением до самого утра, когда солнце уже осветило верхушки леса, но не смогло прогнать лежащий у нее на душе вопрос.

— Ты можешь спасти его, Риддл? — наконец прошептала Гермиона. — Избавить Гарри от хоркрукса?

— Скорее всего да, но я не знаю наверняка, — ответил Риддл после паузы, он не только знал силу молчания, но и умел в нужный момент быть обезоруживающе честным. — Я вообще-то не для того хоркруксы делал, чтобы их ломать. Мне нужно будет почитать книги. Британская библиотека, кстати, очень подошла бы. Потом придется научить вас некоторым вещам — у меня же ни тела нет, ни палочки.

— Ты собираешься маггловские книги в Британской библиотеке читать?

— Математика у магов с магглами одна на двоих, — наставительно сказал Риддл. — Физика, с небольшими поправками, тоже. Вот с химией уже сложнее, но она, думаю, и не понадобится.