Радко отважный (джен)

Было у отца два сына. Один могучий как дуб и такой же умный. Да в той же степени способный на любые чувства, включая жалость. Второй здоровый как бык да столь же благоразумный и рассудительный, как бык во время гона.

И… уж простите люди, что начало не такое как в сказках. Меня тоже поймите. До сказок ли, когда жизнь твоя висит на волоске. А ты сам — кверху ногами. За которые тебя держат вышеупомянутые Дуб и Бык. Они же отпрыски Лысого Ласло.

Явились, понимаешь, в снимаемую мной каморку. И в ней тотчас же стало тесно. Хотя теснота, как нетрудно понять, почти сразу сделалась меньшей из обрушившихся на меня неприятностей.

Сам Ласло расположился на единственном в комнате табурете. Видом своим напомнив тесто, перевалившееся через край квашни и готовое стечь наружу, вниз.

Ростом даже ниже не ахти какого высокого меня (и в кого только сыновья его пошли?), толстенький и с головой, похожей на яйцо, Лысый напоминал младенца, неведомым колдовством увеличенного до размеров взрослого человека. А вечная улыбочка, которую те, кто с Ласло не знаком, могли счесть приветливой, придавала ему совсем уж безобидный вид. Усиливал это впечатление и голос — мягкий, певучий, даже немного женственный. Но даже мне, прожившему в Надгорице годик с небольшим, хватило понять, насколько оно обманчиво.

Понять — а теперь, похоже, еще и прочувствовать на собственной шкуре.

Правда же заключалась в том, что человек он страшный — Лысый Ласло. Весь город у него в кулаке. Включая, кажется, самого бургомистра. Так что если угораздило встать поперек дороги этого яйцеголового ублюдка, лучше сразу брать ноги в руки и нестись в сторону городских ворот. Или ближайшего кладбища. Сил меньше потратишь. Ибо если слухи не врут, сыночки Лысого Ласло могут отделать так, что о могиле мечтать будешь… во-первых. А во-вторых, даже к страже обращаться не с руки.

Почему — смотри выше. Те бравые ребята с пиками, что вроде как за порядком следят, сами за шкирку притащат к Ласло очередного должника. Да еще от себя добавят. И, что печальнее всего, будет в их действиях некая извращенная справедливость. Долги-то ведь надо отдавать. Всем. Им, ребятам бравым, в том числе. Так с какой стати кому-то может быть дозволено то, что другим возбраняется? Например, про должок свой — забыть.

— Радко, друг мой! — это растекшийся по табурету Ласло открыл рот, став похожим теперь на исполинскую жабу. — Что ж ты про старых друзей забываешь?

Понимать эту фразу надо так: если о чем я забыл, так это об одолженных у Лысого монетах. А также о том немудрящем законе бытия, что долг платежом красен.

И вот Лысый Ласло явился ко мне со своими сыновьями. Полный решимости освежить мою память. Одно радовало: если он снизошел до разговоров, значит сегодня ни бить, ни кости ломать не будут. Ласло еще надеется решить дело миром.

Что ж, не буду его в этом переубеждать.

— Да не забыл, — проговорил я, чувствуя, как тяжелеет, наполняясь кровью, моя висящая над полом голова. — Просто… ну не везет мне пока. Поиздержался несколько. Не сегодня завтра отыграюсь. Ты ж меня знаешь. И на днях верну… хотя бы часть.

Улыбочка продолжала украшать жабью физиономию Ласло, но в голосе прорезались стальные нотки.

— Про тебя я знаю только то, что ленивый и неблагодарный козел, — были его слова, — который легко забывает добро и которому плевать на все и на всех, окромя своей задницы. Отыграется он… да я не сильно удивлюсь, если тебе хватит наглости еще клянчить у меня денег. Чтобы их тоже во всякие карты-кости просадить. Ха!

Я весь сжался под угрозой неминуемой расправы, но тут Ласло немного смягчился.

