An Imago of Rust and Crimson (джен)

Безумие. Забавное слово, не правда ли?

Вообще-то, нет. На самом деле, нет. Это не повод для шуток. Наверное, именно поэтому мы шутим об этом. Оно нас пугает, пугает всерьез. Все, что делает нас нами, наше самосознание, находится у нас в голове, и если твоя голова не работает как положено, это в некотором смысле значит, что ты — уже больше не ты. Но при этом ты все равно чувствуешь, что ты — это ты. Значит, ты — не ты, и ты это ты, одновременно. Может ли то «я», которым ты себя считаешь, отличаться от того, кем тебя считают другие? Конечно, может, но нам не нравится думать о таких вещах. Это ставит под вопрос то, кто ты такой.

И это нас пугает. Мысль о том, что наш разум может нам не принадлежать, что нас могут изменять и перестраивать какие-то сбившиеся с пути мозговые химикаты, пугает нас. Это болезнь нашего времени, сменившая оспу, холеру и гангрену. Вероятно, это было неизбежно. Как только болезни стало возможно обнаружить и вылечить, нам понадобилось найти нового монстра, которого нельзя выявить, и с которым невозможно бороться. То, чего мы боимся, как люди, как общество — это о многом говорит, не так ли? Можно многое узнать о нас, людях, из наших страхов.

Простые ли мы насекомые, слепо ползущие по жизни? Умрем ли мы все завтра, когда появится Губитель? Кто человек, думающий об этом? Кто человек, читающий это? Кто человек, это пишущий?

И когда речь заходит об индивидуальности, неизбежно встает вопрос об именах. Я всегда задавалась вопросом, отчего супергерои и суперзлодеи так носятся со своими прозвищами. Большинство делает это, потому что так положено, потому что считают, что это даст больше безопасности по сравнению с теми, кто не прилагает столько усилий, потому что все остальные так делают.

Некоторые из них, однако, знают, почему. В именах заключена сила. Имена определяют суть. Имена определяют то, как о нас думают.

Итак, мое имя, с определенной точки зрения, Тейлор Эберт. И, по всеобщему мнению, я сошла с ума.

* * *

Первый признак того, что происходит нечто странное, обнаружился у ворот школы. Я всегда опасалась там ходить, потому что это было излюбленное место позависать для некоторых людей, которых я совсем не хотела видеть. Я же всегда старалась проскочить в толпе, или прийти перед самым началом уроков.

Я тяжело сглотнула. Итак, вот оно. Еще один школьный день. Оставь надежду, всяк сюда входящий.

Но тут была одна вещь, заставившая меня остановиться. Я довольно много времени провела, ошиваясь возле входа в школу, и еще вчера там не было причудливых кованых ворот. У школы определенно не было средств на такие вещи. Они выглядели так, будто принадлежали дорогой частной школе или старинному кладбищу, или чему-то вроде того. И они явно не были новыми. Краска облезла с них почти полностью, обнажая черное железо с пятнышками ржавчины.

Я вздрогнула и посмотрела в свинцово-серое небо. Неужели я просто не замечала эти ворота? Все время, пока я тут училась? Вряд ли такое возможно. Но я провела рукой по воротам, почувствовав холодный металл, его грубую шероховатость, и убедилась, что они настоящие. Они не ощущались как какая-то фантазия. Это были просто… ворота. Сделанные из ржавого железа.

То есть, теоретически, это могла быть какая-то суперзлодейская уловка, но я была совершенно уверена, что нет никакого злодея по прозвищу «Повелитель врат», который занимался бы установкой ворот в школьных дворах. По крайней мере, он тогда попал бы в новости, и я бы, наверное, о нем услышала. Или о ней.

Возможно, я могла бы просто… не ходить сегодня в школу. Нет. Не ворота меня пугали. Это простой самообман. У меня была настоящая, серьезная причина не ходить в школу, и это были не какие-то глупые железные ворота, которых я не могла припомнить. Может, они просто не отложились у меня в памяти, подумала я. В конце концов, кто вообще обращает внимание на ворота? Их просто установили на зимних каникулах. Причины, по которым я хотела бы сегодня прогулять уроки, были внутри здания, а не снаружи. Но нет, у меня будут неприятности похуже, если я не пойду. Мой отец узнает, и придется объяснить ему кое-что, а я совсем не хочу этого делать. А они воспримут это как знак того, что они побеждают. Если я не стерплю, для меня все станет только хуже.

Проглотив комок в горле и не обращая внимания на неприятное ощущение холодного пота, капельками выступившего на лбу, я прошмыгнула через эти странные ворота. Первый день после зимних каникул, и я уже, затаив дыхание, жду, когда начнутся весенние.

