Время шло, и я стала замечать, что в маленьком отряде не всё обстоит гладко.

Во-первых, Торин недолюбливал Бильбо. Он называл его не иначе как «мистер Беггинс» и всегда относился к хоббиту с подчёркнутой вежливостью. А я уже знала: когда Торин становился безукоризненно вежливым, добра не жди.

Если он собирался кого-то отчитать, то первым делом напускал на себя ледяное спокойствие. Справедливости ради надо отметить, что делать это ему приходилось нечасто. Отряд повиновался железно.

В остальное время главный гном вёл себя как все. Особого отношения не требовал, выделялся разве что осанкой и большей сдержанностью. И тем, что всегда и везде шёл первым.

Кто он такой? Этот вопрос по-прежнему не давал мне покоя. Расспросы гномов ни к чему не привели. Они отделывались от меня непонятным словом «узбад» и лишь усмехались в усы, когда я просила объяснить, что это значит.

Тогда я решила, что Торин - младший сын какого-нибудь лорда, оставшийся без наследства. А что? Рыцарских романов я в своё время начиталась с лихвой. Нельзя было не заметить, что гном держался с редким изяществом и был одним из немногих в отряде, кто правильно говорил и аккуратно ел.

Продолжая тайком наблюдать, я заметила, что у него красивая улыбка. Улыбался он редко, но в такие моменты его лицо становилось юным, совсем как у Кили.

Скоро стало ясно, что есть вопросы, ответы на которые держали от меня в тайне. К ним относилась и холодность Торина к Бильбо. Сам хоббит сказал, что гномы наняли его для выполнения важного задания. А какого именно, уточнить отказался, напустив на себя загадочный вид.

Во-вторых, Торин недолюбливал Гендальфа. И тут я его понимала. Старик был упрям, как мул. Мог ни с того ни с сего изменить направление пути: «Я так решил». А то и вовсе без объяснения причин надолго исчезнуть: «Меня вызвали неотложные дела». И держал себя с такой важностью, словно всё на свете знает лучше всех. Но он был необходим, с ним считались.

Каждый день я узнавала про своих спутников что-нибудь новое.

Почти все они состояли в сложных запутанных родственных отношениях. Я скоро бросила попытки разобраться, кто кому приходится кузеном, и просто уяснила, что те, кто имеют похожие имена, скорее всего, являются братьями.

В настоящий ступор меня повергло известие о том, что гномы живут по двести пятьдесят-триста лет.

- Да если б мы столько жили, давно бы уже вечный двигатель изобрели! - только и могла сказать я.

Самый младший, Кили, был более чем на сорок лет старше меня. Торину - почти двести. Теперь я понимала, почему он не ответил на мой призыв у ручья. Он не мог относиться ко мне серьёзно. С высоты его возраста я должна была ему казаться бабочкой-однодневкой.

- Это ещё что, - улыбался Фили, - Гендальфу, по слухам, более двух тысяч лет.

- Две тысячи лет! – ахнула я.

Какая тьма времени! На что он его тратит?

- Говорят, он знает языки всех народов Средиземья.

Теперь понятно, на что.

Волшебник был единственным в отряде, кто мог правильно произнести моё полное имя. Прочие его коверкали, спотыкаясь на каждом слоге, и, чтобы не мучиться, сократили до нескольких букв. Я кривилась, но терпела.

Кроме Гендальфа обращаться ко мне полностью продолжали только Бильбо и Торин. Гному произношение давалось особенно тяжело. Он долго тянул гласные и всегда неправильно ставил ударение, но мне всё равно нравилось, как звучит.

Вообще-то, у меня было ещё одно имя, уменьшительное. Им меня называли родные и друзья, и оно могло здорово помочь. Но здесь я его говорить не стала. Мне хотелось, чтобы оно осталось моим, принадлежащим только родному миру.

Скоро я выяснила, что гномы во всём превосходят людей. Они были сильнее и выносливее. Ничем не болели и оставались крепкими до последних лет жизни.

Правда, им тоже случалось занедужить. Гном мог сломать ногу, обжечься или, как Бифур, полубезумный кузен Бомбура и Бофура, получить топором по голове. Однако раны быстро, если он выживал, затягивались.

