An Imago of Rust and Crimson (джен)

Безумие. Забавное слово, не правда ли?

Вообще-то, нет. На самом деле, нет. Это не повод для шуток. Наверное, именно поэтому мы шутим об этом. Оно нас пугает, пугает всерьез. Все, что делает нас нами, наше самосознание, находится у нас в голове, и если твоя голова не работает как положено, это в некотором смысле значит, что ты — уже больше не ты. Но при этом ты все равно чувствуешь, что ты — это ты. Значит, ты — не ты, и ты это ты, одновременно. Может ли то «я», которым ты себя считаешь, отличаться от того, кем тебя считают другие? Конечно, может, но нам не нравится думать о таких вещах. Это ставит под вопрос то, кто ты такой.

И это нас пугает. Мысль о том, что наш разум может нам не принадлежать, что нас могут изменять и перестраивать какие-то сбившиеся с пути мозговые химикаты, пугает нас. Это болезнь нашего времени, сменившая оспу, холеру и гангрену. Вероятно, это было неизбежно. Как только болезни стало возможно обнаружить и вылечить, нам понадобилось найти нового монстра, которого нельзя выявить, и с которым невозможно бороться. То, чего мы боимся, как люди, как общество — это о многом говорит, не так ли? Можно многое узнать о нас, людях, из наших страхов.

Простые ли мы насекомые, слепо ползущие по жизни? Умрем ли мы все завтра, когда появится Губитель? Кто человек, думающий об этом? Кто человек, читающий это? Кто человек, это пишущий?

И когда речь заходит об индивидуальности, неизбежно встает вопрос об именах. Я всегда задавалась вопросом, отчего супергерои и суперзлодеи так носятся со своими прозвищами. Большинство делает это, потому что так положено, потому что считают, что это даст больше безопасности по сравнению с теми, кто не прилагает столько усилий, потому что все остальные так делают.

Некоторые из них, однако, знают, почему. В именах заключена сила. Имена определяют суть. Имена определяют то, как о нас думают.

Итак, мое имя, с определенной точки зрения, Тейлор Эберт. И, по всеобщему мнению, я сошла с ума.

* * *

Первый признак того, что происходит нечто странное, обнаружился у ворот школы. Я всегда опасалась там ходить, потому что это было излюбленное место позависать для некоторых людей, которых я совсем не хотела видеть. Я же всегда старалась проскочить в толпе, или прийти перед самым началом уроков.

Я тяжело сглотнула. Итак, вот оно. Еще один школьный день. Оставь надежду, всяк сюда входящий.

Но тут была одна вещь, заставившая меня остановиться. Я довольно много времени провела, ошиваясь возле входа в школу, и еще вчера там не было причудливых кованых ворот. У школы определенно не было средств на такие вещи. Они выглядели так, будто принадлежали дорогой частной школе или старинному кладбищу, или чему-то вроде того. И они явно не были новыми. Краска облезла с них почти полностью, обнажая черное железо с пятнышками ржавчины.

Я вздрогнула и посмотрела в свинцово-серое небо. Неужели я просто не замечала эти ворота? Все время, пока я тут училась? Вряд ли такое возможно. Но я провела рукой по воротам, почувствовав холодный металл, его грубую шероховатость, и убедилась, что они настоящие. Они не ощущались как какая-то фантазия. Это были просто… ворота. Сделанные из ржавого железа.

То есть, теоретически, это могла быть какая-то суперзлодейская уловка, но я была совершенно уверена, что нет никакого злодея по прозвищу «Повелитель врат», который занимался бы установкой ворот в школьных дворах. По крайней мере, он тогда попал бы в новости, и я бы, наверное, о нем услышала. Или о ней.

Возможно, я могла бы просто… не ходить сегодня в школу. Нет. Не ворота меня пугали. Это простой самообман. У меня была настоящая, серьезная причина не ходить в школу, и это были не какие-то глупые железные ворота, которых я не могла припомнить. Может, они просто не отложились у меня в памяти, подумала я. В конце концов, кто вообще обращает внимание на ворота? Их просто установили на зимних каникулах. Причины, по которым я хотела бы сегодня прогулять уроки, были внутри здания, а не снаружи. Но нет, у меня будут неприятности похуже, если я не пойду. Мой отец узнает, и придется объяснить ему кое-что, а я совсем не хочу этого делать. А они воспримут это как знак того, что они побеждают. Если я не стерплю, для меня все станет только хуже.

Проглотив комок в горле и не обращая внимания на неприятное ощущение холодного пота, капельками выступившего на лбу, я прошмыгнула через эти странные ворота. Первый день после зимних каникул, и я уже, затаив дыхание, жду, когда начнутся весенние.

В школьных коридорах было так одиноко. Я чувствовала себя так далеко от всех остальных, как если бы нас разделяли не футы, а мили. Люди просто уходили с моего пути, как будто меня окружил невидимый отталкивающий пузырь. Все разговаривали между собой и были рады увидеть друг друга после каникул. Но не я. В смысле, перед каникулами было еще ничего, но одиночество уже тогда действовало мне на нервы, а сейчас стало только хуже. Большинство учеников просто игнорировали меня, что было не так уж плохо. Вряд ли следует ждать бурных оваций, когда просто идешь по коридорам, но было несколько моих знакомых, несколько человек, с которыми я общалась поближе, — их взгляды юлили, как будто они стыдились посмотреть на меня.

А может быть, я просто проецировала на них свои чувства, надеясь, что им стало стыдно? Я предпочитала думать, что мне самой было бы стыдно, если бы с кем-то знакомым, с которым я нормально общалась, обращались бы… ну, как со мной.

Но были взгляды и похуже. Никаких признаков той троицы пока не наблюдалось, но пробираясь по коридорам, я заметила кое-кого из их прихвостней, и в их глазах плескалось какое-то темное насмешливое злорадство. Это меня очень обеспокоило.

Глянув на часы, я убедилась, что у меня еще куча времени до начала урока, а приходить заранее было бы не самым удачным решением. Я бы тогда просто сидела в одиночестве, ни с кем не общаясь. Я решила пойти в туалет. У меня в сумке лежала книга, и я могла бы почитать там некоторое время.

В женском туалете царил беспорядок. Хуже, чем обычно, я имею в виду. Это муниципальная школа, так что тут явно не Хилтон, но три светильника на потолке были разбиты, и кто-то исписал все зеркала губной помадой. А ведь семестр только начался. С нами, вероятно, проведут беседу о необходимости «аккуратно обращаться со школьным имуществом». Так было в последний раз, когда уборные были разгромлены всерьез, а сейчас было еще хуже.

Я покачала головой, рассмотрев бессмысленные каракули на зеркале, и побурчала немного о том, что школа, конечно, будет гораздо больше беспокоиться о помаде на зеркале, чем о более серьезных вещах. Потом зашла в одну из кабинок, которая еще была освещена. Положив сумку и опустив сиденье, чтобы сесть на закрытую крышку, я достала книгу. Однако я не открыла ее, вместо этого уставившись на обложку.

Это была не та книга, которую я брала сегодня утром. Я думала, что взяла… нет, она выглядит знакомой. «Враг Фаридуна» — кажется, я видела ее у отца на полках. Она выглядела наподобие тех самоучителей, что он читал — знаете, типа «как сохранять спокойствие и добиваться своего на переговорах» и тому подобное. Я перевернула ее и посмотрела на обратную сторону — стандартные одобрительные отзывы. «Пять звезд из пяти», «просветляющая» и все остальное, что могут сказать проплаченные рецензенты.

Я лениво пролистала ее, задержав взгляд на некоторых схемах внутри, потом убрала обратно в сумку. Черт, должно быть, я по ошибке взяла не то. Вполне в духе сегодняшнего дня. Дальше я бы, наверное, забыла, где мой шкафчик, или типа того. Я была рассеянна, нервничала и ощущала странное чувство дежа вю. Все в порядке, убеждала я себя. Все наладилось с середины ноября или около того.

Но почему мне так тошно, тревожно и беспокойно? Это просто паранойя и натянутые нервы? Если подумать, то шум воды в трубах звучал очень похоже на шепот. Это был всего лишь слабый шорох на грани восприятия, но никто больше не ходил в эти туалеты — наверное, из-за неисправного освещения и общей разрухи — так что это было все, что я могла тут услышать, кроме собственного дыхания.

И вот я сижу тут, запугивая себя до чертиков. Покачав головой, я вышла из кабинки и посмотрелась в зеркало, поправляя очки. Помада на зеркалах осложняла поиск нетронутого участка, где поместилось бы мое лицо целиком, но в конце концов мне это удалось. Тусклый свет отбрасывал длинные тени на мое лицо, заставляя выглядеть еще бледнее, чем обычно.

Я открыла кран, чтобы плеснуть в лицо холодной водой и взбодриться. Однако потекшая вода оказалась ледяной и ржавой. Я взвизгнула, отшатнувшись. Холодная вода не должна быть настолько холодной. Это было, как будто жидкие кубики льда полились мне на руки. Ну, замечательно. В туалетах полный бардак, и что дальше? Котел взорвался, или что? Что за чертовщина случилась тут на каникулах? Какая-то авария? Недовольный ученик сорвался и решил устроить погром?

Вообще-то, будь это действительно так, школьное руководство, вероятно, обратило бы на меня пристальное внимание. В смысле, посмотрите на меня. «Тихоня», «одиночка», «мало друзей». Все что мне нужно — быть парнем, и я наберу слишком много стереотипных признаков «школьного стрелка», чтобы они могли оставаться спокойными.

Я снова взвизгнула, когда один из оставшихся в туалете светильников взорвался над головой. Широко распахнув глаза, я уставилась на свое отражение под слоем губной помады на стекле. Это… это было вовсе не смешно. Что бы тут ни происходило. Меня не должно быть здесь. Может, меня подставили, и люди только и ждут снаружи, чтобы поймать меня с поличным. Я вытерла запачканные ржавчиной руки об джинсы и ушла оттуда так быстро, как только смогла. Я собиралась просто захватить вещи из шкафчика и пойти на урок.

Никто не поджидал меня на выходе из уборной, чтобы обвиняюще указать пальцем. Но это совсем не обнадеживало, потому что в коридоре вообще никого не было. И это было неправильно, потому что когда я смотрела на часы, до начала занятий оставалась почти четверть часа. Коридор должен быть так же заполнен, как и в тот момент, когда я заходила в туалет. Черт, я была там, самое большее, минут пять. Наверняка даже меньше.

Но никого не было. Возможно… всех эвакуировали? Нет, неправильно. Пожарной тревоги не было. Может, я опаздываю? Нет, я снова взглянула на часы, и они работали. Я с горечью рассмеялась над собой. Я чувствовала себя одинокой, идя по коридорам, и теперь на самом деле осталась одна. И лучше от этого не стало.

Где же все?

Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться. Может быть… да, может быть, мои часы идут неправильно. Значит, я опоздала. Значит, я должна прямо сейчас пойти к шкафчику, захватить вещи и извиниться за опоздание в первый же день после каникул. Если б у меня был телефон, я могла бы уточнить время, но, учитывая, как сегодня идут дела, я бы, наверное, забыла его у себя в комнате, даже если бы он у меня был.

Мои подошвы громко стучали по темной плитке коридора. Почти так же громко, как стучало мое сердце.

И мне удавалось себя обманывать, пока я не оказалась в раздевалке. Потому что, если быть совсем честной, я ведь обманывала себя. Даже если бы занятия уже начались, я все равно могла бы слышать людей. Я могла бы увидеть людей в классах, куда я очень старательно избегала заглядывать. Я сознательно не обратила внимания на то, что спустилась по большему количеству лестничных пролетов, чем существовало в школе, чтобы добраться до раздевалки, и проигнорировала то, что вся краска пропала со стен, оставив голый бетон и стальной остов сооружения.

И только когда я вошла в раздевалку, которая оказалась не там, где должна была находиться, я поняла, что просто плыла по течению. Пытаясь контролировать дыхание и избегать гипервентиляции, я засунула в рот кулак и заскулила. Нет, нет, нет. В этом нет смысла. Что я здесь делаю? Все таинственным образом исчезли? И при этом все знакомые коридоры и отделка школы вдруг стали незнакомыми? Нет, происходит нечто, чего не должно происходить — либо я заболела, либо происходит что-то, связанное с кейпами, или что-то еще более странное, не знаю.

Пол был мокрый и скользкий. И кто-то разлил повсюду красный сок. Судя по запаху, клюквенный. И было ужасно холодно; настолько, что почти образовался лед. Мое предположение в туалете, должно быть, оказалось верным. Котлы отопления в этой части школы, похоже, не работали. Вентиляционные отверстия извергали в раздевалку холодный воздух сильными регулярными порывами, под ударами которых я задрожала.

Я услышала шум позади и обернулась. Увиденное не поддавалось объяснению.

Их было трое, и все же был один. Три лица: София Хесс, Эмма Барнс и Мэдисон Клеменс, и все они были отростками чего-то ужасного.

Я кричала, билась и плакала. Все напрасно. Я была тощей, слабой и никчемной. Темнокожая София с черными глазами и бесшабашной ухмылкой заломила мне руки за спину, одного удара коленкой по почкам оказалось достаточно, чтобы выбить из меня весь дух. Рыжие волосы Эммы горели огнем, слишком ярким для моего затуманенного зрения, и она сорвала с меня сумку, бросив ее на землю. И Мэдисон, ее «миленький» желтый кардиган, странно неуместный для того больного мира, где я сейчас оказалась, поджидал меня у тяжелой железной дверцы, придерживая ее открытой для этой слившейся троицы. Для меня.

Тем не менее, я боролась против трехликого монстра, схватившего меня. Смех был единственным ответом на мои крики.

Сопротивление мне не помогло. Острый запах ржавчины, железа и гнусности, доносящийся из шкафчика, забивался в нос, пока меня тащили к нему. И меня бесцеремонно запихнули внутрь, боль от содержимого моей тюрьмы пронзила меня. Скрежет засовов моей темницы, встающих на место, долго отдавался в ушах, когда их смех уже затих.

И вот тогда гвозди начали вонзаться в мою плоть, будто раскаленные кинжалы. Вот когда крошечные штучки начали ползать по коже, мокрые маленькие извивающиеся насекомые, пачкая меня своими прикосновениями. И вот тогда-то пришли голоса.

Запах оказался там еще не самым худшим, хоть он и был невероятно отвратителен. Темнота тоже была не самым плохим, несмотря на то, что света было так мало, что я едва могла разглядеть содержимое моей тесной тюрьмы. Боль была не самым страшным, хотя ржавые гвозди покрывали нутро шкафчика, как какое-то малобюджетное пыточное устройство из средневековья. Хуже всего были даже не голоса, которые шептали на грани восприятия и становились только громче всякий раз, когда я кричала.

Хуже всего были ощущения на коже.

Я не могу этого описать. Я могла бы рассказать о сырости, о мерзком ощущении, будто я засунула руки в помои, лишь бы не упасть на стены, покрытые гвоздями. Я могла бы рассказать о крови. Остывая и сворачиваясь, она стекала по моей коже всякий раз, когда я ранилась об острия. Я могла бы даже рассказать об извивании вокруг меня. Масса под моими руками, состоявшая из сгнивших тампонов и кое-чего похуже, казалось, извивалась у меня между пальцами, заползая везде, куда только могла.

Но и это не будет охватывать все целиком. Ни горящих от напряжения мышц, от которых пылала кожа, неспособных помочь мне не касаться грязных стенок. Ни того, как сочетались ощущения и запахи, так что я могла различить кровь, мочу, дерьмо и менструацию при каждом вздохе, от чего кружилась голова и накатывала слабость. Ни того, как мой разум метался по кругу, зная, что станет хуже, если я не буду шевелиться, и еще хуже, если замру, так что мои ерзания были столь же мучительны, как и неподвижность.

Сенсорная депривация является разновидностью пытки. Но они каким-то образом смогли найти кое-что похуже. Там было достаточно света, чтобы я могла разглядеть, что находилось внутри, если напрягусь. Кричащие шепотки было страшно слушать, но я не могла удержаться от попыток их разобрать. Все что мне оставалось — это сосредоточиться на запахе, боли и прикосновениях, лишь подчеркивающих худшие вещи, о которых я могла подумать.

Хотелось бы мне сказать, что я нашла тогда внутренний стержень. Обнаружила какую-то скрытую решимость, которая помогла мне выдержать все это. Провела время, раздумывая о том, как выбраться из этого ящика, как отомстить. Смогла остаться спокойной и собранной, зная, что меня найдут, когда занятия закончатся.

Конечно, ничего подобного я не сделала. Сначала я кричала, чтобы меня спасли, потом просто кричала. Я плакала. Я скулила. Я ругалась, молилась и проклинала. Я умоляла кого угодно — что угодно — о помощи. Я вопила, чтобы заглушить шепот и чтобы привлечь внимание.

— Спасите меня! — кричала я. — Помогите! Кто-нибудь! Пожалуйста! Нет! Помогите, помогите!

Искаженное эхо вернулось ко мне оглушительным шепотом, составленным из звуков моего собственного голоса:

— Помощи нет…

— Никого нет…

— Никого…

Никто не пришел. Я была одна — совершенно одна. Чудовище с лицами моих мучителей ушло, школа была пуста. Шепчущие, стонущие, кричащие голоса принадлежали мне. Все они были моими. Мои собственные крики, отраженные, преломленные и искаженные до бесконечности. Часы? Минуты? Секунды? Дни? Единственное, что давало мне ощущение времени, было мое собственное сердцебиение, бившееся, как крылья насекомого, нарезая вечность на тонкие ломтики секунд.

С моей точки зрения, человечество могло быть уже стерто с лица земли. Огромные океаны времени и пространства, вдобавок к отвратительно-грязным железным стенам моей тюрьмы, отделяли меня от чего бы то ни было.

Не знаю, как долго это продолжалось, пока я не начала видеть разные вещи. Наверное, не очень долго, но не могу сказать наверняка. Так бывает с людьми, подвергшимися сенсорной депривации. Разум начинает видеть образы во тьме. Они не настоящие.

Так я, во всяком случае, шептала про себя.

… Эмма глумилась надо мной, распростертой на полу; ощущение ее предательства терзало мой разум. Она была моей подругой! Почему она так себя вела? Презрение, веселье и вина окружали ее, и все они носили ее облик. Среди нематериальных полчищ, окутывающих двух других, не было вины. Пока я смотрела, Эмма-вина поддавалась и слабела на глазах; презрение пожирало ее заживо.

… отец кричал на маму. Это был первый раз, когда они так ссорились, и жар его гнева был почти физически ощутим. Я чувствовала это даже сквозь стены. Он кричал на нее, она кричала в ответ, и все вокруг как будто зашаталось. Их слова плясали вокруг меня, жаркие, словно магниевые свечи. Дверь захлопнулась, подпрыгнув на петлях, и она выкрикнула последнюю язвительную реплику. Последнюю, потому что…

… мама ухватилась за руль машины с такой силой, что побелели костяшки на пальцах. В уголках ее покрасневших глаз застыли слезы. Она потянулась в карман за телефоном.

— Нет! — закричала я, и даже до той невидимой точки, с которой я наблюдала за этой сценой, донеслись насмешливые отголоски из моего шкафчика-тюрьмы. — Нет! Пожалуйста, мам, нет! Не надо! Положи… нет!

Она не услышала. Наверное, просто не могла. Это уже случилось, я не могу ничего изменить. Я была бесполезна, беспомощна, заперта в позиции наблюдателя так же, как была заперта в вонючем шкафчике. У нее была власть сделать это, а у меня не было ничего, что могло бы изменить ее решение.

Я видела все до последнего мига. Я видела ее последние мгновения. Мне было интересно, что случилось, как это произошло. Просто болезненное воображение ребенка, потерявшего мать. Это не то же самое. В моем воображении было больше крови. На грани мультяшности. Ее похоронили в закрытом гробу, так что я никогда не видела тела. Я знала, что это означало, что ее дела были плохи. Но наблюдать воочию оказалось почти до смешного просто.

Когда галлюцинации закончились, я захотела, чтобы они начались снова. Разве это не ужасно? Я бы предпочла еще раз пережить предательство лучшей подруги, крики родителей и смерть моей матери, чем быть собой. Я бы предпочла переживать худшие моменты своей жизни снова и снова, чем прожить еще одну секунду в собственном теле.

Мне показали не только три этих сцены. Мне показали все. Вся моя жизнь — или я так чувствовала — отразилась в суровом зеркале. Каждая малейшая жестокость по отношению ко мне, каждый мой безрассудный поступок. По-своему, это было почти предложение. Вот мир за пределами этой коробки, сказало оно, и вот что ты сделала с ним. Ты гордишься?

Я кричала, молила и протестовала, когда худшие дни моей жизни предстали передо мной. Я делала то же самое, когда оказалась в западне кошмарного мира моего существования.

Без помощи. Без конца. Без ничего.

— Чего ты хочешь? — прохрипела я.

— Чего ты хочешь? — эхом прозвучал мой собственный голос.

И все это время грязь на дне шкафчика-тюрьмы и на его стенках ползала по моей коже, будто живая. Ползала и извивалась по моей обнаженной плоти, напоминая, где я нахожусь и что со мной случилось. Окровавленные штуки, свисающие с гвоздей в шкафчике, дергались. Их движение было заметно лишь краем глаза.

Возможно, я уже мертва. Я рассматривала эту возможность, принимая ее, потом отвергая, несколько раз. Если я умерла, то понятия не имею, что сделала, чтобы заслужить это. Я бы хотела умереть, лишь бы это прекратилось.

Голоса смеялись надо мной. Они, казалось, поощряли все это.

Я подняла руки и вгляделась в свои ладони. В тусклом свете я смогла разглядеть источник ползания. Насекомые цвета запекшейся крови, они сливались с грязью. Если присмотреться, это не были черви. Это были гусеницы. Конкретно, они принадлежали тому виду, который я видела в какой-то документалке по телевизору — да, он был про Гавайи, в панике подумала я.

Единственное место на свете, где есть плотоядные гусеницы.

Они были у меня под кожей. Пробирались внутрь, еще одним набором колющих болей в моем мире страдания. Я видела их, кроваво-красные бугорки помятой и разодранной плоти, пробирающиеся по моим рукам. Их покусывания звучали, как будто древоточцы. Тихий царапающий звук, будто когтями по стене, только изнутри моего тела.

Может быть, это была еще одна галлюцинация. Да, это была заманчивая мысль. Не было причин, отчего в шкафчике могли оказаться плотоядные гусеницы. Они же здесь не водятся. У меня просто нервный срыв из-за того, что меня заперли в грязном шкафчике. Я могу не обращать внимания на них и на боль. Если это еще одна галлюцинация, я могу столкнуться с другими, которые, по крайней мере, не навредят тем же способом. Я могу позволить Эмме предать еще раз, позволить родителям поругаться, позволить моей матери умереть. Это не навредит мне с той же силой. Я могу просто расслабиться и дать этому случиться.

Я уже вижу, как перед глазами пляшут огни, видения, ожидающие, чтобы я в них погрузилась. Освобождение от боли и плоти. Смиренное безразличие было не за горами.

Но нечто внутри меня взбунтовалось. Может быть, это была тупость, отказ принять, что искупление и принятие сделало бы что-нибудь лучше. Раньше такого не было. Я не могла просто позволить чему-то случиться со мной. Может быть, это был обычный инстинкт самосохранения. Я не хотела, чтобы меня заживо съели насекомые. Я предпочла бы боль смерти. Я кричала все громче. Мне было все равно, вернется ли монстр-демон с лицами моих мучителей. Я хотела жить.

Боль раскаленным ножом пронзила руку, и я вжалась в одну из стенок. Скручивание и ползание вокруг сустава сказали мне, что нечто начало поедать мое сухожилие. Видения всплыли вновь, предлагая болезненно-ностальгическое освобождение от боли.

Я громко рассмеялась с оттенком безумия в голосе. Насекомые не хотели, чтобы я оставалась здесь? Это значило, что мне есть с чем бороться. Что-то во всем этом месте, которое не было мной. И это означало, что я обязана победить их. Я должна вытащить жуков из себя, и тогда победа будет за мной.

Заболела нога, и я упала. Один из гвоздей на стене вонзился в мою плоть, и я закричала, отпрянув. Я покосилась на пятно крови, проступившее на одежде в этом скудном освещении, и на гусеницу, напоровшуюся на железную колючку, насадившись как сосиска на шпажку.

Значит, вот как? Рвать себя ржавыми гвоздями, чтобы убить и вытащить червей внутри меня? Не было смысла в том, что все получилось так запросто, но внезапно я четко осознала, что это сработает.

Это было самое трудное, что я когда-либо делала. После первого я закричала. После третьего я потеряла голос от крика. Я не смогла найти всех, поэтому начала царапать кожу ногтями, пытаясь их раздавить. Безумие, но я должна была сделать это, должна была продолжать. Если я перестану, то не смогу начать снова, и тогда они съедят меня живьем.

Когда все было сделано, я тряслась, как листок, задыхаясь и плача. Грязь из шкафчика, кровь и слезы покрывали мое лицо. Я прикусила язык и обрадовалась этому, потому что железный привкус свежей крови заглушил зловоние всего остального вокруг. Измученная, я прислонилась к стенкам шкафчика, оставив на них два кровавых отпечатка ладоней. Вокруг меня висели мертвые гусеницы, насаженные на гвозди, и ни одна не извивалась внутри меня.

Боль была повсюду. Я чувствовала, как кровь сочится — и больше, чем сочится — из каждой моей раны, и, кажется, упала в обморок.

Но я, должно быть, пришла в сознание, потому что дверь поддалась, и я шагнула вперед, наружу. По глазам ударил свет, заставив меня вскрикнуть. И следом за мной из вонючей темницы вырвались десять тысяч кровавых бабочек, отмеченных завитками отпечатков моих пальцев на крылышках. Я рухнула на холодные плитки, радостно принимая черноту, охватившую меня.

Я пришла в сознание под тихий размеренный писк. Когда я открыла глаза, свет оказался слишком ярким, и от этого они заслезились. Когда зрение немного прояснилось, все, что я смогла разглядеть — лишь незнакомый потолок. Уронив голову направо, я увидела бледно-розоватые стены. Усилия, необходимые чтобы проверить другую сторону, показались мне чрезмерными.

И, кроме того, я чувствовала себя хорошо. Нет, в смысле, — действительно хорошо. Так хорошо, как никогда не бывает в обычной жизни. Как будто все проблемы на свете просто покинули меня.

— Она очнулась! — услышала я. Спустя мгновение я поняла, что это папа, просто его голос звучал немного странно. Он перетащил стул и сел, оказавшись в поле моего зрения. Его одежда выглядела помятой, но в основном он смотрелся обрадованным.

— Привет, пап, — выдавила я, рассеянно улыбнувшись. Голос у меня звучал хрипло. Я смутно отметила, что он, кажется, плакал: глаза у него покраснели. — Я… — я не была уверена, что надо сказать. Я не была уверена ни в чем.

Он посмотрел на кого-то еще, немножко нервно, а затем заставил себя улыбнуться.

— Привет, малышка, — сказал он, — Рад, что ты к нам вернулась.

— Не думаю, что я куда-то уходила, — сказала я.

— Тогда, проснулась, — сказал он, дернув уголком рта.

Я моргнула.

— Да, наверное. А может быть, я еще сплю, — сказала я. — Здесь так тепло. Ох. Я опоздала в школу? — я нервно сглотнула. — Не хочу туда идти, — сказало я тихо, — там было… странно.

Он закусил губу, нервно проведя рукой по волосам.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, — Что-то… болит?

— Нет. Я чувствую себя… хорошо, — улыбнулась я, чуть поразмыслив.

— Твои запястья не болят? — спросил он, подавшись вперед.

— Болят? Нет. Почему они должны?

Мой отец выглядел несчастным.

— Они нашли тебя в шкафчике, — объяснил он. — Ты пыталась у… То есть ты царапала дверь шкафчика, и… И, — он сглотнул, — и себя, — тихо продолжил он. — Пожалуйста, Тейлор, пожалуйста, если… Я имею в виду, должно быть, все было… плохо там, но, пожалуйста, скажи мне, что теперь ты в порядке. Что теперь ты не хочешь… Что теперь ты хочешь продолжать жить.

Продолжать жить? О чем он вообще говорит? А!

— Вовсе нет, — сказала я. — Я просто… должна была. Чтобы вытащить насекомых. Не дать им. Сожрать меня. Остановить их гвоздями на стенках, — я счастливо вздохнула. — Пронзить их насквозь.

Он нахмурился:

— Тейлор, о чем ты говоришь?

— Очень много. Гусениц… с острова. В Тихом океане. Они пытались съесть меня, когда… Я видела вещи. Плохие вещи. Но мне удалось достать их всех.

— Мистер Эберт, — сказала медсестра, и его встревоженные глаза сузились, — пожалуйста, сохраняйте спокойствие. В данный момент в ее организме много болеутоляющих препаратов, поэтому она не вполне адекватна. И помните, о чем мы говорили ранее?

А, вот в чем дело. Значит, что-то типа морфина стало причиной того, почему я была такая рассеянная, разморенная и счастливая. В этом был смысл. Вау. Неудивительно, что люди на это подсаживаются. Я, как многие могли бы вам сказать, обычно не рассеянная, но это было здорово. Мне просто хотелось улыбаться всем и вся. Я могла бы к такому привыкнуть.

Мои руки были как гипсовые болванки, но я смогла поднять одну и положить ее на папину руку.

— Прости, если ты волновался, — произнесла я. — Не хотела, чтобы меня там заперли. Внутри шкафчика. Но, возможно. Никто, кроме них. Не видел это. И они. Никому не расскажут, — я хихикнула. — Три головы хуже одной, — сказала я, и это было невероятно забавно.

Я почувствовала, как его кулаки сжались.

— Теперь все в порядке, Тейлор, — сказал он. — Школа… Ну, они заплатят за это, и… слушай, больница сможет связаться со мной, если тебе понадобится со мной поговорить, но есть некоторые люди, с которыми мне нужно пообщаться… хотя я могу задержаться, если ты хочешь поговорить о чем-то. О чем угодно. Или что-нибудь еще.

Я зевнула.

— Кажется, я хочу еще поспать, — сказала я.

И на этом я погрузилась обратно в уютный сон.

Я проснулась посреди ночи. Возле меня, на незнакомой тумбочке вспыхнули зеленью часы, показывая 3:17. Мои перевязанные руки болели, а горло было сухим и саднило. И все волосы на затылке стояли дыбом.

О, замечательно. Обезболивающие хороши, пока они работают.

Мое горло горело. На столике рядом с моей кроватью стояла спортивная бутылочка с водой. Я смутно помнила, как кто-то сказал, что она там для меня. Я подняла руки, ощущая, будто они из свинца, и посмотрела на них. Ну, я определенно не смогу держать ручку какое-то время. Из-за бинтов они выглядели так, будто на мне варежки. Запястья очень болели, когда я пыталась пошевелить руками. И не думаю, что мои ногти были в очень хорошем состоянии. Мои пальцы ощущались горячими и плотными, что означало, что они, наверное, заражены инфекцией.

Не удивительно, учитывая, куда я совала руки.

Используя обе руки, борясь с усталостью, охватившей меня, мне удалось обхватить бутылку руками. Кто бы ни оставил ее тут, он был спасителем, подумала я, когда сумела поднести бутылку ко рту и оттянуть зубами клапан на пробке. Примерно треть бутылки спустя я почувствовала себя в достаточной степени человеком, чтобы попытаться заговорить.

— Ой, — прохрипела я.

Хм-м. Это выразило мои чувства, но было не слишком полезно. Пожалуй, мне не стоит разговаривать. Помню, я много кричала, так что, наверное, отчасти потеряла голос. И…

… и я сказала отцу, что пыталась вытащить насекомых гвоздями, поняла я с нарастающим ужасом, пока мой разум беспощадно напоминал, что я говорила, когда была в разморенном и счастливом состоянии из-за болеутоляющих. О, черт.

Часть моего ужаса была необдуманной, чисто инстинктивной. То, что там случилось, почему-то воспринималось очень личным. Рассказывая кому-то об этом, даже папе, я как будто публично оголялась. Но в основном — на самом деле, почти полностью — я ужаснулась оттого, что рассказала отцу, как пыталась убить насекомых под своей кожей, и оттого, как он отреагировал… о, боже. И я еще смеялась над своей жалкой шуткой, будучи не совсем в здравом уме. Я лежала в больнице, все болело, и я была уверена, что насадила себя на гвозди. И, пожалуйста, пожалуйста, пусть он не думает, что я действительно видела монстра-демона. Сказала ли я что-нибудь, отчего он мог решить, будто я его видела? Я не была уверена.

