О сумасшествии и "Мастере и Маргарите"

Закон психиатрии, которым пренебрегают в кино: галлюцинации и бред не накладываются на обычную, "нормальную" реальность.
Они становятся возможны тогда, когда сама реальность становится чуть-чуть размытой, нечеткой. А фантазии, иллюзии и сны - чуть-чуть более реальными.
Как дуэлянты, они идут навстречу друг другу - и, когда сходятся посередине, происходит выстрел. Вот он, мир бреда и галлюцинаций, где фантазия и реальность неразделимы.

Текст "Мастера и Маргариты" умеет небрежно соскальзывать в мир размытой реальности.
Кино, снятое по роману... к сожалению нет. Оно нервически реально и документально, поэтому вместо фантасмагории и городской сказки рождает недостоверный абсурд с преувеличенными страстями.
Всё нижележащее, как водится, сплошная имха. Но я вижу именно так.

Какие приёмы использует сам Булгаков, чтобы сблизиться реальность и фантастику?

1) Элементы фуги:
побег, путешествие, преследование на скорости, превышающей скорость обдумывания.
Полёт Маргариты над Москвой.
Сцена бала Сатаны с бесконечным мельканием лиц.
Иван Бездомный, преследующий Воланда и его свиту по улицам Москвы.

Эти сцены нелепо подавать "со стороны". Только взгляд "из глаз" главного действующего лица, только движение, мелькание, мельтешение, вспышки света, размытый калейдоскоп впечатлений.
Стоит показать героя со стороны - и гипноз разрушен. Мы понимаем, что Маргарита чудо как хороша без одежды, а любой актер мечтает достоверно сыграть сумасшедшего, поэтому раз не повезло с Гамлетом, то Иван Бездомный это тоже неплохо. Но поддаваться искушению не следует. Фуга познаваема только изнутри.
Даже на первый взгляд спокойный отрывок, в котором Мастер Маргариту встречает, а точнее следует за ней по пятам, - тоже фуга. И потому: чёрное пальто, жёлтые цветы, мелькание голых ветвей, перестук каблучков как будто отдающийся в голове... и никакого Мастера. Потому что зритель в эту минуту сам Мастер.
Герой появляется в эпизоде только в конце: когда повествование вдруг выбрасывает обратно в реальность.
Иван Бездомный со свечкой и иконой появляется в ресторане "Грибоедов". Маргарита останавливается, оборачивается и спрашивает: "Нравятся вам мои цветы?" - а Мастер, вырванный из гипноза погони, вдруг отвечает, отвечает не думая, но как будто смутившись: "Нет".
И нет в этом "магии", нет стоп-кадра. Вот это как раз должно быть буднично и абсурдно. Магия была до того.
Как будто вы убирали квартиру, включили наушники, замечтались, начали подпевать - и тут вдруг кто-то входит, музыка выключается, а вы понимаете, что только что пели в швабру, как в микрофон. И швабра всё ещё у вас в руках. Щетиной вверх. А сами вы стоите в позе Фредди Меркьюри - и нет никакой возможности объяснить вошедшему, как так вышло.

2) Экстремальные погодные условия, время суток, состояние человека
Воланд не смог бы "соткаться" из прозрачного воздуха раннего утра.
Пилат не поддался бы моменту, не сгущайся над Ершалаимом гроза.
Варьете начинало представление в ночи, ночью же были и бал, и диалоги Мастера с Иваном, и Римского с Варенухой.
Степа Лиходеев мучился похмельем. Пилата буквально убивала гемикрания (мигрень).
Сама природа иногда лишает нас возможности ясно мыслить. И не стоит сбрасывать её со счетов.

Показать природу, пожалуй, сложно.
Но можно. Палящий зной московского лета, плавится новинка дорог - асфальт, солнце жарит до рези в глазах. Абрикосовая вода - тёплая, с оранжевой пеной и пахнет парикмахерской.
У кино нет ни запаха, ни температуры. Но сделать картинку чуть засвеченной, пустынной, ленивой, чуть дрожащей и медлительной - можно.
И разговор Берлиоза и Бездомного. Берлиоз вечно предстаёт богато жестикулирующим, убедительным, непреклонным и аргументированным.
На самом деле... он немолод, одет в костюм и ему жарко. Его голос - занудное менторство, шмелиное жужжание, он бравирует своим знанием, но делает это автоматически. Его жесты укорочены и бессильны. Жа-а-арко...
И Бездомному физически сложно его слушать. Критика. Ещё и этим занудным тоном. В такую жару.
Единственный неестественно бодрый персонаж здесь - Воланд. И именно поэтому вначале незаметное, его появление постепенно зажигает тревожные сигналы в головах Бездомного и Берлиоза.
Они сопротивляются, возмущаются, но - через силу. Как будто во сне. Только так, а не когда Бездомный всё время сидит как на иголках и перебивает каждую реплику, словно нанюхался кокаина...