— Но такой уж я человек, — были его слова, — предпочитаю верить людям… верить в хорошее. В доброту, а главное, честность других. Вынужден верить, потому что без доверия в моем деле никак. Только и останется, что закрыть контору и сидеть на своих денежках как курица на яйцах. Сидеть, дрожать. Так что, дорогой Радко… тем более что от долга ты вроде как не отказываешься. В общем, дам я тебе шанс… до послезавтра. Пойду навстречу... исключительно по доброте душевной. Ты рад?

Я лихорадочно затряс головой, пытаясь изобразить кивание. Что делать было не очень-то легко, будучи перевернутым. У Ласло от такого зрелища рот вообще растянулся от уха до уха. Того гляди, голова надвое развалится.

— Вижу, что рад, — молвил он, — и тем не менее… оставлю тебе небольшое напоминание. На всякий случай.

Лысый грузно поднялся с табурета, и, шагнув ко мне, от души врезал кулаком в мой тощий живот. Ах-х-х!.. Каким бы мягким и бесформенным этот человек ни казался, кулаки у него были крепкие. Явно не из тех он людей, кто тяжелее гусиного пера ничего не поднимает.

А вашему покорному слуге только и осталось радоваться, что встретился с Ласло на голодный желудок. Не то выблевал бы ему под ноги все, что съел накануне.

— Чтоб не забывал, — подвел Лысый черту под нашей беседой.

После чего сделал знак сыновьям, и те опустили меня… нет, не в том смысле, к великому счастью. Но пока просто на пол. Да еще бережно так, чтобы ценный я (а ценность моя равна сумме долга с процентами) по возможности не пострадал.

После чего все трое дружно удалились и даже дверь за собой закрыли. Да что там — даже не пострадала она пока, дверь в мою каморку. Не стали Ласло с сыновьями ее высаживать, пожаловав ко мне. Постучать соблаговолили… пока что. За что я им в некоторой степени благодарен. Не то пришлось бы еще и перед Милошем ответ держать, у которого я эту комнатушку снимал.

До Ласло ему, разумеется, далеко. Как зайцу до медведя. Но все равно не хотелось бы огорчать старика. Он же один из немногих людей, согласившихся мне помочь. Пускай и не бескорыстно.

А может, и сам Лысый не горел желанием причинять вред ни Милошу, ни его имуществу. Как другим людям, ни в чем перед ним не провинившимся. Не разбойник ведь. Но уважаемый в городе человек.

Еще я радовался, что покамест Ласло с сыновьями не взялись потрошить мое жилище в поисках монет. Или хоть чего-то ценного, что можно забрать в счет долга. А значит, не добрались до моего тайника — место коему нашлось даже в этой съемной комнатушке.

Отдышавшись и прислушавшись — убедившись, что за дверью никто не шуршит и не топает, я поднялся с пола и заглянул под кровать. Там, в пыльной темноте отогнул кусочек половицы и достал мешочек с монетами.

Да, если Ласло с сыновьями начнут перерывать каморку, заглядывая в каждую щель, такой тайник вряд ли останется необнаруженным. Но вот воришка какой, особенно неопытный, отыщет его едва ли. А вор поопытнее, даже если и обнаружит, скорее всего, побрезгует столь скудной добычей.

Такое вот самоутешение.

Развернув мешочек, я с тоской пересчитал оставшиеся монеты. Увы! На то, чтоб долг вернуть, не хватит точно. Даже ничтожную часть долга. И я легко отделаюсь, если получив от меня такую сумму, Ласло и его сыновья лишь дружно надо мной похохочут.

На то чтоб отыграться, как я обещал, чтобы сделать отдаваемую часть долга не ничтожной, тоже надежды мало. Разве что поддаться пороку азарта, блефовать, ставки делать побольше да порискованней. Но так это ведь можно вообще без порток остаться.

А вот на что может хватить содержимого мешочка, так это на выпивку, а также на первое время после того как я покину Надгорицу. Вынужден буду покинуть. Ну и на оплату каморки Милоша. Точнее, или на оплату каморки Милоша. Потому что если даже с ним рассчитаться попытаюсь, это сильно уменьшит мои без того невеликие шансы выжить за пределами городской стены.