Он подумает, что я сумасшедшая. И медсестра ведь тоже при этом присутствовала, так что и в больнице тоже могут так решить.

На меня волной накатила тошнота, и я задрожала от озноба. Может быть, они подумают, что я болтала под приходом из-за лекарств? Я очень на это надеялась.

А ведь я и впрямь могла сойти с ума. Кто угодно мог бы, попади он в такое место. Возможно, когда я возвращалась в школу, у меня уже был нервный срыв, а потом еще случилось это. Достаточно, чтобы подтолкнуть к краю кого угодно.

Извиваясь, я переползла в вертикальное положение; тело при этом болело и жаловалось. По крайней мере, меня не привязали к кровати, и не было никаких других признаков, которые, согласно прочитанным мной молодежным романам, показывали бы, что меня считают склонной к самоубийству. В одном из углов комнаты поблескивала камера, но возможно, это было в порядке вещей. Я не слишком-то много лежала раньше в больницах.

Чувствовала ли я тягу к самоубийству? Я проверила и решила, что нет, я точно не хочу умирать. Это обнадеживало. Мне хотелось еще этих лекарств, но лишь потому, что у меня все болело. Временами — сильно. Хотя, возможно, мне не нужно их больше, если я не могу контролировать, что я говорю под их влиянием. Я не чувствовала себя сумасшедшей, и мир вокруг меня выглядел нормальным, но я не хотела, чтобы другие люди узнали, что со мной было.

Как поступили бы Эмма, Мэдисон и София, если бы узнали? На моем потоке была девушка, которая пыталась покончить с собой, и ее, типа, знакомые относились к ней заметно по-другому.

Опять накатила тошнота. Я захотела подышать свежим воздухом. Слева от меня было окно, прикрытое занавесками. У него, возможно, есть небольшой участок, который можно сдвинуть или открыть. Я выскользнула из-под простыней и спустила ноги с кровати.

Мои голени высунулись из-под больничной сорочки, в которую я была одета. Вдоль них было наклеено несколько длинных голубых пластырей, но они выглядели и ощущались лучше, чем мои руки. Я не смогла рассмотреть или ощутить места, где, как я была уверена, выдирала куски плоти из моих икр гвоздями. Наверное, это означало, что я была не настолько изранена, как считала сама. Но ноги все еще чувствовались слабыми и бесполезными.

Когда выйду из больницы, я собираюсь привести себя в лучшую форму. Я дала себе такое обещание. Будь я сильнее, будь подготовленнее, я смогла бы продержаться подольше. И, может быть, смогла бы убежать от трехликого монстра, носившего лица моих мучительниц. Или просто от этой троицы, если к тому моменту у меня уже был нервный припадок.

Пол неприятно холодил ноги, пока я, пошатываясь, брела к окну, едва не упав по дороге. Несмотря на боль, я заставляла себя переставлять ноги, размахивая руками в попытках сохранить равновесие. Наконец мне удалось пересечь эти несколько метров и раздвинуть занавески.

На оконном стекле сидел мотылек. Это было странно. Был январь, и повсюду лежал иней. Наверное, было просто очень холодно, и он пытался согреться в тепле, исходящем от окна. Я обессиленно склонилась вперед, прислонившись лбом к холодному стеклу.

Теперь, когда я добралась к окну и увидела, как холодно должно быть снаружи, я заново обдумала, стоит ли его открывать. Даже если я решилась бы столкнуться с холодом, одной из трудностей было то, насколько бесполезными чувствовались мои руки. Учитывая их неуклюжесть под повязками, даже если бы я смогла открыть окно, я могла бы не суметь закрыть его обратно. Кроме того, окно казалось запертым, и я нигде не видела ключа.

Значит, никакого свежего воздуха для меня не будет. Что ж, по крайней мере, холодное стекло у моего лба давало приятное ощущение. И прямо сейчас мне казалось, что потребуется немало усилий, чтобы добраться — ну хорошо, доковылять — до своей постели. Я просто передохну здесь немного, прежде чем попробовать это.

Что же, черт возьми, со мной произошло? Я опустила взгляд на свои перевязанные ладони и запястья. Я… Да, я хотела умереть в этом шкафчике. Но не думаю, что пыталась там покончить с собой. Я приподняла рукава, чтобы посмотреть на проколы от гвоздей, которые должны были покрывать мои предплечья. Никаких следов от них не оказалось. И — по крайней мере, до сегодняшнего дня — я бы не сказала, что эти трое решатся на попытку убийства. И вряд ли они стали бы морочиться тем, чтобы утыкать мой шкафчик гвоздями изнутри.

Может быть, гвозди мне только привиделись? Я могла просто запаниковать, напоровшись на какой-нибудь крючок внутри шкафчика.

А может — и тут я едва смела надеяться — это было триггерное событие? Я читала о них когда-то — это такой момент, когда кейп приобретает свои способности героя или злодея. Предположительно, это были моменты сильнейшего внутреннего напряжения, а я была более чем напряжена тогда. У меня появились способности? Как я вообще могу это определить?

Я сосредоточенно подумала о полете, очень сильно. Но не взлетела. Усиленные размышления об энергетических лучах, ощущении силы и о контроле над электричеством в часах на тумбочке оказались столь же малоэффективны. Всякая надежда, что мне досталась супер-регенерация, была разрушена, когда концентрация мысли на моих руках сделала боль в них только сильнее.

Значит, не бывать мне следующей Александрией.

Это была просто дурацкая мечта. Такое не случается с людьми, которых ты знаешь в реальной жизни. Я прислонилась лбом к окну, уставившись в темноту. Натриевые уличные фонари подсвечивали морозную пыль, играя тенями на моем лице. Я поежилась, по коже пошли мурашки. На краю одного из освещенных участков, я увидела шайку юнцов, закутанных в тяжелую одежду, которые разрисовывали спреем один из пустующих магазинчиков через улицу. Еще одна банда, не придумавшая ничего лучше, чем устроить бардак. Печально.

Что теперь со мной будет? Очевидно, я на какое-то время задержусь в больнице. Пойду ли я после этого в школу? Что вообще будет с моей жизнью?

Если мне что-то снилось в ту ночь, я этого не запомнила.

Было темно. Я не могла выбраться отсюда. Я чувствовала вкус крови на языке, и каждый вдох вызывал желание вытошнить. Я не могла выбраться. Боль пронзила мою руку, и я закричала.

Я никогда не смогу отсюда выбраться.

Я проснулась, жадно хватая ртом воздух. Липкую от пота кожу холодил утренний воздух. Я пахла страхом; резкий запах пота, горячий и влажный, заполнял комнату. Перекатившись на бок, очень стараясь не задеть руки, я захныкала. Я была вымотана. Я просто хотела поспать, но никак не могла нормально выспаться.

Кошмары становились все хуже и хуже. Когда по моей просьбе мне снизили дозу болеутоляющих, начали сниться сны. Сны о шкафчике, снова и снова.

Судорожно вздохнув, я постаралась подумать о чем-нибудь другом. Часы на тумбочке показывали 7:39, снаружи только что рассвело, и мир, который я могла разглядеть сквозь щель в занавесках, выглядел серым и тусклым.

Обычным. Повседневным.

Может, я могла бы попросить ночник и проверить, пройдут ли кошмары в более освещенной обстановке. Или попросить больше болеутоляющих. Возможно, мое тело связывало боль в руках с возвращением туда, в шкафчик.

Нет. Нельзя допустить, чтобы они узнали, что я там видела. Я не могла контролировать, что говорю под действием лекарств, и не хотела, чтобы люди подумали, будто я сошла с ума. Я уже позволила папе узнать больше, чем хотела. Я не уверена, узнал ли он, что это Эмма, София и Мэдисон затолкали меня туда, но слышала, как он кричал по телефону за дверями палаты. Он не собирался позволять школе замять все это. Он обратился в полицию. В ближайшие дни кто-нибудь явится ко мне, чтобы снять показания.

Во рту пересохло от одной лишь мысли об этом. Я с трудом дотянулась до спортивной бутылки на прикроватном столике и обнаружила, что она пуста.

Черт. Мой взгляд устремился к раковине в палате. За последние дни я обнаружила, насколько больно мне делать что-нибудь. Мои израненные руки сами по себе были пыткой. Не только потому, что они болели — а они болели — но и от того, насколько бесполезной я стала. Так много вещей я не могла сделать самостоятельно. Я могу встать с кровати и добраться до раковины. Отвинтить крышку бутылки, наполнить ее, а потом закрыть обратно? Честно говоря, не знаю, справлюсь ли я с этим.

Я все равно собиралась попробовать. Я ненавидела быть беспомощной.

С трудом я подняла свое ноющее тело с постели и дохромала до зеркала над раковиной. Я выглядела измученной. У меня были бледные губы и мешки под глазами. На обеих щеках были пластыри, покрывающие раны, которые я нанесла себе самой. Я старалась на них не смотреть. Видимо, ранки были неглубокими, не были заражены, и не должны были оставить шрамы. У меня сохранилось еще достаточно тщеславия, чтобы не слишком задумываться над тем, что я могу увидеть, когда снимут повязки.

Взяв бутылку обеими руками и сжав посильнее, потому что я не могла за нее как следует ухватиться, я сумела отвинтить крышку зубами. Пробку я оставила зажатой в зубах, потому что иначе не смогла бы взять ее снова. Я сумела просунуть бутылку под кран и возблагодарила тех, кто проектировал эту больницу, за то, что кран был рычажным.

В воде были хлопья ржавчины.

Я закричала, выплюнув крышку, и отскочила от раковины. И, разумеется, опрокинулась назад, тяжело приземлившись на задницу, которая немедленно присоединилась к хору боли и страданий. Но гораздо более отчетливой была острая боль, обжегшая мои руки. Я смогла удержать еще один крик, хотя глаза заслезились.

Снаружи раздался топот ног, и вошла одна из медсестер.

— Тейлор, — встревоженно спросила медсестра, — что случилось?

— Я просто упала, — солгала я, нацепив фальшивую улыбку и пытаясь успокоить дыхание. Глаза я утерла плечом. — Подумала, что смогу сама наполнить бутылку водой. Но похоже, я не так устойчиво держусь на ногах, как мне казалось.

Женщина неодобрительно цокнула языком.

— Ты должна была просто позвонить и попросить помощи, — мягко сказала она, — я знаю, это неприятно, когда не можешь обслужить себя сама, но ты должна подождать, пока не выздоровеешь.

— Я не хотела причинять беспокойство, — вяло произнесла я.

— Смотри! Ты пошла за водой, и кровотечение опять началось, — сказала она, приподняв мою руку. Я увидела, как темное пятно расползается по среднему пальцу правой руки, просачиваясь через повязку. — Юная леди, забудьте про «причинять беспокойство» и просто позвоните, если вам потребуется набрать еще воды. Ваши руки заражены. Я не хочу, чтобы вы делали себе еще хуже!

Мои щеки покраснели и от унижения, и от боли, пока она помогала мне вернуться в постель. Я бы заплакала от отчаяния, если бы не была испугана до потери рассудка, увидев ржавчину в воде.

Медсестра наполнила бутылку и сделала пометку в больничном листе, прикрепленном на торце моей кровати. Со строгим «в следующий раз зовите на помощь», она удалилась. На этот раз вода была чистой. Никаких признаков ржавчины. Но, разумеется, их нет, потому что я уже открывала кран и слила ржавчину.

У меня не было галлюцинаций. Надеюсь.

Я тихонько плакала, пока не уснула, и не знаю, из-за чего были эти слезы: от досады, от боли или от страха.

Отдохнуть как следует, конечно же, не удалось. Меня разбудил отец, который сообщил, что ему внезапно позвонили, чтобы узнать, могут ли они получить мои показания сегодня. Затем наступил унизительный момент, когда он накормил меня завтраком, потому что я не могла сама держать столовые приборы. Почему-то было хуже, чем когда это делали медсестры. У него осталось еще достаточно времени, чтобы вытереть губкой мое лицо, так что я, по крайней мере, стала не такой потной, но я и не собиралась выигрывать конкурс красоты в таком виде. Не то чтобы я раньше в них выигрывала.

Женщина из полиции оказалась добродушной, немного полноватой латиноамериканкой. Он нее веяло ароматом ландышей, а в волосах была заколка в виде красной бабочки. То, что надо, чтобы разговорить «эмоционально хрупкую» девочку, цинично отметила я.

Я задалась вопросом, сколько печальных историй, подобных моей, она слышала, и есть ли ей действительно дело до еще одной.

— Итак, мисс Эберт… Или вы предпочтете, чтобы я называла вас Тейлор? — начала она, придвинув стул к кровати.

— Тейлор, — отозвалась я.

— Хорошо, Тейлор. Ты можешь называть меня Марией. Я здесь, чтобы взять у тебя показания. Ты когда-нибудь делала это раньше?

Я помотала головой:

— Нет.

— Что ж, неважно. В принципе, вот как все будет: я задам тебе несколько вопросов и запишу наш разговор. Мы можем двигаться в том ритме, как тебе будет удобно. Все, чего я хочу, это чтобы ты постаралась быть честной и рассказала все, что сможешь вспомнить. Просто придерживайся своих воспоминаний, понимаешь? Не делай предположений, а так и скажи, если в чем-то не уверена или не можешь вспомнить. И, если соврешь, у тебя могут быть неприятности, так что не делай этого, ладно?

Я сглотнула.

— Я поняла, — сказала я. Поняла, но все равно не собиралась рассказывать обо всем.

— Твой отец может присутствовать, либо я могу попросить его выйти. Что бы ты предпочла, Тейлор?

У меня было двойственное мнение об этом. Он может тут находиться, ведь он мой папа. И я собиралась на самом деле, если это возможно, втравить ту троицу, что сделала это со мной, в серьезные неприятности. Когда я представила это, мне стало страшновато. Было бы лучше, будь он здесь. Но с другой стороны, если я проговорюсь о чем-нибудь лишнем, не хотелось бы, чтобы он это услышал.

— Я бы предпочла поговорить наедине, — сказала я. Я почувствовала себя ужасно, когда он поглядел на меня после этих слов. Я попыталась посмотреть на него извиняющимся взглядом, но не уверена, что это сработало. Полицейская прочистила горло, и я снова взглянула на нее.

Что-то мигнуло на заднем плане. Нет, не совсем так. Было похоже, что мигнул сам задний план. Мой отец и эта женщина остались там, где они сидели, но мир вокруг них изменился. Всего на мгновение.

— Тейлор? — произнесла полицейская участливо. Она явно заметила выражение моего лица, и как мое дыхание участилось. — Что-то случилось?

Что-то случилось? Нет, конечно, ничего не случилось, офицер. В смысле, не то чтобы я только что увидела голые бетонные стены и ржавчину, стекающую с обнажившихся балок перекрытия причудливыми водоворотами. И температура не упала на двадцать градусов на несколько секунд, и волоски у меня на руках не встали дыбом. И я только что не услышала шум воды в трубах.

— Просто руки болят, — солгала я. Это даже не было ложью. Они действительно заболели сильнее. — Я их случайно согнула, — добавила я.

— О, мне жаль, — сказала полицейская. — Хочешь, чтобы я…

— Я в порядке, — быстро сказала я. — Я просто… Ну, я еще на болеутоляющих, но не таких сильных, как могла бы, потому что мне действительно не нравится, как я себя из-за них чувствую. Небольшая боль лучше головокружения.

Она убрала сбившуюся прядь волос.

— Как думаешь, ты в состоянии продолжать? — спросила она.

— Я в порядке, — заверила я, не обращая внимания на выражение лица моего папы. Я думала, что персонал, наверное, сообщит ему, что я попросила немного уменьшить дозировку болеутоляющих, но похоже, они ему не сказали. Да, попросить его уйти было хорошей мыслью. Я не хотела думать о том, что он скажет, когда узнает обо всех издевательствах в прошлом семестре.

— Ну хорошо, — сказала она, доставая из кармана диктофон и несколько микрофонов на зажимах. — Если мистер Эберт… простите, но она попросила вас уйти и…

— Я понимаю, — медленно произнес он, поднимаясь на ноги. — Я… я просто пойду в столовую, как насчет этого?

Дверь захлопнулась за ним с неприятным скрипом металла по металлу. Я прикусила язык, чтобы не вскрикнуть от этого звука, и постаралась не думать о том, что открылось мне в мгновенной вспышке.

Я старалась изо всех сил, чтобы пройти опрос. Сосредоточиться на вопросах и тщательно продумывать ответы весьма помогало в этом. Пока я была занята другими вещами, можно было не думать о пылающей фигуре, которая вышла вместо моего отца, или о пустоглазой фарфоровой кукле, подменившей копа, которая слушала каждое мое слово.

Я не схожу с ума. Я просто напряжена и устала. Вот что я твердила себе.

Кроваво-красный горизонт впереди сливался с серо-стальными облаками поверху. Мотор машины тупо гудел, а я смотрела в окно, на светящиеся вывески, проносящиеся мимо: Макдональдс, Уолмарт, Квиксейв, Бургер Кинг, Тако Белл…

Пригороды Броктон-Бей представляли собой мешанину из магазинчиков, фастфудов, заправок и промышленных зон. Вдоль автострады было достаточно оживленно, но я знала, что переулки заполнены заброшенными складами, закрытыми магазинами и заколоченными домами. Большая часть метамфетамина в городе, по всей видимости, появлялась из этой дыры. Но мы ехали сюда не за этим.

Я просто ждала, пока мы доберемся до Старолечебницы, которая пополнит свой состав новой пациенткой, Тейлор Эберт, — надеюсь, на недолгий срок.

Конечно, по бумагам это не было психушкой. У нас их больше не бывает. Это название — наследие менее продвинутой эпохи, так мне сказали. Теперь уже не режут мозги и не бьют током, чтобы привести рассудок в норму.

Но назовите хоть психушкой, хоть дурдомом, хоть канатчиковой дачей, хоть психиатрическим стационаром, или хоть как-то еще. Именно туда я и ехала.

— Не хочешь остановиться и перекусить? — спросил папа. Он вяло улыбнулся. — Еще ведь неизвестно, как тебя будут там кормить.

— Да, давай, — согласилась я.

Мы подъехали к ближайшей точке общепита — это оказался Макдональдс — и папа зашел, чтобы взять нашу еду. По негласному соглашению мы поели в машине. Были некоторые темы, которые мы не хотели бы обсуждать там, где нас могут услышать посторонние.

— Это ненадолго, — сказал папа, пережевывая биг-мак. — Скорее всего, на неделю. Или на две, в случае чего. Они просто хотят посмотреть за тобой в спокойной обстановке, в тишине и безопасности. И… — потянул он.

— И в школе не хотят меня обратно, — сказала я, заканчивая за него.

Я взялась за картошку фри. Я не была голодна, но все-таки заставила себя есть. По крайней мере, я пока еще могла выбирать, что именно мне есть.

— Они не хотят меня до тех пор, пока не убедятся, что я не огорчу их какой-нибудь выходкой вроде самоубийства, и ты не устроишь им неприятностей за то, что они ничего не сделали, чтобы предотвратить это. Мне бы очень не хотелось причинять им такие неудобства. Или испортить таким образом их имидж в прессе. То есть — сильнее, чем я уже сделала.

Он поджал губы.

— Слушай, — сказал он, глубоко вздохнув, — что касается меня, то я очень хотел бы, чтоб у тебя все наладилось. Я знаю, ты чувствуешь себя не слишком хорошо, плохо спишь, и у тебя бывают, эти, как их, флешбеки. Я не хочу, чтобы ты страдала, малышка. Ты ведь понимаешь, верно? Знаю, ты старалась перетерпеть, чтобы я не беспокоился, но это лишь беспокоит меня еще сильнее!

— Я не совсем… — начала я.

— Пожалуйста, Тейлор, послушай. Не нужно волноваться о цене — это не разорит меня, ничего подобного — школа заплатит за все. Уверен, когда врачи поймут, что ты в порядке — а так и будет, когда вы все обсудите и ты сможешь осознать, что ничего подобного больше не повторится — они подтвердят, что ты здорова, и мы сможем оставить все это позади.

У нас уже был этот разговор. На самом деле, даже несколько раз за те недели, что я провела в больнице. Я провела пальцами по моим новым браслетам, скрывающим шрамы от ран, которые я сама себе нанесла. Пальцы до сих пор не были в порядке, голубые пластыри прикрывали отрастающие ногти. В больнице сказали, что мне повезло. Некоторые пальцы какое-то время были в опасном состоянии. Из-за инфекции они могли пострадать настолько, что их пришлось бы удалить. В двух пальцах на левой руке чувствительность еще не восстановилась как следует, и было больно их сгибать.

— Ну да, конечно, давай оставим это позади, — сказала я с горечью. Отец покраснел, но мне было все равно. — Потому что этого они и хотят, верно? Школе не нравится, что в дело вмешались копы. Давайте теперь превратим это в историю о том, как я свихнулась и попыталась покончить с собой.

Я рассказала полицейской, которая пришла узнать подробности, что это сделали Эмма, София и Мэдисон, когда никого рядом не было. Я пропустила тот момент, когда они оказались тремя аспектами демонической силы, потому что о таких вещах не рассказывают полиции. Но я была уверена, что это они. У них был мотив, и их прошлые действия соответствовали этому.

Конечно, они все отрицали, и получилось так, что это их слово против моего. Никаких доказательств просто не было, и школа скорее поверила бы Мисс Популярности, Мисс Популярности-с-богатым-папой-адвокатом и Мисс Спортсменке, нежели чудаковатой одиночке вроде меня. Мысль о том, чтобы собрать отпечатки пальцев или ДНК была бессмысленной, потому что следы сальных пальцев годами наслаивались на шкафчиках, а что касается ДНК — ну, там была кровь половины учениц школы. А свидетелей не было. Уж не знаю, действительно ли они провернули это, пока никого не было поблизости, или же просто никто не захотел давать показания. Мне нравилось думать, что правильным был первый вариант. В конце концов, хотя все вокруг и было очень странным, я действительно никого там не видела. Но моя вера в одноклассников была недостаточно сильна, чтобы исключить и другую возможность.

Делу не помогало то, что я просыпалась, крича от ужаса, четыре ночи в неделю. Стало еще хуже, когда дозу болеутоляющих сократили. Когда я вышла из наркотического отупения, мне начало сниться, что я снова в шкафчике. Как правило, я просыпалась, как только вонзался первый гвоздь. Как правило.

И это были не просто сны. Я видела в них проблески жуткого, пустого, холодного и ржавого мира, которые продолжали появляться и днем. Кроме того, я сделала ошибку, рассказав об этом папе. Не все подробности, конечно, но когда он нашел меня плачущей в постели после того, как я сходила в туалет и увидела, лишь на мгновение, помаду на зеркале, я была не в том состоянии, чтобы солгать ему должным образом. Чем меньше я спала, тем становилось хуже. Я видела проблески этого холодного и ржавого мира большую часть дней. В общем, папа знал, что у меня до сих пор бывают флешбеки о моменте перед попаданием в шкафчик, и что я часто вижу кошмары во сне.

В более спокойные моменты я отчасти склонялась к тому, что, может быть, побыть какое-то время пациентом психиатрического заведения мне поможет. Может, если бы я поговорила об этом с врачом, мне стало бы лучше?

Но если я расскажу им, они ведь действительно сочтут меня сумасшедшей. В сущности, какая беда в том, что у меня бывают кошмары? Любому снились бы кошмары, побывай он в таком шкафчике. Ну и что, если у меня бывают флешбеки? Со временем они пройдут. И я не виновата, что ударила медсестру, которая пришла проведать меня в тот момент, когда мне снился кошмар. Я ведь даже не проснулась, когда делала это.

Тем не менее перспектива провести время подальше от школы… с какой-то точки зрения это было соблазнительно. Я не хотела больше видеть Софию, Эмму или Мэдисон.

Просто я также не хотела, чтобы меня считали сумасшедшей.

Мы покончили с едой и поехали дальше под угасающим зимним солнцем. Нужное нам место было сразу за городом, на расстоянии от шоссе, там, где предместья сходили на нет. На первый взгляд, центральное здание комплекса выглядело так, как будто было перестроено из отеля. По крайней мере, это лучше, чем если бы оно выглядело переделанным из тюрьмы.

Сходство с отелем усиливалось наличием стойки регистрации и места для досмотра багажа, в данном случае — моей сумки (мне разрешили взять с собой только одну). Ее собирались проверить, чтобы я не пронесла запрещенные в больнице предметы. Пожилой мужчина, сидевший за столом, дал отцу какие-то бумаги на подпись. Я просто осматривалась, чувствуя себя потерянной. Во время оформления документов подошла женщина и рассказала нам о «нормах поведения», и о том, какие тут работают прекрасные специалисты, а также о том, как мне здесь замечательно помогут.

Мне сказали еще множество вещей, которые все сводились к тому, что «мы здесь, чтобы вам помочь, поэтому делайте все, что вам говорят, и принимайте все лекарства, которые вам назначат». Это превращалось в неясную мешанину слов, правил и улыбающихся людей, глаза которых никогда не улыбались. Я просто сидела, пропуская их слова мимо ушей, и старалась не обращать внимания на бурление в животе.

Возможно, есть жирный фастфуд было ошибкой.

Отец сжал мою руку. Я ахнула, и он вздрогнул от этого.

— Прости, — сказал он и замолчал, восстанавливая ход мыслей. — С тобой все будет в порядке, — заверил он, и я не очень поняла, задает он вопрос или пытается меня успокоить. Или, возможно, успокаивает самого себя? Я прикусила губу, стараясь не выглядеть испуганной и не заплакать. Не думаю, что это сработало, потому что он заключил меня в крепкие объятия. — Я буду навещать тебя каждый раз, как только появится время, — пообещал он сдавленным голосом.

— Спасибо, — прошептала я.

Когда с прощанием было покончено, меня забрали, чтобы переодеть в более «подходящую» одежду, — это был их милый способ сказать, что я даже не смогу выбирать, что я буду здесь носить. Мешковатая пижама, которая ожидала меня в раздевалке, сама по себе была заявлением. Оно гласило: мы не доверим тебе даже твою собственную одежду. Не было даже бюстгальтера. Его пришлось отдать, а то вдруг я решу на нем повеситься. Люди так делали, если верить книгам. Я бы забеспокоилась, а не просто оскорбилась, если бы… ну, если бы его отсутствие было для меня большим неудобством. Но мама начала носить второй размер только после того, как родила меня, и в этом я была на нее похожа.

Кто-то с более философским складом ума мог бы разглядеть в этом некий символизм. К нам собирались относиться как к маленьким детям, так что отсутствие одного из признаков женственности было, неким извращенным образом, вполне обоснованно. Я же пока не чувствовала себя ребенком здесь, поэтому это стало обычным унижением.

Я обмякла, уставившись на перевязанные руки. Шмыгнув носом, согнула пальцы и почувствовала тупую боль. По крайней мере, мне разрешили оставить браслеты. Очевидно, они могли позволить себе непредумышленное уничтожение достоинства, но не его преднамеренное убийство.

В дверь постучали.

— Тейлор, — раздался женский голос. — Ты одета?

— Да, — отозвалась я.

Вошла крупная женщина с длинным, почти лошадиным лицом.

— Добрый вечер. Я — Ханна, — она даже выглядела сочувствующей, когда сказала: — Я понимаю, как это плохо, когда не разрешают одеваться, как хочешь. Ты, наверное, чувствуешь, что к тебе относятся как бы свысока, и грустишь, да?

— Немного, — призналась я.

— Ну, это естественно. Когда ты освоишься, будет менее строгий дресс-код, но в данный момент ты уязвима. Когда мы убедимся, что ты не собираешься наделать глупостей, тебе позволят носить больше вещей.

Я не чувствовала себя уязвимой, но ничего не сказала. Я выдержала охлопывание, проверяющее, что я ничего не скрываю под одеждой, со всем достоинством, которое у меня оставалось.

— В общем, — сказала Ханна, — я курирую комнаты Уилсона, в одной из которых ты будешь жить. Это наше среднесрочное крыло, так что вряд ли ты задержишься здесь дольше нескольких месяцев. В Уилсоне сейчас еще пять девушек, я тебя с ними познакомлю позже; мы здесь верим во взаимную поддержку. Если у тебя будут какие-то затруднение, если ты захочешь что-то поменять, то просто найди меня, и я посмотрю, что можно сделать. Наши разговоры конфиденциальны, и я могу что-либо сказать о них кому-то другому лишь в том случае, если решу, что ты находишься в серьезной опасности. Понятно? Это — обещание.

— Я понимаю, — ответила я.

Взаимная поддержка и другие девушки, чтобы поговорить. Просто замечательно. Я уже хотела свалить отсюда. И побыстрее, чем через «несколько месяцев».

— Пожалуй, сначала я покажу твою комнату, а потом пройдемся, и ты посмотришь, что тут где, — продолжила она. — Расскажу о некоторых наших порядках и правилах, а если твой психиатр свободна, я могу тебя с ней познакомить. И еще, — пейджер у нее на поясе запищал, и она опустила взгляд. — Прости, прости, — сказала она, проверяя его.

— Все в порядке, — сказала я.

Она прочитала сообщение, поджав губы.

— Так, планы немного поменялись, — сказала она, прищурившись. — Я покажу тебе комнату, но потом мне надо быть в другом месте. Извини, все должно начинаться не так, но…

— Все в порядке, — снова сказала я, вставая.

— Ты могла бы говорить больше двух слов за раз, — сказала она с натянутой улыбкой.

— Ой, — кажется, я действительно отвечала слишком коротко. Я выдавила фальшивую улыбку. — Просто я нервничаю.

— Это нормально, — ответила она. — Теперь, пожалуйста, иди за мной. — И я последовала за кем-то, кого мысленно назвала санитаркой, хотя никто мне не говорил, в чем, вообще, состоит ее работа.

Моя (на ближайшее будущее) комната была выкрашена в мягкий и безобидный оттенок розового. Окна были большими, но открывались только форточки на самом верху. Кровать была встроена в стену. Светильники тоже были встроенными. Еще был телевизор, засунутый в запертый ящик, прикрученный к стене.

Нигде не было острых углов.

Извращенный инстинкт в моей голове сразу же начал искать способы навредить себе вещами отсюда. Не то чтобы я этого хотела. Это было просто выражение протеста. Глупое, к тому же. Я собиралась быть хорошей девочкой и не верещать из-за каждой мелочи, ведь я хотела поскорее вернуться домой. Таков был мой план.

— Персонал сейчас проверит твой багаж, — сказала санитарка скучным голосом, — а потом его доставят сюда. Если ты не пыталась пронести какие-то запрещенные вещи, это не займет много времени.

— На веб-сайте было сказано, что с книгами никаких проблем, — сказала я вопросительным тоном, немного нервничая. Похоже, мне тут будет тоскливо, и если нечего будет читать, я могу и в самом деле сойти с ума.

— С книгами проблем нет, — сказала она, — если они не входят в запрещенный список.

Ни фига себе. Но кто знает, с какими запретами я еще тут столкнусь? Я не нашла никаких списков того, что из книг было разрешено, а что запрещено, на веб-сайте, поэтому просто сказала папе взять подборку книжек из моей комнаты.

Час спустя Ханна еще не вернулась. Мою сумку тоже не принесли. Я нашла пульт, включила телевизор и переключала каналы, пока не нашла новостной. Шла какая-то пресс-конференция СКП. По-видимому, некий злодей по прозвищу Повелитель Врат сбежал из-под стражи, и репортеры задавали вопросы об этом. Скучища. Следующий канал. Что-то случилось в Африке. Тоска. Следующий канал. Воздушная съемка Мужика из Флориды⁽¹⁾, преследовавшего лодку, пока не разбил головой двигатель. Чуть интереснее, но передача прервалась рекламным блоком.

Со вздохом я выключила телевизор. Обо мне что, уже забыли? Неужели все пропали? Не оказалась ли я в том пустом и холодном месте, которое видела до того, как меня заперли в шкафчике? Может быть, это ловушка, способ снова заманить меня туда и… я глубоко вздохнула.

Нет, это просто смехотворно. Устроившись на кровати, я уставилась на незнакомый потолок. Почему я вообще согласилась на это? О, да. Потому что я страдала от флешбеков, ночных кошмаров, боялась снова оказаться в шкафчике, и видела вещи, которых не было.