В школьных коридорах было так одиноко. Я чувствовала себя так далеко от всех остальных, как если бы нас разделяли не футы, а мили. Люди просто уходили с моего пути, как будто меня окружил невидимый отталкивающий пузырь. Все разговаривали между собой и были рады увидеть друг друга после каникул. Но не я. В смысле, перед каникулами было еще ничего, но одиночество уже тогда действовало мне на нервы, а сейчас стало только хуже. Большинство учеников просто игнорировали меня, что было не так уж плохо. Вряд ли следует ждать бурных оваций, когда просто идешь по коридорам, но было несколько моих знакомых, несколько человек, с которыми я общалась поближе, — их взгляды юлили, как будто они стыдились посмотреть на меня.

А может быть, я просто проецировала на них свои чувства, надеясь, что им стало стыдно? Я предпочитала думать, что мне самой было бы стыдно, если бы с кем-то знакомым, с которым я нормально общалась, обращались бы… ну, как со мной.

Но были взгляды и похуже. Никаких признаков той троицы пока не наблюдалось, но пробираясь по коридорам, я заметила кое-кого из их прихвостней, и в их глазах плескалось какое-то темное насмешливое злорадство. Это меня очень обеспокоило.

Глянув на часы, я убедилась, что у меня еще куча времени до начала урока, а приходить заранее было бы не самым удачным решением. Я бы тогда просто сидела в одиночестве, ни с кем не общаясь. Я решила пойти в туалет. У меня в сумке лежала книга, и я могла бы почитать там некоторое время.

В женском туалете царил беспорядок. Хуже, чем обычно, я имею в виду. Это муниципальная школа, так что тут явно не Хилтон, но три светильника на потолке были разбиты, и кто-то исписал все зеркала губной помадой. А ведь семестр только начался. С нами, вероятно, проведут беседу о необходимости «аккуратно обращаться со школьным имуществом». Так было в последний раз, когда уборные были разгромлены всерьез, а сейчас было еще хуже.

Я покачала головой, рассмотрев бессмысленные каракули на зеркале, и побурчала немного о том, что школа, конечно, будет гораздо больше беспокоиться о помаде на зеркале, чем о более серьезных вещах. Потом зашла в одну из кабинок, которая еще была освещена. Положив сумку и опустив сиденье, чтобы сесть на закрытую крышку, я достала книгу. Однако я не открыла ее, вместо этого уставившись на обложку.

Это была не та книга, которую я брала сегодня утром. Я думала, что взяла… нет, она выглядит знакомой. «Враг Фаридуна» — кажется, я видела ее у отца на полках. Она выглядела наподобие тех самоучителей, что он читал — знаете, типа «как сохранять спокойствие и добиваться своего на переговорах» и тому подобное. Я перевернула ее и посмотрела на обратную сторону — стандартные одобрительные отзывы. «Пять звезд из пяти», «просветляющая» и все остальное, что могут сказать проплаченные рецензенты.

Я лениво пролистала ее, задержав взгляд на некоторых схемах внутри, потом убрала обратно в сумку. Черт, должно быть, я по ошибке взяла не то. Вполне в духе сегодняшнего дня. Дальше я бы, наверное, забыла, где мой шкафчик, или типа того. Я была рассеянна, нервничала и ощущала странное чувство дежа вю. Все в порядке, убеждала я себя. Все наладилось с середины ноября или около того.

Но почему мне так тошно, тревожно и беспокойно? Это просто паранойя и натянутые нервы? Если подумать, то шум воды в трубах звучал очень похоже на шепот. Это был всего лишь слабый шорох на грани восприятия, но никто больше не ходил в эти туалеты — наверное, из-за неисправного освещения и общей разрухи — так что это было все, что я могла тут услышать, кроме собственного дыхания.

И вот я сижу тут, запугивая себя до чертиков. Покачав головой, я вышла из кабинки и посмотрелась в зеркало, поправляя очки. Помада на зеркалах осложняла поиск нетронутого участка, где поместилось бы мое лицо целиком, но в конце концов мне это удалось. Тусклый свет отбрасывал длинные тени на мое лицо, заставляя выглядеть еще бледнее, чем обычно.

Я открыла кран, чтобы плеснуть в лицо холодной водой и взбодриться. Однако потекшая вода оказалась ледяной и ржавой. Я взвизгнула, отшатнувшись. Холодная вода не должна быть настолько холодной. Это было, как будто жидкие кубики льда полились мне на руки. Ну, замечательно. В туалетах полный бардак, и что дальше? Котел взорвался, или что? Что за чертовщина случилась тут на каникулах? Какая-то авария? Недовольный ученик сорвался и решил устроить погром?

Вообще-то, будь это действительно так, школьное руководство, вероятно, обратило бы на меня пристальное внимание. В смысле, посмотрите на меня. «Тихоня», «одиночка», «мало друзей». Все что мне нужно — быть парнем, и я наберу слишком много стереотипных признаков «школьного стрелка», чтобы они могли оставаться спокойными.

