Радко отважный (джен)

Ночью, понятно, много не увидишь. Даже при полной луне. Но то, что не смогли в полной мере уловить глаза, с успехом дополнили слова тех несостоявшихся насильников.

Как там они говорили? «Чумазая»? «Темно и кучеряво»? С такими подсказками память не преминула восстановить кое-какие черты внешности Мирелы, которым я тогда (пьяный, в пылу драки, а потом и окрыленный торжеством от победы) попросту не придал значения. Будто не заметил.

Начать с того, что волосы девушки были волнистые, вьющиеся и черней самой ночи. А кожа наверняка смуглая. Именно это, как я понял, имели в виду подонки из переулка, называя Мирелу «чумазой».

Еще, как я вспомнил, девушка носила пестрый платок. На голове — прикрывая им волосы. Просто потом он сбился на шею, когда ее сцапали те три ублюдка, и девушка пыталась вырваться.

Такой же пестрой была ее юбка — до пят, но свободная. Почти не стеснявшая движений. В том числе не помешавшая Миреле лягнуть одного из ублюдков вестимо куда.

Добавим сюда, собственно, имя — редкое для этих мест. И говорок, в котором чувствовалось что-то чужое. Как обычно бывает, когда используемый язык для говорившего не родной, хоть и знакомый.

Ну и пылкий нрав сюда же нанижем. Врезавшая ногой одному и пырнувшая кинжалом другого из домогавшихся ее парней, Мирела точно не походила ни на безропотную простолюдинку, запуганную и забитую собственным отцом или мужем, ни на бледную хрупкую девицу благородных кровей, без прислуги боящуюся даже шаг за пределы родового замка сделать.

И какой напрашивается вывод? Кем оказалась спасенная мною девушка? Когда я сообразил — кем, сведя все детали воедино, мне захотелось побежать по улице с криком «Нашел!», как какой-то древний мудрец или кладоискатель. И вообще испытал чувство гордости за себя, любимого. Коль даже с бодуна оказался способен на такие умозаключения.

Мирела принадлежала к так называемому «народу колеса». Мирным кочевникам Данувии, целыми толпами, или, правильнее говорить, таборами, мотавшимся с места на место в своих кибитках и фургонах.

Относились к ним по-разному. Кто-то подозревал в колдовстве, тем более что веру местных «народ колеса» не разделял, в церковь сородичи Мирелы не ходили. Кто-то уличал в воровстве, причем зачастую в совершенно непроизвольном. Как птица летает, а рыба дышит под водой — так же, не задумываясь и без особой цели, эти люди могли что-нибудь стянуть. Даже дети. Ну а если и не крали, то уж попрошайничали знатно. В людных местах и целой толпой, всякий страх потерявши. Городские нищие рядом с ними казались просто не заслуживающей внимания мелочью. Вроде трещинки в волос толщиной на крепостной стене.

Еще кто-то (особенно крестьяне, горожане реже) распускали слухи, что «люди колеса» якобы воруют детей. По мне это вообще бред собачий. На что им чужие дети, если своих отпрысков без счету? Тогда как в кибитках и фургонах места совсем немного. Даже каморка, которую я у Милоша снимал, попросторнее будет. Но делить ее с кем-то я желанием не горел. Разве что… хм, с той же Мирелой. Но и то до ближайшего утра.

Что до ее соплеменников, то не все из людей, осевших в городах или весях, относились к ним с предубеждением. Кого-то их приезд даже радовал. Не приспособленные к праведным трудам и не ахти какие торговцы, «люди колеса» зато развлекали местный народ песнями и плясками, устраивали для детей представления с куклами. Еще я как-то видел в одном таборе специально обученного медведя, который танцевал под музыку флейты и лютни. Танцевал он, ясен пень, как медведь — неуклюже и с явной неохотой. Но зато вставал на задние лапы, и вообще это выглядело забавно. По крайней мере, для тогдашнего меня. Подростка.

Потому немудрено, что встречали сородичей Мирелы в разных городах и уголках Данувии тоже по-разному. Где-то разрешали остановиться разве что за городской стеной. И не больно-то радовались, если кто-нибудь из «людей колеса» пожалует в город.