Как, например, прямо сейчас. Прямо у меня на глазах краска отслаивалась с потолка, обнажая голый бетон, покрытый надписями на непонятном языке. Сердце, как барабан, заколотилось у меня в груди. Мне хотелось закричать, но я сдержалась. Я не свихнулась, повторяла я себе снова и снова. Нельзя, чтобы меня сочли сумасшедшей. Даже если — осмотревшись, увидела я — телевизор был разбит и сломан, а на защитном стекле что-то написано красной помадой. Все выглядело холодным и мрачным. В сущности, это место ничем теперь не отличалось от тюрьмы.

И это было еще не самым худшим. На полу оказалось пятно насыщенного черно-багрового цвета, прямо вокруг кровати. И смазанные отпечатки рук на стенах, того же отвратительного цвета. И еще один — на окне. От одного лишь их вида я чувствовала себя ужасно. Они ощущались, как страдания и кровь, они пахли кровью. Этот запах заполнил комнату.

Мне стало плохо. Но я не могла кричать. Не позволяла себе это сделать.

Кровать была мокрой на ощупь, холодная липкая жидкость просачивалась сквозь пижаму. Я села, и черно-багровая маслянистая жидкость закапала с меня. Кровать пропиталась ею насквозь. И я тоже пропиталась насквозь. Она липла ко мне и не отставала, просачиваясь холодом прямо в кости.

Может быть, я сошла с ума. Может быть, я видела галлюцинации и должна теперь просто покончить с этим. Я никогда больше не вернусь в школу, никогда не столкнусь с хулиганами, мне больше не придется мириться с унижениями и терпеть то, что люди говорят за моей спиной.

Нет уж. Я выпятила челюсть. Было что-то постороннее в том, как я себя чувствовала. Это была не я. Это были не мои мысли. Что-то другое думало за меня. Я стиснула зубы и закрыла глаза, не думая больше ни о чем. Если бы все это не исчезло, когда я открыла глаза, я бы завизжала.

Запах пропал. Открыв глаза, я увидела розовые стены и целый телевизор. Нигде не было этого странного красно-черного масла.

Не знаю, что заставило меня сделать то, что я сделала. Любопытство, наверное. Или просто категорический отказ позволить такой мелочи, как галлюцинации наяву, победить меня. Иногда я могу быть очень упрямой. Но я подумала о странном проржавевшем мире, подумала об обжигающе-холодном масле, подумала о том, что видела тогда в раздевалке, и медленно выдохнула.

И на моих глазах краска снова слезла со стен, открывая каракули и отпечатки рук, и запах крови вернулся. Я закрыла глаза, стараясь не думать ни о чем, и все это опять исчезло.

Ха-ха.

СМОТРИТЕ В СЛЕДУЮЩЕЙ СЕРИИ: Тейлор понимает, что стала кейпом, она составляет планы и тренируется! Загадочный туман и другие странные события!

1) Мемный супергерой. В 2013 был запущен твиттер-аккаунт, который постит забавные новостные заголовки про Мужика из Флориды, который творит всякую дичь. http://knowyourmeme.com/memes/florida-man

Вернуться к тексту

Утром я проснулась, чувствуя себя разбитой, с головной болью и сильным насморком. Вероятно, простудилась, и скоро слягу. Я еще, конечно, устала, но это не новость, в прошлые дни я тоже уставала. А открытие того, что я могу контролировать появление этих снов наяву, не заставило кошмары о попадании в шкафчик исчезнуть.

Может быть, со временем? Я сильно надеялась на это.

Потому что, если я свихнулась, в моем безумии, по крайней мере, была система. Я убедилась в этом прошлым вечером, после того, как принесли мои вещи — те, которые мне разрешили здесь иметь — и Ханна заглянула, чтобы извиниться. Я не возражала, что она понадобилась в другом месте, потому что у какой-то другой девушки «случился кризис». Это дало мне время на эксперименты.

Концентрируясь на этом странном ржавом месте, я могла снова увидеть его, меняя декорации окружающего мира. Сочащееся багровое масло, ржавчина и упадок, трещины и лед. Это затрагивало даже людей, если произошедшее с моим отцом и с женщиной-полицейским что-то показывало. То же самое, должно быть, случилось в школе, оставив ее пустой и превратив Эмму и остальных девчонок в демонов. Очень надеюсь, что так все и было.

К счастью, я нашла способ выключать это. Очистив разум, сознательно ни о чем не думая, я могла вернуться в нормальный мир. Я переключалась туда-сюда, снова и снова, каждый раз пугаясь, что это не сработает. Но это срабатывало, и сегодня утром — тоже. Я попробовала сразу же, как только проснулась. Это было почти как зависимость — теперь, когда каждое переключение подтверждало, что я не сошла с ума.

Это не сумасшествие. Безумие невозможно так контролировать. Безумцы не могут взять и решить стать нормальными в любой момент, когда им захочется, верно?

Во всяком случае, в это мне хотелось верить, когда я смотрела на это странное другое место. Здесь моя комната была клеткой с бетонными стенами и холодным полом. Я старалась не смотреть на черно-багровое масло, пропитавшее мой матрас и натекшее под кровать, или на зловещие знаки на стенах, или… ну, на самом деле было не очень много мест, смотреть на которые было безопасно. Небольшая стопка книг, взятых из дома, казалась нормальной, маленький проблеск цвета и чего-то знакомого по сравнению с багровой ледяной обнаженностью всего остального.

Однако присмотревшись, я обнаружила, что даже мои книги не остались совсем неизменными в этом безумном видении. Цвета были не совсем такими, которые должны были быть, и чем меньше говорить о том, как изменялись рисунки на обложках, тем лучше. Я открыла верхнюю книгу из стопки, и на рассмотрение мне было представлено слово

ОДИНОЧЕСТВО

написанное угловатыми заглавными буквами на обороте обложки. Моим почерком. Но я его там никогда не писала. Хотелось ли мне перевернуть страницу? Посмотреть, есть ли какие-то еще изменения?

Нет, но я все равно это сделала.

ГЛАВА 1:

МОЯ ЖИЗНЬ — ТЮРЬМА, А ЭТО — ОКНО,

ЧЕРЕЗ КОТОРОЕ Я НАБЛЮДАЮ ЗА ПТИЦАМИ.

Я закрыла книгу, очень плотно, и переключилась на реальный мир, для разнообразия. Можно было удостовериться, что я не накарябала бессмыслицу заглавными буквами в книге, но мне не хотелось заниматься этим прямо сейчас. По одному шагу за раз. Я подумала о том, чтобы одеться, и тут же почувствовала себя довольно глупо. Я буду ходить в пижаме весь день. Каждый день, пока я здесь.

И все же…

Что бы ни случилось со мной в школе, теперь у меня есть контроль над этим. Я могу видеть кое-что, неочевидное с нормальной точки зрения. Намеки и подсказки. Психические отпечатки, возможно, — сохранившиеся в этом другом месте.

Нет, постой-ка. Надо использовать заглавные буквы. Заглавные буквы важны. Другое Место. Это сделает звучание более осмысленным, более выразительным. «Я могу заглянуть в Другое Место». «Другое Место открывает мне свои тайны». «Сдавайся, преступник, пока я не показала тебе ужасы Другого Места». Да. Это звучало намного ближе к тому, что можно сказать так, чтобы это не было совершенно беспомощно и безумно.

Минуточку. Может быть, лучше перевести это на другой язык. Так будет еще более впечатляюще. Хмм. Надо будет залезть в гугло-переводчик и проверить, как будет «Другое Место» или «Другой Мир», или что-то в этом роде, на множестве разных языков. Или может быть, надо взять словарь, потому что на старинных языках это будет звучать еще круче. Что-нибудь типа латыни, греческого или арамейского.

В местной библиотеке, однако, скорее всего не найдется англо-арамейского словаря. Хотя у них может быть англо-латинский. Но вряд ли.

Так значит, я стала кейпом? Думаю, да. Конечно, у меня на самом деле не было плаща, и по большинству признаков я была пациенткой в психиатрическом отделении с подозрением на попытку суицида, а вовсе не супергероем. Но некоторых из первых кейпов тоже считали сумасшедшими, пока они не начинали стрелять лазерами из глаз. Если я научилась чему-нибудь за прошедшую пару недель, так это тому, как много зависит от точки зрения.

Это не значило, что меня бы выпустили, расскажи я об этом персоналу. Отлично, Тейлор. Так, говоришь, ты можешь видеть сумасшедший ржавый мир, и это твоя суперспособность? Мм-хмм. Можешь доказать? Что-то подсказывало, что они не примут «поверьте мне на слово» как аргумент.

И даже если я смогла бы доказать, что стала парачеловеком, это означало бы, что вся больница узнает, кто я такая. Есть важная причина, почему большинство кейпов — паралюдей, борющихся с преступностью, и тому подобным — сохраняют свою личность в тайне. Команда под названием «Новая Волна» раскрыла свои личности около десяти лет назад, и для них это обернулось не очень хорошо. Конечно, есть много Умников и Технарей, которые работают на правительство и корпорации, и не нуждаются в таких предосторожностях, но если имя раскрыто, обратного пути уже не будет.

Так что все, что мне оставалось — это дождаться, когда они решат, что я не собираюсь сброситься с причала в Доках.

До тех пор мне придется проводить время за дальнейшими экспериментами со своим безумным зрением. Возможно, я сумею получить больше контроля над ним, и не буду пугаться каждый раз, когда мое восприятие переключается. Еще мне хотелось бы выяснить, как много информации я смогу из него извлечь. Разумеется, я уже могу получать кое-какие расплывчатые намеки, но мне не нужно видеть пылающего демона, чтобы понять, что папа злится. «Способность заглянуть в мир кошмаров» — не самая очаровательная сила, если не делает ничего реально полезного.

А еще меня беспокоил тот демонический монстр, которого я там видела. Конечно, это могла быть лишь извращенная версия Эммы и остальных, но я не была в этом вполне уверена. Я очень надеюсь, что способность заглядывать в Другое Место не привлечет ко мне каких-нибудь чудовищ. Действительно ли я видела иное пространство со своими ужасными обитателями, или мой разум просто искажал то, что находится в реальном мире? Я была не вполне уверена, так что решила предполагать наличие монстров, пока не будет доказано обратное.

Я понятия не имела, как долго пробуду тут, но по крайней мере, у меня был список вещей, которые нужно сделать. Мне было чем заняться, и надеюсь, это не даст мне и в самом деле сойти с ума:

1. Научиться лучше контролировать мои новые способности.

2. Проверить, есть ли какие-нибудь полезные вещи, которые я смогу делать с их помощью, тем или иным образом.

3. Не дать себя сожрать монстрам, обитающим в Другом Месте.

3а. Выяснить, обитают ли на самом деле в Другом Месте какие-нибудь монстры, не нарушив при этом пункт 3.

Немного подумав, я добавила еще четыре пункта в этот воображаемый список.

4. Позавтракать.

5. Проверить, смогу ли я получить тайленол⁽¹⁾ от моей головной боли.

5а. Удостовериться, что они не подумают, будто я пытаюсь его использовать, чтобы покончить с собой.

6. Убедить всех, что я не свихнулась.

7. Начать регулярно упражняться, как я себе все время обещала раньше. Во всяком случае, это может помочь убежать от возможной угрозы из пункта 3.

Маленькая частичка меня осознавала, что я рационализирую, разделяя напряжение и ужас на маленькие кусочки, с которыми могу справиться и сдерживать их. Остальной части меня было наплевать, что именно я делаю, пока это помогает закрыть глаза на то, что я в психиатрической больнице и не выберусь отсюда в течение нескольких недель. Это как минимум.

Я потерла глаза, но это мало помогло. Я чувствовала себя истощенной, но засыпать снова не стала. Вместо этого я включила телевизор, который оставался на новостном канале. Была половина седьмого, и диктор некоторое время взволнованно рассказывал про госпитализацию какой-то знаменитости минувшим вечером, перед тем как перейти на сюжет о бедности в Нью-Йорке.

Разумеется, вот что охотнее освещает пресса. В конце концов, не каждый день звезды ловят передоз. Как правило, это случается лишь раз в неделю. И всем известно, что бедняки — это не новость. Это скорее старость.

Новости не слишком помогали бороться со сном, поэтому взамен я решила оценить возможности, как я смогу здесь поддерживать физическую форму. Я не могла делать отжимания или что-то другое, создающее нагрузку на руки, это было бы слишком болезненно. Для бега здесь не хватает места. Я могла бы бегать на месте, но у меня не было никакой обуви, кроме тапочек, а пол тут жесткий и холодный. Как еще можно упражняться, не задействуя руки? Прыжки на месте? Приседания? Я справилась с тремя приседаниями, расположившись на пластиковом покрытии пола, прежде чем свалиться от усталости. Мышцы живота болели, и я чувствовала себя развалиной.

Надеюсь, это лишь следствие простуды. Иначе то, что я не могу осилить даже четыре приседания, будет значить, что время, проведенное на больничной койке, оставило меня полностью разбитой. Может, стоит подождать, пока я не оправлюсь, прежде чем браться за это дело.

Нет. Я не буду откладывать. Я сказала, что начну заниматься, значит, так и будет. Я смогла сделать еще два приседания, потом заставила себя выпрямиться и потянуться. Наверное, надо спросить, есть ли тут спортзал или что-то типа того, когда в следующий раз встречу моего куратора, Ханну.

Внезапно я задрожала от ледяного холода, пробиравшего до костей, и кожа покрылась мурашками. Звук из телевизора сделался отдаленным и тихим. Я до сих пор слышала его совершенно отчетливо, но теперь это был как будто громкий звук, доносящийся издалека. В каждом вдохе чувствовался железный привкус крови. Я стиснула зубы и сжала кулаки, чувствуя, как заболели шрамы.

Я ощутила Другое Место, почувствовала его через озноб и боль в руках. Это чувствовалось, как будто оно звало меня. Оно хотело, чтобы я заглянула в него. А может быть, я сама хотела в него заглянуть, это трудно было различить. В любом случае, я постаралась сохранить контроль. Я крепко зажмурилась, постаралась очистить разум и не думать вообще ни о чем. Но любопытство победило, и я все-таки глянула.

Со мной комнате было что-то еще. Не человек. Даже не имитация человека, наподобие той пустой куклы, подменившей полицейскую. Это был белый туман или дым, плывущий возле того места, где я сложила книги. У него был блеклый оттенок, иногда лавандовый, иногда слегка бледно-зеленый или чуть голубоватый. Не похоже, что это явление относилось к миру серости и ржавчины, и к черно-багровому маслу из отражения моей комнаты. И внутри этого дыма что-то было. Я мельком видела, как что-то движется в нем.

Оно выглядело не слишком похоже на человека.

Я пискнула, задохнувшись, и повалилась обратно на кровать. Быстро восстановив дыхание, я постаралась притвориться спокойной.

— Ладно, п-похоже, я слишком слаба, чтобы делать п-приседания, — пробормотала я, стараясь следить за ним краешком глаза. Если притворюсь, что слишком устала и не замечаю его, возможно, оно не обратит на меня внимания.

Оно живое? Разумное? Я не была уверена. Я не могла разглядеть ни лица, ни каких-либо особых признаков, поэтому нельзя было понять, смотрит ли оно на меня. Оно не приближалось и вообще никак на меня не реагировало. Я смотрела, как туман струится по моим вещам. Негодование, растущее в душе, приглушалось ощущением того, как холодное черно-багровое масло липнет к моим ногам. Скосив глаза, можно было заметить знаки, медленно ползущие по стенам. Если вы когда-нибудь видели, как мед стекает с ножа, то знаете, на что это было похоже. Только это масло двигалось вдоль по стенам, а не вниз. Оно закручивалось и сплеталось, как будто хотело что-то написать, но я не смогла бы это прочесть, даже если бы вдруг захотела.

В комнате находилось нечто. Нечто, чего я обычно не смогла бы увидеть, нечто, от которого холод Другого Места стал еще холоднее, чем обычно.

Я старалась не засмеяться над телевизором, который до сих пор пытался показывать новости под каракулями губной помады. Не знаю, почему, но это показалось мне чрезвычайно забавным. Видимо, это и вернуло меня с той грани, за которой начинается истерика. Безумно смеясь над новостным сообщением, я подмигнула: кажется, погода будет не слишком хороша для тех, кто слушал этот выпуск. Это даже ни чуточки не походило на хомяка на роликах или хоть на что-нибудь, над чем положено было смеяться.

Если я начну смотреть комедийные каналы, этот смех мог бы сойти мне с рук, — отметила холодная часть моего рассудка. И она также отметила, что я слышу шум за пределами комнаты, поэтому надо сосредоточиться на реальном мире и игнорировать холодное присутствие неизвестной сущности.

Мне захотелось спрятать голову под одеяло, но я заставила себя не обращать внимание на Другое Место и подойти к туману, как будто я совершенно спокойно собираюсь взять книжку и почитать. Кажется, книги поблекли? Я не была уверена в этом. Нет, скорее все дело в освещении. Было утро, и бледный свет, проникающий через окно, сулил ясный денек.

Ощущение холода пропало еще до того, как я подошла к импровизированной библиотеке, и я заглянула в Другое Место, чтобы убедиться, что туман и нечто внутри него тоже пропали. Так и было. Выбрав случайную книгу, я устроилась на кровати и стала ждать, когда начнется первый день, который я целиком проведу в сумасшедшем доме.

1) Тайленол — торговая марка парацетамола, популярная в США.

Вернуться к тексту

— Кофе? Или горячий шоколад? Прости, но у меня тут только растворимые напитки в порошке.

Я лишь равнодушно пожала плечами.

— Горячий шоколад, — попросила я, положив ногу за ногу и спрятав ладони в рукава.

Я сидела в кабинете Ханны и ждала, пока она закончит возиться с чайником на боковом столике. Рано утром она пришла в мою комнату и попросила пройти в ее кабинет.

— В общем, я подумала, что мы сейчас разберемся с основными документами и обустройством, как я и хотела сделать еще вчера вечером, и затем я смогу познакомить тебя с остальными девушками за завтраком, — сказала она, разливая кипяток в пару щербатых чашек, в которые она насыпала ложкой сухие гранулы. — Завтрак начинается в восемь и продолжается до половины девятого. И-и-и… — она нажала несколько клавиш на компьютере — так, никаких сообщений. На чем я остановилась? Итак, как ты чувствуешь себя этим утром, Тейлор? — спросила она, поставив чашку на стол передо мной.

Я решила, что честность — лучшая политика, чтобы спастись отсюда. Если я буду откровенна сейчас, это даст мне больше пространства для лжи позднее.

— Злой, простуженной, и немного болит голова, — ответила я. — Думаю, я могла подцепить простуду, когда лежала в больнице.

— Попозже мы зайдем в аптеку и возьмем тебе что-нибудь от этого, — пообещала она. — Но, помимо этого, — ты не чувствуешь себя плохо? Не тоскуешь по дому?

Я поразмыслила.

— Не думаю, — ответила я наконец. — В смысле, я и до этого уже довольно долго пролежала в больнице и… — тут я умолкла. Я скучала по своей комнате. Я скучала по папе. И мне, определенно, очень не хватало возможности избавиться от стерильной и холодной атмосферы больниц. — Я бы хотела быть дома, — призналась я, — но не уверена, что это тоска.

— Это понятно и естественно, — сказала Ханна, насыпая три пакетика подсластителя в свою чашку. — Я знаю, это ужасно, — насмешливо улыбнулась она, заметив, что я наблюдаю за ней. Она явно приглашала меня разделить ее самоуничижение, и я улыбнулась в ответ. — Говорят, что подсластитель существует для людей, которые не любят кофе, — добавила она. — Что касается меня, то я, кажется, просто люблю сладкое. Не бери с меня пример. Это вредно, и тебе не понравится вкус.

Я заглянула в ее чашку. Да, она пила черный кофе, впрочем, это можно было сказать и по запаху. Ее лицо выглядело уставшим под слишком густым макияжем. Я не могла спать из-за кошмаров, но Ханна выглядела лишь чуть лучше, чем я себя ощущала.

Ее пальцы стучали по клавиатуре, а я оценивала свои возможности. Отхлебнув водянистый горячий шоколад, я постаралась проглотить его, потом аккуратно поставила чашку перед собой. Если решусь на это, то должна быть уверена, что не закричу и не сделаю ничего необычного. Нельзя было допустить, чтобы увиденное повлияло на меня, только не перед человеком, который мог уверить врачей в том, что я окончательно свихнулась.

Я закрыла глаза и сосредоточилась.

— Ты устала? — спросила Ханна, и ее голос на полуслове наполнился неестественным скрежетанием.

Не открывая глаз, я вдохнула воздух. В помещении пахло душным теплом, горечью и слегка — ржавчиной. Большое облегчение по сравнению с вонью крови, которая обычно забивала мне ноздри, когда я переключалась на Другое Место.

— Немного, — ответила я, стараясь сохранить голос ровным. — Я плохо сплю… ну, с тех пор. После того, что случилось.

Я приоткрыла глаза, приготовившись снова закрыть их, если понадобится.

В Другом Месте она выглядела похуже. Кожа у нее была трупно-серой; местами она была разорвана, обнажая сырую плоть, а в остальных местах ее кожа была мягкой и сморщенной, как яблоко, слишком долго лежавшее на солнце. Какие-то костяные шипы торчали у нее из груди вокруг того места, где должно быть сердце, и что-то вроде старой засохшей крови или ржавчины покрывало коркой всю левую сторону ее грудной клетки. Темная, похожая на воск, смола сочилась у нее из глаз. Остатки волос свисали со скальпа спутанными клочьями. Она выглядела усталой и больной; она выглядела, как будто умерла, но забыла перестать двигаться, но прежде всего — она выглядела старой.

— Тут есть, э-э, какое-нибудь место, где я могла бы упражняться? — спросила я, пытаясь сдержать внезапную тошноту. — Просто я чувствую, что совсем потеряла форму после такой долгой болезни.

Сколько ей было лет на самом деле? Если чудовищные личины, которые я вижу в Другом Месте, каким-то образом были связаны с реальными людьми, то почему она выглядит такой старой и… мертвой? В смысле, моего отца заменила горящая фигура, когда он явно был разгневан, а полицейской, вероятно, было на самом деле все равно, так что было вполне логично, что она стала пустой куклой. Но что это значило в случае Ханны? Или я все понимаю неправильно?

Нужно будет узнать об этом больше.

Я расслабилась, позволив краске расползтись по стенам обратно, скрывая подпалины и граффити. С немалым облегчением я оглядела не-древнее и не-мертвое лицо Ханны. Она сейчас что-то сказала, поняла я.

— Что, простите?

— Я говорю, да, тут есть небольшой тренажерный зал, который примыкает к прогулочному дворику, — повторила она. — Кроме того, проводятся регулярные занятия, на которые ты можешь записаться. Думаешь, ты готова к этому? Просто, ты стала немного… рассеянной.

— Всего лишь ненадолго зависла, — ответила я, добавив: — Просто я немного устала.

— У тебя есть предпочтения насчет пола твоего психолога? — ее пальцы напряженно зависли над клавиатурой.

Я чуть поразмыслила.

— Не думаю, — наконец ответила я.

Она расслабилась.

— Хорошо, тогда я запишу тебя к доктору Вандербергу. У него больше свободных мест, так что вы сможете общаться дольше и каждый день в одно и то же время, — она прочистила горло. — Не знаю, известно ли тебе, но мы стараемся, чтобы пациенты придерживались надлежащего режима. Если просто оставлять людей одних в их комнатах, это не поможет им вылечиться. Понятно, что порядок не настолько строгий, как в школе, но все же правильный режим — здоровая вещь. Ты это понимаешь?

Я кивнула:

— Да. — Пожалуй, мне будет очень скучно в больнице. Кашлянув, я спросила: — А можно ли как-нибудь устроить, чтобы я успевала за школьной программой? — Я вздохнула, и мои ладони бессознательно обхватили запястья. — Конечно, учитывая все обстоятельства, я не очень уверена, что мне здесь доверят хотя бы карандаш.

Я пристально следила за ее лицом: на этих словах она чуточку вздрогнула. Впрочем, она тут же поспешила заверить, что у них налажена система, которая позволит мне не отставать от учебной программы. Затем последовала короткая речь на тему того, что я здесь для того, чтобы «поправиться», и как они все здесь постараются мне помочь. Все это я уже слышала. Больше пользы было от того, что после этого я получила листок с распорядком дня. А потом мы отправились на завтрак.

Шагая вслед за Ханной по коридорам, я наблюдала за Другим Местом, пожалуй, столько же времени, сколько и за реальной обстановкой вокруг. Теперь, когда я немного привыкла к этому странному месту, надо было обследовать оба мира, пусть даже один из них был весьма устрашающим. К тому же мне не терпелось поэкспериментировать, ведь это была первая возможность посмотреть на разные места сквозь призму моей силы. Насколько я могла судить, география Другого Места, похоже, в основном соответствовала обычному миру. Отклонения были редкими, но заметными, наподобие странно изогнутых стен или совершенно другой формы некоторых дверей.

Заметив дверь, свисающую с петель, я подумала: а что будет, если я попробую пройти через нее? Как я буду взаимодействовать с чем-то, что было пустым пространством в Другом Мире, но являлось сплошным деревом в реальности? А если бы я попыталась прикоснуться к отцу, когда он был разгневанной пламенной фигурой, то обожглась бы? Пока что у меня не было возможности проверить эти предположения. Ханна шла довольно быстро, а на мне была обувь типа шлепанцев, которую мне здесь выдали.

В столовой на стенах были нарисованы бабочки. От этого атмосфера еще больше походила на начальную школу. В Другом Месте бабочки никуда не делись, однако начали светиться. Флуоресцентная краска лежала на голых бетонных стенах, как масло на воде, и переливалась, подобно панцирю насекомого или как пролитый в лужу бензин. Интересно, что сделало их настолько непохожими на все остальное?

Столовая была заполнена примерно наполовину. Я с трудом смогла это разглядеть из-за густого тумана с разноцветными прожилками, верхняя граница которого колебалась приблизительно на уровне моей головы. Все это походило на психоделический кинокадр захудалого бара времен Сухого Закона. Из старого фильма, потому что цвета были в основном приглушенными и выцветшими. Временами они ярко вспыхивали, но лишь на миг, и только на краю зрения. От этого меня чуть подташнивало. Я подавила дрожь при виде монструозных фигур, кружащихся в этом тумане, и позволила зрению переключиться на нормальный мир. В реальности комната была разрисована как открытое пространство, с голубым потолком и высокой зеленой «травой» на стенах. И кроме бабочек, здесь были еще божьи коровки, птички и большой кот.

Кот мне не понравился. Он улыбался, что делало его слишком похожим на Чеширского Кота, и эта ассоциация была неприятной. Моя Страна Чудес уже сейчас была существенно хуже, чем у Алисы.

Тем не менее, я не могла не порадоваться — хотя бы отчасти — присутствию ярких цветов в Другом Месте. По крайней мере, бабочки не излучали навязчивое холодное отчаяние, как черно-багровое масло в моей комнате, и не вызывали тошноту, как цветной туман. Они немного обнадеживали, пускай и расплывчатым, шатким, косвенным образом.

Ханна подвела меня к столу, где сидели еще четыре девушки. Все они на вид были примерно моего возраста, плюс-минус несколько лет. Очевидно, этот «Уилсон» был местом для проблемных девочек-подростков. Ханна неловко улыбнулась.

— Ну, я надеялась представить тебя всем вчера, — сказала она, — но сейчас Хлоя не может, к сожалению, присоединиться к нам. Надеюсь, скоро ей станет достаточно хорошо, чтобы она могла видеться с другими, а пока я познакомлю тебя с остальными. Доброе утро, девочки.

— Доброе, — отозвалась русоволосая девушка, рассеянно болтая в миске с хлопьями пластиковой ложкой.

— Саманта, Лия, Эмили, Кирсти. Это Тейлор, — сказала Ханна, указав по очереди на каждую из девушек, а потом на меня. — Она приехала только вчера вечером и поживет некоторое время в комнате номер пять.

— А где Хлоя? — спросила одна из них, Лия. Слишком худая. Это была моя первая мысль. И вторая, если не считать «анорексию» той же самой мыслью, только облеченной в слова посложнее. Лия была бледной, большеглазой, и выглядела, как будто могла бы стать симпатичной, если бы не делала все возможное, чтобы походить на прутик.

— Э-э, ее какое-то время не будет, — неловко выговорила Ханна. — Она возвращается в госпиталь.

Повисла напряженная тишина.

— Но ей, кажется, становилось лучше, — сказала Саманта, накручивая на палец русый локон. Я заметила, что она носит браслеты, вроде моих, и что она заметила мои. — Она говорила, что новые лекарства хорошо помогают.

— У нее… она плохо переносила некоторые из них, — сказала Эмили. Она выглядела… ну, с ней, на вид, все было в порядке. — Это просто отстой. Дерьмо. Она будет…

Ханна прикусила губу.

— Врачи считают, что она выкарабкается, — сказала она, как мне показалось, немного напряженно.

Я старалась не обращать слишком много внимания на Кирсти, потому что она выглядела ужасно. На лице и руках у нее были припухшие красные шрамы, гораздо глубже моих. Шрамы на моем лице были лишь слегка розоватыми, и врачи сказали, что они со временем исчезнут. Ее же шрамы — кажется, кто-то взял нож и глубоко надрезал ее щеки и края рта — они выглядели довольно старыми, так что вряд ли их вид сможет когда-нибудь стать лучше. Она стеснялась меня и, насколько я могла заметить, глазела на мои руки и лицо. За этим почти наверняка стояла какая-то сложная история, и почти наверняка мне не хотелось бы ее знать. Ханна, кажется, тоже заметила поведение Кирсти, потому что она прочистила горло и с фальшивым воодушевлением воскликнула:

— Итак! Все — это Тейлор! Тейлор — это все!

— Привет, — неловко выговорила я. Мне никогда не удавалось произвести первое впечатление, да и производить впечатление вообще, а эта ситуация была гораздо сложнее обычной. Как я должна была с ними говорить? «Ну что, какое у тебя сумасшествие? Что до меня, я получила травматические флешбэки после того, как попыталась убить себя, когда меня заперли в шкафчике». Отличный способ растопить лед, нет, ну правда же?

— Я слышу голоса, когда не принимаю лекарства, — сказала Эмили, скорчив рожицу. — Остальные пусть представятся сами.

Я несколько раз беззвучно открыла рот, прежде чем смогла подобрать подходящий ответ:

— Гм!

— Я бы тебе точно врезала, если б не попала из-за этого в неприятности, — прошипела Саманта. — Дура. Зови меня Сэм, — обратилась она ко мне. — Посмотри, что ты наделала, — укорила она Эмили. — Только я собиралась спросить ее… типа, какие группы ей нравятся, а ты просто взяла и напугала ее.

— Да нет у меня любимых групп, — не задумываясь, сказала я. Это вызвало улыбки.

— Тогда привыкай к скуке, — посоветовала Лия. — Когда тебе нравятся хоть какие-нибудь каналы из тех, что ловит телевизор, это значительно упрощает жизнь здесь.

Они выглядели богатенькими, внутренне усмехнувшись, отметила я. В целом, я не была этим удивлена. От своего отца я услышала достаточно, чтобы догадаться, что мы не смогли бы заплатить за мое пребывание в месте, наподобие этого, если бы школа любезно не согласилась бы оплатить счет. Мы не были в прямом смысле слова бедными, но это место было недешевым, и лишь только один человек в нашем доме зарабатывал деньги. У остальных девушек здесь, вероятно, было больше общего с Эммой или Мэдисон, чем со мной. Думать так было не вполне справедливо по отношению к ним, но я не чувствовала себя сейчас особо склонной к справедливости.

Я прикусила губу и мысленно встряхнулась. Нет. Я не должна так думать. Хм, это ведь была наиболее искренняя попытка нормально поговорить с девушками моего возраста, которая у меня была за несколько последних месяцев. И я не должна начинать ее с ожидания того, что они набросятся на меня. У них более чем достаточно своих собственных проблем. Гораздо вероятнее, что они были бы жертвами таких девушек, как Эмма и София, чем участницами их фан-клуба.

Мой взгляд сместился на Кирсти и ее ужасающие шрамы. Она до сих пор не сказала ни слова.

Хочу ли я узнать?