Грозовая духота Ершалаима тоже игнорируется. Иешуа окружает какая-то дивная ясность прозрачного воздуха, которая, видимо, обозначает Средиземноморье. Ореол света. Чтобы было проще показать, что, дескать, смотрите - это же Иисус!
Но Иешуа окружает предчувствие катастрофы. Храм старой веры будет разрушен. А вместе с ним и половина города. Совсем скоро. Но ещё скорее он сам умрет, умрут и многие другие.
И потому его окружает жара без движения, затаившийся зной перед грозовым шквалом.
Сложно передать? Сложно. Можно чуть-чуть погрешить против буквы и проявить прозорливость: сделать сцену темнее, будто гроза уже здесь, окружить Иешуа ореолом не света, а темноты.
Но только отойти от этой идиллической ясности картинки. И здесь, и в Москве.

Разговор Бездомного с Мастером - тоже обычно провал провалов. Поздняя ночь для "сов" - начало жизни, я понимаю.
Мастер и Бездомный - "нормальны", я это осознаю.
Но их разговор, разговор двух... придурков в казёных пижамах, запутавшихся в жизни всерьёз и надолго - нельзя, НЕЛЬЗЯ подавать как философский спор двух приятелей за чашкой виски.
Да, они не сумасшедшие. Но они и не спокойны. Они раздерганы, возбуждены, утомлены... одним словом - не в себе.
Их можно уподобить двум людям на кухне, которые в пять утра спорят об устройстве мира, слишком вымотанные, чтобы спать.
Их клятвы, рукопожатия, открытия - все на нервном возбуждении. У спокойного человека это "Не пишите больше!" - "Обещаю и клянусь!" - будет выглядеть фарсом.
Как и поза Мастера, скопированная, вероятно с Гамлета. В экранизациях он много, медленно и многозначительно ходит, не менее многозначительно сидит в позе Демона Врубеля. В отдалении. Наособицу. Чтобы подчеркнуть его одиночество.
И глаза с застывшим выражением. В одной экранизации - этаким огнём веры, косплеем на Иисуса, в другой - маской скорби.
Однако "тревожные глаза" из булгаковского текста - нечто совсем иное. Глаза переменчивые, почти бегающие. Беспокойные, не находящие себе места.
Мастер не входит в палату аки ангел Метатрон. Его появление - скорее комедия положений, с этими ключами, с этими вопросами "а вы не буйный?", с любопытством к тому, кого привезли в соседнюю палату...
И он ближе к Ивану. Он его по плечу хлопает, между прочим. Трагическая и романтическая нотка появляется в Мастере потом. Не тогда, когда он говорит о Сатане. Не тогда, когда радуется, что "всё угадал", а только когда он заговаривает о Маргарите.
Только тогда повествование встаёт в фокус. До этого оно будет лихорадочным и смазанным... или никаким. Пафосным обменом нелепыми репликами. И гроза на фразе про Сатану. Ну не смешно ли? Нет, так нельзя.
Нельзя отказывать героям в праве на маленький кусочек безумия. Без него их жизнь непонятна.

Воланд в "Мастере и Маргарите", если вспомните, накуролесил порядочно - но быстро забылся. Будто и не было. То есть, ровно как советовал Берлиоз Ивану ‐ не столько реальность, сколько слухи, домыслы, предположения... Что? Сатана? Помилуйте, его же не существует...
В каком-то смысле, Воланд должен казаться коллективной галлюцинацией.
Временным помешательством на почве "адской" жары.
Чтобы реальность его существования оставалась на суд зрителя.
Поэтому ясность этому произведению противопоказана.

#Статьи #Размышления #про_литературу #про_кино