Л. (гет)

В канун Дня всех святых, когда простецы пугают друг друга остроконечными шляпами, накладными ведьмовскими носами и жуткими масками, Лилии ещё с детства казалось, будто мудрых искусств на самом деле не существует вообще. Вот и сегодня снова не верилось, несмотря на сына, то и дело норовящего свалиться с детской метлы, и Джеймса, который как раз утром неосторожно перекинулся и выбил стекло на полуподвальном этаже. Впервые за много дней она смогла сказать себе, что глупо бояться непонятно чего, и почти убедить себя, что иногда кошмары — это просто кошмары.

Гарри разнылся к вечеру, и как Джеймс ни пытался вникнуть в сложную книгу о Надёжном заклинании, едва ли он разбирал хоть строчку: сын затихал только в его руках, но не терпел, чтобы ему предпочитали какие-то буквы. О том, что нужно делать с бумагой, у него имелось своё мнение — Гарри считал, что один лист это хорошо, а гора обрывков по всему столу лучше. (Он-то умел повторять за отцом и возить носом по книжным разворотам, но терпения ему никогда не хватало даже на минуту — для малыша мир Джеймса был безнадёжно лишён смысла.)

— Джейми, я заберу его и пойду наверх, — наконец сдалась Лилия. — Иначе ты так и не дочитаешь её к сроку Бормотея. Сделать тебе горячего чаю?

Джеймс опустил свои круглые очки на кончик носа и с благодарностью посмотрел на неё. Без очков взгляд у него был смешной: потерянный и очень добрый.

— Опять пытаешься приворожить меня, ведьма? — он обвинительно погрозил ей пальцем. Гарри тоже заулыбался и хватко попытался поймать его ладонь. — Не выйдет! Моё сердце занято.

— И кем же? — Лилия легко, ласково провела рукой по его шее, груди, застегнула потревоженную сыном пуговку на рубашке и подхватила Гарри. Поднимать его было уже непросто — маленький рос как под Располняю.

— Возможно, ты её знаешь, — хитро склонил голову к плечу Джеймс. — Огневица! Волосы — пламя! Колдовские глаза. Не движется — танцует. Я сгораю уже десять лет.

— Когда вырастешь, — громко прошептала Лилия Гарри на ухо, — к папе с домашними заданиями по числознанию не обращайся.

Она повела носом, щекотно ероша волосы на его виске. Гарри тут же взвизгнул и отвернулся, спрятался на другом её плече, всё глуше лепеча что-то неразборчивое.

— Зачем ему числознание? — Джеймс так взмахнул рукой, что задел чернильницу. Та опасно пошатнулась, но устояла. — Охота ему с цифрами возиться? Он будет летать, как я. Или салить голову над котлами, как ты. Или зарником станет, будет сражаться с тёмными волшебниками!

Лилия мгновенно помрачнела, невольно прижимая Гарри к себе покрепче.

— Надеюсь, что нет, — коротко выговорила она.

Джеймс же разгорячился:

— Хотим поласковей, а на деле как бы любовью своей его не удушили! Ты так его забережёшь, загасишь. Вот сготовим себе два больших котла с успокаивающими, и ничего с нами не станется.

— Я не так его люблю, ты же знаешь, — глухо возразила ему Лилия. — Я хочу не оградить Гарри, а дать ему жизнь.

— Ты уже сделала это однажды, — смягчаясь, Джеймс с теплотой заглянул ей в лицо. — Дальше он сам.

Его голос пронзил её какой-то неуловимой ноткой, и Лилия дрогнула. Джеймс снова говорил: «Я до сих пор не вполне верю, что ты есть», а она уже столько раз так же бессловно отвечала: «Я здесь, я твоя». И всегда оказывалось, что он почти услышал и почти понял, только нужен ещё один раз — всего один, и уж тогда он поверит.

Знал бы Северин, сколько трепета в человеке, которого он видит только высокомерным задирой!

Всё будет, — пообещала она себе, и обещание стучало в висках как клятва. — Я дотянусь, я сделаю невозможное.

И так она смотрела на мужа, что у того пожарно вспыхнули уши, щёки, и сорвался он в судорожный вдох, как будто не знал ещё всех их лет вместе.

— Наверное… — Джеймс смущённо кашлянул. — Наверное, мне нужно читать.

А читал он — снова для неё: её всё снедало и снедало, что дом опасен, что по какой-то причине Надёжное не оберегает их семью.

— Спасибо, — она коснулась его руки. Посмотрела на сына. Тот тихо, безмятежно спал. — Я пойду?

Ушла.