Я сосредоточилась и переключила свои чувства на Другое Место. И в самом деле пожалела об этом. Лия была слишком худой и в реальности, но в Другом Месте она выглядела еще хуже. У нее не было ни глаз, ни ушей — ничего, кроме рта, который занимал все пространство, где должно было быть ее лицо. Кожа ее была поразительно бледной и туго, как на барабане, натянутой поверх прутьев костей и гротескно выпирающего живота. А череп был чудовищно большим и неустойчиво раскачивался на шее, тонкой, как бутылка кока-колы, будто она была какой-то гротескной куклой-болванчиком.

Саманта — Сэм — выглядела в большей степени по-человечески, но ее кожа состояла из перемежающихся лоскутов обгоревшего тела и мерзлой плоти, а из обледеневших глазниц сыпался пепел. Прямо у меня на глазах лед распространялся, расползаясь из ее вскрытых запястий. А Эмили скручивалась и колотилась, когда я на нее не смотрела. Ее плоть пресмыкалась и елозила так, что напомнила мне о шкафчике, и меня затошнило. Я думаю, что услышала и шепотки ее «голосов».

И оказалось, что я совсем не хотела бы знать о Кирсти. Я не хотела бы узнать, что из всех людей за столом она почти не изменилась в Другом Месте. Такое же дерганое выражение беспокойства обо всем и вся на бледном лице. Те же багровые рубцы шрамов. Изменилось лишь одно: теперь ее белый пижамный топ был заляпан кровью, и эти кровавые пятна складывались в три слова, друг над другом:

S IX

S IX

S IX

Вот это да, отрешенно подумала я, онемев от потрясения. Хорошая работа; ты не свихнулась, Тейлор Эберт. Сумасшедший сорвался бы, увидев, что кто-то остался нормальным в кошмарном безумном видении, сверкая при этом Числом Зверя на груди. Сумасшедший начал бы тыкать пальцем на девушку, сидящую напротив, и верещать об Антихристе. Но это было бы ненормально. И поэтому ты не сделаешь этого, правильно? Потому что ты не сумасшедшая.

И очень удачно, что я твердила себе нечто в этом духе каждый раз, прежде чем заглянуть в Другое Место. В те дни это начало становиться для меня своего рода мантрой. Я опять зажмурила глаза, совершенно ни о чем не думая, и напомнила себе, что я в здравом уме. Когда я снова огляделась вокруг стола, мир это подтвердил.

Очень хотелось бы, чтоб у меня была хорошая, чистая сила Умника, которая просто говорила бы мне о том, что я хочу узнать, без необходимости видеть эти кошмары. Интересно, есть ли на свете другие паралюди с силами, похожими на мою? Надо будет выяснить, смогу ли я получить здесь доступ к интернету. Следует побольше узнать о том, как работают силы, и как другие люди используют их.

Ханна похлопала меня по плечу:

— Хочешь пойти и взять себе хлопьев? Мне нужно сказать несколько слов Эмили.

Я пролавировала к столу, где коробочки с хлопьями и пакетики с молоком были сложены под присмотром грузной женщины. Я изо всех сил старалась не думать о том, что увидела. Не хотелось бы провалиться в Другое Место снова. Мне лишь нужно было еще немного времени. Времени, чтобы подумать.

По крайней мере, они пытались говорить со мной. И я собиралась попробовать поддержать разговор. Я не буду убегать и прятаться. Ха… В некотором роде, это был почти что новый старт с нуля. По меньшей мере, здесь мне поверят, если кто-нибудь начнет меня задирать. И я все равно выберусь отсюда довольно скоро, так что мне надо лишь быть достаточно любезной с окружающими, чтобы не создавать лишних проблем.

Когда я наливала молоко, мне в голову внезапно пришла мысль, от которой я вздрогнула. Ведь я же не проверяла этого, правильно?

Как я сама выгляжу в Другом Месте?

Опершись на раковину, я уставилась на свое отражение в зеркале. Кто бы ни проектировал эти больничные уборные, он явно сосредоточился на том, чтобы их легче было отмывать, а не на эстетической привлекательности, и все они воняли хлоркой, но по крайней мере были чистыми. Их резкая белизна была для меня, в определенном роде, облегчением. Контраст с загаженными и потрескавшимися поверхностями, сочащимися влагой, в той уборной, где я впервые заглянула в Другое Место, обнадеживал.

Но это утешение было слишком незначительным, чтобы по-настоящему успокоить меня. Теперь, когда я знала, насколько близки эти ужасы. Моющее средство не защитит от них. Другое Место было здесь, скрытое в глубине моих глаз. Все, что мне нужно, — это заглянуть в него, и я увижу вокруг и гниль, и грязь, и кое-что похуже. Мой разум уже прокручивал возможности, исступленно гадая, что я могу увидеть во всегда такой чистой уборной, так недавно и так тщательно вымытой. Что здесь мог натворить какой-нибудь сумасшедший? Действительно ли я хочу это увидеть?

Впрочем, понятно, отчего я старалась увильнуть. Просто мне очень не хотелось перетрусить, узнав, как я выгляжу в Другом Месте.

Пожилая женщина вышла из кабинки и удалилась, не помыв руки. Содрогнувшись от отвращения, я прикрыла глаза. Ладно, в этом не было смысла. Пора посмотреть, как я выгляжу в темном зеркале. После мимолетного колебания, я слегка повернула голову, чтобы не смотреть прямо перед собой. Вероятно, будет лучше немного пообвыкнуть, прежде чем посмотреть на себя.

Я приоткрыла глаза и увидела каракули, выведенные на зеркале губной помадой. Это, похоже, было одним из характерных признаков Другого Места. Я не смогла прочесть написанное, даже если оно что-нибудь и значило. Приготовившись повернуться и посмотреть на себя, я глубоко вдохнула и сразу же подавилась, ощутив привкус желчи и утренних молочных хлопьев. Запах был неописуемый. В нем была гниль, смерть, рвота, дерьмо, аммиачный запах мочи, и это была лишь небольшая часть обонятельной какофонии. Стены, только что бывшие безупречно белыми, органично украсились ржавчиной, а черно-багровое масло растеклось по полу в форме, напоминающей меловой контур, обозначавший положение тела на месте преступления. Я ощущала, как оно буквально излучает страдание и боль, словно жар, и вздрогнула, когда у меня забрезжило ужасное подозрение о том, что могло означать это черно-багровое масло.

Когда значение черно-багрового масла начало доходить до меня, я задрожала. Кто-то умер прямо здесь? И кто-то покончил с собой в моей комнате? Или попытался сделать это? У меня кожа пошла мурашками, стоило вспомнить, что черно-багровое масло заливало мою кровать и стекало на пол. Значит, это произошло на кровати, где я спала?

Мой желудок взбунтовался, и я бросилась в кабинку, где меня стошнило. Я выблевала примерно половину своего завтрака в унитаз — что вряд ли сделало его более грязным. Переключив восприятие на реальный мир, где хотя бы пахло приятнее, я проблевалась еще немного. Часть еды все-таки осталась внутри, но чувствовала я себя не слишком-то хорошо.

Заметка на будущее: никогда не использовать свои силы в туалетах. Ни за что, если можно этого избежать.

Наверное, лишь упрямая злость заставила меня, утирая рот, вернуться к зеркалу. По крайней мере, если узнаю, как я выгляжу, здесь и сейчас, мне больше не нужно будет этого делать. И раз меня уже стошнило, то придется меньше блевать, если я вдруг окажусь каким-нибудь монстром. Впрочем, я, кажется, выглядела не слишком чудовищно, судя по короткому взгляду, что я успела бросить, пока давилась своими хлопьями.

На этот раз я заранее зажала нос и смотрела прямо вперед, избегая взглядом пола.

И снова из ниоткуда появились росчерки губной помады. Затаив дыхание, я уставилась на свое отражение. Мой взгляд встретила девушка с длинными, вьющимися темными волосами и с темными мешками под глазами. Это было, по меньшей мере, облегчением. Я оказалась похожа на себя. Облегченно вздохнув, я сразу же пожалела об этом. Когда я закашлялась, задохнувшись от вони, движение головы открыло взгляду отвратительные струпья под воротником.

Расширив в удивлении глаза, я слегка оттянула горловину пижамы. Да, слева была большая коричневая корка. И еще одна справа. И еще несколько ужасных шрамов на руках и даже на ладонях — повязки с которых мистическим образом исчезли. Проведя руками по телу, я почувствовала под одеждой еще больше шрамов. Должно быть, я выгляжу так, будто упала на сломанные…

О! Гвозди. Да. Я вздрогнула, вспомнив эти мучения. Значит, в Другом Месте на мне до сих пор оставались следы того, что я сделала, чтобы извлечь тех гусениц. В этом был смысл. Ведь тогда я в первый раз увидела Другое Место, и именно тогда получила триггер.

Но дело в том, что струпья выглядели достаточно старыми. Значит, они заживают? Надо будет это выяснить, подумала я, пристальнее разглядывая свое отражение.

Минуточку. Мое отражение совсем не было расплывчатым. У меня близорукость, и зрение настолько плохое, что проще было все время носить очки, но их забрали при поступлении. Видимо, их сочли потенциальной опасностью, поэтому у меня была назначена встреча, чтобы получить пару «безопасных» очков, которые вряд ли будут хорошо подходить мне по диоптриям, но как-нибудь, наверное, сойдут. Но даже без них я прекрасно могла видеть в Другом Месте. Я весь день ходила, переключаясь между реальностью и Другим Местом, и вообще не заметила этого.

Прямо сейчас, конечно, я могла справиться с небольшой нечеткостью.

С облегчением вздохнув, я заставила свои чувства вернуться к реальности и позволила себе слегка улыбнуться. Я начинала понимать, как это делается. На этот раз мне не пришлось закрывать глаза, подумала я, потирая левую ключицу, где раньше была короста. Я до сих пор почти чувствовала ее. И боль пронзила руки, когда поврежденные пальцы запротестовали. Вот без этого я могла бы и обойтись.

Покачав головой, я смыла в туалете, куда меня вывернуло, и пошла мыть руки. Я покрылась потом, так что, наверное, стоит умыться перед уходом отсюда. В тот же момент я обратила внимание на свои волосы — они были ужасно растрепаны. Я пообещала себе, что не стану впадать в отчаяние и буду следить за своим внешним видом, пока тут нахожусь. Не оттого, что так уж пекусь о внешности, а потому, что если буду выглядеть нормальной и здоровой, следить за собой (но не чрезмерно), тогда у психиатров будет меньше причин ошибочно полагать, будто я склонна к самоубийству.

Кран я открыла не глядя. Пока вода стекала, я смотрела в потолок, чтобы даже краем глаза не увидеть струю воды. К тому времени, когда я на нее посмотрела, всякий намек на ржавчину, которая могла оказаться в ней, бесследно исчез, и я вздохнула с облегчением.

Хотя я выкрутила горячую воду на максимум, она все равно оставалась в лучшем случае чуть теплой. Это вызвало у меня приступ беспокойства, пока я не вспомнила школу, куда ходила, пока была маленькой. Там краны тоже никогда не могли подать слишком горячую воду. Кажется, это еще один признак того, что нас тут всех держат за детей.

Значит, я решила, что буду хорошо выглядеть и приведу себя в форму? Но что-то мне подсказывает, что психиатрические отделения никогда не поднимутся слишком высоко в качестве салонов фитнеса и макияжа, подумала я, морщась, пока пыталась обмыть ладони, не намочив повязок.

Потом я пошла и сказала Ханне, что меня стошнило.

— Это просто от нервов, я думаю, — сказала я, глядя ей прямо в глаза и стараясь не моргать. — Иногда меня немного подташнивает, когда я нервничаю, — я сглотнула. — Э-э, и раз уж все, что я только что съела, вышло обратно, есть ли тут тосты или что-нибудь в этом роде? Что-нибудь, в чем нет молока, — криво улыбнулась я. — Не думаю, что смогу снова выдержать его вкус.

Тосты были что надо, и я съела четыре ломтика под внимательным взглядом Ханны; это ее вроде бы удовлетворило. О, поняла. Надеюсь, что она не подумала, будто бы у меня булимия. Надо будет избегать посещения уборных хотя бы пару часов, тогда она убедится, что я не собираюсь выблевать и это. Не исключено, конечно, что она просто беспокоилась из-за того, что мне стало нехорошо. Но действовать так, чтобы свести к минимуму возможность, что она подумает, будто у меня не все в порядке с головой, не может оказаться ошибкой в любом случае.

Ну, в разумных пределах. Если я зайду в этом слишком далеко, у меня может развиться паранойя насчет того, что я выгляжу сумасшедшей, и все закончится плачевно.

Моя первая встреча с назначенным психиатром была только после обеда, так что надо было как-то убить несколько часов. Я попыталась — неуклюже и неловко — пообщаться с другими девушками из «Уилсона». В нашем разговоре было много танцев вокруг да около, но мне удалось выяснить порядок получения доступа в интернет. Еще Сэм спросила меня, не хочу ли я присоединиться к упражнениям по медитации, которые тут проводились.

— Они с одиннадцати до полудня, — сказала она, — и это хоть какое-то занятие. То есть, вообще говоря, это вроде как скучно, но это расслабляющая скука. И по-моему, это вроде как помогает. В смысле, там есть такие дыхательные штуки, которые помогают успокоиться, когда ты немного на нервах, так что оно того стоит.

Потом она ушла сдавать кровь на анализ, оставив меня наедине с Лией, которая читала книгу в простом переплете без надписей. Она была очень уклончива насчет того, о чем эта книга, а мне было не слишком интересно, чтобы давить на нее ради этого.

Я скоротала время, листая оставленный кем-то журнал, а еще записалась на занятия по медитации и в очередь на доступ к компьютеру. Был длинный список условий и напоминаний о том, что доступ в интернет это привилегия, а не право, и что наши действия будут отслеживаться, и так далее, и тому подобное. Ну, меня это не волновало. Я была почти уверена, что там будет неограниченный доступ к вики о паралюдях. И я не собиралась искать ничего предосудительного. Мне просто нужна была информация.

Черт. Если бы я только знала фамилию Кирсти, то могла бы загуглить ее и посмотреть, не обнаружится ли что-нибудь о ней. Она ведь тоже выглядела вполне нормально, как и я. Тот факт, что у нас были похожие шрамы, заставил меня насторожиться. Возможно, у нее были способности, схожие с моими? А это, безусловно, могло оказаться причиной того, что ее в конце концов поместили в психушку — например, если она говорила людям, что видит чудовищ повсюду. Что, если у нее то же самое, но она не может это выключить? Я бы действительно сошла с ума, если бы такое случилось со мной. Секундочку, нет: до меня дошло, что здесь мою историю поисковых запросов будут отслеживать, и я, скорее всего, столкнусь с неприятными вопросами, если начну гуглить имена других девушек. Ладно, просто запомню это до тех пор, пока не выберусь отсюда, и тогда посмотрим, что я смогу выяснить об остальных.

Я получила логин и пароль, напечатанные на листке бумаги. Это даст мне тридцать минут доступа, что было не так уж и много. Так и должно было случиться. Я уже поняла, что здесь следовало вести себя скромно. Даже полчаса доступа в интернет были ценным каналом связи с внешним миром, который они могли легко аннулировать.

Я сделала то, что, вероятно, делал каждый, когда-либо получивший триггер и задумавшийся о том, на что способна его сила. То есть, я пошла и посмотрела информацию по Триумвирату. Они были «Большой Тройкой» паралюдей, на которых все втайне — или не так уж и втайне — хотели быть похожими. И на которых я наверняка совсем не была похожа. Я совсем не была похожа на Легенду или на кого-то вроде него. Я не могла ни летать, ни проецировать энергию, ни создавать силовые поля, ни делать еще что-нибудь такое, крутое и броское. В Броктон Бей была Новая Волна — целая команда, где практически у всех были подобного рода силы. Я вспомнила, что мне нужно попытаться выяснить, кем была светящаяся женщина, которую я видела в своей палате. Но не сейчас. В любом случае, я могу сразу вычеркнуть себя из списка подобных паралюдей.

Потом, были кейпы с «пакетом Александрии», типа как… ну, у Александрии и других «летающих кирпичей», наподобие Перчаток Мира — второразрядного кейпа из Протектората, который базировался в Вашингтоне и работал вместе с Правосудием, у которого была способность поджигать вещи на расстоянии. Даже в нашем городе была своя «маленькая Александрия» — Виктория Даллон (она же Слава) из Новой Волны.

Еще была страничка со списком ссылок «Геракл — см. также Геркулес», где было перечислено семь или восемь героев, а также какой-то самокритичный или напрочь лишенный воображения австралийский парень, называющий себя Суперкирпич. Ой — ха! — нет, он на самом деле состоял из кирпича, поняла я, обнаружив его фото. Жуть.

Я вздохнула. Определенно, я не была похожа на Александрию или Легенду — я не могла летать, рушить здания ударом кулака, или стрелять лазерами из рук или из глаз. А что касается сил, как у Эйдолона, и его способности делать что угодно — я просто закрыла эту вкладку, потому что она нагоняла на меня тоску. Это был не самый разумный способ получить как можно больше информации за тридцать минут, и пять из них я уже потратила.

Так что я пошла прямиком на страницу классификаций — это был самый быстрый способ выявить людей со способностями, похожими на мои, и узнать, что они могут делать. Наверняка нашлись бы люди, сказавшие бы, что надо самостоятельно изучать то, как работают твои силы, а просто найти список тех, чьи силы покажутся хоть немного похожими на твои, а потом пытаться повторять за ними — это проявление моральной слабости, но лучше бы им заткнуться. У них, вероятно, красивенькие простые силы, насчет которых сразу понятно, что это способность к полету или супер-сила, или неуязвимости (или же все это сразу). Им не приходится мириться с тем, что их основная способность — «видеть то, чего нет».

Я могла сразу исключить кучу классов. Движок? Нет, не заметила никаких физических изменений в лучшую сторону. Стрелок? Нет. Контакт? Никаких признаков контактных способностей. Можно попробовать, получится ли показать кому-нибудь Другое Место, дотронувшись до него, но это в любом случае будет лишь вторичная способность. Бугай? Вообще без шансов. Козырь? Как я вообще могу это выяснить? Технарь? Никаких признаков одаренности в технике, и это логически не следовало из того, что, насколько мне уже было известно, я могла делать. Властелин? Нет никаких указаний на это, хотя, если честно, Другое Место было адски жутким измерением, и быть может, я смогу не только увидеть там монстров, но и создавать их? С другой стороны, вдруг эти монстры сожрут меня саму? Это не то поле для экспериментов, где можно было действовать без предосторожностей.

Излом, Эпицентр, Скрытник или Оборотень? Может быть? Другое Место, похоже, было чем-то типа иного мира, где все работает иначе, и возможно, в зависимости от того, как работает моя сила, я как-то меняю свои глаза, чтобы увидеть его. Проверить, меняются ли мои глаза, было не самым важным из возможных экспериментов, но, в принципе, такая возможность не исключалась. А может быть, я могу превратиться в монстра из Другого Места или же полностью выйти из нормальной реальности — это значило, что я должна включить Движка в список потенциальных возможностей, а кроме того, что мне совсем не стоит даже думать о том, чтобы попробовать это на публике. Не раньше, чем я смогу убедиться, что не превращусь в какое-нибудь большеглазое паукообразное чудовище, которое вызовет панику у пациентов.

Понимая, что времени остается все меньше, я решила сосредоточиться на Умниках. «Часто проявляют способности, связанные с планированием, получением информации, а также когнитивные и/или сенсорные улучшения», говорилось на странице, и это точь-в-точь соответствовало тому, что я видела в Другом Месте.

К сожалению, существовал прискорбный недостаток внимания к кейпам с менее впечатляющими… точнее, с более незаметными способностями. Их вики-статьи были намного короче и, как правило, еще и с меньшим количеством фоток. Это выглядело не очень хорошо для моей будущей карьеры кейпа, если она у меня вообще будет. Не похоже, что я получу свою собственную сувенирную фигурку.

Наверное, это к лучшему. Что бы она говорила, если нажать кнопку на спине? «Тут кто-то умер»? Или, как вариант: «Все вокруг выглядят монстрами!» А может, она будет просто вопить, а потом оправдываться, что это вовсе не сумасшествие.

Но, возвращаясь к текущему моменту, это прежде всего означало, что у меня гораздо меньше информации, чтобы помочь мне разобраться в своей силе, чем я рассчитывала. Кажется, у меня что-то вроде… ясновидения, если это верное слово. Какая-то способность считывать информацию. Я могла заглянуть в Другое Место, а в Другом Месте все было аллегорично. А еще кошмарно. Но в категории Умников большинство статей о кейпах были лишь коротенькими заготовками, и даже нормальные статьи были почти бесполезны.

Взять, например, Песочные Часы — кейпа, действующего в Майами и, согласно вики, известного соперника Мужика из Флориды. Он мог останавливать время, причем, естественно, замирал и сам. Однако, при этом он получал «усиление когнитивных и сенсорных способностей, включая восприятие коротковолнового излучения и способность просчитывать свои действия заранее». Это совсем не помогало, когда я пыталась понять, каково было быть им. Относительно недавно появился кейп, обозначенная как Козырь/Умник, по прозвищу Флэшсайд, которая, предположительно, могла «внезапно развивать новые умения при помощи незначительных изменений своей личной истории». Как, интересно, ощущается применение такой способности? Какие существуют ограничения на то, что она может делать? Понятно, что лучше не освещать эти моменты в интернете, где кто угодно может прочитать, но «кто угодно» — в данном случае, это я, и мне очень хотелось бы разобраться в этом. Статьи о злодеях были еще бесполезнее. Одним из кейпов, действующих в Броктон Бей, была мелкая злодейка по прозвищу Сплетница, чья сила была описана просто как «усиленные аналитические способности». И все. Я могла понять, почему статьи о преступниках короче, но это было просто смешно по сравнению с тем, какие статьи были о более заметных злодеях, наподобие Луна.

Недоверчивый разум мог бы даже заподозрить, что умные люди — а именно, те, кто входят в категорию «Умников», — склонны разглашать гораздо меньше подробностей о том, что они могут делать, а что нет. Поэтому я, естественно, именно это и заподозрила.

После долгих бесплодных поисков мне удалось найти относительно полезную статью про психометрические способности. Это было как раз в тот момент, когда сработал таймер, и меня выкинуло обратно на экран входа в систему. Закусив губу от досады, я встала, чтобы уступить место следующему в очереди, который уже нависал у меня за спиной. Покачав головой, я посмотрела на часы и пошла попить воды. До сеанса медитации оставалось четверть часа, и я зевнула: сказывался недостаток сна. Скорее всего, засну прямо посреди занятия.

Постараюсь, впрочем, этого не делать. Мне нужно знать, как успокаивать дыхание и все остальное, когда увижу что-нибудь, что напомнит мне о шкафчике. Если же повышенное хладнокровие поможет избежать паники в следующий раз, когда Другое Место поднимет планку жути, — тем лучше. Вряд ли они собираются помочь мне лучше переносить такие вещи, существование которых невозможно доказать другим, но я приму любую помощь, какую только смогу получить.

Руководитель группы какое-то время подключал и настраивал свой CD-плеер, а затем включил медленную тихую музыку. Приглушив освещение, он начал мягким голосом объяснять, как мы должны дышать — вдохнуть на счет, задержать дыхание, а потом выдохнуть. Музыка, приглушенное освещение и звучание его голоса не очень-то помогали. При том, как мало я спала, очень скоро я задремала, не сходя с места. Полагаю, это можно было считать признаком расслабления, так что упражнение оказалось отчасти успешным.

Кто-то заерзал позади меня; от этого звука я проснулась и приоткрыла глаза. Я заметила, что в Другом Месте некоторые места были хуже других. Туалеты и моя комната были ужасны, а столовая — нет. Эта комната была спокойной и тихой, и все вокруг меня выглядели вполне расслабленными. Если бы я посмотрела украдкой на отражение этого места, можно было бы проверить теорию о том, что эмоции, которые витают в комнате, влияют на то, как она будет выглядеть для меня.

Даже не знаю, отчего я продолжала заглядывать в это место, при том, что многое из того, что мне приходилось там видеть, было так отвратительно или даже причиняло мне настоящий вред. Ведь простого любопытства для этого недостаточно, верно? Может быть, на самом деле я просто хотела быть особенной. Эта особенность, этот талант был моим собственным, и никто другой не смог бы его отнять.

Тем не менее, независимо от причины, я сосредоточилась и подумала о нем. Я была права. Да, стены стали бетонными, без какого-либо следа краски, но это и все. Почти не было ржавчины, и совсем не было крови или черно-багрового масла. Бросив взгляд, я обнаружила, что в облике других участников группы все-таки оставались нечеловеческие черты, но их монструозность была приглушенной, сглаженной. Их спокойствие, кажется, влияло на их отражения в Другом Месте.

Я нахмурилась. Этого не могло быть. Кирсти была единственным «нормальным» человеком, которого я видела в Другом Месте, но она явно разваливалась от невроза и не произнесла ни слова с тех пор, как я ее встретила. Она определенно была не в ладах с головой. Не было понятного смысла в том, что она выглядела нормально, несмотря на то, что не была нормальной. Что же тут происходит?

В передней части комнаты мужчина, чье обличье было подобно размягчившемуся воску, оплывающему с костей, прочистил горло:

— Помните, — повторил он; легкая плавность тембра была единственным, что изменилось в его голосе в Другом Месте, — отбросьте свои проблемы. Не думайте о них. Не позволяйте им разъедать вас изнутри. Расслабьтесь и дышите.

Проблемы? У меня нет проблем. Однако я научилась отключать свое безумное зрение, очищая разум. Может быть, спокойная пустота окажется наилучшим состоянием, чтобы попытаться чуть более активно взаимодействовать с Другим Местом. Что-нибудь мелкое, несложное — вот все, что мне нужно. Я сосредоточилась на дыхании и сложила руки на коленях. Вдох. Выдох. Успокойся, Тейлор. Ты просто хочешь посмотреть, сможешь ли что-то изменить в Другом Месте. Конечно, отчасти это оттого, что ты прочитала статью об Эпицентрах и подумала, что это выглядит по-настоящему круто, но сейчас это неважно. Сосредоточься и дыши.

Я чихнула, потом еще раз, и внезапно что-то произошло с моими чувствами, со всеми вместе и с каждым по отдельности, внутренними и внешними, и бесчисленными другими, которые я не могу описать. И когда я подняла взгляд, передо мной стояло нечто.

Я тяжело сглотнула.

Оно выглядело… ну, оно было похоже на меня. Это был единственный способ описать его. Это была как будто я, сделанная из тянучки, растянутая и помятая прихотью скучающего ребенка, обожравшегося сладостей. Пальцы почти такой же длины, что и предплечья, стелились по полу, касаясь и ощупывая все. Удлинившийся нос — мой и близко не был таким большим! — втянул воздух. И два глаза размером с грейпфрут выпирали из ее деформированного черепа, расширенными зрачками пытаясь разглядеть все и вся.

И несмотря на это, она все равно была похожа на меня. Она звучала как я, дышала как я, когда наклонилась, сопя, к моему лицу. Палец, подобно насекомому, ощупывавший форму моего лица, огладил щеку, и волосы у меня встали дыбом.

C моих губ сорвался всхлип. Я попыталась сдержаться и не шуметь, уставившись на монстра слезящимися глазами.

Засопев, оно отвернулось от меня и, полускользя над полом, как будто подвешенное к потолку на невидимых веревочках, перебралось к моей соседке на ближайшем коврике. Потянулось длинными пальцами и погладило ее по щеке. А потом снова засопело, раздувая ноздри.

Что я только что сделала? Что это такое? Плотно сжав челюсти, я постаралась не думать ни о чем. Но — нет, это не сработает! Если я ни о чем не буду думать, то перестану видеть Другое Место, а если не буду его видеть, то не смогу понять, осталась ли там еще эта хрень. Беспомощно, я наблюдала, как оно с почти детским ликованием положило обе руки на голову Сэм. Что оно творит?

— Нет! — сказала я вслух, и оно остановилось, уставившись на меня несоразмерно большими глазами. — Не смей! Я серьезно!

Призрак не-меня распался туманом, который, клубясь, вернулся ко мне. Я резко вдохнула, и он проскользнул в меня вместе с дыханием. Я замерла, не дыша, но больше никаких тревожных признаков не было. Я с облегчением вздохнула и сфокусировалась на реальном мире.

Все вокруг смотрели на меня.

Потолочный вентилятор лениво крутился, наполняя загроможденный кабинет тихим гудением. Всякая свободная поверхность была тут завалена папками и неряшливыми стопками бумаг, а старые потрепанные картотечные шкафы были набиты под завязку. Шторы были распахнуты, пропуская тусклый зимний свет в кабинет, расположенный на первом этаже здания. Психиатр вопросительно глядел на меня, его ручка зависла над блокнотом.

— А, это? — поморщилась я. Это движение было болезненным само по себе, надо перестать так делать. Казалось бы, я должна была уже запомнить, что подживающие ранки на лице не любят, когда их двигают, но по-видимому, так и не смогла. — Да просто я задремала на медитации. И… ну, я уже говорила, мне снятся кошмары, так что… — я пожала плечами, стараясь показать, что не слишком беспокоюсь из-за этого. — Да.

Назначенный мне психиатр, табличка на столе которого гласила, что это доктор Ирвин Вандербург, кивнул.

— Что ж, это можно понять, — осторожно произнес он, сделав пометку в блокноте. У него был легкий акцент, который я не смогла распознать. — И, хмм, ты говоришь, что это продолжается меньше двух недель?

— Да, меньше двух. До этого у меня не было кошмаров, потому что из-за болеутоляющих, которые мне назначали, я вообще не видела снов. — Я пожала плечами. — Или не запоминала их, что почти так же хорошо.

— Да, ты уже упоминала об этом, — сказал он. — Хмм. Ну, на данный момент, после первой же встречи, я не готов назначать тебе лекарства. Я стараюсь справляться с проблемами пациентов, не прибегая сразу к ним, — он задумчиво постучал пальцем по губам. — Посмотрим, как твои дела будут завтра, и почувствуешь ли ты себя лучше здесь. Если по-прежнему будешь так сильно нервничать, или тебя снова стошнит, мы можем подумать о назначении короткого курса очень мягкого успокоительного. Просто чтобы помочь тебе на первых порах приспособиться на новом месте и успокоить нервы, — улыбнулся он. — Ведь если ты будешь страдать от тоски по дому, это скверно отразится на твоем самочувствии, не так ли?

— Думаю, так и есть, — сказала я, пытаясь звучать… ну, я точно не знала, какую эмоцию лучше продемонстрировать. Я не хотела, чтобы это звучало воодушевленно, потому что кто вообще будет говорить с воодушевлением в подобном месте, но если бы в моих словах прозвучали раздражение или неохота, он бы подумал, что я с ним не согласна. В результате мой ответ стал просто монотонным. Может быть, не самый лучший вариант, но что сделано, то сделано.

— Я здесь, чтобы помочь тебе, Тейлор, — сказал он. — Я могу понять, если тебе не хочется открыться мне, но нам обоим будет легче, если ты не будешь замыкаться в себе всякий раз, когда я пытаюсь с тобой поладить. Я на твоей стороне, помнишь?

Ну, это была не очень-то завуалированная угроза, подумала я мрачно. Какой смысл говорить такое, если не хочешь намекнуть на то, что может случиться, если ты будешь не на моей стороне?

— В конце концов, — добавил он, — учитывая некоторые поступки, упомянутые в твоем деле… я сейчас говорю об инциденте с медсестрой…

— Вообще-то, — слегка покраснев, возразила я, — это было непреднамеренно. Мне снился кошмар, и когда я проснулась, то подумала, что медсестра — это часть сна. Я просто пыталась… кхм… — я прочистила горло, — не дать ей затащить меня обратно в шкафчик.

— Конечно, Тейлор, — произнес он с почти оскорбительным терпением, — но ты еще и ударила ее головой, бессвязно вопя при этом.

— Я не хотела! — запротестовала я. — И я потом извинилась! — Это было очень несправедливо. Когда просыпаешься от кошмара, ты не должен отвечать за то, что делаешь. Особенно если — как в моем случае — то, что я теперь называю Другим Местом, просачивается в твой мир во сне и наяву.

Конечно, я не могла признать это открыто, поэтому приходилось принимать все шишки за то, в чем я на самом деле не была виновата.