Выяснила я вещи и полюбопытнее.

Гномы стойко переносили нехватку женщин, мало расстраиваясь по этому поводу. Горячие неуёмные парни вроде Фили являлись исключением. Зато, если что-то разжигало в них страсть, отдавались ей полностью, без остатка.

В основном этим чем-то было их ремесло. Они могли провести всю свою жизнь за шлифованием драгоценных камней. И в том, что любили, превосходили всех. Даже наделённых немыслимыми совершенствами эльфов.

Про этих я тоже узнала немало. Бессмертные создания, дивные ликом и телом, привязанные к красотам изменчивого мира. Эльфы чудесно пели. Гномы испытывали к ним неприязнь. И ни за что не желали отдавать пальму первенства в кузнечном деле. Но признавали, что услышать, как поёт эльф, всё равно, что заново родиться.

Попутчики, кстати, были неприятно поражены моим полным невежеством относительно знаний о других расах. Даже обиделись сначала, когда поняли, что я никогда раньше не встречала гномов. И отказывались верить, что в моём мире их нет.

Потом Глоин предположил, что гномы Земли давно ушли под землю и не показываются людям. Это объяснение их устроило, и они оттаяли. И с удовольствием стали отвечать на вопросы. Тем более, что я не скрывала своего искреннего восхищения.

- Короче, - заявила я с набитым ртом после всех рассказов, - быть человеком - полный отстой!

Потрясение оказалось столь сильным, что я забыла прожевать. Ещё немного, и стану такой же дикаркой, как окружающие.

Слово «отстой» поняли все.

Даже хоббиты жили дольше: Бильбо исполнилось пятьдесят, а выглядел он немногим старше меня. И меньше болели: великая чума, о которой, несмотря на давность, хоббит и волшебник вспоминали с содроганием, выкосила большинство населения края с приглянувшимся мне названием Эриадор и остановилась у границ Шира.

- Ты не права, - терпеливо объяснял мне Гендальф. - Эльфы следуют своему предназначению. Гномы в трудах пробивают себе дорогу в этом мире. Он изначально не был для них уготован. А люди обладают свободой воли и сами избирают свой путь. Поэтому все истинно великие дела свершаются людьми. И поэтому им дан особый Дар – смерть. Освобождение от тягот и горечи жизни.

Я покачала головой, но ничего не сказала. По мне, если бы кто-то захотел сделать Дар, он бы лучше убрал из жизни горечь и добавил в неё щепотку счастья.

Дикие земли потому и назывались дикими, что никому не принадлежали и никем не охранялись. Мало кто отваживался в них поселиться. Но иногда нам попадались одинокие деревни. Тогда кто-нибудь из наших брал пони и уходил, а после возвращался с овсом для лошадей и мешком моркови или свёклы для нас.

Подобными вечерами суп не казался безвкусным.

Порой мы оставались на одном месте на пару дней. Устраивали стирку, отдыхали сами и давали отдых лошадям. Мы с Бильбо и Бомбуром замешивали на воде муку и пекли тонкие ржаные лепёшки, которые заменяли нам хлеб. Остальные охотились. Приносили битую птицу, подстреленных зайцев, раз приволокли кабана.

Вначале у меня голова шла кругом из-за невозможности происходящего. Я впервые видела охотников и пробовала дичь. Мясо сперва казалось жёстким и невкусным, но несколько дней на одной каше сбили с меня всю спесь. Чем дальше мы углублялись в глухие просторы Средиземья, тем больше я ценила умения своих спутников.

Фили и Кили как-то нашли и опустошили несколько птичьих гнёзд. В тот день все наелись яичницы, показавшейся вкуснейшим лакомством на свете.

Я изменилась, стала суровее и жёстче. И уже не плакала по ночам. Выучилась у Бомбура ловко потрошить зайцев и ощипывать куропаток. Сначала меня мутило, но захочешь есть, привыкнешь ко всему. Вскоре вид чужой крови перестал вызывать отвращение.

В конце второй недели одна из лошадей повредила ногу. Двалин её прирезал, а я заставила себя на это смотреть. И, пока та хрипела и била копытами, думала, что ни разу не видела, ни как рождается живое существо, ни как умирает. Я ничего не знала о жизни.

