#даты #литература #длиннопост
150 лет со дня рождения И.А.Бунина.

20 случайных фактов о Бунине:
1.
Бунин (как и его ровесник Куприн) принадлежит к тем немногим нашим классикам, которым не удалось получить так называемого сейчас «высшего образования». Он окончил всего четыре класса елецкой гимназии, а университет ему заменили книги и природа. Бунину всегда казалась неестественной оторванность современного интеллигента от природного мира; он вспоминал одно случайное признание либерального народника А.М.Скабичевского:
— Я никогда в жизни не видал, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания.
И.Бунин. Окаянные дни
2.
Сам Бунин так обозначил свою главную тему:
<Рисую> «без всяких прикрас русские характеры, русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы».
Письмо французскому издателю Боссару 21.07.1921
3.
Знаменитые «Темные аллеи» автор определял как книгу «о темных и жестоких аллеях любви» и добавлял, что задумал ее среди «смерти и дьявольских дел в мире», как Боккаччо, написавший «Декамерон» во время чумы.
А само название взято из стихотворения Н.П.Огарёва «Обыкновенная повесть» (1842), тема которого — забвение любви и самой памяти о ней:
Вблизи шиповник алый цвел,
Стояла темных лип аллея…
Письмо Б.К. и В.А. Зайцевым 11.11.1943
4.
Запись Бунина в архивах: «Ничто не определяет нас так, как род нашей памяти».
Его интересовала память родовая, генетическая, наследственная, и память приобретенная, обогащенная всем опытом личного существования, и память образная, творческая, синтетическая, и сам процесс узнавания мира, избирательность памяти (что и почему запоминает человек) — всё это и составляет основу личности.
Ребенок (в «Жизни Арсеньева») — как зеркало или росток, брошенный в землю. В нем многое заложено и закодировано, но прорастет только то, что получит поддержку извне, и только в свой срок.
Л.В.Крутикова. «В этом злом и прекрасном мире…»
5.
Бунин был очень ревнив к славе своего имени, даже отдельно от себя самого. Так, он не раз сокрушался, что широкая публика не знает настоящего имени В.А.Жуковского. Как известно, Василий Андреевич был побочным сыном тульского помещика Афанасия Бунина (от пленной турчанки Сальхи), а фамилию «Жуковский» получил от бедного дворянина, проживавшего в семье Буниных.
«Всю жизнь чувствовал я некоторую обиду, что из тысячи образованных людей разве один знает, что никакой он не Жуковский, а Бунин!»
Не раз вспоминал поэт и о печальной судьбе поэтессы начала XIX века Анны Буниной («русской Сапфо»), его прабабки, которой он гордился.
(Кстати, двоюродной правнучкой Анны Буниной была Анна Ахматова.)
Письмо Б.К. и В.А. Зайцевым 4.11.1944.
А.В.Бахрах. Бунин в халате
6.
Редкая вещь: Бунин проставил нечто вроде оценок собственным произведениям. Он перечислил те, которые, так сказать, одобрял; среди них подчеркнул «наиболее ценные», значком N.B. выделил «особенно» ценные — и наконец использовал еще N.B. N.B. (видимо, это «самые-пресамые»). Со степенью признания читателями и критикой бунинские оценки совпадали далеко не всегда.
В «самые-пресамые» попали:
«Жертва» и «Аглая» (среди рассказов, которые автор отнес в категорию «о народе»);
«Казимир Станиславович» (из рассказов «о любви»);
«Петлистые уши» (в разделе «разное»);
«Таня» и «Натали» (из книги «Темные аллеи»).
А половину рассказов из своего шеститомника, изданного в 1915 г. А.Ф.Марксом, Бунин вообще отверг.
Письмо Ф.А.Степуну 13.10.1952
7.
Прославленного «Господина из Сан-Франциско» автор считал «достойным не более как для фельетона одесской газеты». Писатель и хозяин известного московского литературного кружка-салона «Среда» Н.Д.Телешов насилу убедил его напечатать этот рассказ.
Н.Д.Телешов. Записки писателя
8.