— И пока это не повторится, все будет хорошо. Особенно для всех тех, кого не ударят головой, — сказал он, улыбнувшись последнему замечанию. Он сделал еще одну пометку в блокноте и встал. Когда он протянул мне руку, я пожала ее, не совсем уверенная, зачем это нужно.

— Ну что ж, было очень приятно встретиться и поговорить с тобой, Тейлор, — сказал он. — Надеюсь, мы сможем поладить, и тебе станет комфортнее разговаривать со мной более откровенно в дальнейшем. Я вижу, тебе не хочется задерживаться здесь надолго, и это совершенно понятно. Найдутся места и похуже, но никто в здравом уме не захочет оставаться в психиатрической клинике.

Я не смогла не улыбнуться, и он суховато усмехнулся в ответ:

— Это первая улыбка, которой я добился от тебя за весь сеанс, — заметил он. — У тебя чуточку мрачное чувство юмора, не так ли?

— Думаю, вам больше подходит роль психиатра, чем комика, — ответила я на это.

— Туше́. Ну, в общем… — он повернулся, чтобы взглянуть на календарь. — Я отправлю расписание наших встреч в твою комнату. Извини, сейчас у нас некоторая путаница с расписаниями, но надеюсь, мы сможем встречаться каждый день в одно и то же время. Как ты на это смотришь?

— Думаю, это было бы неплохо, — ответила я, не забыв добавить: — Спасибо.

— Ну вот и хорошо, — заключил он, провожая меня к двери. — Пойдешь на обед?

— Да.

— Везет тебе, — сказал он. — А я должен заполнить бумаги для встречи с другим пациентом сегодня днем, так что придется есть прямо за этим столом. Но как-нибудь в другой раз мы должны пообедать вместе. Может быть, ты сможешь лучше расслабиться в менее формальной обстановке, а?

«Нет», — не ответила я. Когда кто-то пытается быть милым со мной, чтобы заставить меня раскрыться, — это худший из всех возможных способов вызвать у меня доверие. Некоторые девчонки перед зимними каникулами сделались со мной приветливее, что меня немного удивило тогда, потому что кое-кто из них входили в круг подружек Мэдисон. Оглядываясь назад, было понятно, конечно, что они делали это, чтобы усыпить мою бдительность. Возможно, они тоже были вовлечены в план, а может быть, кто-то из троицы просто попросил их об одолжении.

— Было бы неплохо, — сказала я вслух.

Это не имело значения, хотя я бы предпочла, учитывая все обстоятельства, чтобы он не пытался подружиться, и мы оставались бы в чисто профессиональных отношениях.

И поскольку на протяжении всей беседы я была хорошей девочкой и ни разу не заглянула в Другое Место — прежде всего потому, что я опасалась перепугаться и этим вызвать у него какие-нибудь подозрения — я оглянулась. Подобно Орфею, я не смогла удержаться от желания увидеть то, что осталось позади меня. В отличие от Орфея я, конечно, не спасала свою жену, и на самом деле никто не запрещал мне оглядываться, под страхом ужасных последствий. И кроме того, я не была выдающимся музыкантом. Так что, наверное, я была не слишком-то похожа на него.

Независимо от моего сходства с мифологическими персонажами или отличия от них, я все же рискнула взглянуть, как выглядели психиатр и его тесный кабинет в Другом Месте.

Восемь глаз моргнули мне в ответ с неподвижного лица с приклеенной улыбкой, шесть рук доктора опирались о стол. Он был привязан к этому столу бледными шелковыми нитями, и такие же нити свисали с потолка. Я вздрогнула, заметив, как извиваются неясные фигуры, завернутые в коконы. Непонятно было, что они такое, но было такое чувство, что я буквально в шаге от того, чтобы понять это. Так или иначе, но мне очень захотелось уйти отсюда, и, отвернувшись, я поплелась по ржавым коридорам, направляясь в столовую.

Итак, задумалась я, проходя мимо болезненно тучной женщины, чья плоть струилась и пульсировала, а множество крошечных рук и ног выпячивались из нее. Давайте прикинем, что это может значить. Паук? Да, разумеется, он в некотором смысле был пауком, если его внешний вид что-то значил. Хищник? Ленивый, склонный выжидать и ничего не делать? Но каким-то образом он запутался в собственных сетях, решила я. Это казалось достаточно ясным, даже если все остальное не было настолько очевидно.

Я обошла лужу черной, как нефть, жидкости, стекающей со стен и потолка. Она выглядела глубже, чем должна была, на первый взгляд, быть. В Другом Месте в полу здесь была дыра? А что будет, если я наступлю в нее?

Рр-р! Ну почему моя сила не может говорить мне вещи каким-нибудь простым и приятным способом? Почему ей надо непременно обертывать все в метафоры? Могу поспорить, что большинство Умников просто получают знания о том, что их сила хочет сказать, без необходимости складывать это из кусочков, выраженных загадочным символизмом. Надо начать разгадывать кроссворды. Это будет хорошей тренировкой.

Тем не менее, я получила предупреждение. Придется быть начеку рядом с ним — и, желательно, не показывая, что я ему не доверяю. Человек-паук не может быть хорошим знаком. Может быть, стоит попробовать поговорить с Ханной и узнать, есть ли свободные места у кого-то другого? Но что если они окажутся еще хуже?

И почему я так часто использую Другое Место? По правде говоря, сама не знаю. Какая-то часть меня, и немаленькая, на самом деле совсем не желала сталкиваться с кошмарными вещами, которые я видела там. Я не хотела видеть мерзкую грязь в туалетах, странное черно-багровое масло в моей кровати, или как все эти чудовищные отражения нормальных людей ждут лишь, когда я моргну глазами. И еще этот случай на медитации. Мой разум способен порождать чудовищ? Похоже на то. Этого должно быть вполне достаточно, чтобы отпугнуть любого нормального, разумного человека. Но я все равно продолжаю это делать.

Наверное, это потому, что теперь, когда я знаю о Другом Месте, оно всегда будет рядом. В глубине души я знаю, что оно существует, и закрыть на это глаза не получится. За исключением меня и Кирсти — я не была уверена, что с ней такое — казалось, что у каждого внутри было чудовище. Мир всегда был близок к тому, чтобы сделаться кошмарным и мерзким. И конечно, это хорошо подтверждалось тем, что я увидела в школе и… ну, у моего отца действительно был взрывной темперамент. Который, напомнила я себе, он пытается контролировать. Даже если Другое Место обнажало человеческую сущность, люди могли попытаться изменить себя. Они не обязательно должны были вести себя как чудовища, которыми их показывало Другое Место.

Это было хоть каким-то утешением.

Может, стоит пойти и поглазеть на бабочек в столовой? По крайней мере, они были красивыми. И там можно будет перекусить, напомнила я себе под бурчание живота. Я ведь выблевала большую часть завтрака, между прочим.

Макароны с сыром оказались слишком разварены, но они хотя бы были сытными. А ощущение липкой тяжести в животе наверняка быстро пройдет. Никто не сел за мой столик, так что я могла свободно любоваться красивыми бабочками на стене в Другом Месте, не обращая внимания на цветной туман, ржавчину и монстров, в которых превратились окружающие. А макароны в Другом Месте стали просто серыми и пресными, что даже сделало их немного вкуснее. У них определенно не было чрезмерного послевкусия, как у их версии из обычного мира.

Хм-м. Я сделала мысленную заметку об этом. Вкус — еще одно чувство, которое меняется, когда я заглядываю в Другое Место. Кроме того, это нельзя было назвать просто «заглядыванием», верно? Изменения охватывали осязание, слух, зрение, вкус и обоняние. Все органы чувств.

Но все-таки, я собиралась называть это «ви́дением», хотя бы потому, что не было ни одного подходящего слова, чтобы выразить «все мои чувства ощущают это, но физически я не там». Английский язык не был предназначен для таких вещей.

Если подумать, то ни один из языков, наверное, не был.

Пообедав, я вернулась в свою комнату. Мне надо было подумать. И еще мне надо было побыть одной. Не только потому, что лучше думалось без людей вокруг, которые бы отвлекали, но и потому, что я собиралась выяснить, что еще я могу сделать с той странной не-мной, которую я сотворила на сеансе медитации. Кажется, было не самой лучшей мыслью делать это рядом с другими людьми. Я не знала, что оно собиралось сделать с Самантой, и пока не разберусь, что это вообще такое, я бы не хотела это выяснять. Следовало разобраться, что я могу сотворить, и способна ли я буду это контролировать. Если эти причудливые порождения моего разума попытаются убежать, даже не знаю, что с этим делать. Мне тогда просто придется рассказать об этом людям. Поступить иначе было бы неправильно. Но пока я не собиралась проронить об этом ни слова; мой план не-выглядеть-сумасшедшей исключал такие глупые риски.

И вообще, вся эта тема насчет «не впадать в панику у всех на глазах и не позволить им решить, будто я сумасшедшая» оказалась весьма полезной.

Не буду отрицать, что закрыла за собой дверь со вздохом облегчения. Я не могла запереть ее, потому что у дверей тут не было внутренних замков, и даже чем-то подпереть ее было нельзя, потому что она открывалась наружу. Но я и не собиралась этого делать, конечно. Я всего лишь занималась безобидной медитацией. И еще немного скучала по дому. Никаких причин запираться не было. И уж точно, я не экспериментировала с парачеловеческими силами, нет, сэр, только не я.

Поймать правильное настроение было трудно. Я не могла сидеть на кровати, потому что там было возможно-посмертное красновато-черное масло. Но кровать была единственным удобным местом в комнате, где можно было присесть, потому что никаких стульев тут не было вовсе. Я попыталась примоститься на подоконнике, но ничего не вышло. В конце концов я устроилась на полу, усевшись на одной из подушек.

Впрочем, физическое удобство было наименьшей из проблем. Когда я сделала это в первый раз, то была расслабленной, скучающей и слегка любопытствующей. Сейчас же? Я была на грани. Я не хотела видеть эту штуку снова, но пыталась это сделать, постоянно беспокоясь о том, что будет, если у меня получится. Неприятная тяжесть в животе, появившаяся после еды, делала все только хуже.

В итоге я включила радио на телевизоре и переключала каналы, пока не нашла какую-то старомодную станцию, крутившую классическую музыку. Я решила, что это подойдет, чтобы расслабиться.

Оказывается, классическая музыка в Другом Месте звучит очень странно. Или, как минимум, эта композиция. Не считая шипения помех, накатывающих волнами из динамиков, и того, что музыка ускорила темп и сместилась в минорную тональность; какая-то женщина на ее фоне жалобно пела на грани слез.

— Помогите, — умоляла она в промежутках между треками. — Я застряла здесь!

Не мешкая, я переключила канал на какую-то медленную и скучную народную музыку, которая тоже сопровождалась помехами, но там хотя бы не было голосов, умоляющих, чтобы их выпустили.

Сосредоточься, Тейлор, сосредоточься. Держи себя в руках. И да, наверное, я потом пройдусь по всем станциям и проверю, являются ли таинственные голоса, умоляющие о помощи, обычным делом там. Если Другое Место показывает нечто скрытое — ну, это говорило что-то не слишком приятное об этой станции, либо об этой композиции, либо, возможно, о радио вообще. Но это я проверю позже.

Сейчас я просто должна повторить то, что сделала сегодня утром. Просто попробовать изменить Другое Место, сохраняя разум открытым. Вначале я не могла выбирать, видеть ли мне Другое Место, либо нет, но теперь я способна на это. Так что я должна быть способна управлять тем, создавать мне этих существ или нет. Я должна научиться контролю.

— Контроль, — прошептала я про себя, размеренно вдыхая и выдыхая. Ноги затекли в скрещенном положении, но я не позволяла себе думать об этом.

Я выдохнула, и неясная темная фигура вытекла изо рта и носа. Я заморгала, стараясь очистить заслезившиеся глаза, и посмотрела на свежесозданного монстра.

На этот раз существо выглядело иначе. Более человекоподобное, чем в прошлый раз, и больше похожее на меня, но рот его был перекошен в выражении застывшего ужаса. На нем был грязный красный халат, заляпанный бог весть чем. Его бледные израненные руки закрывали глаза — нет, поняла я, его руки сливались с плотью, — и я не могла отделаться от чувства, что оно наблюдает за мной через широко раскрытый в беззвучном вопле рот.

Оно выдохнуло — и его дыхание пахло шкафчиком.

О Боже. О боже, о боже, о боже. Зачем я это сделала? Мое сердце стучало в ушах, как барабан, а на заднем плане играла искаженная и замедленная народная музыка. Я попыталась отскочить и слишком поздно заметила, что мои ноги были скрещены. Мне удалось лишь неловко завалиться назад, опрокинувшись на холодный пол. Все мысли сковало страхом, железной рукой сжимавшим мои внутренности. Бездумно, я отползла назад, загребая руками.

Оно пахло шкафчиком. Оно собиралось пожрать меня живьем, а потом затащить меня туда обратно. А все потому, что я была идиоткой и никому не рассказала, и все это по моей вине, и я сейчас умру здесь, только я не умру, потому что там были вещи и похуже, как в шкафчике, и страх, исходящий от него, был вполне осязаемым, и…

Нет.

— Стой, — прошептала я пересохшими губами. Я пожелала, чтобы оно остановилось. Я представила, что оно сковано цепями и неспособно двинуться, если я не позволю. Если я сделала его, значит, могу повелевать им. Я обязана. Иначе оно заберет меня обратно, а этого нельзя допустить ни за что.

Боль пронзила на мгновение мои пальцы, как будто под каждый ноготь мне загнали по раскаленному гвоздю. Это оказалось не слишком-то иносказательным образом, потому что перед моим затуманенным болью взглядом десять пылающих цепей сорвались с кончиков пальцев. Закусив губу, я изо всех сил старалась не закричать. Зашипев, как свежезакаленная сталь, цепи обвились вокруг безглазой фигуры, связав ее накрепко.

Не обращая внимания на боль в руках, я отползала назад, пока не наткнулась спиной на стену. Я задыхалась. Существо не двигалось. Не могло двинуться, поняла я, присмотревшись внимательнее. Оно было сковано черной сталью, которая пульсировала в такт с моим сердцебиением. Сталью, которая вырвалась из моих рук, осознала я, взглянув на свои пальцы. Они выглядели воспаленными и покрасневшими, но не так, как будто бы они были только что разорваны.

Я поспешно переключилась на нормальное восприятие. Пальцы по-прежнему были перевязаны, и на них не было свежей крови или каких-нибудь других следов того, что через них вырывались раскаленные докрасна цепи. Связанного монстра тоже нигде не было видно, и эта мысль мне не понравилась, поэтому я вернулась в Другое Место.

Задыхаясь, с колотящимся сердцем, я поднялась на ноги. Чудище было пришпилено к месту, сковано живыми цепями — которые, как я начинала догадываться, имели ту же природу, что и сам монстр, — так что я смогла разглядеть его более ясно.

Теперь, когда оно было связано, я почувствовала, что не весь страх, охвативший меня, был моим собственным. А может, и был, но это был тот страх, который я вложила в создание существа. Я была напугана тем, что мои силы были способны создать, боялась того, что может случиться, если я смогу создать это снова — или же если не смогу снова создать это — и поэтому я создала нечто, нагоняющее страх и ужас. Да. Это имело смысл, а в соответствии с символической логикой Другого Места — ну, оно выглядело, как я, только закрывало глаза руками.

В душу закрадывалось подозрение, что монстр возник из моего страха перед собственными силами. А значит, он заставит людей бояться моих способностей. Хм-м. Или они будут бояться своих собственных сил? Мне надо будет…

Нет, я не стану это проверять. Проверять это было бы глупо. Я найду что-нибудь куда менее тревожное и жуткое, чтобы проверять такого рода вещи. Я уже дважды поспешила, и только лишь сейчас разобралась, как можно контролировать это. Может быть, «открытие разума» вообще не способно создавать управляемых существ. И цепи появились из моих пальцев, тех самых пальцев, которые я разодрала, пытаясь извлечь гусениц. Возможно, они были своего рода существом, созданным из того же чувства, «я не прогнусь и не сдамся».

Итак. Это значит, что я — Умник и Властелин. Сенсорное восприятие из Другого Места и способность создавать конструкции-миньонов, которыми я теперь могу управлять. Надеюсь на это. Я постаралась очень усердно думать о том, чтобы оно — Безглазый, я собиралась назвать его Безглазым — пошло к двери. Я даже удивилась, когда оно действительно это сделало — существо, опутанное цепями, заковыляло, куда я хотела.

Окей. Это было круто. Я могла контролировать то, что сотворила, по крайней мере, когда… эм-м, брала их под контроль. Им даже не нужно было отдавать четкие приказы. Мне достаточно было просто подумать, и они это исполнят. На всякий случай, чтобы убедиться в том, что заявление, будто у меня все под контролем не было преждевременным, я заставила его пройтись по комнате, а затем, для полной уверенности, — станцевать для меня.

Безглазый танцевал не очень хорошо. Возможно, тяжелые стальные цепи, сковавшие его, имели к этому какое-то отношение?

Следующий шаг, подумала я про себя, глубоко вздохнув.

— Возвращайся, — прошептала я. Стоп, это была правильный приказ? — Вернись. Впитайся обратно. Прекрати существовать. Вернись в мою голову.

Одна из этих команд сработала — если только дело было не в самом желании, чтобы оно исчезло — и Безглазый распался черным липким туманом, ворвавшимся в легкие, вынудив меня вдохнуть. Как ни странно, у него не было никакого вкуса, но губы и язык на миг онемели. Это было, как будто я положила в рот большой кусок мороженого, только без холода и без мороженого; такое сравнение, с некоторой натяжкой, подходило.

Но это мелкое неудобство померкло на фоне восторга, охватившего меня. Восторга и облегчения. Я не была угрозой для окружающих. Мне не придется жить, вечно опасаясь того, что, потеряв контроль, я создам чудовище, от которого не смогу избавиться. Теперь я могу попробовать выяснить, получится ли сделать какое-нибудь полезное существо, не беспокоясь о том, что я могу выпустить на свободу некий невыразимый ужас.

Я дико огляделась, отстранившись от Другого Места, чтобы упасть на свою кровать, не извалявшись в масле. На заднем плане телевизор играл веселую народную музыку, что почти соответствовало моему настроению. Меня все еще переполнял адреналин от пережитого страха, и в сочетании с ликованием это дарило потрясающие ощущения. Заткнув рот предплечьем, я попыталась заглушить хихиканье.

Выпрямившись и свесив ноги с кровати, я почти машинально заглянула в Другое Место.

Что, если я смогу влиять на вещи в обычном мире? Нужно было нечто, которое могло бы — я осмотрелась — да, нечто, что могло бы взять книгу с подоконника и принести мне. На этот раз я создам существо, которое не понадобится заковывать в цепи, существо, которым я буду управлять изначально. Я закрыла глаза, представляя, какую форму оно примет. Ему понадобятся руки, и оно, наверное, сможет летать, потому что я хочу обойтись без необходимости воображать ему ноги, так что лучше дам ему крылья, и я не видела нужды делать ему настоящее лицо или что-то еще, потому что оно просто должно принести мне книгу. И оно появится уже в цепях, так что будет слушаться меня с самого начала. Я стиснула зубы, сосредоточилась и выдохнула, ощущая, как дым вырывается у меня изо рта и из носа.

Когда я открыла глаза, передо мной в Другом Месте зависла штука, которую я себе представила. Я немного опешила, потому что перед моим внутренним взором оно выглядело немного не так... — я попыталась подобрать слово. Точно, «не так бредово» хорошо подойдет. Оглядываясь назад, я не очень понимала, отчего жуткая, безликая и безногая китайская кукла со ржаво-красными крыльями, как у бабочки, была хорошей идеей. И все же, у нее были руки, и мне не придется представлять, как она ходит, так что это могло сработать.

С практикой у меня начнет получаться лучше. И все равно ведь, другие люди не смогут их увидеть. Принеси, подумала я, мысленно обращаясь к крылатой кукле.

Она взорвалась облаком кровавого тумана, появилась снова уже рядом с книгой и схватила ее обеими руками. Подняв книгу, она мерцнула обратно и положила ее ко мне на колени, прежде чем развеяться.

Что ж. Я думала, что она полетит, возьмет книгу и принесет ее мне по воздуху. Тем не менее, подумала я, глядя на заполненный туманом вид из окна моей Другой комнаты, меня вполне устроит и способность создавать телепортирующихся кукол. Наверное, это должно означать, что раз другие люди не могут увидеть Другое Место, книга просто исчезла и появилась у меня в руках.

Учитывая, что́ на самом деле перенесло книгу, это, вероятно, даже к лучшему.

Но все-таки! У меня была сила, которая не просто показывала ужасные вещи! Она может еще создавать… э-эм, ужасные конструкты! И, широко ухмыльнулась я самой себе, кажется, я могу быть довольно гибкой в том, что именно можно заставить их сделать. Я уже знала, что они могут влиять на эмоции, потому что тот, которого я заковала в цепи, ударил по мне страхом, а также то, что они могут перемещать материальные объекты. Для кого-нибудь, кто не мог видеть моих созданий, эти две силы будут выглядеть совершенно не связанными друг с другом. Что еще я могу делать? Конечно, судя по тому, что я прочла о классификациях, я была Властелином и Умником, но это были весьма обширные категории. И когда у меня появится более четкое понимание о границах того, что я могу делать…

Мои размышления прервал резкий стук в дверь.

Я застыла.

Стук в дверь повторился.

Почти рефлекторно я нырнула в Другое Место и оглядела комнату. Ничего необычного не обнаружилось. Ну — во всяком случае, ничего необычного по меркам этого безумного мира ржавчины и голого бетона. Я заметила, что по ту сторону грязного оконного стекла висел туман — или, может быть, дымка — но никакой монстр не смотрел на меня оттуда.

Тогда, наверное, надо ответить на стук?

Может быть, это пришли Люди-в-Черном, чтобы завербовать меня в зловещую тайную организацию, которая вычисляет незамеченных паралюдей и использует их тайком от всех как глубоко законспирированных секретных агентов? Скоро я окунусь в мир интриг и политики, а также по какой-нибудь случайности мне придется бросить Уинслоу, и я буду заниматься с тайными агентами-инструкторами, которые научат меня всему, что надо знать для моей новой работы. И я никогда больше не увижу Софью, Эмму и Мэдисон.

Впрочем, среди Людей-в-Черном наверняка будут и женщины в черном, потому что зловещая тайная организация, в которую вербуют только мужчин, вряд ли заинтересовалась бы мною. А кроме того — было бы очень глупо упускать из внимания свыше половины населения, так что я в любом случае не захотела бы вступать в такую организацию.

Решившись и распахнув дверь, я оказалась лицом к лицу с жутким ходячим трупом, казавшимся одновременно сожженным и замороженным. Я вздрогнула, задохнувшись, но потом вспомнила, что все еще вижу Другое Место.

Кажется, это была плохая привычка. В данных обстоятельствах мне не следовало бы забывать, что я по-прежнему вижу искаженную версию реальности, в которой все разлагается и ужасает. Надо будет выяснить, не найдется ли способ заглядывать туда только одним глазом, чтобы видеть и ее и реальный мир одновременно — что-нибудь типа того.

Вернувшись в нормальный мир, я увидела, что в действительности человеком за дверью оказалась Сэм. Почти наверняка она не была секретным агентом Нового Мирового Порядка или какой-нибудь другой тайной организации. Хотя на самом деле — вздохнула я про себя — она, должно быть, выглядела бы в черном костюме и зеркальных очках лучше меня. Пускай у нас обеих были раны на запястьях, но у нее хотя бы не было отметин на лице, и вообще, она была симпатичнее.

А еще она как-то странно на меня смотрела, засунув большие пальцы за пояс штанов.

— Я немного… ну, нервничаю, — сказала я, закусив губу. — Извини.

— Ага, я видела, как ты психанула на медитации, — пожав плечами, ответила Сэм.

— Я плохо спала, а там было так тихо, что я задремала, а потом увидела кошмар, — быстро пояснила я. Кажется, слишком быстро.

— Вообще-то, я пришла спросить не об этом, — сказала она, тряхнув головой. Это движение было бы более естественным для кого-нибудь с длинными волосами, и, приглядевшись, я заметила, что ее короткая стрижка была чуть грубоватой на концах. — Я хотела спросить… ну, остальные зависают в комнате отдыха. А ты чем-нибудь занята?

Ну, силой мысли я создаю чудовищ, физически присутствующих лишь в чертовски жутком местечке, которое существует параллельно нормальному миру, — не ответила я ей. И извини, что едва не напала на тебя в классе медитации… О, разве я об этом еще не говорила?

— Да ничем особо, — призналась я, — просто читала.

Сэм театрально закатила глаза.

— О, ты тоже из этих… — протянула она. — Ладно, пошли.

Оказалось, что за одной из дверей в нашем коридоре была комната отдыха с диванами, телевизором в защитном коробе, и с кипой старых журналов, сваленных в углу. Стены там были успокаивающего голубого оттенка, очевидно, специально подобранного ради этого свойства; под потолком штукатурка на них растрескалась. Сэм упала на диван рядом с Лией, а я присела к Эмили. Кирсти отсутствовала.

— Но мыльные оперы забавные! — настаивала Эмили, продолжая разговор, который я слышала по пути сюда. — Они все там так сильно переигрывают!

— Тут только ты хоть как-то понимаешь по-испански, — возразила Лия, не поднимая головы с мягкого подлокотника.

— Недостаточно хорошо, чтобы понимать их, — весело ответила Эмили, сверкнув нахальной улыбкой в мою сторону. — Ты Тейлор, правильно? — уточнила она. — Мы непременно должны посмотреть одну из них и сами сочинять за них диалоги! Это даже лучше, чем знать, что там на самом деле происходит!

— Э… — остроумно ответила я. Из всех вопросов, которые я от кого-нибудь ожидала услышать… В общем, это предложение не входило в их число. Эмили выглядела младше меня и вела себя, без сомнения, очень соответственно этому. — Что тут вообще творится?

— Сэм и Эм спорят насчет того, что смотреть… — пояснила Лия, зевнув. — По-моему, Сэм пошла и прихватила тебя лишь для того, чтобы получить голос в свою пользу, ну, в общем, что-то типа того. А мне лично все равно. Так скучно, что я уже согласна на все.

— Могла бы хоть поддержать меня… — произнесла Сэм осуждающе.

— Могла бы, но для этого пришлось бы напрягаться, — парировала Лия.

— Ты никудышняя подруга, — обиженно надув губы, сказала Сэм.

По лицу Лии промелькнуло нечто, но слишком быстро, чтобы я смогла уловить, что именно. Она прикрыла это, сердито нахмурившись.

— Я понимаю, что ты хочешь вынудить меня, чтобы я кинула в тебя подушкой, но я на это не куплюсь! Подушки — мои!

— Какой ужас, — покачала головой Сэм. — В любом случае! — Она начала щелкать по каналам. — Сегодня у нас на выбор испанская фигня Эмили, которую никто не понимает; эпизод какой-то исторической драмы, где… о, все женщины носят подъюбники; а также что-то про мужиков в костюмах в Лас-Вегасе; реклама; еще реклама; музыкальный канал; музыкальный канал; музыкальный канал с кантри… ладно, я думаю, дальше будет только радио.

Она начала перелистывать каналы обратно.

— Та штука с подъюбниками не может быть слишком ужасной, — предположила я. Кажется, я узнала один из бесконечного числа римейков «Гордости и Предубеждения», и этот был, возможно, одним из лучших.

— Поддерживаю, — быстро сказала Лия. — Разве это не «Джейн Эйр»?

О, похоже, это действительно была она, как мы поняли после нескольких минут просмотра.

— Это всегда так… скучно? — поинтересовалась я через некоторое время.

— Тупые исторические драмы? Точняк, — чуточку угрюмо отозвалась Эмили.

— Нет, — ответила я, взмахнув рукой вокруг. — В смысле, вообще все это. Типа, вот сейчас мы тупо сидим тут сами по себе, и… — Я пожала плечами. — Должно быть, я никогда раньше не задумывалась, как тут все бывает, пока…

— Пока сама не оказалась здесь, — подхватила Сэм. — У меня то же самое.

— Наверное, это потому, что ни у кого из нас нет ничего серьезного в плане здоровья, — предположила Лия. — Типа, ну… по-моему, мы же все скоро выпишемся отсюда? — окончание фразы она превратила в вопрос, глянув при этом на меня.

— Ну да, — ответила я. Она удивила меня. Или, может быть, они не учитывают Кирсти? Ее тут не было. Наверное, у нее был сеанс терапии или что-нибудь типа того. Или она просто сидит в своей комнате, как я до этого. Впрочем, она, скорее всего, не создает чудовищ силой мысли, подумала я, вздрогнув. — Просто мы пока под наблюдением из-за… — Я молча подняла запястья. — Но это и впрямь тоска. Кажется, тех книг, что я взяла, не хватит даже на пару недель.

— О, слава Богу! — оживившись, воскликнула Лия. — Наконец-то появился кто-то еще с книгами! Я поменяюсь с тобой на что угодно. А то уже чуть с ума не сошла от скуки. У меня закончились новые книги еще несколько недель назад, а библиотека тут — просто отстой.

— У тебя и мои книги тоже закончились, — заметила Сэм.

— У тебя и было-то с собой всего три штуки, причем две из них я уже читала раньше. Вряд ли тебя можно считать полноценным источником книг, — шутливо возразила Лия, толкнув ее в плечо. — Ты абсолютно не тянешь на бастион книжности. У тебя литературных лакун — легион. Твоя словесность… гм, сомнительна. Твоя… начитанность — недостаточна. Твоя, э-э… текстуальность — тривиальна. И так далее, и так далее, но у меня уже заканчиваются аллитерации.

— Текстуальность? — недоверчиво повторила я. Вряд ли я смогла бы воздержаться от замечания и за миллион долл… Ну ладно, за миллион я смогла бы. Но я не смогла бы сдержаться за… ну, за десятку, или около того.

— Лия подхватила словесную болезнь, — съязвила Сэм. — Возможно, это смертельно.

— Я живу с ней годами, — пренебрежительно отмахнулась та. — А ты читала что-нибудь из Клэр Голдинг? Я особо не надеюсь, но нет ли у тебя случайно ее новой книги?

Я помотала головой:

— Прости. Мне подарили ее на Рождество, но я ее уже прочла, поэтому не захватила с собой.

Лия нахмурилась.

— Вот же черт, — сказала она. — Ну а что ты вообще о ней думаешь?

— Не самая сильная из ее работ, — призналась я. Это было еще мягко сказано. Через вторую половину книги мне пришлось продираться с трудом. Бо́льшую часть времени Сара там просто жалела себя. А я не для того читала книги, чтобы наблюдать за персонажами, которые хандрят и киснут, не в силах изменить ситуацию. Мне этого хватало и в реальной жизни. — Кажется, она теряет форму. «Опавшие лепестки» тоже были не очень.

Она неодобрительно на меня посмотрела, поджав тонкие губы.

— Серьезно? А мне понравились «Опавшие лепестки». По-моему, они гораздо лучше, чем «Покинутые ивы». Читала Умберто Эко?

— Это автор или серия? — спросила я.

— Значит, не читала, — заключила она. — Я одолжила бы тебе его книгу в обмен на одну из твоих, но мне не позволили взять сюда «Имя Розы», — она улыбнулась, обхватив себя руками. — Наверное, одержимцы⁽¹⁾ и впрямь повсюду.

Этого я не поняла.

— Не обращай внимания, — посоветовала Сэм. — Шлепни ее свернутой газетой, если надоест терпеть постоянные отсылки к книгам. — Она вздохнула: — Сегодня утром кто-то добрался до газеты в кафетерии раньше меня. Я чувствую себя обделенной в доступе к новостям. Когда фильм закончится, давайте включим новостной канал и посмотрим, что творится за пределами этих стен?

Это было так странно, сидеть там с ними. Не потому, что я сидела, одетая в пижаму, на диване вместе с девушками, которых едва знала, и смотрела с ними историческую драму. Нет, странно было то, что это каким-то неясным образом приносило ощущение уюта. Мы с Лией еще немного поговорили вполголоса о книгах, а еще я обнаружила, что наши с Сэм музыкальные вкусы почти совершенно не совпадают.

Я едва не забыла, где нахожусь, когда раздался писк таймера, заставивший Эмили встать и, извинившись, выйти, вернувшись вскоре, держа в руке бумажный стаканчик с водой. Проглотив несколько таблеток, она вздрогнула.