Какой-то древний мудрец утверждал, что истина-де в вине. Какое там! Ее, истину, и на трезвую-то голову поймать трудно. А уж когда мозги пропитаны хмелем, погоня за этой птицей-невидимкой становится совсем уж безнадежным делом. Уж я-то знаю. Убедился неоднократно.

Но вот чему способствует сидение вечерком в кабаке, в одиночестве, над кружкой вина или пива, так это неторопливым размышлениям. Не ради истины, не в поисках правды святой — но исключительно по поводу своей незавидной судьбы. А заодно о том, как я докатился до жизни такой.

Впрочем, докатился я не сам. Скорее, меня докатили… в некотором смысле.

* * *

Прадед мой (хотите — верьте, хотите — нет) происходил из некогда славного княжеского рода Милованов. И как подобает достойному представителю знатного рода, считал своим долгом ввязаться во все междоусобицы, сотрясавшие в те времена Данувию. Добился он этим лишь того, что потерял немало земель и многих вассалов. Одни сложили головы на полях сражений, другие предпочли порвать с моим предком, пока еще живы. Казне родовой это тоже на пользу не пошло. Особенно когда под конец жизни прадеду пришлось откупаться от сильных недругов, коих оказалось неожиданно много.

Еще меньше заботы о достоянии рода проявил мой дед. Проводивший время на охоте и пирах, он хотя бы сделал прежних недругов друзьями… хотя не уверен, что надолго. Но вот на управление имением своим положил вестимо что. Сведя к выколачиванию податей да подавлению бунтов. Не слишком, впрочем, усердствуя даже здесь. Так что, в конце концов, крестьяне предпочли даже не бунтовать (или как я в укромное местечко нажитое прятать), но перебираться в другие земли. Отчего князь, понятное дело, тоже не богател.

Что до родителей, то начнем с того, что их я вообще не застал. Потому как был подкинут ими… или их слугами под дверь монастырского приюта. Еще младенцем. Видимо мешал я им шибко наслаждаться жизнью, обузой был. Имя «Радко», заботливо вышитое на пеленке было единственным, что я получил от них. Кроме жизни, разумеется.

Это уж потом, войдя в сознательный возраст, узнал от одной из монахинь, что карету, на которой меня привезли, украшал некий герб. Выяснил я и кому принадлежал описанный ею герб — роду Милованов. Да заодно (коль слухами земля полнится), прознал историю падения своих предков. Включая ее финальные эпизоды.

Так вот, как оказалось, папаша продолжил все ту же стезю, взятую дедом и прадедом. И это от него я унаследовал тягу к азартным играм. С той лишь небольшой разницей, что мне хотя бы время от времени улыбалась удача. А не только презрительно хохотала надо мною.

В общем, к тому времени, когда я покинул стены приюта и разузнал все о своих предках, вступать в наследство смысла не имело. Нечего было наследовать. И даже если бы каким-то чудом мне удалось доказать свое княжеское происхождение, грамоту получить с гербом, оное происхождение подтверждающую, все, что я мог бы с ней сделать, это употребить, присев над выгребной ямой.

И потому даже дергаться по этому поводу не стал.

Тем более не прельщал меня путь духовного лица. Особенно притом, что жизнь в приюте, под надзором монахинь, запомнилась мне чередой занудных наставлений, бесчисленных запретов и неаппетитной кормежкой. Скудной, вдобавок, для моего растущего тела. А также розгами или многочасовым стоянием на коленях за малейшие попытки бунта.

Потому, когда мне исполнилось двенадцать лет, и я смог покинуть стены приюта, событие это я встретил вздохом облегчения. Это уж потом до меня дошло, что даже приютские харчи могут показаться изысканным лакомством во внешнем мире. Где вообще-то никто не обязан делиться с тобой даже хлебной коркой.