А потом мы взялись за ножи и быстренько освежевали тушу. Нажарили мяса и устроили пир горой. Я участвовала в этом безумстве наравне со всеми. Никто из моих прежних знакомых сейчас бы меня не узнал.

Я смотрела на Бильбо, лохматого, загорелого, с царапинами на щеке, и видела в нём себя. И я зря тащила с собой мешок, набитый полотенцами и бинтами. Измученное тело отказалось работать, как надо. Женские дни не пришли. Как потом выяснилось, ни в первый месяц, ни позже.

Гномы перестали меня пугать. Я привыкла к их наружности и повадкам и стала замечать положительные качества. Мне нравилась их основательность и чистоплотность.

Как рядом оказывалась река, вся эта братия с криком и гиканьем бросалась в воду. Мы с хоббитом оставались на берегу под присмотром Гендальфа. Нам речная вода в начале мая казалась холодной.

Щепетильностью мои попутчики не отличались. Когда однажды Фили выскочил на полянку в одной причёске, фыркая и отплёвываясь, похваляясь сильным, покрытым золотистым пушком телом, это было так неожиданно, что я уронила ложку, которой мешала суп, и громко сказала:

- Мама!

И закрыла глаза. Потом приоткрыла один, посмотреть. А там было, на что: природа одарила этого парня сполна.

Мужчины засмеялись, но кто-то из старших швырнул ему штаны:

- Прикройся. Девка незамужняя.

И я снова уронила ложку в котёл. Не думают же они, что я ещё... Ну и дела.

Более всего я полюбила вечера. Когда темнело, на небе появлялись звёзды, а свет от костра становился единственным ярким пятном. Мир как будто сужался до его размеров. Когда дела уже были закончены, а спать ещё не хотелось, мы сидели вокруг огня.

Я никогда не видела гномов праздными. Казалось, они всё время заняты чем-то полезным. Это мы с хоббитом могли бесцельно валяться на спине и смотреть в звёздное небо. Ни одного из гномов я за таким занятием не заставала.

Темнота не была им помехой. Если они не ели, не спали и не курили, то всегда находили работу. Латали одежду и обувь, чистили оружие, чинили конскую сбрую. Если уж совсем было нечем заняться, принимались расчёсывать бороды. Никогда ещё я не встречала столько повёрнутых на своей внешности мужиков сразу!

Каждый из них носил с собой набор, состоящий из ножничек, щипчиков и миниатюрного зеркальца. Наподобие того, что получила в подарок я. Оберегая его так же свято, как топоры и ножи.

Когда они в первый раз важно расселись у огня и начали всем отрядом чесать бороды и подстригать усы, мы с Бильбо поняли, что пришёл наш черёд хихикать в кулак, ведь до этого-то любимой мишенью для шуток были мы. И получили в ответ полный ярости взгляд Торина, который разом заставил нас замолчать.

По вечерам гномы часто пели на своём языке. Глубоком, гортанном. Так я узнала, что Всеобщий не является единственным наречием, на котором здесь говорят. И что Бифур не такой сумасшедший, как кажется – звуки, с которыми он ко мне обращался, были словами на гномском.

- О чём поёте? – спрашивала я.

- О доме, о семье.

- А как же о любви?

- Любовь либо есть, либо её нет, - отвечали мне. – Чего о ней петь? Это вы, люди, вечно страдаете и тоскуете.

- Это потому, что мы редко получаем, что хотим.

Пели все. Громко и не смущаясь.

Пел Бильбо. Песни его края славили дружеское застолье и богатый урожай. Голосок у хоббита был неважнецкий, но здесь, видимо, ценился не голос, потому что слушали его всегда внимательно.

Пел Гендальф. В исполнении волшебника звучали длинные нудные баллады на неизвестном никому из присутствующих языке. Одна я оставалась безмолвной в этом общем хоре.

К счастью, ко мне не приставали. Петь я не умела никогда. Да и что толку? Всё равно из известных мне песен я теперь помнила только мелодии. Но остальных слушала с удовольствием. Мне казалось, что существа, которые любят музыку, всегда смогут понять друг друга.