— Послевкусие гадостное, — пожаловалась она, скорчив гримасу, и глотнула еще воды. — Даже хуже, чем у предыдущих. А тебе уже что-нибудь назначили, Тейлор?

— Пока еще нет, — ответила я. — Хотя доктор, кажется, упоминал снотворное. Но по-видимому, — вздохнула я, ссутулившись, — мне не нравится сама мысль о том, что придется пить таблетки.

В ответ послышалось множество вздохов. Ничего удивительного. Сам воздух казался здесь пропитанным застоявшимся запахом медицины и лекарств.

— Это не то чтобы особо большая проблема, — сказала Эмили, пожав плечами. — Лично я здесь только на несколько недель, пока они переводят меня на новые препараты. Снова, — подчеркнула она, закатив глаза. — А это значит, я буду сидеть тут, пока лекарство не накопится в организме или черт его знает, как это там работает, а они будут все это время за мной следить. Надеюсь только, что от нового лекарства не будет так тошнить. И вот так каждый раз. Вообще-то, я была совершенно счастлива, когда предыдущий препарат не подействовал правильно, потому что от него я постоянно чувствовала себя как говно. И, если честно, было настолько хреново, что даже сумасшествие по сравнению с этим уже не казалось таким уж страшным. — Она печально покачала головой. — Короче, девчонки, а вы уже знали друг друга раньше?

— Что? — спросила я, моргнув.

— Не думаю, что видела ее в школе, — сказала Лия, оглядев меня с ног до головы. — Аркадия? — спросила она меня.

Я отрицательно качнула головой.

— Уинслоу, — призналась я.

И это действительно было признание, даже если оно могло подтвердить мои подозрения о них. Аркадия была другой большой школой в городе — на противоположной его стороне. Это была чудесная школа с дорогостоящими прибамбасами, включая новенький плавательный бассейн; должно быть, даже учителям там было не на все плевать, если щедрость школьного бюджета распространялась и на них. Уинслоу чудесной школой не была вовсе.

— А! — протянула Сэм, потянувшись всем телом, прежде чем забраться с ногами на диван. — Тогда понятно, отчего ты не показалась мне знакомой. — Она вздохнула. — Я тут впервые, — сказала она, сложив руки на груди. — Самое. Отстойное. Рождество.

— А я немного занервничала перед Рождеством, потому что хотела позволить себе чуточку отожраться на праздники, но набрала больше положенного веса, и… — Лия зажмурилась. — Нет, не так. Я была дурой, и заставила всех поволноваться, и, — вздохнула она, — испортила всем праздник. И в школе ко мне все снова начнут цепляться с рассказами об опасностях излишней худобы, так что я, наверное, еще получу за это шишек.

— И не раз, — подтвердила Сэм.

— Серьезно? — спросила я, удивленно приподняв брови. О такой возможности я не подумала. Мне казалось, что в Аркадии буквально все должно быть лучше, и я сказала им об этом.

— Можно мы не будем говорить об этом? — тихо спросила Лия. Я поспешно извинилась, почувствовав себя жестокой скотиной. Я не хотела никому рассказывать, как оказалась здесь, так почему другие должны?

— Я на домашнем обучении, — вздохнув, сказала Эмили. — Моя мама не доверяет школам, потому что она состоит в Движении. Типа, еще до того, как у меня поехала крыша, она вся такая: «они не научат тебя правильным вещам» и «они лишь хотят, чтобы ты там связалась с неправильными мальчишками», и все такое. А теперь она еще такая: «если б ты ходила в школу, то из-за стресса твое состояние только ухудшилось бы».

Надо сказать, что, по крайней мере для меня, домашнее обучение выглядело весьма привлекательно — о чем я и сказала.

— Поверь мне, — мрачно сказала Эмили, — это не так.

Примерно час или больше все было спокойно и мирно, пока не ожил громкоговоритель.

— Тейлор Эберт, вам поступил телефонный звонок, подойдите к стойке администратора. Телефонный звонок для Тейлор Эберт.

Я извинилась и отправилась туда. Позвонить мне мог лишь один человек. Усевшись в мягкое кресло рядом с телефоном, я взяла трубку.

— Тейлор? — спросил папа. — Привет. Как ты там?

— Пап, — с теплотой произнесла я. — Со мной… все в порядке, пожалуй.

Мы немного поболтали. Мне было приятно, что он позвонил. Мы виделись только вчера, но казалось, что прошло гораздо больше времени. С тех пор, как он привез меня сюда, я разобралась, как контролировать свои силы, и как заглядывать в Другое Место, и еще — как создавать жутких монстров и управлять ими. Не уверена, что они это имели в виду, когда говорили, что психиатрическая клиника мне поможет, но скука, кажется, дала мне толчок к развитию. Мы говорили о приятных, веселых и обыденных вещах, и я рассказала ему, что познакомилась с девушками из моей секции, и что они оказались милыми, и что женщина, которая присматривает за нами, тоже милая, и мой психиатр, он тоже приятный человек, и что вообще все… мило. Хотя…

— Пап, — спросила я, — почему ты звонишь сейчас? Разве ты не должен быть на работе?

— Сегодня всех отпустили пораньше, — вздохнув, ответил он. — Сегодня вечером будет еще один митинг Движения Патриотов, и полиция занята оцеплением района и проверкой этого места. Компания поменяла местами смены, так что я буду работать в эти выходные. Никто не хочет, чтобы кто-нибудь из наших оказался рядом, при том, что все так напряженно после прошлой недели.

Я судорожно вдохнула.

— Что случилось на прошлой неделе? — спросила я. — Пап? Ты в порядке?

— Я в порядке, Тейлор. Это не так уж важно, так что…

— Папа, они заранее оцепляют место митинга, — сказала я, стараясь не повышать голос. — Я бы не сказала, что это неважно.

— Толпа напала на один из рабочих автобусов в районе Филкмора, и… ну, рабочие были иммигрантами, и там было несколько погибших, — неохотно поделился он. — С обеих сторон. И были еще другие нападения. Я… ладно, ты не должна беспокоиться об этом. Я в порядке, а полиция должна удержать все под контролем. Не думай об этом, Тейлор.

— У меня полно времени, чтобы думать, — возразила я. — Я сейчас скучаю больше, чем занимаюсь чем-нибудь еще. Хотя, — я прочистила горло, — я разговаривала со своим психиатром — я ведь уже говорила, что виделась с ним, да? Он был вполне доброжелательным, и он не считает, что мне сейчас надо принимать лекарства. — Папа именно это хотел услышать, хотя это было не совсем правдой, потому что доктор сказал только, что не хочет мне их назначать сразу, не говоря уже о том, что в Другом Месте он был монструозным человеком-пауком, но этого папа услышать бы не хотел. — Так что мы будем с ним пока просто разговаривать.

— Чудесно, вот и хорошо. И, говоря о разговорах, Тейлор, я думаю, ты должна… — начал он и умолк, сделав долгую паузу. — Почему ты не рассказала мне об Эмме? — медленно и с болью спросил он.

Я побледнела. Хорошо, что я в этот момент сидела, порадовалась я, потому что ноги у меня превратились в студень.

— Не рассказала тебе что? — выдавила я, до боли сжав трубку телефона.

— Я в курсе, Тейлор. Я выяснил подробности у копов, — сказал он. — Я… вообще-то, я хотел спросить после того, как ты вернешься домой, но наш разговор как-то повернулся к этому, и я точно знаю, что если б не спросил сейчас, то не спросил бы уже никогда.

Я вздохнула.

— Сначала я думала, что это просто размолвка, — сказала я, стараясь уклониться от темы. Ему не нужно было знать обо всем. — Не знаю, может, она расстроилась из-за того, что мы не поехали в летний лагерь вместе. Возможно, все дело в этом. Иногда я задаюсь вопросом, не сказала ли я чего-нибудь… чего-то, о чем даже не помню, но что всерьез ее задело. Но, в общем, она нашла новых друзей и не хотела иметь ничего общего со мной, и… — я сглотнула, — это было больно. Но мы и раньше ссорились, так что я решила, что если просто… просто подожду, мы снова станем друзьями. Но она… она даже не пыталась помириться. Не знаю. Наверное, я чем-то ее разозлила. И перед Рождеством дела пошли лучше! Она со мной не разговаривала, но и не делала ничего плохого.

— Ты должна была рассказать мне, — сказал папа.

— Это же были девчачьи штучки, — запротестовала я. — И… — тут я запнулась, — я боялась, что если расскажу кому-то, то окажусь стукачкой, и все станет только хуже.

— Как тебе удавалось скрывать все это с прошлого лета? — спросил он.

Я сделала глубокий вдох.

— С позапрошлого лета, — болезненно скривившись, уточнила я, — девятого года.

Повисло неловкое молчание.

— Есть ли еще… что-нибудь, что ты хотела бы мне рассказать? — спросил он. Мое сердце обливалось кровью оттого, что я услышала боль в его голосе и понимала, как ужасно он себя чувствует. Я хотела рассказать ему, правда. О своих видениях. О том, что я могла делать.

Я могла рассказать ему обо всем. Я могла обсудить с ним это. Я могла бы присоединиться к местной команде Стражей, в которой присматривали за молодыми паралюдьми, и они могли бы организовать мой перевод в Аркадию, где, похоже, учились все остальные Стражи. Протекторат — государственная организация — принимал любого парачеловека, которого они только могли найти. Если вы не хотели принимать участие в сражениях, или ваши способности не подходили для этого — не вопрос, ведь было множество вполне мирных областей, в которых можно было работать. Умники участвовали в работе всевозможных комитетов федерального правительства, Технари помогали колесам экономики крутиться, поддерживая общество на плаву и… ну да, они были наиболее востребованы среди тех, кто не хотел вербоваться в армию или вступать в СКП — Службу Контроля Параугроза.

Я могла бы делать что-то важное. Улучшать положение. Мне даже не пришлось бы вступать в открытую схватку с преступниками, потому что я — Умник, и даже до того, как я разобралась, что я могу делать с этими странными проекциями в Другом Месте, я уже знала наверняка, что обладаю психометрической силой. Я могла бы… стать кем-то вроде экстрасенса-помощника полицейского, осматривающего место преступления и говорящего что-нибудь типа: «Он умер не здесь. Тело переместили».

С другой стороны, эта перспектива меня удручала. То есть, да, конечно, я приносила бы пользу, раскрывая преступления и помогая ловить убийц. Но это бы означало, что каждый день в школе мне придется скрывать ото всех, кем я на самом деле являюсь, ведь все Стражи были кейпами — паралюдьми, скрывающими свою личность — а это представлялось мне очень одинокой жизнью. И даже на службе — постоянно иметь дело с людьми, с которыми никогда не сможешь встретиться вне работы, никому не показывать свое лицо, не позволять никому узнать тебя по-настоящему.

И если я начну применять свои способности для раскрытия преступлений, это будет, безусловно, значить, что я никогда не смогу сбросить маску. Технарь, который просто работал над созданием этих новых «смартфонов» или еще чего-нибудь в этом роде, мог себе позволить стать обычным человеком, но следователь, раскрывающий преступления, которые никто другой не может раскрыть, всегда будет оставаться мишенью. Неудивительно, что столь многие в конце концов выбирали работу непосредственно в Протекторате, где можно было хотя бы расслабиться в окружении таких же, как ты. Маска и плащ — хотя в наши дни, как правило, не плащ в буквальном смысле слова — отделяют тебя от остальных.

Такого я себе не хотела. Весь прошлый год я провела в одиночестве, совсем без друзей, и мысль о том, что моя взрослая жизнь может быть похожа на это, была душераздирающей. Может быть, когда я выберусь отсюда, я смогу поближе присмотреться к Стражам, выяснить, каково у них там. Если они смогут вытащить меня из Уинслоу, это будет хорошая сделка. Но это был бы очень серьезный шаг. Как только я сообщу в Протекторат, и они все подтвердят, я окажусь на учете. Даже если я отвергну их предложение — так поступить было можно — и вернусь к нормальной жизни, ситуация все равно изменится. Что если какой-нибудь суперзлодей выкрадет список имен? Он тогда мог бы навредить мне или папе, либо попытаться завербовать меня, угрожая папе, чтобы заставить меня работать на него.

Я не позволю папе пострадать из-за меня. Ему безопаснее не знать. До тех пор, пока я не буду вполне уверена, что хочу этим заниматься.

Это можно будет обдумать позже. Довольно грустно, как попытки не впасть в депрессию от того, что мир отстой, — а у меня теперь, по крайней мере, есть способности, гарантирующие мне трудоустройство, когда я вырасту — лишь приводили к еще более мрачным мыслям. Интересно, было ли это отдельной моей способностью, как Умника? Способностью находить неприятный аспект в любой ситуации?

Или, может быть, я чувствовала тоску просто потому, что не хотела быть тут, в этой клинике? Слышать его, слышать боль в его голосе, потому что он явно узнал обо всем, что происходило, от полиции или еще как-нибудь, и теперь держал это в себе, не желая обсуждать со мной, пока я была в больнице… я вытерла внезапно заслезившиеся глаза.

— Я скучаю по тебе, — сказала я сдавленным голосом. — Я хочу домой.

— И я хочу, чтобы ты вернулась домой, малышка, — ответил он, и его голос задрожал тоже. — Просто… сосредоточься на выздоровлении, ладно? Не думай о школе и ни о чем таком. Обещаю, я не буду поднимать эту тему снова. Просто… Умоляю, пожалуйста, поговори со своим психотерапевтом, или как их там называют. Когда ты выйдешь из больницы, все изменится, я обещаю.

— Хорошо, — тихо сказала я. Не могла понять, как он может пообещать такое, но очень хотела в это поверить.

— Я позвоню тебе завтра, ладно? Буду звонить каждый день. Я так сказал, значит, так и будет. Я люблю тебя.

— Спасибо, — прошептала я. — Я тоже тебя люблю.

После неловкого момента, когда никто из нас не хотел, вообще-то, класть трубку и заканчивать разговор, нам кое-как удалось проговорить завершающие фразы и попрощаться. Я повесила трубку и вздохнула.

— Это был твой отец? — спросила одна из медсестер, подошедшая, чтобы прогнать меня от телефона.

— Да, — сказала я, вытирая глаза рукавом. — Я просто немного скучаю по дому.

— Бедная девочка, — тепло произнесла женщина. — Но все-таки, поначалу тебе нравилось с ним разговаривать. Это так мило. Хорошо иметь семью. Слишком многие здесь вообще не получают звонков.

И я могла бы даже купиться на эти банальности, если бы не проверила Другое Место и не увидела ее тучную, раздутую фигуру, которая дрожала и пульсировала при каждом сердцебиении. Понятия не имею, что это значило, но отчего-то это сделало ее слова пустыми и неискренними. Я вернулась в комнату отдыха и рухнула на диван, обняв подушку.

Той ночью мне приснилось, как меня рвали на части. Что я была сломлена и разбита внутри ржавого шкафчика, в окружении мертвых гусениц, и все, что делало меня мною, вытекало, просачиваясь сквозь трещины в моем разуме и теле. Моя жизнь вытекала из меня вместе с рассудком, и я рылась в грязи и отбросах, пытаясь вернуть их обратно. Я была фарфоровой куклой в холодной мертвой вселенной, которая меня ненавидела, и я истекала кровью.

Я протянула руку и намеренно насадила ее на один из шипов, уже скользкий от моей собственной крови. Гвоздь-стигмата пронзил мою плоть, я отломила его и закричала, воткнув его в жизнь, пытавшуюся сбежать от меня. Я пригвоздила ее к земле, и она извивалась, как пойманное в ловушку насекомое. Я должна была вернуть ее обратно. Так было надо.

Я проснулась в Другом Месте, тихонько хныкая. На стенах выросло ржавое железо, покрывая голый бетон, как будто коростой. Я тонула в черно-багровом масле, и оно затапливало меня. Оно пахло шкафчиком. Паникуя и барахтаясь, я все же сумела вернуться в нормальный мир. Я лежала в своей темной комнате — Боже, как я хотела вернуться домой! — свернувшись клубком на кровати.

В конце концов, поплакав, я смогла уснуть, и больше мне ничего не снилось.

1) Одержимцы (ориг. “diabolicals”) это секретная группа анонимных авторов, согласно конспирологической теории, построенной группой редакторов — героев романа Умберто Эко «Маятник Фуко».

Вернуться к тексту

Сырой, пронизывающий холод накрыл город, рисуя ореолы вокруг каждого фонаря и оседая скользкой влагой на тротуарах. Чуть раньше прошел дождь, и похоже было, что вечером польет снова. Выходя из круглосуточного универсама, Джамелия Крисвелл вздрогнула и поплотнее запахнула куртку. Выдыхая клубы пара в зимнем воздухе, она направилась к машине.

— Там сраный дубак. Должно быть, что-то около минус пяти, — пожаловалась она напарнику, забравшись в машину и бросая ему банку энергетика. — Приятный и предварительно охлажденный для тебя, — прорекламировала она, опуская сумку себе под ноги.

— Ты моя спасительница, — ухмыльнулся Роберт, ее напарник, вскрывая банку. — Ух, ненавижу работать по ночам, — поморщившись, добавил он.

— Добро пожаловать в наш клуб, — ответила она, пристегивая ремень.

За окном проехало несколько машин, но тротуары были почти пусты. Лишь немногие запоздавшие прохожие брели по тротуарам в промозглом холоде. Никто в здравом уме не хотел бы задерживаться на улице в такую погоду.

— В смысле, мне даже не нравится вкус этого дерьма, но мне оно нужно, чтобы взбодриться, — продолжил он, делая новый глоток.

— Ага, я так и поняла, — отозвалась она, уставившись на приборную панель. — Снаружи минус три, — она покачала головой. — Надеюсь, эти придурочные Патриоты замерзли. Отгулы после Рождества это то что надо, но нельзя ли было выбрать для общего сбора вечерок потеплее?.. Ах, да: что-нибудь передавали по рации, пока меня не было? — спросила Джамелия, оглядывая парковку.

Подышав на ладони, она протянула их к решеткам отопления.

— Беспорядки в районе Двадцать Четвертой и Клейтон, — ответил Роберт, проводя рукой по короткой стрижке. — Низкий приоритет, но я сказал, что мы посмотрим. Сказал им, что ты проверяла жалобу, будто собака обоссала чью-то машину, — подмигнул он.

— Ха-ха-ха, — проговорила она, поправляя ремень, откусила добрый кусок шоколадного батончика и прожевала его. — Ладно, — сказала она, — в чем там дело, они сказали?

— Похоже, что несколько пьянчуг подожгли машину, — ответил Роб, заводя мотор.

— Ну, по крайней мере, там будет тепло, — заметила Джамелия.

— Ха! Пожалуй, что так. Но наверняка они сделали это лишь для того, чтобы загреметь в наши уютные теплые камеры.

— Я примерно понимаю, как они до этого додумались, — отозвалась она.

Полицейская машина плавно вырулила с парковки на мокрые улицы Броктон-Бей. Их цель была вдали от худших районов города, однако и не в лучшей его части. Ее можно было бы описать одним словом: потрепанная. Краска на зданиях, знававших лучшие дни, шелушилась, а желтое сияние натриевых фонарей перемежалось пятнами тьмы в тех местах, где хулиганство либо небрежность городских электриков оставили пробелы в освещении.

Отблески экранов светили в темноту из-за зарешеченных витрин. Там не было, конечно, этих дорогих плоских экранов. Если б продукция парачеловеческих фабрик и добралась бы до одного из этих магазинчиков, она была бы надежно заперта где-нибудь в подвале. Но вряд ли хотя бы один такой экземпляр оказался здесь. Такие престижные товары попадали лишь в элитные бутики на Набережной, а это была совсем не Набережная…

Издалека доносился гул разъяренной толпы. Митинг Патриотов. В нем слышалась определенная размеренность, отчетливый ритм. Он нарастал и спадал, почти как те волны, что омывали грязный полуразрушенный порт в восточной части города.

— Ну, по крайней мере, это не звучит, как будто началась война, — пошутил Роберт, скользнув мимолетным взглядом по уютному магазинчику с китайской едой на вынос. Хозяин лавочки на мгновение поймал его взгляд и доброжелательно улыбнулся, но Роберт не задержал на нем глаз.

Джамелия хмыкнула в ответ.

На Девятнадцатой шумная компания молодых людей лет двадцати в военной форме, пошатываясь, шла рука об руку по тротуару, громко распевая песни пьяными голосами. Кое-кто из них держал в руках свертки из коричневой бумаги, в которых, очевидно, были спрятаны бутылки со спиртным; другие несли пакеты с закусками. Под улюлюканье и подначки одну из девушек даже стошнило на тротуар прямо на глазах у полицейских.

— Сделаем что-нибудь? — поморщившись, спросила Джамелия.

— Против такого количества пьяных солдат? Да ни за что в жизни, — с жаром возразил Роберт. — Просто сообщи в центр, и пусть военные сами разбираются со своими пьяницами.

— Да, так будет лучше всего, — согласилась она, потянувшись к рации. — Центр, это Крисвелл. У нас тут приблизительно пятнадцать… то есть, один-пять… триста девяностых, направляются на юго-восток по Девятнадцатой… в настоящее время находятся на перекрестке с Брамера. Похоже, они военные. Можете 10-5 на их базу и сказать, чтоб они забрали своих алкашей? У нас нет сейчас возможности с ними справиться, и мы в данный момент на пути к беспорядкам на Двадцать Четвертой и Клейтон.

— 10-4*, Крисвелл, — ответил хриплый голос из старой рации. — Ожидайте указаний, — пауза. — Ясно, сделаю. Можете продолжать текущее задание. Мы известим армию о них.

* Коды полицейских переговоров:

390 — пьяный;

10-5 — передайте сообщение (туда-то);

10-4 — понял; сообщение принято.

Полицейский автомобиль проехал дальше, оставив солдат позади.

— Они, должно быть, неплохие ребята, — заметил Роберт. Светофор подсвечивал его лицо красноватым светом. — Молодость бывает лишь раз в жизни.

— Я ничего и не говорила, — ответила Джамелия.

— Мой младший брат записался в армию. Как и я, до того, как попал сюда. Единственная работа, которую мы смогли найти. Неудивительно, что они немного разгулялись. Наверное, впервые в жизни у них появились свободные деньги, чтобы позажигать. Я и сам творил всякую фигню, когда служил в армии.

— Они — толпа пьяных придурков. И это наша последняя линия обороны… Просто пустая трата денег налогоплательщиков. Им платят за ничегонеделание, просто на тот случай, что Губитель покажется.

— Хех. Скорее всего, офицеры им настоящий ад устроят, — с отеческой усмешкой произнес Роберт. — Нам устраивали всякий раз, когда кого-нибудь из нашего взвода привозили из города с обвинениями. Там должно быть… три отделения? — Он тронулся на зеленый. — Они, наверное, захотят, чтоб мы их подобрали. За такие дела они будут чистить туалеты зубной щеткой. Черт, чтобы занять такую толпу уборкой, им придется поискать какой-нибудь выдающийся беспорядок.

Некоторое время они ехали в тишине; магазины уступили место дешевым офисным помещениям и арендуемым зданиям. Начался мелкий дождь. Слева от них усталые азиатки загружали грузовик, припаркованный перед промышленного размера прачечной. В нескольких офисных кварталах все еще горел свет, и Джамелия задумалась на мгновение, что же там можно делать так поздно, в то время как половина города совершенно опустела из-за митинга. Но чем бы там ни занимались, это делали тихо и не откровенно противозаконно, так что это была не ее забота.

Нет, ее забота была прямо по курсу. Три автомобиля ярко горели на пустой парковке. Уличные фонари были разбиты, а окна одного из зданий напротив стоянки — заколочены, так что пожар остался главным источником света. Юнцы в капюшонах собрались вокруг огня, погреться. Вокруг них были разбросаны предметы, похожие одновременно и на баллончики из-под краски и на пивные бутылки. Что более важно, распростертая фигура — тело? — лежала на самом краю круга, освещенного огнем.

И они выглядели, как участники банды.

— Центр, у нас три 11-24ых, машины горят, — проговорила она в рацию. — Возможно, пурпурный код. Множество 10-62 вокруг машин, я вижу шестерых. Одеты в толстовки, масок не видно. По-моему, там человек на земле. Может, просто напился, но надо проверить.

— 10-2*. Береги себя, Крисвелл.

— 10-4, Центр, — Джамелия положила рацию и обнаружила, что Роберт смотрит на нее.

*Коды полицейских переговоров:

11-24 — брошенный автомобиль;

10-62 — субъект возможно в розыске;

10-2 — передача получена нормально / сигнал сильный.

— Чего? — спросила она.

— Возможно, ничего особенного, — неловко произнес он. — Просто тут шайка бандитов, поджигающих брошенные машины, чтоб погреться на морозе. Их там целая куча, и они похожи на И-88. Может, просто не станем обращать на них внимания? Займемся чем-то более нужным?

Ее глаза расширились:

— Там кто-то лежит без сознания, в лучшем случае. И они скинхеды, — с презрением добавила она. — Что если это какой-то бедный парнишка, которому не повезло напороться на шестерых?

— Да это, небось, просто один из них перепил, после того как подожгли машины, — проворчал он, отстегивая ремень безопасности и проверяя пистолет. — Если ты ошиблась, то будешь должна мне что-нибудь горячее и с кучей сахара.

Снаружи с неба все так же летела водяная пыль, смешанная с крупицами снега, оставляя землю скользкой, затрудняя видимость и вытягивая тепло из каждого, кто подвернется. Погода все больше портилась, но настоящий, честный дождь был бы все-таки лучше этой невнятной мороси, больше похожей на туман. Вдалеке завыла автомобильная сигнализация. Пара копов включила свои фонарики. Капли дождя танцевали в их лучах.

— Эй! — выкрикнул Роберт, осветив фонарем место происшествия. На земле вокруг машин была меловая разметка, хотя под дождем и в ярком свете пожара ее было трудно заметить. — Что тут творится?

— Пошел нахер! — крикнула в ответ одна из фигур в капюшоне. Голос был женским и звучал молодо.

— Это копы! — воскликнул другой; на этот раз — парень.

— Да мне насрать, пусть хоть гребаная королева Англии! — парировала женщина… девушка. — Она может съебнуть туда же!

— Кто там на земле? — крикнула Джамелия, крепко сжимая рукоятку пистолета. Маленькая частичка глубоко внутри нее пожалела, что она не практиковалась побольше на стрельбище. Тут было шестеро бандитов, и если дойдет до насилия… ее живот сжался, и луч фонаря заплясал в такт с задрожавшей рукой. Она не хотела умирать.

Один из них выразительно хрюкнул, и костяшки ее пальцев побелели. Она заставила себя дышать. Сохранять спокойствие.

— Кто это? — спросила она снова, осветив фонарем лежащую фигуру.

— Просто один из нас, свинка! — громко выкрикнула в ответ девушка. — Идите лучше донимать настоящих преступников.

— Типа, узкоглазых в районе доков, — подал голос еще один. — Так или иначе, все они там преступники. А мы просто защищаем район от этих говнюков.

После этого, впрочем, юнцы, не прекращая ворчать, растворились во тьме. Она подошла и проверила лежащего человека. Вблизи он оказался азиатом, из пореза у него на лбу текла кровь. Он выглядел потрепанным и избитым, под глазом наливался здоровенный синяк. Она глянула на напарника, приподняв бровь.

Роберт выглядел слегка смущенным, но лишь молча отмахнулся, пожав плечами.

Несмотря на травмы, жертва была в сознании.

— Они ушли? — спросил он невнятно — возможно, из-за того, что прикусил язык. — Я… не двигался, и они перестали… пинать, но…

— Да, они ушли, — ответила она.

Вздрагивая, он вскарабкался на ноги и тут же согнулся со стоном. Подхватив под руки, двое полицейских повели его к машине.

— Хорошо, сэр, нам только надо сейчас вас осмотреть, чтобы оценить ваши повреждения. Можете назвать ваше имя? — спросила Джамелия, пока ее напарник переговаривался с центром управления.

— Джим Ли, — с сильным акцентом ответил пострадавший, наслаждавшийся сухостью в салоне машины, выбравшись из-под дождя.

— Ваше место жительства?

— 11003 по Семнадцатой. Я живу в квартире 21C.

Она сделала пометку в блокноте. Он легко шел на контакт и не казался дезориентированным.

— Вы женаты? У вас есть дети?

— Не женат. Больше не женат. Есть дочь, она живет с бывшей женой.

— Как зовут вашу дочь?

— Сюлань.

— Можете сказать, есть ли 11-40*? — спросили у нее по рации.

Его зрачки нормально реагировали на свет, когда она посветила на них фонариком. Рана на лбу кровила, но выглядела как неглубокий порез.

— Вы хотите, чтоб мы вызвали скорую? — спросила она у мужчины.

— Нет. Нет, я в порядке… — ответил он. — Мне… не нужна скорая помощь. Моя машина! Мой бумажник! Арестуйте их!

— 11-42*, по словам жертвы. Признаков сотрясения нет, — с легким сомнением доложила она. — Мистер Ли, вы уверены, что не нужно…

*Коды полицейских переговоров:

11-40 — сообщите диспетчеру, нужна ли скорая помощь;

11-41 — требуется скорая помощь;

11-42 — скорая помощь не требуется.

— Нормально!

— Подтверждаю, пострадавший не хочет скорую помощь, — сказала она в микрофон.

К ней подошел Роберт.

— Я сниму показания, — предложил он, — а ты осмотришь место происшествия.

— Там мокро, — возразила она.

— Да? — он пожал плечами. — Орел или решка?

— Орел.

Выпала решка.

Заворчав, Джамелия отправилась обратно на холод и сырость. По крайней мере, возле горящих машин было тепло, и пока она держалась с наветренной стороны, ей не приходилось вдыхать дым. Падающая с неба вода шипела, касаясь раскаленного металла. Она обвела взглядом и лучом фонаря ближайшие здания.

Стилизованное изображение, нарисованное белой краской на заброшенном офисном здании, примыкающем к стоянке, выглядело более свежим, чем прочие покрывавшие его граффити. Оно изображало маленькую девочку с красным воздушным шариком, а под ней было написано грубыми заглавными буквами:

RIP ENID EMILTON

Джамелия презрительно поморщилась.

Три года назад или вроде того произошел неприятный инцидент, когда пятилетняя дочь видного деятеля Патриотического Движения была убита во время стычки между китайской и японской бандами. Это не было связано с политикой. Она просто оказалась там в момент перестрелки и поймала шальную пулю. Бывает.

За исключением того, что большинство детей, случайно попавших в перестрелки, не были такими хорошенькими, белокурыми и фотогеничными, у них не было родителей с кучей связей в Движении и поддержкой в прессе, и, разумеется, они не были настолько подходящими мучениками.

И раз уж зашла речь, у большинства детей, погибших так, не было инициалов “EE”⁽¹⁾, которые срабатывали как отсылка к местным скинхедам, которые тоже использовали ее случай, как знамя.

Джамелия с отвращением покачала головой. Было предельно ясно, что тут случилось. Какого-то беднягу избили, его машину подожгли, а теперь еще это граффити? Ага. Это просто-напросто очередной пузырь в вареве, которым вскипал город, поставленный на огонь. Когда толпа набросилась на азиатских рабочих в районе доков, и люди погибли, она была там. А неделю назад, Лун, парачеловеческий предводитель банды «Бомей»⁽²⁾, спалил в доках несколько складов, принадлежащих компаниям, связанным с «Империей-88» и «Железными Орлами». А еще были перестрелки в северных районах города…

Эти начинающие бандиты просто хотели отомстить.

Она сомневалась, что эти скинхеды хотя бы знали, что человек, на которого они напали, был китайцем, а не японцем. Они, должно быть, полагали, будто всякий азиат в городе входит в одну большую банду, если их вообще это парило. Джамелия работала «в поле» достаточно долго, чтобы понимать, насколько смехотворно предположение, будто американо-китайцы, входящие в «Ассоциацию Белого Льва» и местную ветвь Триады-14К⁽³⁾, согласились бы иметь любые дела с японскими иммигрантами в первом поколении, назвавшими свою банду в честь своего «изгнания».

Она методично двигалась вдоль стены. Еще больше бандитских граффити. В основном они выглядели свежими и все были выполнены в схожем стиле. Присутствовала повторяющаяся руническая тема, как будто сошедшая с обложки хеви-метал альбома, которую, похоже, обожали эти группы расистов. Некоторые из них выглядели довольно художественно, по меркам всякого дерьма, которое ей доводилось видеть на стенах; это говорило о том, что у них было достаточно времени поработать над ними.

