Право на поражение (гет)

Вместо пролога

Самый худший грех — молчание.

Сейчас, оглядываясь назад, я это понимала. Если бы я тогда рассказала правду, если бы не побоялась сделать выбор и принять последствия, если бы продолжила борьбу, то смогла бы предотвратить всё то безумие, которое изменило нас и нашу жизнь.

Но я устала и испугалась — сейчас я могла себе в этом признаться. Страх снова потерять друга, того, кто стал семьёй и долгие годы был одним из немногих людей, которым я безоговорочно доверяла, был невыносим.

Я не могла. Одно неосторожное слово — и его бы без раздумий уничтожили. Мёртвый герой всё равно оставался героем. Так было даже лучше, ведь тогда не возникло бы никаких неудобных вопросов и громких заявлений, никаких противоречий, которые искажали бы официальные заявления, сделанные министром.

Промолчав, я осознанно оттолкнула помощь друзей и попыталась в одиночку победить, но ошиблась, недооценила врага и потеряла всё. В одиночку можно выиграть битву, но не войну — это я тоже выучила со временем, как и то, что право на поражение есть у каждого, но далеко не каждый его использует.

Глава №1 Друзья

— Снова поругался с Джинни?

— Можно и так сказать, — ответил Гарри.

Он сидел на диване и листал книгу по Рунам. Рядом на столике стояли чашка с кофе и недоеденный сэндвич. В последнее время у Гарри появилась привычка ночевать у меня дома, в гостиной. Не то чтобы я была не рада другу, но у него — невеста, свадьба с которой должна состояться через две недели, а он, вместо того чтобы проводить с ней время, сбегает и прячется у меня. По-другому и не скажешь.

— У тебя всё хорошо? — осторожно спросила я.

— Всё просто замечательно, — рассеянно пробормотал он и потянулся за чашкой с кофе. — Где ты достала эту книгу? Такую ересь я только на прорицании читал.

— Гарри, книга написана на кельтских рунах.

— И что? — Он озадаченно посмотрел на меня. Очки то и дело норовили сползти — ему приходилось поправлять их.

— В школе ты не учил Руны.

— В Аврорате мы проходили краткий курс. Мне стало любопытно, и я продолжил их изучать.

Гарри беспечно улыбнулся и отпил немного кофе. Дескать, ты что, подозреваешь меня в чём-то?

— Просто всё неправильно.

Я села рядом с ним, привычно опёршись на его плечо, и забрала чашку с кофе — горячая. Гарри обнял меня, притягивая ближе.

— О чём ты? — спросил он.

— У тебя скоро свадьба, а ты не рад. Я на днях виделась с Джинни. Такой подавленной я её не видела с похорон Фреда.

— Не будет никакой свадьбы, Гермиона.

Я посмотрела на него, не до конца понимая, о чём он говорит. Как это — не будет? Они с Гарри любят друг друга, и мне было трудно представить более счастливую пару. Их свадьба воспринималась мной как нечто само собой разумеющееся, как естественное продолжение идеальных отношений.

— А Джинни об этом знает?

— Догадывается. Надо было с ней поговорить, да всё некогда.

— Но… я не понимаю. Что между вами случилось?

— Ты и вправду хочешь это знать?

Гарри смотрел на меня прямо, не отводя взгляда и не пытаясь сменить тему несмешными шутками или показной бравадой, как это часто делал Рон. На миг он показался мне совершенно чужим человеком, но стоило ему улыбнуться, привычно, чуть скованно, — и наваждение прошло.

— Не хочу, — честно ответила ему.

Он кивнул и спросил:

— Я останусь у тебя на ночь, хорошо? Лень домой аппарировать.

Я кивнула — мне не жалко. Возможно, сейчас Гарри просто не хотел оставаться один. Шутка ли: они с Джинни встречались больше трёх лет и почти сыграли свадьбу, а теперь он вдруг решил всё прекратить.

Впрочем, не мне судить: мои отношения с Роном закончились, так и не начавшись.

* * *

— Он сошёл с ума, Невилл!

— Эрни всегда слишком увлекался, когда дело касалось исследований.