А когда песни заканчивались, попутчики переходили к рассказам. И здесь главенствовал Балин, повествуя о днях, когда горы были молодыми, а все народы Средиземья жили в согласии.
....
А в один из подобных вечеров под обрывом завыли волки. Я затряслась от испуга. Чем сразу воспользовался Фили, пододвинувшись ближе.

- Не бойся, - прошептал он, наклоняясь к моей щеке. – Сюда они не сунутся. Нас много, и мы вооружены. Звери это чуют.

Я продолжала дрожать. Мне частенько напоминали, что в диких местах опасность подстерегает за каждым поворотом тропы. Но я не принимала это всерьёз. А теперь опасность во весь голос выла внизу. Совсем близко.

Фили придвинулся вплотную. Прикоснуться он не осмелился, но ничто не могло помешать ему преданно дымить мне в ухо. Он курил тот же табак, что и дядюшка. Пахло от него так же.

Его темноволосый брат чуть поодаль точил нож, изредка поглядывая на нас блестящими глазами. Кили до сих пор являлся для меня загадкой. За всё время похода мы не перекинулись и парой слов.

Я посмотрела на ту сторону костра. Торин дремал, привалившись к скале. Было непонятно, видит он нас с Фили или нет. Мне внезапно захотелось оказаться далеко-далеко отсюда. И никогда не встречать никого из них.

Продолжать жить в неведении.

В мире, где вокруг меня не бродили волки.

Где мясо попадало ко мне на стол уже разделанным, с прилавка. Где я весьма смутно представляла, как оно выглядело, пока бегало.

Где мне не надо следить за каждым словом, опасаясь сболтнуть лишнего. И где с мужчинами у меня всё было легко и просто.

Я чувствовала, что, когда вернусь домой, не смогу жить, как раньше. И не была уверена, что это не принесёт мне новых проблем. Но тут Балин повёл рассказ о недавней битве, в которой участвовал сам. И я позабыла и про волков, и про Фили, и про то, что секунду назад хотела исчезнуть.

Простыми безыскусными словами старый гном повествовал, как рубился из последних сил. Как не мог найти в толпе брата, как лучший друг упал под ударами орочьих клинков.

Гномы по одному входили в освещённый круг и садились у костра. На той стороне Торин, прислушиваясь, открыл глаза. Я спрятала горящие щёки в ладонях.

Как же мне было стыдно, что я когда-то могла думать о них плохо! Мои спутники поначалу казались мне чудаковатыми простачками. Я потешалась над тем, как они одеваются и едят. Даже рассказы Балина я воспринимала как сказки, а не как историю целого народа.

А тот продолжал. О том, как почти не осталось надежды. Как на его глазах был обезглавлен Король. Как орки гнали гномов от ворот. И как в этой суматохе Торин бился с их предводителем, и, ранив его, заставил ряды врага смешаться и отступить. После этой битвы гном получил своё легендарное прозвище. А ведь я тайком посмеивалась над ним, считая, что Дубощит звучит нелепо.

Когда Балин закончил, мы все молчали. Торин последним подошёл к костру и подставил руки огню. Я не смела поднять на него глаза.

- Дядя, - молодой гном рядом со мной почтительно наклонил голову. Мне показалось, он тоже слышал эту историю впервые.

Я оглядела суровые лица старших. Они все герои. Могучий Двалин, я так его боялась. Сейчас он ковыряет каблуком землю и смотрит под ноги, тяжело опираясь руками о колени. Раненый орочьим топором Бифур, которого я считала полоумным и убегала, вместо того, чтобы посидеть со стариком. Седовласый Оин, не в той ли битве он потерял слух?

Королевство, за которое они сражались, осталось в руках врага. Но для меня это не имело значения. Бороться за свою землю – святое.

Надо ли говорить, что после этого вечера я смотрела на своих попутчиков совсем другими глазами. А Торин, который и ранее пользовался моим безграничным доверием, теперь поднялся на вовсе недосягаемую высоту. Сцену у ручья и своё наивное желание я теперь вспоминала не иначе, как с улыбкой.

Но этот вечер также разбудил моё любопытство. Я стала внимательней присматриваться к спутникам. Много миль пути осталось за спиной, а я всё ещё не знала, куда они направляются и зачем.