Она подошла к углу здания, за которым была еще одна парковка и одно еще не заброшенное здание, и посмотрела в проулок, который их разделял. Другое здание тоже было разрисовано за последние несколько месяцев, но слои краски на нем были потоньше. Некоторые из бандитских знаков покрупнее, и наиболее мерзкие из них, были даже закрашены.

Узкий проулок был заполнен мусорными баками, их содержимое высыпалось на землю. Там мерзко воняло, и она уже собралась уходить, когда кое-что привлекло ее внимание.

Показалось, что за одним из перевернутых баков лежало тело. Свет просто упал туда на мгновенье, но форма наводила на ужасные мысли. Джамелия сглотнула слюну и посветила еще раз. Да, это было похоже на тело. В пластиковом мешке.

Дождь лил все сильнее. Здания с левой стороны переулка были лишь одноэтажными, и капли дождя, отскакивая от их металлических крыш, издавали дребезг, в которых утонул шум города.

— Роб, — позвала она по рации, прижав фонарик щекой к плечу, — прикрой меня. Тут что-то подозрительное.

Он подошел, и маленькая ее частичка позлорадствовала тому, что он тоже оказался под дождем.

— Смотри, — сказала она. — Вон там.

— Ага, — кивнул он. — Да, вижу.

Плечом к плечу, они двинулись вперед, свет их фонарей метался по покрытым граффити стенам и грязному асфальту. Там — из разорванного мешка вываливались использованные презервативы и старые бритвы; здесь — старые разбитые пивные бутылки лежали сверкающими кучами. Казалось, что в этот переулок сваливали мусор со всего квартала. А эти пустые коробки из-под лапши выглядели так, будто их тащили сюда всю дорогу от вьетнамского ларька с едой на вынос, который они видели по пути сюда.

— Эй, кажется, та дверь открыта? — спросил Роберт, осветив фонарем пожарный выход заброшенного здания. Он была слегка приоткрыт; какой-то мусор попал в дверную щель, не давая ему закрыться. Дверь не выглядела так, будто ее взломали.

— Отстойно быть ими, — пробормотала Джамелия, стараясь не вдыхать слишком глубоко.

Подойдя поближе, она все равно поперхнулась от запаха гнилого мяса, настолько сильного, что она чувствовала его привкус. Вокруг подозрительного мешка было темное пятно: из маленькой дырки в темном пластике подтекало. Вытянув ногу, она слегка попинала его.

Как будто прорвало плотину, мешок лопнул и излился потоком полусваренной лапши и сырой курятины. Жирные личинки извивались в вонючей гнили, пресмыкаясь от внезапной яркости упавшего на них света.

Джамелия зажала рот, но вперемешку с отвращением пришло облегчение. Это был обычный черный мешок с обычным мусором. Не труп. Это было не что иное, как обман зрения из-за тусклого освещения и слишком туго набитого пластика. Она напряженно рассмеялась, стараясь успокоиться. Это просто нервы.

— Черт, ну и вонища! — сказал Роберт, нервно посмеиваясь вместе с ней. — Ну и ну. Это… черт, я думал, что это… человек, не пугай меня так больше.

Что-то опустилось ему на голову, и он вздрогнул. Сверху, кружась, падали перья.

Джамелия инстинктивно дернулась назад, поднимая фонарь, и, разглядев то, что оказалось в круге света, побелела. Недоеденный голубь уставился на нее широко раскрытыми мертвыми глазами, его органы вываливались наружу. В тихом ужасе она подняла взгляд и заметила темную фигуру на низкой крыше. Нечто черное, кошмарное и совершенно нечеловеческое скрывалось в тенях. Капля слюны стекла у него изо рта и упала на краю пятна, освещенного фонарем, исходя паром на холоде.

Оно рыкнуло — глубокий басовитый рокот, отозвавшийся у нее в животе. Рычание было не очень громким. В этом не было нужды. Оно исходило из пасти, которая могла отхватить человеческую голову целиком.

— Что за хрень?! — воскликнул напарник, выхватывая пистолет. Под дождем рукоять стала скользкой, и оружие вылетело у него из пальцев. Металл негромко звякнул по асфальту где-то среди мусора, заполнявшего переулок.

Джамелия же просто застыла на месте. Фигура, похожая отчасти на собаку, отчасти на какую-то рептилию, была намного, намного больше, чем могло быть любое животное. Было нечто в этих зубах, поблескивавших в тусклом свете, кричавшее ей, что если она замрет, не будет двигаться, то, может быть, выживет. И было что-то почти человеческое в том, как были согнуты его конечности. И некое сходство с ладонью в когтистой лапе, вцепившейся в край жестяной крыши.

Следующая минута не сохранилась в ее памяти. Минута, что началась с адреналиновой паники и закончилась, когда она растянулась по грязи в мокром переулке. Она потеряла из виду Роберта, но вместе с тем нигде не было видно и чудовища. Пошатываясь, она поднялась на нетвердые ноги и заметила, что держит в руке пистолет. Магазин был пуст.

Джамелия не помнила, как стреляла. Вставив новую обойму, она передернула затвор.

— Вот она! — выкрикнул молодой голос, и она волчком обернулась.

И все потемнело.

Было даже темнее, чем бывает при полном сбое электричества. Эта тьма была больше отсутствия света, мраком покрыло все ее чувства. Джамелия закричала и даже не услышала собственный голос. С пистолетом в руке, она открыла огонь во все стороны, поддавшись животному рефлексу. Она не слышала грохота выстрелов, не видела вспышек. Нажимая на курок, она чувствовала лишь успокаивающую отдачу оружия. Лишь это говорило ей о том, что остальной мир еще существует. А потом отдача перестала пинаться, и она осталась в нигде.

Что-то тяжело ударило ее в живот. Она размахивала руками во мраке, пытаясь защититься, но что бы это ни было, оно схватило ее за запястье, развернуло и пнуло в поясницу. Боль алой пеленой застила глаза, и она почти обрадовалась, потому что это было передышкой от небытия. Кто-то держал ее, кто-то сильный, и она знала, что закричала, когда он нанес ей вышибающий дух удар по почкам.

Кем бы он ни был, он был силен, быстр и точно знал, как разделаться с человеком, который даже не мог ничего разглядеть, чтобы дать отпор.

Она едва почувствовала путы на запястьях.

Потом свет появился снова, или, быть может, отступила тьма. В любом случае, она обнаружила, что смотрит в лицо смерти, и попыталась ударить и закричать. Но не смогла, потому что рот был заткнут кляпом, а ноги связаны. Белый череп под черным мотоциклетным шлемом молча взирал на нее.

— Ой, блядь, блядь, мать твою, Мрак, — выдавил человек в белом, лежащий позади череполицего. — Вечно кто-нибудь перепугается… — он глотнул воздуха, задыхаясь, — …и начнет стрелять во все стороны.

— У него всего лишь синяки, — сказала блондинка, которую Джамелия не заметила раньше, появляясь из тени. Тень эта едва ли заслуживала так называться; по сравнению с ужасающей чернотой тьмы, тени переулка казались блеклыми и серыми. Однако же, их было достаточно, чтобы скрыть кого-то в обтягивающем как вторая кожа пурпурно-черном костюме и в белой маске греческого театра, оставлявшей губы открытыми. — Ты и теперь не рад, что мы заставили тебя добавить броню к костюму, Регент? — поддразнивая, спросила она. — Но если б ты сделал ее потолще, то не получил бы этот жуткий синяк на ключице.

— Блядь… ой-ой-ой, да пошла ты, — прохрипел мальчишка… да, это был всего лишь мальчишка-подросток, судя по голосу. — Одна пуля просвистела прямо у моей головы. Иди нахер.

— Скажу вот что: я счас для этого не в настроении, но если ты попросишь как следует, быть может, доктор Сука поцелует тебе ваву? И, может, кое-что еще, если ты продолжишь играть ужасно раненного.

— Довольно, — сказал череполицый человек в черном. — Что будем делать с ней и со вторым?

Блондинка пожала плечами:

— Она не ожидала увидеть нас. Значит, пришла сюда по другой причине. Патруль? — она бросила взгляд на Джамелию. — Нет. Она приехала на другой вызов. Но во время митинга они довольно долго не предпримут ничего, если она перестанет докладывать, — она улыбнулась полицейской: — Представь, что может случиться за все это время, пока не появятся твои приятели. Совсем одна, во власти опасных преступников…

Джамелия билась и брыкалась изо всех сил, но ее спеленали туго — как муху в паутине. Девушка присела и склонилась над ней.

— Не надо так, — сказала она Джамелии. — Мы не собираемся тебя убивать, а ты не освободишься. Можешь с тем же успехом расслабиться. Так будет проще для всех, включая тебя, — девушка жизнерадостно улыбнулась. — Тебе же и самой надоел этот патруль, куда тебя послали тянуть лямку без надежды на поддержку, не так ли? — спросила она. — Предположу, что все слишком заняты, чтобы помочь. Очень заняты, наблюдая, как добрые патриоты-американцы маршируют взад-вперед по докам, выкрикивая, что всякий, кто не похож на них, должен убираться, откуда пришел.

Девушка вздохнула:

— Забавно, правда? Среди них не так уж много коренных американцев. В основном, все они довольно бледнолицые. Они ведь и сами — понаехавшие когда-то из Европы. Кажется, они не часто говорят об этом? А твои собственные коллеги даже не пытаются скрыть, что по их мнению «настоящие американцы» — лишь те, кто похож на них самих. Они отправили тебя сюда и, разумеется, ничего не говорили вслух… но то, как напарник смотрел на тебя — это было не очень по-доброму, верно?

Ухмылка под маской стала шире:

— Ха, а помнишь, как твой напарник всегда их поддерживал? — добавила она, как бы случайно припомнив. — Неудивительно, правда? — Она наклонилась вперед и вложила голубиное перо Джамелии за ухо. — Он отправил тебя в переулок первой, так? Под дождь, пока он разговаривал с вашим свидетелем. Интересно, не пропустил ли он что-нибудь в своем отчете? Не-ет, это, должно быть, лишь гнусный намек преступника, которому нельзя доверять, — сказала она. — В смысле, он ведь не делал ничего такого, чтобы предположить, что он хотел бы маршировать рядом с Патриотами, правильно?

— Мы оставим их в уборных в здании, не под дождем, — прервал ее череполицый. Позади него зарычал чудовищный пес, и Джамелия замерла, стараясь даже не дышать. Рядом с псом стоял кто-то еще. Сколько их еще там?

— И бьюсь об заклад, ваше начальство захочет скрыть, что мы взяли оттуда, — продолжила блондинка, не обращая внимания. — А интересно, кто же заправляет этим местом? Что можно взять такого в каком-то захудалом офисе? Впрочем, думаю, что мы очень похожи на них. Никто из нас не хочет, чтобы пошли новости об этой милой игрушке. Так что, пожалуйста, не думай об этом, пока будешь связана, ладно?

— Мы могли поступить хуже, но Мрак слишком тонкокожий, — сказал парнишка, одетый в белое, сжимая ушибленное плечо. Его костюм был почти таким же грязным, как она сама, после его падения в переулке. Он поднял скипетр, который держал в неповрежденной руке. — Я не получу от этого удовольствия, — сказал он, ухмылкой показывая, что лжет.

А затем была только боль, и последовавшая чернота стала облегчением.

* * *

Просто очередное нападение преступников с парачеловеческими силами, было написано в отчетах. Шайка несовершеннолетних паралюдей, называющих себя Неформалами. Ни жертв среди полицейских, ни какого-либо еще насилия, так что дело получило малый приоритет.

Когда Джамелия, выйдя из госпиталя, спросила об этом, ей сказали, что банда украла жесткие диски из того офиса. Сейфы были открыты паролями и опустошены. Было подозрение, что они работали по найму, осуществляя промышленный шпионаж.

Когда она начала расспрашивать более настойчиво, ее отправили во внеочередной отпуск и назначили психиатрическое обследование.

1) Инициалы “EE” в оригинале соответствуют “Империи-88” (Empire Eighty-eight).

Вернуться к тексту

2) Бомей (Bomei) — по-японски «могила».

Вернуться к тексту

3) Про «Белого Льва» придумал автор, это полукриминальная организация китайцев в Б.-Б., а «14К» — одна из самых многочисленных и влиятельных триад Гонконга.

Вернуться к тексту

Разбудило меня завывание ветра за окном. Неловко потерев спросонок глаза, я потянулась за очками, выбираясь из постели.

Погода на улице была кошмарная. Я даже не могла различить, взошло уже солнце, или нет. Проверила часы, и передо мной мигнули цифры 6:14. Ну, еще не взошло, но уже должно было начать светать. Однако за окном с тем же успехом могла быть и полночь. У природы даже не хватило совести устроить драматическую грозу. Лишь неустанный дождь, бьющийся, видимо, чтобы завоевать сушу во имя Посейдона.

Моргнув, я сдвинула очки на кончик носа и переключила зрение на Другое Место. Ого. За окном шел дождь из крови. Как волшебно. Замерев, я уставилась туда, едва в силах разглядеть хоть что-нибудь сквозь кровавую пелену, покрывшую грязные стекла. Медняный запах прокрался в комнату, на самой грани восприятия. Так что же это, скажите на милость, должно означать?

Вероятно, ничего хорошего. Ну что ж. Крайне паршивое знамение, чтобы начинать с него любой день, но особенно плохим оно было для дня моей аттестации. Для моих шансов выбраться отсюда на свободу, впервые за семнадцать дней. За две с половиной недели. Почти две трети месяца. И когда я подумала об этом, пропала всякая надежда вернуться опять ко сну. В животе бабочкой заплясала тревога. И я поспешно вынырнула из Другого Места, на случай, если там эта метафора могла оказаться буквальной.

По крайней мере, я хорошо выспалась. Сейчас я принимала снотворное, и оно в самом деле помогало. Теперь, когда я спала, минимум, по семь часов за ночь, я действительно чувствовала себя гораздо лучше. Обычно я спала даже больше, потому что ложилась пораньше — просто от скуки. А еще я не помнила своих снов. Возможно, они мне все еще снились, потому что, просыпаясь, я часто обнаруживала, что одеяло опутало мои ноги, как будто я пыталась убежать, но я не помнила от чего бежала, и меня это устраивало.

Но теперь, конечно, я весь день буду думать о том, что в Другом Месте идет кровавый дождь. Хотелось бы мне это развидеть. А запах был еще хуже. Когда я смотрела сквозь стекло, то еще могла убедить себя, что там что-то вроде телевизора. Но металлический запах, пробравшись ко мне, напомнил, что это было столь же реально, как и все остальное в Другом Месте — вопрос был в том, насколько это реально?

Я не верила, что дождь из крови пошел там просто оттого, что я нервничала. В этом не было бы смысла. И мне очень не хотелось задумываться о других возможных причинах такого явления.

Однако если я собираюсь вставать, надо было соблюдать режим упражнений, которые я сама себе назначила. Даже если будет холодно. А холодно было. Я злобно глянула в окно, кляня про себя погоду за то, что та разбудила меня. И была такой холодной. Но я не могла этого изменить — ну, почти наверняка не могла — и если собиралась вставать, то должна следовать своему распорядку. Мне надо привести себя в форму. Будь я сильнее, тогда может быть, смогла бы тогда побороться с демонической Эммой-Софьей-Мэдисон — с той странной штукой. А питание в местной столовой было страшно нездоровым. Я почти подозревала, что его специально делали таким, чтобы пациенты постоянно ощущали тяжесть в животе и даже не думали о том, чтобы закатывать сцены.

Тихонько ворча, я начала первое из многих приседаний.

Когда я закончила, у меня все болело, и почти удалось выбросить из головы увиденное за окном. Разумеется, стоило мне только подумать, что я смогла выбросить это из головы, как я снова начала думать об этом, что было не лучшей услугой со стороны разума. Но я ничего не могла с этим поделать.

Постойте. Могла. Я глубоко вдохнула, переключила чувства на Другое Место и нахмурилась. Было кое-что, на что я наткнулась за те две недели, пока упражнялась — ну ладно, играла — со своей силой. Это все еще было нелегко. Так, что же мне потребуется для этого? Какой конструкт вообразить?

Я собиралась влиять на себя, поэтому посмотрелась в грязное зеркало. Обнаружилось, что мне легче копировать то, что я вижу, чем начинать в воображении, с нуля. Сконцентрировавшись, я выдохнула, и мой близнец из зеркала встал передо мной. Она была пропитана кровью — ни о чем другом она не думала — и это делало ее похожей на Кэрри из рассказа Стивена Кинга. Ее лицо застыло в гримасе, похожей на… нет, это и в самом деле была театральная маска, наподобие греческих, сделанная из какого-то чистого белого материала. Оно было не тронуто кровью, за исключением двух дорожек, стекавших из уголков глаз. Из-за них она выглядела так, как будто плакала от ужаса.

Я глубоко и медленно вдохнула, потом выдохнула, и она вздрогнула, маска заметалась из стороны в сторону. Отлично. Конструкт не распался, как некоторые из тех, что я пробовала сотворить раньше. Она сможет выдержать то, что я собираюсь сделать. Я создала вокруг нее стальные цепи, охватив ее ими так, что она едва могла двигаться, а затем ее форма размылась, когда я вдохнула ее обратно. Она закружилась, как вода, утекающая в раковину, и я почувствовала, что беспокойство просто ушло. Закончив с этим, я улыбнулась. Прекрасно. Нельзя было позволить тревоге испортить мне сегодня все.

Я сменила свою пижаму-для-сна на пижаму-чтобы-ходить-днем и лишь потом поняла, что мне очень надо принять душ. Собрав вещи, я направилась в душевые. Мне повезло; из-за раннего пробуждения не пришлось дожидаться в очереди.

Душевые здесь казались мне унизительно-заботливыми, потому что явно были рассчитаны на то, чтобы не дать нам сделать ничего, кроме как войти и открыть кран, но под душем было тепло, и это все, в чем я нуждалась. Сорванные ногти начали у меня уже отрастать, но все равно пришлось надеть латексные перчатки, так как их нельзя было мочить. Кончики пальцев покрылись тонкой розовой кожицей, но она хотя бы не была поражена инфекцией. Впрочем, за этим все еще надо было внимательно следить. Очень не хотелось бы лишиться пальца.

К тому времени, как я закончила, стало слышно, что другие тоже зашевелились. Я насухо вытерлась и пошла в столовую на завтрак. Просто небольшой перекус. Если повезет, это будет последний завтрак, который я съем здесь, и он был не так хорош, чтобы его хотелось смаковать. Тост оказался на вкус как картон. Я даже нырнула в Другое Место, но мне удалось лишь добавить картону металлический привкус. Немного помучившись от позывов тошноты в уборной, хотя меня так и не вырвало, я вернулась в нашу общую комнату.

Сэм с Лией уже проснулись и сидели рядышком на диване. Кажется, они забрали завтрак из столовой и съели его здесь.

Иногда мне казалось, что между ними что-то происходит. Впрочем, не уверена; а однажды они попытались втянуть меня в разговор о мальчиках — это получился довольно короткий разговор, потому что мне особо нечего было сказать, кроме того, что «кажется, мальчики ведут себя друг с другом лучше, чем девочки». Так что трудно было сказать что-то определенное, но пыриться на них было неловко, так что я изо всех сил постаралась ничего не замечать.

— Нервничаешь? — спросила Лия, оборачиваясь ко мне.

Я молча кивнула.

Сэм приветственно склонила голову, глянув поверх сегодняшней газеты. Очевидно, сегодня ей удалось добыть себе экземпляр на завтраке.

— Смотри не слей там все, — сказала она. — Получится очень неудобно, если ты вернешься вся в слезах.

— Постараюсь обойтись без этого, — ответила я, вяло улыбнувшись. — Не хочется оставаться здесь дольше необходимого. — Тут я сбилась. — Не в том смысле, что мне хочется от вас отделаться…

— Ох, избавь меня от этого, — попросила Сэм, потягиваясь. — У меня на той неделе тоже будет аттестация, если последние анализы крови окажутся в порядке. Так что если тебя выпишут, то мне, по крайней мере, будет с кем поговорить. Это было бы славно. — Она поморщилась: — Лия и то, как она довела себя до болезни… ну, это выводит меня из равновесия. Так что выписывайся, и встретимся через выходные или типа того.

Такой вот и была жизнь в краткосрочно-среднесрочном отделении, судя по тому, что я здесь видела и слышала. Был постоянный поток новых лиц. Эмили выписали несколько дней назад, но появились новые девушки, Тори и Хенна, поступившие уже после меня.

— Интересно, когда будет следующая аттестация у Кирсти? — задумчиво спросила я.

Сэм оторвала взгляд от газеты.

— У кого? — переспросила она рассеянно.

— У Кирсти. Следующая аттестация.

— У кого? — она нахмурилась, и на ее лице появилось озадаченное выражение.

Я столь же непонимающе глянула на нее в ответ.

— Кирсти. Со шрамами на лице. Хуже, чем у меня. Четвертая комната.

— А! Она… — Сэм моргнула, все еще немного недоуменно. — Без понятия, — сказала она. — Я с ней не общаюсь.

— Даже не припомню, чтобы хоть раз с ней разговаривала, — влезла в разговор Лия. — Просто эти… — она провела пальцами по лицу и вздрогнула, глянув на меня: — Ох, извини, — быстро сказала она, — у тебя они, по крайней мере, просто… типа, розовые. Не как у нее.

Я пожала плечом. Да, Кирсти не разговаривала с людьми. Она просто сидела в своей комнате. И я не видела ее ни на одном из терапевтических сеансов. Я записалась на многие из них, потому что, Боже милостивый, скука была здесь хуже всего. И еще таким образом я проявляла вовлеченность и готовность активно контролировать свое благополучие, и все остальное, что Ханна, как куратор нашего крыла, говорила, что мы должны проявлять.

Я поставила себе цель выбраться отсюда как можно скорее. И если сегодня все получится, значит, я справлюсь с этим всего за семнадцать дней.

Я была весьма горда собой из-за этого.

— Ладно, — сказала я, глянув на часы, — осталось около двух часов. Я… думаю, что готова. Ужасно хочется, чтобы все уже закончилось.

— О, боже, нет! — воскликнула Лия, нахмурившись при взгляде на меня. — Тебе нельзя идти на аттестацию в таком виде!

— В каком виде? — неуверенно спросила я.

— В таком вот! — Она поднялась и подбоченилась, уперев слишком тонкие руки в свои тощие бока. — Ты пойдешь со мной, и я уложу тебе волосы как надо!

— Мне не позволили взять расческу или фен, — запротестовала я. — Я знаю, что они выглядят не супер, но это лучшее, что я смогла сделать.

Она ухмыльнулась:

— Но я могу лучше. Давай-ка я попрошу их у Ханны.

Я улыбнулась ей в ответ. Это было непривычно. Мне очень не хватало такого. С Эммой мы были как сестры, но уже больше года у меня не было настоящих друзей.

— Технически, это же не будет нарушением правил, — добавила она. — Ведь это я буду ими пользоваться, а не ты. Так что у меня даже не будет неприятностей. — Помолчав, она добавила: — Надеюсь.

Повод для беспокойства тут был. Ведь я была одной из пациенток с пометкой о риске самоубийства в личном деле, и кое-какие совершенно обычные бытовые мелочи мне не позволялось иметь. Но, будем надеяться, я скоро выберусь отсюда.

И когда я выпишусь, то смогу вести подобающие заметки о том, на что способны мои силы, без необходимости волноваться, что их могут прочесть медсестры, и тревожиться о возможных последствиях. Нельзя было доверять, что они не станут читать мои личные записи, да и вообще все, что я напишу. Уверена, они читали мои домашние работы. Особенно некоторые работы по естествознанию, с которыми мне помогала одна из сестер. Каким-то образом я знала, что они обязательно неправильно поймут совершенно невинные и точные записи, такие как, например: «Доктор Сэмюэлс — раздутый; с гниющей плотью вокруг губ. Сильно пахнет алкоголем и бензином. Пятна крови на пальцах.»

Это было очень несправедливо.

Я решила, что его образ мог означать проблемы с алкоголем, которые он пытался скрыть, либо же он сбил кого-то, сев за руль пьяным. А может, и то и другое. Не уверена, что означали гниющие губы. Возможно, что-то связанное с отношениями, типа «он лжет, когда говорит, что любит своего партнера» или же «его губы гниют, потому что он хронический лжец». А может быть, просто рак ротовой полости. Но тут я могла лишь гадать.

Вот в чем мог помочь блокнот, куда я записывала бы свои наблюдения. В символике прослеживались некоторые общие элементы — например, у девушки из другого крыла тоже была анорексия, и их с Лией образы имели сходство — так что если б я составила список общих черт, это помогло бы понять, что именно каждая из них означает.

Тупая бесполезная идиотская способность, не дающая прямых ответов.

Моя аттестация была назначена на 10:15, и если исключить тот факт, что весь прошлый час я нервничала до колик в животе, я чувствовала себя вполне готовой к ней. Волосы были вымыты, высушены и расчесаны; я провела долгое время перед зеркалом, приводя себя в порядок и убеждаясь, что не выгляжу сумасшедшей, и я тренировалась, отвечая на некоторые из тех вопросов, которые раньше задавали Сэм и Лие. Не уверена, какой из этого будет толк, но я подготовилась настолько хорошо, насколько смогла.

Я обозначила для себя несколько основных правил для этой встречи. Не заглядывать в Иное Место. Не витать в облаках, когда надо внимательно слушать. Никаких слез и вообще ничего подобного. Я была намерена вести себя самым примерным образом. Папа ждет меня, и я не хотела бы его подвести.

— Как себя чувствуешь? — спросил он, встретив меня перед той комнатой, где все должно было происходить. Это было первое, что он сказал.

— Нервничаю, — призналась я.

— Ты справишься, — сказал он, явно стараясь меня обнадежить.

Заглянув в Другое Место, я увидела, что его пламя было приглушенным, оно мерцало и колебалось. В огне можно было разглядеть образы, танцующие частичками пепла. Если собрать их вместе, большинство из них показывали его самого, глядящего в пустоту. Думаю, он скучал по мне. И я по нему тоже скучала.

— Я постараюсь, — вяло ответила я, вернув зрение в норму. Он обнял меня, и я обняла его в ответ.

— Удачи, — пожелал он.

В комнате был доктор Вандербург, и Ханна, и еще несколько человек, чьи имена я не смогла припомнить, или вообще не знала в лицо. Там был один из врачей, которого я иногда видела тут; женщина в аккуратном черном костюме и очках, похожая на администратора, которая, вероятно, была тут от школы, чтобы вытащить меня отсюда как можно скорей, если только она не была из Людей-в-Черном; и еще несколько человек.

Я села поровнее, стараясь выглядеть внимательной и почаще улыбаться. Вполне уравновешенная и нормальная девушка, у которой просто случился нервный срыв, когда она была заперта в шкафчике, заполненном гниющими тампонами. Что было с ее стороны, если задуматься, вполне естественной и понятной реакцией.

Честно сказать, я была даже удивлена, что это не травмировало меня сильнее. Думаю, так могло бы случиться, не произойди та фигня с насекомыми и гвоздями, отодвинув обыденные проблемы на задний план и предоставив мне другую точку фокуса. Так что́ с того, если теперь мне снились кошмары? Я могла с ними жить.

Я подумала, что было бы, не получи я в результате суперспособностей. Это было бы, пожалуй, наихудшим исходом. Вау. Это было бы просто кошмарно. Эмма с компанией почти наверняка не сделали бы этого, если б знали, что подарят мне психометрическую силу и способность создавать невидимых монстров, исполняющих любой мой приказ.

Но они это сделали. И теперь я здесь. Большая удача, что я хороший человек, сказала я себе. Будь я настолько же плохой, как они, я, вероятно, могла бы сделать их жизнь очень неприятной, и они бы даже не узнали, что это моя работа.

Так что лучше бы им больше ничего не пробовать.

— Итак, Тейлор, — спросила Ханна, — как ты себя чувствуешь?

Я изобразила свою лучшую мину.

— Немного волнуюсь, — ответила я. — Но в целом, лучше, если не считать этот день и, — я развела руками, — вот все это.

— Это неплохо, неплохо. Не беспокойся, волнение это нормально. Мы просто поговорим; я уже показала всем свои заметки о твоем прогрессе… который, кстати, очень обнадеживает. Итак, приступим?

* * *

— И… это, пожалуй, все, — сказал доктор Вандербург. — Я не думаю, что она представляет опасность для себя самой, так что можно смело снимать наблюдение.

Я не подслушивала этот разговор. Ладно, понятно, что я слушала. Но я не подслушивала никаким обычным способом. Сначала поговорили со мной, потом вызвали отца. Я ждала в приемной, ела печенье, которое оставила мне одна из сестер, и запивала горячим шоколадом. Кресло было весьма удобным, даже в Ином Месте, где оно было чересчур плотно набитым и слегка теплым на ощупь. Учитывая погоду, я не возражала против дополнительного тепла. Кровавый дождь в Ином Месте поредел, и большая часть жидкости, льющейся с неба, теперь была водой. Впрочем, меня это не особо заинтересовало. Не сейчас, когда голова у меня была занята совсем другими мыслями.

Уставившись в окно, я выглядела очень нормальной, особенно если не знать, на что я в самом деле смотрела. Пара маленьких безглазых фарфоровых херувимов держали передо мной треснувший телевизионный экран. Я отправила ангела колючей проволоки с камерой видеонаблюдения вместо головы в комнату, где мой папа встретился с врачами и персоналом, чтобы поговорить о моем будущем.

Повозившись немного с экспериментальными конструктами, мне даже удалось заставить телевизор показывать мне нормальный мир, а не Другое Место.

Вообще-то, если подумать, это выглядело очень многообещающей разработкой. Я только что продемонстрировала, что можно видеть нормальный мир, оставаясь в Другом Месте. Так что, может быть, я смогу наложить нормальный мир на Другое Место, или же спроецировать нормальный мир на мои веки, чтобы я могла переключаться между ними, открывая и закрывая глаза?

Но это мысли на будущее. Для этого и был нужен блокнот. А сейчас важнее была встреча, за которой надо было подглядывать.

— Значит, ей лучше? — спросил отец.

Доктор Вандербург поджал губы.

— Мы считаем, что она больше не нуждается в стационарном лечении, — осторожно выговорил он. — Как я уже сказал, я настоятельно рекомендовал бы ей посещать психотерапевта, как минимум, в течение нескольких месяцев. Ее состояние заметно улучшилось, когда я прописал ей легкое снотворное, чтобы она получала достаточное количество сна — ей каждую ночь снились кошмары, и галлюцинации, видимо, подпитывались этим. В идеале, дозы нужно сокращать, чтобы не сформировалась зависимость. Снотворное должно быть лишь временной мерой.

Мне не пришлось по душе, как это прозвучало. Мне нравилась возможность поспать. И вообще, мне «стало лучше» прежде всего потому, что я никогда и не сходила с ума.

— В ближайшее время ей понадобится ваша поддержка, — сказала Ханна, сложив руки на коленях. — Здесь у нас все стабильно и спокойно. В повседневной жизни все может оказаться намного сложнее. Возвращение в школу будет особенно напряженным.

— Я отмечаю, что у нее проблемы с доверием, — сказал доктор Вандербург. — Она ни с кем не раскрывается. Мне приходилось выманивать каждый крошечный шажок, который она делала навстречу. Я вполне уверен, что она говорит правду о травле, преувеличивая не больше, чем было бы нормальным в подобных условиях. Долгая систематическая травля могла бы объяснить некоторые моменты, которые я заметил. Это совершенно нормальные реакции, но они мешают ее выздоровлению. Она, кажется, привязана к вам — она довольно часто о вас говорила. Вы должны стать для нее надежным пристанищем, чтобы она могла на вас опереться, тем, кто не станет осуждать ее, что бы она ни рассказала.

Ужалило ощущение предательства. Как он посмел сказать отцу, что у меня проблемы с доверием? Что дало ему право? Он говорил, что все, сказанное в той комнате, останется между нами, а потом пошел и… как он посмел! Мерзкий человек-паук, пролезший…

…хм. Меня накрыло осознанием. Вау. Эта цепочка мыслей была совершенно параноидной.

Может быть… гм. Может, они были в чем-то правы.