Томас Манн, в числе прочих восхищавшийся «Господином из Сан-Франциско» («…рассказ, который по нравственной мощи и строгой пластичности должен быть поставлен рядом с некоторыми крупнейшими вещами Толстого…»), выражал сожаление о том, что такие люди как Бунин обречены на изгнание из собственной страны, и добавлял:
«Тут я чувствую симпатию, солидарность — некоторого рода потенциальное товарищество; ибо мы в Германии еще не дошли до того, чтобы писатель с чертами характера, похожими на бунинские, должен был отряхивать прах отечества со своих ног и есть хлеб Запада. Но я не сомневаюсь нисколько в том, что в подобных обстоятельствах я разделил бы его судьбу».
Встреча Манна с Буниным состоялась в 1926 году. А в тридцать третьем Манн был вынужден эмигрировать из нацистской Германии: сначала в Швейцарию, а позже — в США. Как в воду глядел.
Т.Манн. Парижский отчет
9.
Рассказы Бунина рождались часто от толчка, полученного в результате какого-нибудь впечатления от природы, картины, мелькнувшей в мозгу... Часто такие куски без начала и конца лежали долгое время, иногда годы, пока придумывался к ним конец.
«Солнечный удар» явился от представления о выходе на палубу после обеда, из света в мрак летней ночи на Волге (а концовка пришла позднее).
На одном маленьком кладбище на Капри Бунин увидел крест с фотографией на фарфоровом медальоне: молоденькая девушка с необыкновенно живыми, радостными глазами. Так появилось «Легкое дыхание».
Там же, на Капри, в отеле, где проживал писатель, внезапно умер один американец. Позже Бунин увидел в витрине книжного магазина обложку повести Т.Манна «Смерть в Венеции», и у него родилась идея написать рассказ «Смерть на Капри». В результате получился «Господин из Сан-Франциско». (Саму повесть Т.Манна Бунин прочел уже позднее.)
Г.Кузнецова. Грасский дневник.
И.Бунин. Происхождение моих рассказов
10.
Насчет общего замысла своих произведений Бунин признавался:
«Я часто приступаю к своей работе, не только не имея в голове готовой фабулы, но и как-то еще не обладая вполне пониманием ее окончательной цели. Только какой-то самый общий смысл брезжит мне, когда я приступаю к ней… лишь звук его, если можно так выразиться. И я часто не знаю, как я кончу: случается, что оканчиваешь свою вещь совсем не так, как предполагал в начале и даже в процессе работы.
Да, первая фраза имеет решающее значение. Она определяет, прежде всего, размер произведения, звучание всего произведения в целом. И вот еще что. Если этот изначальный звук не удается взять правильно, то неизбежно или запутаешься и отложишь начатое, или просто отбросишь начатое, как негодное…»
И.Бунин. Происхождение моих рассказов
11.
У Бунина была исключительно острая сенсорная чувствительность (это у него тоже общая черта с Куприным). В частности, он мог по запаху определить любой цветок — по его словам, даже отличить красную розу от белой!
Однажды на даче у друзей он заметил, что откуда-то среди их роз, олеандров и акаций тянет ароматом резеды. Бунина подняли на смех (резеду хозяева не сажали), но он предложил пари на 500 рублей — и выиграл. Шарил по клумбам всю ночь — и все-таки нашел резеду, спрятавшуюся под каким-то широким декоративным листом.
И.Одоевцева. На берегах Сены
12.
В маленькой (12 страниц) повести «Антоновские яблоки» упоминаются последовательно следующие запахи:
• тонкий аромат опавшей листвы;
• запах антоновских яблок — запах меда и осенней свежести;
• запах дегтя в свежем воздухе звездной ночью;
• сильный запах краски от сарафанов девок;
• ржаной аромат новой соломы и мякины на гумне;
• душистый дым вишневых сучьев от костра в саду;
• в людской — запах горячих картошек и черного хлеба с крупной сырой солью;
• в доме пахнет старой мебелью красного дерева и сушеным липовым цветом, который с июня лежит на окнах;
• от оврагов тянет грибной сыростью, перегнившими листьями и мокрой древесной корою;
• от охотников пахнет лошадиным потом и шерстью затравленного зверя;
• от старых книг — пожелтевшей, толстой шершавой бумагой, какой-то приятной кисловатой плесенью, старинными духами;
• из усадьбы тянет запахом дыма, жилья;
• ворох соломы у печки резко пахнет зимней свежестью;
• в запертых сенях — псиной;
• в воздухе стоит запах озябшего за ночь, обнаженного сада.
