Сухари кончились. Через два дня закончилась вода.

Теперь мы не шли, а брели. Молча, в унынии, свесив головы вниз. Моя рука на плече Кили. Он благородно поддерживал – я была самой слабой, и ноги тряслись.
....
Терпеть голод оказалось легче, чем жажду. Каждодневный паёк был урезан ещё с тех пор, как отряд вошёл в лес. И когда он закончился, мы похудели, привыкли к боли в желудке и подтянули штаны.

В этот день Бильбо влез на дерево и спустился с улыбкой: конец пути близок. Взахлёб рассказывал про близкое озеро, огромный город и гору, затмевающую горизонт. Но после, как утихли восторги, долго шептался с Торином и выглядел при этом понурым. А гном был мрачнее, чем ночь.

Вечером прошли чёрный ручей.

Вода в нём была протухшей, стоячей, с берегов несло тиной и тянуло гнильём, но одновременно влекущей. Такой блестящей, желанной, что хотелось окунуть в неё руки, а после броситься в омут, как в перину, погрузиться с головой и обо всём позабыть.

Гендальф предупреждал, что так действуют наложенные на ручей чары. Но я всё равно потянулась к воде, приговаривая, что «лишь посмотрю». И очнулась, когда Торин приподнял меня за ворот, оттащил от берега и спрятал за широкой спиной.

Каменный мост оказался разрушен, но поперёк ручья был навален сушняк. Поваленные ветром деревья, полусгнившие ветки, коряги и мусор, когда-то попавшие в воду и зацепившиеся за остатки плотины бобров.

- Пусть первым пройдёт самый лёгкий, - рассудил Торин и, когда я уже собралась выйти вперёд, выпустил Бильбо, затолкав меня обратно за спину и перегородив дорогу плечом.

Лес на той стороне изменился, стал высоким и звонким. Гладкие ровные стволы деревьев отстояли на одинаковом расстоянии друг от друга, словно выросли по чьему-то приказу за одну ночь. Сквозь шапку листвы пробивались лучи.

Здесь было свежо, деревья шуршали, а пронизывающее их солнце создавало пространство, по которому хотелось идти.

Балин сказал, что когда-то подобные леса покрывали всю землю, но потом пришли гномы, а после них – люди. И посреди безмолвного доселе зелёного моря застучали топоры.

Сразу после переправы произошёл случай, который обеспокоил нас и напугал. Едва ступив ногами на твёрдую почву, Торин насторожился и вскинул лук.

Гномы тут же ощерились стрелами и топорами. Но из ярких пятен листвы так никто и не вышел, напрасно мы напрягали глаза. Однако приказа продолжать движение не поступало.

Торин замер у края тропы, целясь в заросли ольховника, словно высматривая невидимую, только ему открывшуюся мишень. Со всё возрастающим недоумением мы наблюдали, как он подбирается и натягивает тетиву, затем опускает лук и что-то бормочет под нос, а затем громко ругается («Проклятые эльфы!»), вскидывается вновь и неожиданно яростно посылает стрелу.

Стрела остановилась в теле старого дуба футах в пятидесяти вверх по тропе. Когда мы шли мимо, она ещё дрожала. Пытавшийся спасти стрелу Кили остался ни с чем. С такой силой её всадили, что когда он взялся за древко, оно сломалось, и наконечник удержался в стволе.

Мы не обсуждали приключившееся и не выспрашивали у Торина, что он увидел в ветвях. Но нервы у всех были в клочья. А когда через два дня закончилась вода, а долгожданное озеро не появилось, даже самым несгибаемым стало казаться, что их окружают небесные девы, которые порхают, танцуют и так прекрасно поют, что впору лечь на подстилку из листьев и забыться в бреду.

Эльфы появились внезапно.

Знай я их лучше, не испугалась бы. Потому что они так появлялись всегда.

Только что мы утопали в траве, и вот она исчезла, взвились костры, из-под ног дым коромыслом, а в нос направлен с десяток стрел.

Лес принадлежал местным эльфам, дорога была тоже их. По традиции путников они пропускали, но при одном условии – если те шли по тропе.

Эльфы сделали все, чтобы уменьшить возможный соблазн. Деревья высадили как коридор, а живность зачаровали, дабы не искушала охотника и не подходила к тропе. Но с теми, кто нарушил условия, поступали, как вздумается. Что и подтвердил белокурый, сидящий на дереве, эльф:

- Дёрнешься, гном, продырявлю стрелой.

Он шевельнулся, и мне стало страшно, потому что ветка под ним не качнулась.