Я обмякла в кресле, прижав ладони ко рту, и попыталась взять под контроль участившееся дыхание, чтобы избежать гипервентиляции. Так он считает, что раз у меня есть причины не доверять никому — ни взрослым, ни сверстникам — это мешает мне поправиться? Конечно, это смешно. Однако отчего… отчего же я не рассказала папе раньше, что надо мной издеваются в школе? Почему не приложила больше усилий, чтобы добиться помощи от школьного начальства?

О, у меня были на то причины. У меня было множество причин. Он не смог бы ничего сделать. Я не хотела, чтобы он волновался. Мне было стыдно. Я пыталась рассказать начальству раньше, когда все было не так плохо, и это не помогло. Если бы я рассказала об этой троице, и никто бы мне не помог, они только усилили бы травлю, так что я просто терпела, дожидаясь, когда закончу школу и оставлю их позади. Все это было частью хорошо знакомого перечня причин, который я повторяла снова и снова.

В какой момент эти причины пересилили мое желание сделать хоть что-нибудь?

Ну хорошо. Теперь он знал о травле. И я поставила бы что угодно на то, что школа тоже знает, от полиции и из-за шума, который поднял отец. В извращенном смысле, у меня теперь был способ давления на них. Ведь если они позволят этой истории продолжаться, и в результате я действительно покончу с собой, они будут в глубоком дерьме в плане пиара. Я, разумеется, не собиралась этого делать. У меня никогда не было суицидальных настроений. Но они-то этого не знают. И у меня есть мой сборник заметок об издевательствах, все эти записи телефонных звонков и даже дневник событий.

По крайней мере, надо сообщить папе о существовании дневника. Тот случай со шкафчиком… был на ступень выше, чем все остальное. Сильно, сильно выше. Я могла умереть там. И до сих пор я не чувствовала своих рук как следует. Никогда бы не подумала, что Эмма может сделать что-то подобное. Взрослые могли отмахнуться от обзываний и кражи моих вещей, как от детских проказ. Но от такого рода вещей они отмахнуться не смогут. Особенно мужчины, могу поспорить. Мне достаточно будет сказать «шкафчик полный использованных тампонов», чтоб они пришли в бешенство.

Не думаю, что они пытались меня убить, но я и не думала, что они готовы причинить мне существенный вред, пока они это не сделали. Это ведь не паранойя, когда тебя действительно могут преследовать.

Дверь в переговорную открылась, и мой папа вышел впереди всех. Он широко улыбался, не скрывая облегчения, и это заставило меня почувствовать вину за то, как сильно он, должно быть, волновался. Я поднялась и заставила себя улыбнуться в ответ.

— Новости хорошие? — спросила я.

И крохотная часть меня прагматично отметила, что если я признаюсь ему о некоторых несущественных вещах, мне будет проще скрывать от него то, что я стала парачеловеком. Будет легче оградить его от этого. Ему не стоило знать, что я стала более странным Умником/Властелином, чем кто-либо, кого я могла найти в сети. Не сейчас. До тех пор, пока я не пойму, что действительно хочу рассказать кому-то. Я не могла допустить, чтобы ему начали угрожать люди, которые захотят меня использовать.

По сравнению с этим, рассказать ему правду об издевательствах было ничто.

Вот так. По маленькому шажку за раз.

Одеваясь, я ощутила, как странно было снова носить нормальную одежду. Забавно: я считала постоянное ношение пижам, как если бы мы были маленькими детьми, еще одним унизительным свидетельством того, как мало нам доверяли нашу собственную безопасность. И, разумеется, так и было, но еще — они были удобными. Мои обычные джинсы, по сравнению с ними, сидели слишком плотно и натирали кожу.

Я попрощалась и ушла, с сумкой, полной брошюр и листовок с советами. На одной из них я нацарапала мобильные номера Сэм и Лии. У меня не было мобильного, а у них, девчонок из Аркадии, были, должно быть, смартфоны из технарских мастерских, но по крайней мере, я смогу с ними связаться, когда они выберутся оттуда. Не ожидала, что найду первых за несколько лет типа-друзей в психиатрической больнице, но наверное, не стоило удивляться, что место, в котором держат психов, окажется менее сумасшедшим по сравнению со школой.

Когда я вышла наружу, дождь продолжал лить, поэтому папа побежал за машиной и подогнал ее к самому входу. Но я все равно промокла, пока складывала свои больничные пожитки в багажник.

— Я только надела эти вещи, — пожаловалась я папе, протирая очки о кофточку. — Наверное, придется снова влезать в пижаму, как только вернусь домой.

Он ухмыльнулся в ответ, но потом нахмурился.

— Как твои руки? — спросил он.

— Лучше-лучше, — заверила я и, оттянув латексную перчатку, показала ему левую руку: — Видишь, больше не гноятся. Одна из медсестер присматривала за ними, и она сказала, что главное сейчас держать их сухими и чистыми, и надо продолжить прием антибиотиков. — Я постучала о большой палец безымянным и мизинцем. — Я не очень хорошо их чувствую, и эти два пальца немного деревянные, но у меня есть упражнения для рук, которые должны помочь.

— Хмм, — протянул он и умолк. — Ты не проголодалась? — спросил он осторожно.

Я хотела есть. На завтраке я смогла поесть лишь совсем немного из-за нервов, а сейчас была уже середина дня. Я собирала вещи так быстро, как только могла, но еще оставалась бумажная волокита и беседа о том, что делать, если у меня появятся суицидальные мысли и так далее.

— Ага, — сказала я. — Только… если можно, без жареной картошки. Ее нам давали слишком много.

— Как насчет итальянской кухни? — спросил он с надеждой.

— Паста с правильной начинкой, а не просто макароны с сыром? О, да! — это звучало по-настоящему привлекательно.

Он запустил двигатель.

— Вот и хорошо. Я тоже проголодался. — Он покачал головой. — Хотя жаль, что погода подвела. По прогнозу, к полудню должно было распогодиться.

Был ранний полдень, но тучи и не думали рассеиваться. Небо было свинцово-серым, и я едва могла разглядеть заправки и забегаловки вдоль обочины. Их огни скрылись за дождем, барабанящим по крыше машины. Дворники на лобовом стекле трудились изо всех сил. Папа вел осторожно, и я была рада этому. Не хотелось бы, выбравшись из психиатрической больницы, тут же загреметь в обычную, не говоря уже о чем похуже.

Впрочем, он всегда водил очень осторожно. При любых условиях.

Помехи шипели, когда я перебирала станции на приемнике.

— …любовь — это боль, скажу тебе, но милая, / что тут поделать? Но я скажу…

— Послушайте, это просто способ, которым либералы пытаются заткнуть любого, кто против них выступает. Она зовет меня фанатиком, но не может отрицать факты, а они говорят о том, что японские мигранты участвуют в массовых операциях по контрабанде людей и связаны с секс-трафиком. Они криминализируют…

— Что вы будете делать, если ваши близкие заболеют? Без медицинской страховки вы можете внезапно заболеть, и тогда…

— Мужик из Флориды сделал заявление для публики: «Конечно, он был очень продвинутым злодеем, но потом я вспомнил, что его сила заключается в интеллекте и не включает неуязвимости от старого доброго дробовика…»

— …отчеты о жертвах из Дубая все еще поступают, но их уже более десяти тысяч. Почти весь город затоплен, и даже отсюда можно увидеть тела на запруженных улицах. Издалека похоже на Венецию, но потом замечаешь упавшие небоскребы и ущерб, нанесенный…

Папа протянул руку и быстро выключил радио.

— Не прыгай по станциям, Тейлор, — неуверенно сказал он. — Найди какую-нибудь музыку или просто выключи.

Я нахмурилась.

— Пап, — осторожно спросила я, — о каких жертвах там говорили?

Он ничего не ответил.

— Папа?

Отец вздохнул.

— Левиафан напал на Дубай прошлой ночью, — сказал он. — Я особо не следил за новостями утром, но… дела там плохи.

— Ого, — протянула я.

— Вот-вот. — Он вздохнул. — Всегда чувствую себя немного виноватым, когда не могу сдержать облегчения от того, что это случилось не рядом, — признался он, сжимая руль так крепко, что побелели костяшки пальцев.

Еще одно нападение Губителя. Да, папа был прав. Легкий укол вины чувствовался всякий раз, стоило услышать, что атака одной из этих… тварей обошла нас стороной.

Всего их было трое. Они появились в девяностых, один за другим. Бегемот пришел первым, вырвавшись с извержением вулкана, затем Левиафан поднялся из глубин Тихого Океана в гигантском цунами, и Симург сошла с Луны в ночь полного затмения над Европой. С тех пор, как они появились, каждый из них ежегодно нападал на какой-нибудь город. Слово «Губитель» стало синонимом бедствий и смерти. Иногда их удавалось прогнать, но они всегда оставляли за собой опустошение и массовую гибель людей.

Я никогда не знала мира без них, но была достаточно взрослой, чтобы понимать: они — та причина, отчего все становится хуже.

Может быть, поэтому и шел дождь из крови, когда я проснулась?

Но Дубай был… почти на другом конце света, где-то на Ближнем Востоке. Может ли это нападение и в самом деле иметь настолько обширное воздействие? Что ж, наверное, единственный способ узнать, это внимательнее следить за погодой в будущем. И начинать беспокоиться, если снова пойдет кровавый дождь, что будет совершенно нормальной реакцией.

Я моргнула. О, я снова начала беспокоиться об этом. Конструкт, сдерживавший это чувство, должно быть, распался. Они у меня держались, в лучшем случае, несколько часов. Некоторые вообще могли просуществовать лишь несколько секунд, если я создавала их для определенной задачи. Мне удалось однажды сделать один, продержавшийся целый день, но это было тяжело. Я должна была соблюдать невероятную точность, создавая его в уме, чтобы он не распадался со временем, а вы когда-нибудь пробовали удерживать в голове очень подробное изображение, усложняя его все больше и больше? Это на самом деле тяжело.

— Ну, как работа? — спросила я, и чтоб отвлечься от этих мыслей, и чтобы нарушить неловкое молчание, повисшее в машине.

Папа бросил на меня короткий взгляд.

— Все немного утряслось, — сказал он. — Конфликт еще тлеет, но… в смысле, ситуация напряженная, но уже лучше, чем раньше. До тех пор, пока какой-нибудь идиот снова не сотворит какую-нибудь глупость, — добавил он вполголоса.

Я сделала вид, что не расслышала этого.

— Я имела в виду то, о чем ты говорил, когда звонил в прошлый раз. Помнишь, ты сказал тогда, что не можешь сказать подробнее?

— А, да… но я все еще не могу это обсуждать. Переговоры еще идут, и я не могу рассказывать даже тебе, потому что есть люди, которым очень не понравится кое-что из этого.

Сердце у меня замерло.

— Это не что-то незаконное, правда? — спросила я.

— Нет. Хотя некоторые люди хотели бы нас остановить… — он поморщился. — Гм, ты не могла бы забыть, что я сейчас сказал?

— Что сказал? — невинно спросила я, хотя уже начала складывать кусочки вместе.

— Умница, — сказал он. — В смысле, гм, спасибо, Тейлор.

Мой отец состоял в Союзе Докеров, который, как и почти все остальное в городе, переживал не лучшие времена. Корабли просто не приходили. Судя по тому, что папа рассказывал, он попал в ловушку между компаниями, которые хотели просто уволить всех и набрать новых рабочих за малую долю от прежних зарплат, с одной стороны, и слишком радикальными представителями рабочего движения с другой.

Я подозревала, что симпатизирует он радикалам. Он одобрял создание кооперативов и ассоциаций трудящихся, которые появились в бедных районах. Иногда казалось, что лишь необходимость содержать меня удерживает папу от того, чтобы броситься в это с головой. Я знала, что он очень беспокоится о деньгах и о стабильности своей работы.

И как раз перед нами лежало суровое напоминание, что наши дела могли бы пойти намного, намного хуже. По обочинам автострады, тянувшейся через заброшенные промышленные районы, разрослись трущобы. Некоторые люди называли их «новыми Гувервиллями». Должно быть, оттого, что старые Гувервилли⁽¹⁾ были отвратной гадостью. Иначе было бы осмысленнее называть их просто «Трущобными городками».

Я старалась не пялиться слишком пристально на дома-фургоны, переделанные в постоянные хижины, на заброшенные фабрики и административные здания, поглощенные сквотами. Более высокие здания выглядели так, словно заразились какой-то кожной болезнью, их окна — небрежно заколочены, либо забаррикадированы. Повсюду, там и тут, рифленое железо крыш и синяя пластиковая кровля роняли струйки воды на размокшую землю.

Правительство терпеть не могло такие места, это уж точно. Там был рассадник бандитизма, идеальное место для обустройства подпольных нарколабораторий или целых арсеналов нелегального оружия. Проводились операции по зачистке сквотов, — в новостях я слышала, как люди жаловались, что слишком много средств тратится на дорожные и строительные программы и недостаточно — на зачистку таких мест, — но их становилось только больше. Когда целые районы заброшены и пустуют, несложно проникнуть в здание и поселиться там. И поскольку во время Величайшей Депрессии рабочих мест постоянно не хватало, бездомных, готовых нарушить закон, лишь бы укрыться от непогоды, всегда было предостаточно.

Взглянув в дождливые небеса, я заметила, кажется, крадущиеся очертания насекомовидного правительственного вертолета, из тех, что собирали на государственных технарских фабриках. Без сомнения, он был оснащен сенсорным оборудованием, которому дождь был нипочем. Но я увидела его лишь на мгновение, а потом он исчез.

Если в реальном мире вид у трущоб был паршивый, то в Другом Месте он был еще хуже. Все они были окутаны маслянистым туманом, струящимся под порывами ветра. Когда машина проезжала сквозь него, пахло горелыми покрышками, несвежим потом и страданиями. А что до покрытых коростой зданий, истекающих ржавчиной под все еще красноватым дождем, полуживых склизких слизнеподобных трейлеров, шаркающих фигур, которые я могла разглядеть благодаря превосходному зрению в Другом Месте… ну, чем меньше о них будет сказано, тем лучше. Но мне очень хотелось сбежать подальше оттуда.

Мы проехали дальше и оставили трущобы позади.

* * *

К тому времени, как мы добрались до итальянского ресторанчика, я вновь обрела аппетит. Он находился в приличном районе Броктон-Бей, довольно близко к Набережной. Подъехав туда, мы с папой в унисон скорчили рожицы. Дождь все не унимался. Мы успели промокнуть, пока шли до ресторана, но нам достался столик рядом с обогревателем. Внутри витал легкий аромат древесного дыма, а в качестве фоновой музыки тихо играл свинг. Так как мы ехали медленно, то пропустили обеденный наплыв посетителей и остались в почти пустом ресторане.

Я была рада, что вокруг не слишком много народу. Я собиралась поговорить о некоторых вещах, не предназначенных для посторонних ушей, и кое о чем было бы трудно рассказывать в толпе, не озираясь каждые пять секунд.

На всякий случай я проверила Другое Место. Ресторан был успокаивающе невыразительным по стандартам этого странного мира. Да, деревянные панели треснули и раскололись, обнажая бетон под ними, и, да, повсюду было немного грязновато, но не было загадочных кровавых пятен или облаков ядовитых эмоций. Я поморщилась, когда не попадающая в тон музыка царапнула нервы, но это был просто неприятный шум, безо всяких таинственных стонов. Наверное, надо будет еще проверить еду, когда ее принесут, но по крайней мере, у меня не было причин уговаривать папу пойти куда-то еще.

— Тейлор? — Я повернулась от окна к отцу и официантке. — Что будешь пить?

Я моргнула и быстро проглядела меню.

— Хм-м… просто воды, пожалуйста.

— Нет причин экономить, — сказал папа, когда официантка ушла. — Это особенный день.

— У меня просто водное настроение, — объяснила я. — Не хочется ничего сладкого.

Он кивнул.

— Итак… — начал он, но ничего потом не сказал.

Между нами чересчур надолго повисло неловкое молчание. «Я не сумасшедшая», — подходящая ли это фраза, чтобы его нарушить?

— Хорошо, что ты вернулась, — наконец произнес он.

— Спасибо, — ответила я.

О Господи, что я должна сказать? Просто все ему выложить начистоту? Подождать, пока принесут еду? Но я голодна, и вдруг он выйдет из себя, когда я расскажу кое-что из того, что от него скрывала? Чтобы избежать разговора, я спряталась за меню, читая его так внимательно, как будто от этого зависела моя жизнь.

Официантка вернулась с моей водой и папиной колой.

— Вы готовы сделать заказ? — спросила она. — Хотите начать с закусок?

— Тейлор?

— Э… без закусок, — я не хотела тянуть с главным блюдом. — Просто принесите основное блюдо.

— Ладно, — сказал отец. — Так…

— Ага… Мне… м-м-м… — Я просмотрела список. — Мне спагетти с моллюсками, — сказала я и запнулась. — Только если… сколько в них чеснока?

— О нет, мы не кладем туда слишком много чеснока, — заверила официантка.

— Тогда да, с моллюсками.

— А вам?

Отец поджал губы.

— Э… Мне просто карбонару⁽²⁾.

— Отлично! — Она забрала меню, и мое прикрытие пропало. Мне придется начинать разговор, и я боялась этого, и приходилось делать усилие, чтобы скрыть, что у меня внутренности завязывались в узел. Я не могла. Я не могла с ним заговорить. Я не могла ему рассказать… — Что-нибудь еще?

— Э-э, — промямлила я, — а где здесь уборная?

Она повернулась и показала:

— Просто идите в проход, вон там, и увидите указатель. Дамы налево.

— Спасибо, — сказала я, поднимаясь. — Вернусь через минуту.

Уборные выглядели прилично, и я заперлась в одной из кабинок. Сидя на унитазе, я учащенно дышала в сложенные ладони. Я чувствовала, что желудок бунтует, я не могла этого сделать. Кроме того, мне понадобилось в туалет по-настоящему, поэтому я сделала свои дела, а потом уставилась на свое отражение в маленьком зеркале над раковиной.

— Соберись, Тейлор, — сказала я отражению, стараясь уговорить себя. — Что в этом страшного? Он знает, что над тобой издевались. Он знает, что это делали Эмма, София и Мэдисон. Ты не собираешься признаваться ни в чем таком, чего он еще не знает.

— Но если он узнает, как долго это продолжалось, то может сорваться и сделать что-нибудь глупое, — ответила я. — Я же не хочу, чтобы у него были неприятности. А ты знаешь, что он вспыльчивый, хоть и пытается держать себя в руках.

— И ты думаешь, что он не вспылит, если я ему не расскажу? — возразила я. — Так я хотя бы буду с ним честной. Если признаюсь, он будет доверять больше мне, и мы… то есть, я — не дам ему слишком разозлиться. В конце концов, это не мелочи. Он уже знает. Я больше не могу держать это в секрете. И готова поспорить, он без конца переживал об этом с тех пор, как узнал.

Я вздохнула. Это было разумно, просто я не хотела. И когда дошло до дела, мне стало попросту стыдно. Я не хотела выглядеть слабой, как если бы я ничего не могла тогда сделать. Пусть даже я действительно не смогла ничего сделать, чтобы прекратить травлю, за все годы, что она длилась, за все время учебы в средней школе.

Я скользнула в Другое Место и огляделась, отметив снег, припорошивший разбитую и потрескавшуюся раковину передо мной. Снег. Ха. Значит, кто-то часто употреблял на ней кокаин, предположила я. Наклонившись, я чуть принюхалась. Да, снег пах потребностью, зависимостью и отчаянным голодом, который никак не был связан с пищей. Я покачала головой.

Было так легко создать конструкт из моей скрытности, боязни рассказать, из долгих лет постоянной травли. Мне нужно было только подумать об этом и — излить в своем дыхании.

А результат этой сосредоточенности походил на меня. Очень сильно походил на меня. Это была я без шрамов. Не чудовище, всего лишь я. И, Господи, я очень хорошо могла читать собственное выражение лица. Она была испугана. Она пыталась быть сильной, но страх, апатия и неотступное напряжение перешли к ней, так что она всего лишь пыталась идти по жизни, оставаясь незамеченной.

Потом я заметила крючки по сторонам ее лица и красноту вокруг глаз, и поняла тогда, что это выражение было лишь еще одной маской, пришпиленной к ее лицу. Для настоящего лица оно было слишком картонным.

Меня вдруг поразила нездоровая мысль. Если этот конструкт работал так, как я думала, он мог бы заставить людей молчать о чем-нибудь — с той же непреодолимой силой, что чувствовала я, отказываясь говорить о травле. Это пугало.

Может, мне все-таки не стоит ему рассказывать. Да, так будет лучше. Вряд ли, если я расскажу отцу, это хоть что-то изменит. И я не хотела его волновать. Я настроилась рассказать, но создав этот конструкт, чтобы набраться храбрости, подумала, что, может быть, не стоит этого делать. Вся эта ситуация была слишком неестественной.

А может быть, конструкт — я решила назвать его Мадам Тайна — просто начал воздействовать и на меня саму? Я стиснула зубы. Нет. Я все-таки сделаю это.

Связать ее было тяжело. Очень тяжело. Она была сильной — возможно, сильнейшей из всех, что я до сих пор создавала — и она боролась, чтобы выскользнуть из пут. Хуже того, она нападала в ответ — волнами апатии, волнами ужаса и волнами не-надо-этого-делать-не-стоит-суетиться-по-пустякам. Цепь захлестнула ей руку, прижав к стене, но когда звенья бросились, чтобы обвиться крепче, ей удалось оторвать руку от стены, несмотря на то, что кость при этом громко хрустнула.

Ничего не выходит, подумала я. Это пустая затея. Я просто должна сдаться… «Нет!», — выдохнула я, покрываясь испариной. Это была не я. Я чувствовала, как она наносит по моему разуму удар за ударом, и шаталась под ними, в глазах каждый раз на мгновенье темнело. Задыхаясь, я стиснула зубы, бросив все силы на то, чтобы лишь удержать ее на месте. И я проигрывала. Она вывихнула оба плеча, чтобы высвободиться из пут, удерживавших ее за руки, и извивалась как изворотливое насекомое, высвобождая из цепей ноги. В последней отчаянной попытке мне удалось поймать ее за горло, но она и тогда сумела вывернуться.

Ничего не вышло. Она была слишком изворотливой. Нужно было найти новый подход. Я взглянула на нее, и два налитых кровью глаза сверкнули в ответ на меня из-под маски.

Тихое хихиканье сорвалось с моих уст. Все обрело смысл.

Я убрала цепи, и она бросилась ко мне, скрючив пальцы в подобие когтей. И тогда я выдохнула облако ржавых бабочек прямо в лицо Мадам Тайны. Они сорвали с нее маску, и внезапно всякое сопротивление прекратилось. Я воспользовалась шансом, чтобы спеленать ее плотней, чем муху в паутине. Она была слабой и послушной, когда цепи накрепко опутывали ее. Я постаралась не задерживать взгляд на ее лице, потому что под маской, которая сейчас валялась на грязном полу, у нее не было кожи. Там были лишь багровые мышцы, жир, ранки в тех местах, где цеплялись крючки, и сочащаяся кровь.

Я вскрыла ее, обнажив чувствительную, окровавленную суть, и теперь она была беспомощна.

Да. Теперь я смогу поговорить с папой. Свобода была прекрасна. Я наклонилась и подобрала упавшую маску. Она одновременно была и не была настоящей. Я чувствовала ее в руках, но она поддавалась, шипя, почти как пена на молочном коктейле. Взглянув на Мадам Тайну, я вернулась к маске. Это было… кое-что интересное. Маска секретов. Я видела, что она неживая; не разумная, подобно своей хозяйке. Я сосредоточилась и позволила маске вернуться в меня, оставив основной конструкт нетронутым. Да, оказывается, я могла создавать конструкты, которые не были самостоятельными существами.

Затем я вдохнула и Мадам Тайну, потом вернулась в нормальный мир и проверила свою внешность. Смыла пот с лица и поправила волосы.

— Ты в порядке? — спросил папа, когда я вернулась к столу. В его голосе я услышала беспокойство.

Кашлянув, я постаралась притвориться смущенной.

— В столовой нам давали еду почти без клетчатки, — неловко пробормотала я, не глядя на него.

Он прокашлялся.

— Ну. Хм. Теперь этой проблемы не будет, ведь ты возвращаешься домой, — попробовал он меня утешить.

Кажется, сработало.

— Ох, классно будет оказаться дома, в своей комнате, с моей собственной кроватью и с моими книгами и… — я застонала, кое-что припомнив.

— Что такое? — спросил папа.

Я поморщилась:

— Ничего особенного, — призналась я. — Просто вспомнила, что, кажется, забыла поменяться обратно книгами с Лией. Кажется, у меня могли остаться кое-какие из ее книг, а у нее кое-что из моих.

И обмен был в ее пользу, не добавила я. Раньше мне казалось, что я быстро читаю, до тех пор, пока не познакомилась с Лией. Ее способность за час-другой прочесть книгу из трехсот страниц надежно избавила меня от этой иллюзии.

— Ну… похоже, ты… познакомилась с кем-то… в том месте, — сказал он. — Это здорово.

— Ага, здорово, — согласилась я и перевела дыхание. — Но я волновалась не из-за этого, — сказала я. — Я волновалась потому, что… Ну, я пыталась набраться смелости, чтобы рассказать тебе кое-что. Пожалуй, я пыталась сделать это уже давно, но теперь? Теперь, я думаю, смогу.

— Ты… уверена? — спросил он.

Я кивнула.

— Готова, как никогда, — ответила я. — Но… пожалуйста, не перебивай меня. Хотя бы, не сразу. Боюсь, что если остановлюсь, то не смогу продолжить. И все может быть немного запутанно.

Он смял в руках салфетку и глотнул.

— Продолжай, — попросил он.

Это было легко, после того, что я сделала с Мадам Тайной. До этого я не смогла бы. Просто потеряла бы дар речи.

— Это началось… должно быть, после того, как я вернулась из летнего лагеря в две тысячи девятом, — начала я. — В смысле, я не уверена, что до того не было каких-то моментов, которые я могла упустить. Уезжая, я еще сильно переживала после маминой смерти и могла как-нибудь обидеть Эмму или как-то ее этим задеть. Я ничего такого не помню, а когда я пыталась ее спросить, она говорила только, что не желает общаться с такой неудачницей, как я. Но ведь должна быть какая-то причина, верно? — вздохнула я.

В общем, не знаю. Знаю только, что когда я вернулась из лагеря, она уже не хотела со мной общаться. Нашла себе новую лучшую подругу — Софию — и они выставляли меня на посмешище. И это было больно, но… Я думала, что надо подождать, и станет лучше. Понимаешь? Типа, от этого было больно, потому что Эмма была раньше моим самым близким другом, но я пыталась общаться с другими людьми и, с другой стороны, искала возможность помириться с ней или типа того.

Не понимаю, как им это удалось, но в результате все перестали со мной разговаривать, даже подходить ко мне — все, кто считает себя «классными», а в школе это большинство ребят. Я даже не поняла, когда это случилось. Не было какого-то переломного момента, после которого все изменилось бы. Просто все отдалились от меня. И еще начались «шуточки». Понемногу, типа, однажды оказалось, что в моем карандаше… знаешь, такие механические карандаши, которые щелкают? Все грифели пропали. Мелочь, но мне приходилось все время прятать пенал в сумке. Пришлось занять один из шкафчиков в раздевалке, а не поближе, в коридоре, потому что в них были лучше замки, — я с горечью рассмеялась, — видишь, к чему это привело. Будь мой шкафчик в коридоре, я бы, наверное, смогла вырваться оттуда, поднажав на дверцу как следует. Всем известно, что их можно открыть, просто ударив в нужном месте.

Ну и вот. Если я не следила за сумкой, вещи из нее пропадали. Ученики не отходили с моего пути в коридорах и «случайно» толкали меня. А хуже всего были шепотки. Оскорбления, но не в лицо, а за спиной и вполголоса. И… ну, Мэдисон — она всерьез присоединилась только в начале прошлого года — просто проворачивала тупые подставы и глумилась, София обычная злюка, но Эмма знала все мои тайны. Она знала, как сделать больней. И… — я почувствовала жжение в глазах, — было так одиноко, ведь никто не общался со мной, и я ничего не могла сделать, чтобы прекратить это. Никому из тех, кто узнавал о травле, не было особого дела. Да и по большей части она заключалась «просто» в словах. Записки в моем шкафчике. Подброшенные в сумку. Отправленные по электронной почте. Сказанные за спиной. Сказанные в спину. Как будто я сама не имела ни малейшего значения.

— Я… не сомневаюсь, что слова были очень плохими, — начал папа, но я не могла дать ему закончить. Просто не могла. Я не хотела слышать это от него.

— Нет, в том-то и дело, пап, — тихо сказала я и провела пальцами по холодным стенкам стакана, задумавшись, как это правильно объяснить. — Ты, наверное… ну, дрался в школе или на улице, когда был ребенком?

Он чуть неловко повернулся на стуле.

— Ну да, бывало.

— Так делают мальчишки. Если б они… типа, подкараулили меня на школьной парковке и побили, тогда остались бы синяки. И я тогда хотя бы могла попытаться ударить в ответ — видит Бог, иногда мне очень хотелось это сделать. Но практически все оставалось лишь на словах, — горько сказала я. — Слова и всякие мелочи, чтобы задеть побольней. Всякий, кого заботило мнение популярных ребят, не хотел общаться со мной, и… — я пожала плечами, — ну вот. Никогда не было достаточных доказательств, чтобы кто-то меня послушал. И вовсе не помогало, что я несуразно высокая и… и ничуть не хорошенькая, и у меня нет фигуры, достойной упоминания. Каждая из этих вещей помогала сделать из меня мишень. Единственный вариант, при котором могло быть еще хуже — это если б я была толстухой.

— Ты красивая, — запротестовал отец, не в силах сдержаться.

— Я — нет, — сказала я, скрестив руки в защитном жесте. — Это Эмма красивая. Она — модель. София вся такая спортивная. Мэдисон миленькая, и мальчишки вьются за ней, как неразумные щенки. А я просто дылда. — Я вздохнула. — Однажды я рассказала учительнице, миссис Беллингхаузен. И она поговорила с ними, а они сказали, что ничего не делали, так что ничего из этого не вышло. А потом она ушла в декретный отпуск, и все стало еще хуже, потому что я посмела пожаловаться. Потому что не было никаких доказательств, и всем было плевать. Просто слова. Просто оговоры, — я почти рычала.

А потом, как раз перед Рождеством, все стало налаживаться. — Я снова вздохнула. — Они просто взяли и оставили меня в покое. Не обращали на меня внимания. Понимаешь, я была счастлива, что меня игнорируют. Из-за этого кое-кто даже захотел со мной общаться. Не знаю, велели ли они другим держаться от меня подальше, или же все просто боялись стать их мишенью, как я. Все налаживалось. — Тут я запнулась. — А потом сразу после Рождества — бах! Думаю, они просто хотели, чтобы я ослабила бдительность. Вот такая история. Я позаботилась все это записать. Дома, в моей комнате, лежит дневник. Там гораздо больше, чем я могу сейчас рассказать.

Повисла тишина, нарушаемая лишь шумом дождя снаружи и свингом из акустической системы, играющим на заднем плане. Отец был бледен.

— Тейлор, я… Я не знал, — сказал он.

— Я в курсе, — с грустью сказала я. — Я не хотела, чтоб кто-нибудь знал. Было… так трудно рассказать тебе. — Он и наполовину не знал, насколько трудно. Ради этого мне пришлось сорвать лицо с одного из моих внутренних демонов.

— Я должен был узнать. Должен быть догадаться. Должен был заметить, что… что за два года ты ни разу не заговорила об Эмме. Что ты ни разу не зашла к ней домой. Что она ни разу не звонила. Я был просто… никуда не годным отцом. Я должен был понять.

Да, должен был, подумала я. Конечно, я этого не сказала. Папа был в полном раздрае после маминой смерти, и он до сих пор еще толком не оправился. И я от него все скрывала. Нечестно было винить его при том, что я так усердно старалась утаить от него все это.

Должно быть, тут сказался мой талант к противоречиям.

— И что ты собираешься делать? — тихо спросила я.

Он вздохнул, подперев голову руками.

— Не знаю, — сказал он. — Я… я не знаю.

Тут подоспела наша еда, и это принесло желанную передышку.

1) См. https://ru.wikipedia.org/wiki/Гувервилль

Вернуться к тексту

2) Карбонара (паста алла карбонара) — спагетти со свининой или беконом, приправленные особым соусом из сыра, яиц, перца и соли.

Вернуться к тексту