Много ночей он провел в тяжелых раздумьях — неужели Господь Бог пренебрег им, аббатом Броуди, прославившимся не только благочестием, но и ученостью, чьим проповедям с сердечным трепетом внимали и крестьяне, и знатные господа? Неужели предпочел излить Свою благодать через столь смиренный, чтобы не сказать, жалкий, сосуд — простоватого брата Мэтью?

"Или из-за Матильды Господь счел меня недостойным?" — сокрушался аббат. Будучи мужчиной здоровым и полнокровным, в самом расцвете сил, он так и не смог совладать с похотью — и дважды в неделю наведывался в гости к одной вдовушке веселого нрава, живущей в предместье, которая, впрочем, умела хранить тайны. "Но ведь это Ты, Господи, сам дал мне жало в плоть, дабы не впал я в гордыню, помнил, что тоже грешен..." — молился он, устремив взгляд на висящее на стене кельи распятие, и сам не замечал, что говорит о своей греховной слабости словами апостола, который имел в виду совсем другое, и никак не блудную страсть. И, если уж аббат Броуди не в силах блюсти чистоту, все же его грех остается тайной и не служит к соблазну духовных чад, не приносит ущерба доброй славе Матери-Церкви — а ведь не так давно некий священник из соседнего города был уличен в том, что совратил невинную девицу, свою прихожанку...

Аббату приходило на ум, что Мэтью тоже еще далеко не стар, однако плотский грех как будто не имеет над ним власти. "Я в них сестер вижу", — простодушно говорил Мэтью о женщинах, когда аббат на исповеди допытывался, не утаил ли монах от него сладострастных мечтаний, какие, случается, одолевают и самых строгих постников.