А поскольку пути назад не было, моя незадачливая светлость был вынужден выживать, как мог. Это значило — клянчить гроши у прохожих, подворовывать из торговых возов или лотков, работать зазывалой на тех же торговцев или держателей кабаков.

Потом, повзрослев, я какое-то время не чурался вообще никакой работы. Вплоть до колки дров или уборки навоза. Предки дружно в могилах небось оттого переворачивались!

Впрочем, огорчал я их недолго, работником оказавшись так себе. Да и не сказать, что самому мне это нравилось. Не иначе, княжеская кровь давала о себе знать.

Поэтому от попыток честно трудиться, как и от мелких уличных краж (возраст не тот!) я перешел к более, как мне показалось, доходному занятию. Повадившись забираться в чужие дома, чтобы чем-нибудь поживиться.

Увы, оказалось, что это не так весело, а главное легко, как выглядит со стороны. Или со слов собратьев по воровскому ремеслу, когда их пробивает на похвальбу.

Во-первых, подходящий дом следует для начала присмотреть. Не один день следить за ним, чтоб выгадать момент, когда в нем будет как можно меньше народу — что хозяев, что прислуги.

Во-вторых, не лишним было бы выбрать наиболее подходящий способ проникновения в дом. Как для самого дома подходящий, так и для себя, любимого. Если через дверь, то надо, по меньшей мере, научиться взлому замков. Если через окно, то не лишним было бы уметь так управляться со ставнями (не говоря уже про стекло), чтобы не вызвать шума. И не привлечь внимания что прохожих, что оставшихся обитателей дома. Ну а если лезть через дымоход, то вообще необходимы три вещи. Быть ловким, как кошка верхолазом, худощавым примерно как дождевой червяк, а сделавшись чумазым как черт, совершивший побег из геенны огненной, не очень по этому поводу переживать.

Есть еще в и «в-третьих»: оказавшись в доме, попробуйте-ка найти что-нибудь ценное, проделав это как можно быстрее, тише, причем, скорее всего, в потемках.

И наконец, в-четвертых, добычу вообще-то нужно кому-нибудь сбыть. Самостоятельно обменять какой-нибудь подсвечник работы мастера или серебряное блюдо на звонкую монету лучше даже не пытаться. Мигом за руку поймают, пикнуть не успеешь. И тогда дальнейшее жизнеописание сведется к трем словам: тюрьма, суд и виселица. А в лучшем случае — отрубленная рука и необходимость освоить смежное ремесло попрошайки. Могут и суда не дождаться — забить до смерти. В разных городах и люди поступают по-разному.

Но и скупщика найти тоже не раз плюнуть. Связи нужны уже в мире воров. А там тоже свои порядочки, как среди знати — вот где крайности пересекаются! И кого попало, с улицы тоже не привечают. Мягко говоря.

Зато немало шансов получить кинжал в брюхо, перейдя дорогу какому-нибудь собрату по нечестному ремеслу. А то ишь, в доме господ Как-их-там вздумал пошарить. А некий молодчик, более уважаемый и опытный, второй месяц за ним следит.

В общем, если бы существовал зал славы для выдающихся легендарных воров, с моей историей попасть туда не стоило и мечтать. Если конечно рассказывать ее честно. Хотя… когда это вор бывал честным? Разве что в церкви на исповеди. И то, скорей всего, через раз.

Позднее я открыл для себя азартные игры. Карты, кости, пари разного рода. Здесь успех мне сопутствовал чаще, прибыток выходил больше. Другое дело что Удача — дама капризная. Так что жизнь моя сделалась полосатой как заморский зверь тигр. Причем темные полосы прямо соответствовали по времени крупным проигрышам.

Тогда, собственно, мне приходилось влезать в долги. Ну и делать ноги из очередного города, если платить было нечем. Вот как на этот раз.

Слышал, есть такая трава — перекати-поле. Отличная от других растений тем, что корни ее слишком слабы и не могут удержать на одном месте. Особенно когда на нее дует ветер. Такой вот травой временами кажусь себе и я, Радко из рода Милованов. Столь же отличаюсь от большинства людей.