Я снова взвизгнула, когда один из оставшихся в туалете светильников взорвался над головой. Широко распахнув глаза, я уставилась на свое отражение под слоем губной помады на стекле. Это… это было вовсе не смешно. Что бы тут ни происходило. Меня не должно быть здесь. Может, меня подставили, и люди только и ждут снаружи, чтобы поймать меня с поличным. Я вытерла запачканные ржавчиной руки об джинсы и ушла оттуда так быстро, как только смогла. Я собиралась просто захватить вещи из шкафчика и пойти на урок.

Никто не поджидал меня на выходе из уборной, чтобы обвиняюще указать пальцем. Но это совсем не обнадеживало, потому что в коридоре вообще никого не было. И это было неправильно, потому что когда я смотрела на часы, до начала занятий оставалась почти четверть часа. Коридор должен быть так же заполнен, как и в тот момент, когда я заходила в туалет. Черт, я была там, самое большее, минут пять. Наверняка даже меньше.

Но никого не было. Возможно… всех эвакуировали? Нет, неправильно. Пожарной тревоги не было. Может, я опаздываю? Нет, я снова взглянула на часы, и они работали. Я с горечью рассмеялась над собой. Я чувствовала себя одинокой, идя по коридорам, и теперь на самом деле осталась одна. И лучше от этого не стало.

Где же все?

Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Может быть… да, может быть, мои часы идут неправильно. Значит, я опоздала. Значит, я должна прямо сейчас пойти к шкафчику, захватить вещи и извиниться за опоздание в первый же день после каникул. Если б у меня был телефон, я могла бы уточнить время, но, учитывая, как сегодня идут дела, я бы, наверное, забыла его у себя в комнате, даже если бы он у меня был.

Мои подошвы громко стучали по темной плитке коридора. Почти так же громко, как стучало мое сердце.

И мне удавалось себя обманывать, пока я не оказалась в раздевалке. Потому что, если быть совсем честной, я ведь обманывала себя. Даже если бы занятия уже начались, я все равно могла бы слышать людей. Я могла бы увидеть людей в классах, куда я очень старательно избегала заглядывать. Я сознательно не обратила внимания на то, что спустилась по большему количеству лестничных пролетов, чем существовало в школе, чтобы добраться до раздевалки, и проигнорировала то, что вся краска пропала со стен, оставив голый бетон и стальной остов сооружения.

И только когда я вошла в раздевалку, которая оказалась не там, где должна была находиться, я поняла, что просто плыла по течению. Пытаясь контролировать дыхание и избегать гипервентиляции, я засунула в рот кулак и заскулила. Нет, нет, нет. В этом нет смысла. Что я здесь делаю? Все таинственным образом исчезли? И при этом все знакомые коридоры и отделка школы вдруг стали незнакомыми? Нет, происходит нечто, чего не должно происходить — либо я заболела, либо происходит что-то, связанное с кейпами, или что-то еще более странное, не знаю.

Пол был мокрый и скользкий. И кто-то разлил повсюду красный сок. Судя по запаху, клюквенный. И было ужасно холодно; настолько, что почти образовался лед. Мое предположение в туалете, должно быть, оказалось верным. Котлы отопления в этой части школы, похоже, не работали. Вентиляционные отверстия извергали в раздевалку холодный воздух сильными регулярными порывами, под ударами которых я задрожала.

Я услышала шум позади и обернулась. Увиденное не поддавалось объяснению.

Их было трое, и все же был один. Три лица: София Хесс, Эмма Барнс и Мэдисон Клеменс, и все они были отростками чего-то ужасного.

Я кричала, билась и плакала. Все напрасно. Я была тощей, слабой и никчемной. Темнокожая София с черными глазами и бесшабашной ухмылкой заломила мне руки за спину, одного удара коленкой по почкам оказалось достаточно, чтобы выбить из меня весь дух. Рыжие волосы Эммы горели огнем, слишком ярким для моего затуманенного зрения, и она сорвала с меня сумку, бросив ее на землю. И Мэдисон, ее «миленький» желтый кардиган, странно неуместный для того больного мира, где я сейчас оказалась, поджидал меня у тяжелой железной дверцы, придерживая ее открытой для этой слившейся троицы. Для меня.

Тем не менее, я боролась против трехликого монстра, схватившего меня. Смех был единственным ответом на мои крики.

Сопротивление мне не помогло. Острый запах ржавчины, железа и гнусности, доносящийся из шкафчика, забивался в нос, пока меня тащили к нему. И меня бесцеремонно запихнули внутрь, боль от содержимого моей тюрьмы пронзила меня. Скрежет засовов моей темницы, встающих на место, долго отдавался в ушах, когда их смех уже затих.

И вот тогда гвозди начали вонзаться в мою плоть, будто раскаленные кинжалы. Вот когда крошечные штучки начали ползать по коже, мокрые маленькие извивающиеся насекомые, пачкая меня своими прикосновениями. И вот тогда-то пришли голоса.