Где-то сразу даже не стражу звали и не дружину местного владетеля. Но сами мужики с вилами собирались, давая от ворот поворот каждому табору, едва показавшемуся в облаке пыли на горизонте.

Но где-то могли пропустить через ворота весь табор, все эти фургоны и кибитки. И даже разрешали устраивать свои представления на городской площади.

Что до Надгорицы, то здесь ни народ, ни городские власти, может и не отличались большой терпимостью. Но и в плену предубеждений не пребывали. Потому бургомистр милостиво выделил пожаловавшему в город табору для стоянки пустырь на окраине города. Пару гектаров бесхозной земли, заросшей сорняками. В летнюю пору там еще любили ночевать городские бездомные и мертвецки пьяные забулдыги. Притягивало их видать это место. Ну а чем «люди колеса» хуже, смекнули городские власти.

Что до меня нынешнего, то я в соплеменниках Мирелы увидел почти родственные души. Тоже вот не задерживаюсь долго на одном месте. И гнуть спину не люблю. А теперь вот надеюсь на их помощь. Как-никак они… ну, по крайней мере, одна из них — моя должница.

Потому ноги сами несли меня к этому пустырю. Через улицы (почти всегда узкие), через толпу, эти улочки запрудившую. Люди, повозки с волами или лошадьми, дома, лавки с вывесками только и мелькали перед глазами.

На пути я едва не врезался в одного из сыновей Лысого Ласло — того, который, как дуб, кажется. К счастью, вовремя приметил его. Да и трудно не приметить такого здоровяка, возвышавшегося над толпой, словно одинокий дуб над чахлым подлеском.

Шел он тоже с неспешностью, достойной вековых деревьев. Которым, как известно, некуда спешить — в их распоряжении сотни лет. Шел, по сторонам поглядывал. А я вовремя затормозил и свернул в ближайший переулок. Ибо встреча с Дубом, как и вообще кем-то из этой семейки мне нужна была не больше, чем дурная болезнь, какую можно подхватить у продажной девки.

Особенно с Дубом. Как и с братом его, впрочем. Наверняка, что тот, что другой узнают меня. Наверняка последуют расспросы: куда это я намылился, да еще в такой спешке. А глупым людям что-то объяснять — дело неблагодарное. Особенно глупым людям, настроенным к тебе недружелюбно, с подозрением.

К счастью, судьба в этот раз повернулась ко мне лицом. Дуб меня не заметил — вовремя я в переулок нырнул. Так и прошествовал мимо, горделиво и неспешно. И вообще, похоже, не слишком присматривался к сновавшим вокруг него людишкам.

А я продолжил путь. Пока не выбрался к пустырю, заставленному деревянными фургонами. Поодаль паслись несколько лошадей — объедая остатки травы. Остальных, как я понял, выводили за городскую стену. Не то быстро бы ноги протянули.

Несколько человек сидели у костра, над которым висел котел — обедать собрались, не иначе. Из ближайшего фургона высунулась старуха с седыми патлами, выбивавшимися из-под пестрого платка. Прокричала что-то каркающим голосом, на своем языке. Потом, лавируя меж других повозок, пробежал какой-то худосочный ребенок в лохмотьях, из-за смуглой кожи свой выглядевший еще грязнее, чем был на самом деле.

И все. Других людей в таборе я не видел. Отчего на пустыре царила тишина, совсем не вязавшаяся с веселым нравом «людей колеса». Что, впрочем, было и понятно. Не вечер еще. А народ, видать, по городу бродит, поживы ища.

Так же вдали от стоянки могла находиться и спасенная мною девушка. О чем я подумал уже по приходе сюда. Однако это не значило, что мне обязательно придется развернуться, и, вернувшись в каморку, дожидаться вечера. За попытку, как известно, денег не берут. Так отчего бы не попробовать.

— Эй! Здравствуйте! — окликнул я людей, сидевших вокруг костра. — Добрый день, люди… добрые.

Двое, поднявшись, вышли мне навстречу. Пожилой, но еще могучий мужчина в кожаной безрукавке поверх ярко-красной рубахи, кожаных же штанах и шляпе. И долговязый парень с курчавой непокрытой головой. Рубаха у него была ярко-синяя, вместо кожаных штанов шаровары, и подпоясан парень был красным кушаком. Кожа у обоих была настолько смуглой, что иной трубочист покажется бледнее. Не зря обидчики Мирелы обзывали ее «чумазой». Если она такая же.