Мы шли, а, вернее, брели по тропе. Нас лихорадило, у нас двоилось в глазах. Слева появилась опушка, на ней ряд пеньков. Кто-то из гномов заорал: «Эльфий круг!». Тогда Торин сошёл на траву, а мы, как телята, поспешили за ним. Тут пеньки превратились в костры, траву словно выжгло, а кусты ежами раздулись от стрел.

Белокурый эльф спрыгнул на землю. Я напряжённо ждала – оставит после себя след или нет. Но дёрн под деревьями был утрамбован, проверить подозрение не удалось.

Из кустов, как из облака, вышли другие. Каждый при оружии, натянув лук. Они были высокие и тонкие, в одеждах цвета древесной коры. Волосы у всех, кроме первого, являли оттенки пожухлых листьев.

- Мы следили за вами, гном, - продолжал первый, обращаясь к Торину и одновременно в никуда. И всякий раз, как я слышала эльфа, его голос, казалось, проникал в уши сам. – Следили с того дня, как вы вступили в наш лес. Только взять вас возможности не представлялось. Благодарю, что облегчили мой приказ.

Торин покачивался и выглядел тяжко. Он едва стоял на ногах и трудно дышал. Но даже в таком состоянии был способен на многое. Поэтому я удивилась, когда он безропотно позволил связать весь отряд. Разве что взгляд был нехороший и очень злой.

- Brannon!* Фтесь шенщина!

- Не может быть!

И напротив меня появились глаза, блестящие, как молодая листва.

- Я так и знал, что легенды всё лгут. Нет у неё никакой бороды!

«Это потому, что я не гномка, глупцы».

- Кашетса, ты ей не нравишься, принтс.

- Ela! Я не оборванный гном. Тауриэль, завяжи им глаза.

- Шенщине тоше?

- Женщине тоже, - светловолосый помедлил и жёстко добавил: - Она ничем не отличается от остальных.

Дни в темнице походили один на другой.

Позже я думала, что само наличие в замке места для узников без обиняков говорило о характере местных эльфов.

В Ривенделле было трудно представить темницу. Всё там было чудесным и воздушным. Если бы лорду Элронду потребовалось кого-нибудь запереть, вероятно, он бы воспользовался одной из роскошных комнат. Пленнику бы носили еду на серебряном подносе и каждый раз извинялись за доставленные неудобства. И за то, что в связи с вынужденными обстоятельствами не могут отпустить прогуляться по саду.

Эльфы Лихолесья не извинялись ни за что.

Позднее, когда мы поселились в Эреборе, и я взяла на себя обязанность поддерживать связь с лесным замком, а Его Величество Король Трандуил милостиво соглашался, что мой эльфийский, по крайней мере, в письмах, весьма неплох, тогда я догадалась, что отличия эти связаны с разницей в расположении двух государств.

Лихолесцы жили в лесу, куда мог наведаться любой. После нескольких стычек с людьми, в ходе которых все упорствующие получили эльфийскую стрелу между глаз, сквозь лес была проложена дорога и установлен надзор.

А король Ривенделла был могущественным чародеем. Он окружил свои земли завесой скрытности и спрятал их от чужих глаз. Поэтому его подданные могли торжественно заламывать руки и закатывать глаза. Оплакивать прошлое, страдать в настоящем и беспрепятственно ждать, когда настанет время покинуть долину.

В Эреборе к нам постоянно доходили известия, что эльфы Эриадора уплывают на Запад. Из Лихолесья при мне не ушёл ни один.

Лесные эльфы хотели знать всё о том, зачем Торин Дубощит идёт к Горе. И справедливо решили, что проще получить эти сведения от меня, чем от упрямых коротышек, не раскрывавших рта, даже если за них брался орочий палач.

Моя камера была сделана для человека. Поэтому вместе со мной привели кузнеца, который заделал решёткой отхожую дырку в полу, чтобы через неё было невозможно удрать. Затем собрал инструменты, поклонился суровой стражнице, поджидавшей в коридоре, как тень, и исчез также беззвучно, как появился.

И я узнала, что такое заживо похоронить.

Они прождали три дня, а потом повели на допрос. Эти три дня я ревела, металась и выла.

В коридоре едва чадил масляный факел. Охранники приносили еду, просовывая миску под прутья. В следующий приход забирали пустую. Расчёт был прост: не отдашь посудину, остаешься голодным. И уходили. Никто из них со мной не говорил.