(При этом визуальный ряд повести ничуть не беднее «обонятельного».)
И.Бунин. Антоновские яблоки
13.
Бунин коллекционировал живые впечатления. Целые страницы «Жизни Арсеньева» посвящены рассказу о поисках выразительной зарисовки: у селедки — «перламутровые щеки», а нос нищего состоит как бы «из трех крупных, бугристых и пористых клубник… Ах, как опять мучительно-радостно: тройной клубничный нос!» Или:
«…вдруг вижу: за стеклянной дверцей кареты, в ее атласной бонбоньерке, сидит, дрожит и так пристально смотрит, точно вот-вот скажет что-нибудь, какая-то премилая собачка, уши у которой совсем как завязанный бант. И опять, точно молния, радость: ах, не забыть — настоящий бант!»
И.Бунин. Жизнь Арсеньева
14.
Бунин говорил о своем прославленном «Легком дыхании», что задумывал его как портрет женщины — воплощения «утробной сущности», самки:
«Только мы называем это утробностью, а я там назвал это легким дыханьем. Такая наивность и легкость во всем, и в дерзости, и в смерти и есть «легкое дыханье», недуманье. Впрочем, не знаю. Странно, что этот рассказ нравился больше, чем «Грамматика любви», а ведь последний куда лучше…»
Эта заминка и недоумение Бунина позже получили некоторое объяснение в классической работе Л.С.Выготского, основоположника школы «культурно-исторической психологии».
Выготский произвел подробнейший анализ рассказа и показал, каким образом мрачные события, которые легли в основу сюжета, волшебным образом преобразилась в результате отбора материала и работы над композицией:
«…События соединены и сцеплены так, что они утрачивают свою житейскую тягость и непрозрачную муть <…> и в своих нарастаниях, разрешениях и переходах как бы развязывают стягивающие их нити <…>. Автор для того чертил в своем рассказе сложную кривую, чтобы уничтожить житейскую муть, превратить ее в прозрачность, претворить воду в вино, как это делает всегда художественное произведение. Слова рассказа или стиха несут его простой смысл, его воду, а композиция, создавая над этими словами, поверх их, новый смысл, располагает все это в совершенно другом плане...»
Г.Кузнецова. Грасский дневник.
Л.С.Выготский. Психология искусства
15.
Бунин говорил, что с самого детства, как только стал читать, гораздо больше думал о героинях романов, чем о героях:
«Женщины были мне как-то ближе, понятнее, их образы для меня полнее воплощались. Они как будто жили перед моими глазами, и я не только сочувствовал их горестям и радостям, но и соучаствовал в их жизни. <…>
Как я жалел, да еще и сейчас жалею, что никогда не встречался с Анночкой… С Анной Карениной, конечно. Для меня не существует более пленительного женского образа. Я никогда не мог и теперь еще не могу без волнения вспоминать о ней. И о моей влюбленности в нее».
Наташу Ростову, при всем своем преклонении перед Толстым, Бунин так и не смог принять: отталкивал ее неэстетичный вид в финале романа — и вообще «страсть Толстого к детопроизводству».
И.Одоевцева. На берегах Сены
16.
О круге чтения Бунина. На недоумение, почему он тратит время на дешевую беллетристику, писатель ответил так:
— Видишь ли, мне не нужны мудрые или талантливые книги. Когда я беру что-то, что попало, и начинаю читать, я роюсь себе впотьмах и что-то смутно нужное мне ищу, пытаюсь вообразить какую-то французскую жизнь по какой-то одной черте... а когда мне дается уже готовая талантливая книга, где автор сует мне свою манеру видеть — это мне мешает...
Г.Кузнецова. Грасский дневник
17.
Бунин был болезненно щепетилен в отношении правописания, пунктуации, порядка слов и т.п. (Кстати, реформу русского правописания он так и не смог принять, хотя она готовилась еще до революции.) «Я идиотичен, психопатичен насчет своих текстов — вспомню вдруг, например, что в таком-то рассказе моем не вычеркнуто в первом издании какое-нибудь лишнее, глупое слово — и готов повеситься, кричу <…> на весь дом».