Мы с другом сидели в его кабинете. На столе, полках и стеллажах были расставлены десятки вазонов с необычными растениями. Чего только стоила одна плотоядная герань, которая поглощала всё более-менее съедобное, к чему могла дотянуться. Или ядовитая уховёртка, чей отвратительный запах отпугивал людей от кабинета лучше, чем отталкивающие чары.

Невилл всегда оставался верен себе и любил растения гораздо больше, чем волшебников.

— Ладно, признаю: он сумасшедший. Тебя это успокоило? — Невилл передвинул коробку с пончиками подальше от герани и заметил: — Пока что образец проходит испытания. Кто знает, чем они закончатся.

— Предлагаешь не мешать? — спросила я, откусывая от пончика, покрытого шоколадом.

Он кивнул и сказал:

— И не помогать. Честно говоря, у меня самого волосы дыбом встали, когда он описал действие зелья: «Ваши эмоции и желания всегда будут под контролем. Больше никаких преступлений, ведь действие зелья исключает саму возможность возникновения мысли об этом!». — Невилл зажал нос, чтобы сделать свой голос чуть гнусавым, подражая речи Макмиллана.

Я невольно улыбнулась и покачала головой:

— Это ещё не доказано.

— Как и обратное. Хуже всего, что старина Эрни сумел заинтересовать этим зельем Синих. Теперь наш отдел должен докладывать обо всех успехах им.

Синими мы называли волшебников, которые работали в отделе по контролю злоупотреблением магии. Цвет их форменных мантий был синим, отсюда и пошло название, которое использовали чаще, чем официальную аббревиатуру — слишком запутанную и трудную для запоминания.

— Они же раньше занимались только отслеживанием непростительных заклинаний. Даже маячки на все зарегистрированные палочки навесили.

— Навесили, — согласился Невилл. — Только с помощью маячков можно не только непростительное отследить.

— Ты думаешь, что список запрещённых заклинаний шире, чем официальный?

— Кто знает… Они ведь не болтают о своей работе. Хуже, чем невыразимцы — у тех и то можно больше узнать.

Я нахмурилась — мне не понравилось то, что рассказал Невилл. В последний год влияние Синих росло, и порой им верили больше, чем аврорам. После дела «семьи О'Рейли», когда удалось предотвратить убийство четырёх человек и поймать преступника, их авторитет вырос до небес. Большинство людей не желали вникать в мотивы несостоявшегося убийцы и считали, что такому опасному человеку нечего делать на свободе.

Нужно будет расспросить Гарри о Синих — возможно, он знал больше. Мне очень не хотелось, чтобы люди, которые ставили контроль выше прав человека, однажды пришли к власти.

— Я искренне надеюсь, что это зелье окажется пустышкой, — сказала я, скармливая остатки пончика герани. Неблагодарное растение едва не цапнуло меня за палец, но я, наученная горьким опытом, вовремя отдёрнула руку.

— Боишься, что оно попадёт не в те руки?

— Боюсь, что как раз в те. Нет ничего хуже зла ради всеобщего блага, знаешь ли.

* * *

— Ты не поверишь, кого поймали Синие! — Рон едва ли не подпрыгивал на месте — настолько ему хотелось поделиться новостями.

— Говорящую белку? — насмешливо улыбнулась я.

— Лучше! Лестрейнджа.

— Так его же убили.

— Это Рудольфуса, а вот Рабастан жив — сам видел, как его связанного вели к лифту.

Рон выглядел таким гордым, словно поимка опасного Пожирателя смерти — его заслуга. Он остался прежним, немного наивным, эгоистичным ребёнком, который никак не хотел взрослеть. Но, несмотря ни на что, я любила его, хоть и не совсем так, как он любил меня.

— Как? Ему почти три года удавалось скрываться от авроров.

— Ходит слух, что он воспользовался одной из зарегистрированных палочек.

— То есть получается, что Синие сами его поймали и будут допрашивать? — удивилась я.

— Получается, что так.

— А Аврорат?

— Что мы можем сделать? Синие — герои, а мы опять прошляпили опасного преступника. Если так пойдёт и дальше, то наше ведомство отправят пылиться в архив, как пережиток прошлого, — сказал Рон, а затем, немного помявшись, добавил: — Мне нужно идти, а то влетит от шефа — в последнее время он стал что-то слишком нервным.