В Лихолесье мало кто знает Всеобщий. Лесные эльфы живут обособленно и не стремятся к общению с окружающим миром. Между собой у них в ходу смесь наречий, которую даже собратья из Ривенделла и Эльфийских Гаваней понимают с трудом. Чужие языки учат только торговцы и разведчики, но говорят плохо и почти всегда с сильным акцентом.

Исключение составляет королевская семья и приближённые к ней. Те великолепно говорят на Всеобщем. Однако знатные семьи всегда исключение.

Поэтому охранники в тюрьме не понимали, что я лепечу, когда ползаю на коленях в соломе, умоляя меня отпустить.

Впрочем, им это было и не интересно.

В лесу эльфы нам помогли. Дали по глотку напитка, сладкого, как берёзовый сок, от которого по телу разбегались мурашки и мгновенно прибавлялось сил. Но покормили уже в подземелье, сняв с глаз повязку и щёлкнув замком.

Я ела жадно и дурно. Трясясь от голода, ела кашу руками, лила прямо в рот, а после обсасывала пальцы и, сунув голову в миску, лизала её языком. И тут увидела, как смотрят эльфы.

Два медноволосых охранника с неподвижными глазами косились, будто в клетке мохнатая обезьяна или таракан. Так, наверно, когда-то белые люди смотрели на привезённых из-за моря туземцев.

Больше никогда эльфийские замки не казались мне чудесными, а вещи эльфийской работы красивыми.

В дальнейшем мне пришлось много работать, чтобы переступить через гордость и сделать вид, что я забыла про плен.

- Опять пишешь мерзавцу? – поддевал Торин, завидев эльфийскую вязь.

- Мерзавец, в отличие от твоей знати, меня признаёт, - смеялась я. – И он нам полезен. В прошлом месяце они поймали орка и удачно подвесили его вниз головой, а тем, что наболтал, поделились с нами.

- Это сведения лишь подтверждают то, что мы и так давно знаем.

- Безопасность лишней не будет.

- Ты теперь только и говоришь, что о безопасности, - понизил голос он. – Я начинаю думать, что слишком тебя напугал.

- Милый, - я отложила перо и повернулась к нему: – Я делаю это ради нас. Нам нужны союзники, если на Эребор опять нападут.

Последняя война оставила на его лице глубокие шрамы. Орочий ятаган распорол щёку и бровь, лекари опасались за глаз, но, к счастью, зрение не пострадало. Только разрубленное веко срослось криво, уголок глаза поднялся, словно он постоянно чему-то удивляется. «Косой старый пень», - усмехался Торин. «Хорошая мы с тобой парочка, - подпевала по ночам я. – Человеческая девка и одноглазый король».

Мы обнялись, и мои губы прошлись по его рубцам, особенно по тому кусочку, где уже не росли ресницы. Неправда, что с годами страсть утихает. Так раньше считалось там, где я жила. Ну да пёс с ними.

- Не одобряешь, что я пишу эльфу?

- Скорее, терплю.

- Не говори Дис, она и так мной недовольна. Женщины гномов должны страдать. Гордо отправлять на битву своих детей, а не изумруды эльфийскому королю.

- Твои изумруды - кому хочешь, тому посылаешь, - он поцеловал мою руку. – И заканчивай уже письмо.

Несмотря на неприязнь, у нас с королём Трандуилом были общие цели. Мы оба хотели сохранить то, что дорого нашему сердцу. И цели эти обозначились, ещё когда я сидела в плену.

Но тогда, выждав три дня, меня повели на допрос.

Допрашивал тот белокурый, что взял нас в лесу. Был очень любезен, разрешил сесть на бочку, а когда я расплакалась, подал платок. Его одежда была сшита лучше, а лицо совершеннее, чем у других. Я смутно припомнила что-то про «принтс».

Суровая стражница застыла у двери. Единственная женщина среди мужчин. И, кажется, важная шишка. Охрана ей кланялась и выполняла приказы.

Мы с ней познакомились ближе на второй день тюрьмы, когда я прекратила плакать и стала браниться. Наворачивала на Всеобщем фразы из прошлого - орала охранникам, кто и что делал с их матерями, разъясняла, кто они есть и куда именно им надо идти.

Эльфы не понимали или не хотели понимать.

Тогда в следующий их приход, вместо того, чтобы спокойно отдать пустую миску, я швырнула её как можно дальше сквозь прутья – за два дня я успела отъесться, и миска больше не казалась священным предметом – а потом вцепилась в решётку и принялась дико вопить.

Охрана смешалась, а потом бросилась и привела эту женщину, Тауриэль. Которая шипела в лесу и напрямую обращалась к белобрысому принцу. Она бешено сверкнула глазами и двинула бровью – стражник тут же встал на колени и собрал черепки – затем повернулась ко мне, я отшатнулась, столько ярости было во взгляде, и просвистела:

- Сеготня бесс еты!