До последней минуты перед выпуском книги Бунин не переставал бомбардировать издателей телеграммами с требованиями и мольбами внести то или иное исправление: «Если хотите меня печатать — терпите». Вот типичный аргумент Бунина:
Лев Толстой (его кумир), по слухам, потребовал от «Северного вестника» сто корректур рассказа «Хозяин и работник».
«Во сколько раз я хуже Толстого? В десять? Значит — пожалуйте 10 корректур. А я прошу всего две!!»
Письмо М.А.Алданову, 1.08.1947.
М.В.Вишняк. Современные записки: воспоминания редактора
18.
Врач, герой рассказа «Зойка и Валерия» (из «Темных аллей»), в первом варианте именовался Николаем Михайловичем Данилевским. Рассказ был уже полностью отстукан на машинке, когда автор решил переименовать его в Григория Яковлевича. Пришлось все переписывать, несмотря на робкие попытки убедить Бунина, что это «все равно»:
— О, нет. Надо, чтобы имя подходило к герою, чтобы оно сливалось с его обликом. Неужели вы не почувствовали, что первое сочетание не подходит к персонажу. Мог ли он быть Николаем Михайловичем? <…> Я часто примеряю имя — потом вижу, что оно не подходит, режет ухо, и тогда меняю его. Это необъяснимая, таинственная магия имен. Можно потопить хорошую вещь неудачным, неподходящим подбором имени…
(P.S. В окончательном варианте герой все-таки получил имя «Николай Григорьевич».)
А.В.Бахрах. Бунин в халате
19.
В 1933 году Шведская академия, рассматривая кандидатуры на Нобелевскую премию по литературе, выбирала между Буниным и другим русским писателем-эмигрантом — Д.С.Мережковским. В итоге избран был Бунин. Первый после этого события визит Бунина к Мережковским ознаменовался инцидентом, который Бунин впоследствии изображал в лицах:
В гостиную Мережковских ворвался художник Х. — и, не заметив Бунина, воздел руки к потолку и гаркнул:
— Дожили! Позор! Позор! Нобелевскую премию Бунину дали!
И тут его расширившиеся от ужаса глаза встретились со взглядом Бунина…
Через мгновение, не меняя выражения лица, Х истерически-восторженно взвизгнул:
— Иван Алексеевич! Дорогой! Поздравляю, от всего сердца поздравляю! Счастлив за вас, за всех нас! За Россию! Простите, что не успел лично прийти засвидетельствовать...
И.Одоевцева. На берегах Сены
20.
Мы дважды упустили шанс увидеть Бунина глазами знаменитого художника.
Первый раз М.В.Нестеров захотел написать его — «за худобу» — святым («в том роде, как он их писал»). Бунин, по его словам, «был польщен, но уклонился, — увидеть себя в образе святого не всякий согласится».
Потом И.Е.Репин предложил сделать уже собственно портрет. Договорились о встрече, и писатель приехал на репинскую дачу, в Финляндию:
«И вот приезжаю, дивное утро, солнце и жестокий мороз, двор дачи Репина, помешавшегося в ту пору на вегетарианстве и на чистом воздухе, в глубоких снегах, а в доме — все окна настежь; Репин встречает меня в валенках, в шубе, в меховой шапке, целует, обнимает, ведет в свою мастерскую, где тоже мороз, как на дворе, и говорит: «Вот тут я буду вас писать по утрам, а потом будем завтракать как Господь Бог велел: травкой, дорогой мой, травкой! Вы увидите, как это очищает и тело и душу, и даже проклятый табак скоро бросите». Я стал низко кланяться, горячо благодарить, забормотал, что завтра же приеду, но что сейчас должен немедля спешить назад, на вокзал — страшно срочные дела в Петербурге...»
Унеся ноги от репинского гостеприимства обратно в Петербург, Бунин, очевидно, все-таки нашел, что Финляндия по-прежнему остается в опасной близости, — на следующий же день он послал Репину телеграмму: я в полном отчаянии, срочно вызван в Москву, уезжаю нынче же с первым поездом...
И.Бунин. Репин