Я кивнула. Мистера Сэвиджа можно было понять: ответственность оказалась слишком большой, и он не справлялся. Много авроров погибли в битве за Хогвартс, другие после победы ушли в отставку или пошли на повышение, как Кингсли. Сэвидж был один из немногих, кто остался из старой гвардии, и его назначили временно исполняющим обязанности главы Авророта.

Все прекрасно понимали, что эта работа не для него, но новое поколение ещё только начали обучать, а грязную работу кому-то надо было выполнять. Он это знал, как и то, что его место со временем должен был занять Гарри Поттер. Друг, конечно, никогда не жаловался, но Рон как-то обмолвился, что мистер Сэвидж предвзято относился к Гарри и зачастую поручал самые бестолковые и нудные задания.

Я вздохнула: после победы ничего не изменилось. Порой мне казалось, что мы только оттянули неизбежный конец, в котором не было ни победителей, ни проигравших.

* * *

Гарри пришёл поздно. Он выглядел усталым и, отказавшись от ужина, лёг на диван. Его глаза закрывал компресс, смоченный в травяном настое. Он пах мелиссой, жимолостью и самую малость арникой — это было хорошее средство против мигрени, но раньше Гарри никогда сам не пользовался зельями. Как и Рон, он стыдился слабости и считал, что раз все кости целы — значит, всё хорошо.

— Я поговорил с Джинни.

Он всё так же лежал с компрессом на лице, его голос звучал равнодушно, отчего складывалось впечатление, что мы разговаривали о погоде, а не о его девушке.

— Вы расстались?

— Можно и так сказать. Сначала я подумал, что она расплачется, но она разозлилась. Бросила в меня Летучемышиный сглаз, а когда не получилось заколдовать — вазой с цветами.

Я усмехнулась — в этом вся Джинни. Она всегда между обдумыванием проблемы и действием выбирала последнее.

Можно было сказать много чего: я тебе сочувствую, сожалею, вы были такой красивой парой, всё ещё наладится, — но слова не были нужны Гарри. Он принял решение и не намерен был его менять.

Сев рядом, я сжала его руку — сухую и горячую, словно у него был жар, — и спросила:

— Сделать тебе чай?

— Лучше кофе.

Он натянуто улыбнулся и сжал в ответ мою ладонь, осторожно, будто опасаясь, что делает что-то не то. Мы с Гарри всегда хорошо понимали друг друга и редко ссорились. Я считала его не только лучшим другом, но и семьёй, братом, которого у меня никогда не было. И хотя он никогда не говорил, я знала, что тоже много значу для него.

К сожалению, в человеческом языке для обозначения любви осталось только два слова, но ни одно из них не могло в точности описать наши с Гарри отношения, не извратив их смысл.

* * *

Я проснулась среди ночи от шума. Лежала с открытыми глазами, всё ещё сонная и не понимающая, что меня разбудило. Волшебная палочка, до того лежавшая под подушкой, перекочевала в руку — так надёжнее. За эти годы поймали не всех Пожирателей, и Лестрейндж был тому живым доказательством.

Скрип, тихий стон, бормотание — звуки доносились из гостиной. Гарри снова мучили кошмары. Вздохнув, я встала и пошла будить друга. Если этого не сделать, то утром он проснётся угрюмым и раздражительным, как книззл, которому наступили на хвост.

Лицо Гарри казалось белым в тусклом свете, просачивающемся сквозь неплотно задёрнутые шторы, волосы слиплись от пота, а тело то и дело содрогалось, словно в кошмаре его пытали.

Может, и вправду пытали — он ведь не скажет, слишком гордый.

— Гарри, — прошептала я, осторожно встряхнув его за плечо. — Проснись!

Он что-то тихо пробормотал, а затем внезапно схватил меня за руку и посмотрел зло, с ненавистью. На какой-то миг мне показалось, что его глаза стали красными, чужими. Мне стало страшно, будто я вернулась на много-много лет назад, когда была всего лишь беспомощной девочкой-магглой, которая до конца не понимала и боялась своих способностей, а одноклассники дразнили её и подбрасывали в портфель банановые шкурки и мышей. Даже волшебная палочка, которую я всё ещё сжимала в руке, казалась не грозным оружием, а безделушкой, купленной в захудалой сувенирной лавке за дюжину пенсов.