Теперь она казалась подобострастной, лебезила перед белобрысым. И если бы не боль в висках от многочасового плача и гудящая голова, а также непроницаемые лица самих эльфов, я могла бы поклясться, что присутствую при волшебных шашнях.

- Мы знаем, что вы – не гном.

Белокурый повелел называть его господином.

- Да, господин.

Но вся любезность прошла, едва я попробовала перед ним поюлить.

Эльфы хотели знать про поход. Поэтому начали издалека. Белокурый извинился за то, что ошибочно принял меня за гномку, сказал, что ему известно, кто я, и выразил сочувствие.

- Вам, верно, было трудно в новом месте. Совсем одна, без друзей, без помощи, в отряде гномов.

- О, нет, - к собственному удивлению сказала я. – Совсем не трудно. Мне помогали с первого дня.

Его глаза сузились.

- Зачем Торину Дубощиту вам помогать?

- Он полагал, что поступает правильно, - и едва не добавила «сэр».

И поразилась, как просто в этом мире принимают мой переход. Попадись пришелец на Земле, это стало бы событием. Бедолагу бы замучили, исследуя его организм. А здесь никому не было дела.

«Это потому, что они знают, как устроен их мир, - подумала я. – Мы верим и надеемся, а они знают».
....
- Вы путешествовали с ними несколько месяцев, - насмешливо проговорил он, - и хотите, чтобы я поверил, будто вы не знаете, куда они шли?

- Но это так. Я всего лишь женщина, чужачка. При мне об этом не говорилось.

- Женщина, чужачка? – наклонился он. – Которой ничего не говорят, но о которой заботятся и помогают?

Он обошёл высокий стол.

Эльфы двигались стремительно, это я заметила ещё в лесу. Их движения были неуловимы. Только что он стоял здесь и вдруг оказался у противоположной стены, а как это произошло, непонятно. И вроде видно движение, а как-то смазано, словно он не ходит, а исчезает в одном месте и сквозь потоки воздуха выплывает в другом.

- Я мог бы прочесть тебя по щелчку пальцев, - задумчиво проговорил он, глядя в камин. – Но я не стану этого делать. Мы уважаем чужую волю.

«А как же держать в клетке?» - чуть не рассмеялась я.

В дальнейшем эльфы присылали мне сведения, которые можно добыть, только растянув орка на дыбе. И я всегда поражалась этому противоречию: подземные камеры, пытки, замки́. Во внешний мир вторгаться можно, во внутренний – не смей.

- Ты сама всё расскажешь. А нет – будешь гнить здесь до самой смерти. Вас, людей, она освобождает. Tauriel! Togo hen! **

Это не игра! Это не игра, повторяла я, пока эльфы волокли меня по грязному полу. Чтобы затруднить им задачу, я поджала ноги и повисла у них на руках. Не то чтобы понимала, что делаю, но протестовала всем существом, как ребёнок возмущается насилию взрослых.

Меня втолкнули в ту же камеру и заперли решётку.

- Тауриэль, - звала я охранницу, когда она, холодная и недосягаемая, скользила мимо. И сквозь решётку тянула к ней руки. – Тауриэль, гномы. Что с ними? Просто скажи, что живы. Просто кивни. Посмотри на меня!

Она презрительно кривила губы.

- Пускай один. Самый высокий, черноволосый. Скажи, он жив? Тауриэль, ты же женщина…

Беспрестанное молчание убивало почище слов. И, наконец, я поняла, что мне никто не поможет.

Можно предать гномов, а можно не предавать.

Можно выйти из тюрьмы и зажить собственной жизнью, начать осваиваться в новом мире, насколько хватит совести и сил. А можно остаться здесь, перестать есть и пошло умереть от любви.

В коридоре чадил единственный факел. Где-то капала вода и шуршали мыши, им было всё равно, что они находятся в эльфийском дворце. Я сидела на соломе и покачивалась, обхватив колени руками.

Нужно что-то решать. Самой. Не зная, живы гномы или давно уже нет. Не зная, выпустят ли меня, если всё расскажу, или так и останусь здесь, но только с камнем на сердце.

Как много, оказывается, меня всегда окружало друзей. Готовых подсказать, подсобить, а то и просто направить в нужную сторону собственным удачным примером.

Теперь всё исчезло. Своё и чужое. Правильное и неправильное. Добро и зло.

Это решение я принимала вслепую и только сама.