Парень что-то пробормотал вполголоса на своем наречии. Мужчина же вовсе хранил гордое молчание. И оба смотрели на меня — неприветливо и выжидающе. Чего, мол, пришел.

— Э-э-э… это… здравствуйте, — повторил я, немного растерявшись, — люди добрые, мне бы Мирелу. Есть тут такая? Девушка по имени Мирела?

— Мою дочь зовут Мирела, — в ответ изрек мужчина в шляпе, — но вот зачем она тебе? Для чего ты пришел?

— Я… это, — как ни хотел не мямлить, держаться решительно, но под взглядом этого человека стушевался, — знакомы мы с ней…

Но все-таки нашелся. Подобрал нужные слова — так, чтоб не в бровь, а в глаз.

— В общем, я ее спас, — выпалил я на одном дыхании, — вчера… а нет, уже сегодня ночью. Трое гадов хотели ее изнасиловать в темном углу. Но я их… того.

И подкрепил свои слова жестом — провел ладонью по горлу.

Стоявшие передо мной два человека переглянулись. Обменялись еле слышными репликами на своем языке. Потом слово снова взял старший.

— Я знаю вас, городских, — были его слова. — Ты видно думаешь, что моя дочь — что-то вроде боевого трофея… что теперь она принадлежит тебе только за то, что ты защитил ее жизнь… и честь. Но должен тебя разочаровать. Мирелу я собираюсь выдать за уважаемого человека…

Меня он еще при этом смерил взглядом, как бы говоря, что уж я-то, Радко Милован, ну никак не могу принадлежать к так называемым «уважаемым людям».

— …и никакая ваша случайная встреча этого не изменит. Так что претендовать на нее даже не думай.

Голос Мирелиного папочки звучал сурово, непреклонно. Спутник его молодой вообще волком глядел. А в сапоге наверняка припрятан нож, который этот дылда в любой момент был готов достать и пырнуть меня в живот. Пикнуть не успею.

Впрочем, я тоже парень не промах.

— Так я понимаю, — поспешил сказать, — уважаемый человек… да. Но я ведь не жениться на Миреле собрался. Другое дело у меня к ней.

«Люди колеса» опешили. Не ожидали, видимо, такого ответа. Переглянулись. Молодой проговорил что-то с едва удерживаемой яростью, словно пес прорычал. Пожилой ответил, сам оставаясь совершенно невозмутимым. Оба говорили по-своему, о чем — я не понимал. Но уловил имя «Мирела» в реплике пожилого.

Потом молодой кочевник что-то гаркнул коротко, возмущения уже не скрывая. Но дальше припираться с пожилым не стал, а направился к одному из фургонов. А вскоре вернулся в сопровождении спасенной мной девушки.

Я успел увидеть, как Мирела на ходу накидывает себе на голову платок, пряча великолепные волосы. Впрочем, некоторые пряди все-таки выбивались из-под него.

— Зачем ты пришел?! — воскликнула она вместо «здрасьте», увидев меня.

Узнала, не иначе. Успев разглядеть в темноте. Видать, глаза как у кошки. А может, правы те, кто приписывал «людям колеса» умение колдовать.

— Благородный воитель рад снова приветствовать спасенную им прекрасную даму! — воскликнул я и дурашливо раскланялся.

Мирела шутку не оценила. Напротив, с таким лицом на меня глянула, будто я позорил ее одним своим появлением.

Хуже отреагировал только приведший девушку долговязый парень. Приходившийся то ли братом ей, то ли женихом. Тем самым «уважаемым человеком», о котором толковал пожилой дядька в шляпе.

В руке парня уже блеснул нож — и когда только достать успел? Сделал шаг мне навстречу. Но Мирела, к чести ее, остановила жениха, а может брата, вклинившись между нами, выставив перед ним руку.

Проговорила что-то на своем наречии. После чего парень (которого, кстати, как я сумел разобрать, звали Яноро) отступил.

Затем повернулась ко мне. С совершенно страдальческим взглядом прекрасных глаз.

— Я помню тебя, — торопливо проговорила девушка, — и понимаю, что не отблагодарила тебя, как следовало… после того, что ты сделал для меня. Но больше мне предложить нечего. Сам видишь.

Она чуть кивнула в сторону Яноро — похоже, все-таки жениха. Судя по следующим ее словам.

— Замуж меня выдают. А если изменю… с тобой, вообще с кем-то, даже убить могут.

Убить? Я покосился на ее папашу. Совсем по-другому посмотрел. Ведь вроде приличным человеком мне казался. Спокойным, благоразумным, в отличие от женишка Мирелиного хотя бы. Так неужели он без всякого сожаления порешит родное дитя? Или даже позволит это сделать кому-то другому? Добрый же он, нечего сказать. И примерный семьянин, вдобавок.

Да и сам сложившийся у меня в голове образ «людей колеса» как веселых беспечных бродяг неожиданное признание Мирелы сильно подпортило. Впрочем, я не осуждать сюда пришел.

— Да что вы все, сговорились что ли?! — воскликнул я. — Думаете, от тебя мне это… только одно нужно? Ты, конечно, красавица, каких мало, признаю. Но именно поэтому я не стал бы поступать с тобой, как с девкой, в кабаке снятой, с которой перепихнулись и разбежались. А если б что-то большее… так уже мне предложить тебе нечего. Чай, не владетель какой и не богатей. Бродяга обычный… не лучше вас.

Мирела нахмурилась. Задумалась небось над последней моей фразой — которую, признаю, я сболтнул и сам пожалеть успел. Ведь, чего доброго, подумает, будто я и ее оскорбил, и весь ее народ. Коль для «людей колеса» в бродяжьей стезе нет никакого позора.

Но какие бы мысли ни посетили девушку, оскорбления в моих словах она не увидела.

— Тогда зачем?.. — проговорила Мирела, слегка растерявшись.

— Помощь нужна, — было ей ответом, — я тебе помог, ты поможешь мне, все просто. И мы друг другу ничего не должны.

А заметив, как недоуменно и выжидающе она смотрит на меня, добавил:

— Вывезите меня из города. На одной из ваших повозок. Спрячьте и вывезите. Просто за стену, сильно далеко не надо. А то меня преследуют, и просто так покинуть Надгорицу не дают.

Я ожидал, что меня начнут расспрашивать — хоть Мирела, хоть родитель ее. За что, мол, преследуют, почему не выпускают. Кому такому важному я дорогу перешел. И с какой стати табор, который здесь лишь проездом, должен в это вмешиваться. Как и вообще лезть в чужие дела.

Но все оказалось проще. Отец Мирелы что-то сказал на своем языке, но девушка чуть ли не перебила его голосом умоляющим, просто-таки жалобным. А потом повернулась к жениху, переминавшемуся с ноги на ногу. И буквально обрушила на него тираду, то строгую по звучанию, то почти яростную. Сама еще уперев руки в боки.

Парень попытался было возразить. Но Мирела и слова вставить ему не дала. Так что, с досадой махнув рукой, Яноро направился к пасущимся на пустыре лошадям.

* * *

А потом прошло около часа — и скрипящий колесами, погромыхивающий на ходу деревянный фургон, подпрыгивая на булыжниках мостовой, проехал городские ворота. Без хлопот миновав и мой портрет с надписью «должник», и пару скучающих стражников.

Эти, последние, узнали фургон — на таких, насколько было им известно, в Надгорицу приехали «люди колеса». Один из них, кудрявый и долговязый, как раз правил фургоном. А по разумению стражников люди эти, может и не были колдунами, но уж точно слыли возмутителями спокойствия. Слишком крикливые, ничем полезным занять себя не могут. Только ошиваются по улицам, да к честным горожанам пристают.

Так что доблестным стражам и в голову не пришло как-то их задерживать, да еще досматривать фургон. И вообще как угодно препятствовать отъезду кочевников. Пусть катятся! Скучать по ним точно не стали бы.

Правда, обогнув город, данный конкретный фургон заехал в него снова. Только через другие ворота. Так что ни разочаровывать давешних стражников не пришлось, ни вызывать подозрения.

Но прежде чем вернуться, фургон «людей колеса» успел отъехать от города где-то на полверсты. И из него вылез пассажир — я. Да, попрощавшись с Мирелой и Яноро, зашагал по пыльной дороге. На поиски лучшей доли в славном городе Неделица.