Но вот Гарри моргнул, сбрасывая с себя остатки кошмара, и осмысленно посмотрел на меня.

— Гермиона?

— Ты напугал меня, — призналась я, всё ещё цепляясь за его плечо. Забавно: я хотела спасти его от кошмаров, а сейчас сама искала у него защиты.

— Я кричал во сне?

Я покачала головой и нехотя встала с дивана. Рядом с Гарри было спокойно, и мне совершенно не хотелось возвращаться в пустую, холодную комнату. К сожалению, мы не всегда можем следовать нашим желаниям.

— Мне жаль, что я разбудил тебя.

— Пустяки. — Я улыбнулась и взъерошила его всё ещё влажные волосы. — Для чего ещё нужны друзья, как не спасать от кошмаров?

— Для того, чтобы спасать их самих?

Гарри сказал это будто и в шутку, но мне всё равно стало не по себе. Это прозвучало так, словно он прочёл мои мысли, но ведь это невозможно. Легилименция — одна из немногих наук, которую он так и не смог освоить.

Впрочем, как и окклюменцию.

* * *

— Ты не поверишь, но проект с экспериментальным зельем получил дополнительное финансирование.

— И что это значит? — спросила я, пытаясь скормить Фрэнси остатки булки от сэндвича.

Фрэнси — сокращенно от Франчески, — так Невилл решил назвать свою плотоядную герань и по совместительству домашнюю любимицу. Конечно, он был не в восторге от того, что я делаю; считал, что булка для его любимицы ужасно вредна и у неё могут пожелтеть листья. Сам-то он кормил её беконом и пончиками, которые, конечно же, были исключительно полезны для хрупкого организма герани.

— Только то, что испытания мы будем проводить не на лабораторных крысах, а на людях. На заключённых в Азкабан волшебниках, — уточнил он, увидев ужас, отразившийся на моём лице. — Лестрейнджу выпала честь стать нашим первым подопытным кроликом — представляешь?

— Это возмутительно! Они, конечно, преступники, но бесчеловечно ставить над ними опыты. Министр ни за что не подпишет разрешение на использование заключенных.

— Уже подписал. Бумага со всеми полагающимися печатями лежит у Макмиллана на столе.

Если бы я хуже знала Невилла, то могла подумать, что ему всё равно: он выглядел до безобразия равнодушным и расслабленным. Но это было показное, фальшивое. Ещё со школы он запомнил, что атака в лоб может принести гораздо больше проблем, и если бить — то наверняка, когда все козыри на руках.

— И как старина Эрни ему это преподнёс?

— Как зелье, понижающее агрессию и блокирующее возникновение негативных эмоций и вредных желаний.

— Пилюли счастья? — спросила я, недоверчиво прищурившись, на что Невилл лишь пожал плечами. Дескать, думай что хочешь — суть от этого не изменится.

— А побочные эффекты?

— У крыс их не обнаружили.

— Люди — не крысы.

— Я это знаю, Гермиона. А вот Эрни… Мерлин, мне иногда кажется, что после смерти родителей его как будто подменили. Он всегда был занудой и трудоголиком, но в последние месяцы Макмиллан стал просто невыносимым.

— Поэтому ты прячешься здесь?

— А что я ещё могу сделать?

— Хотя бы поговорить с Кингсли и объяснить, что это зелье отнюдь не такое безобидное, каким ему его описали!

— Это бесполезно, Гермиона. За Эрни поручились Синие.

— Вот холера!

И здесь они уже успели подсуетиться. У меня складывалось впечатление, что скоро ни одно важное решение не будет приниматься без их одобрения. Возможно, во мне взыграла гордость, может, зависть, но я по-прежнему считала, что нельзя давать слишком большую власть в руки небольшой группе людей, чьи мотивы не до конца ясны.

— Нужно поговорить с Гарри.

— Он в последнее время немного странный, — сказал Невилл. — Налить тебе ещё чаю?

Я покачала головой.

— Он расстался с Джинни. Немного не в себе — это со временем пройдёт.

— Не в этом дело. Я на прошлой неделе подошёл к нему поговорить, а он не узнал меня. Смотрел как на незнакомца, и лишь когда я назвал своё имя, он всё «вспомнил».

— Может, заработался?

— Может, — не стал спорить Невилл. — Но во время разговора у меня возникло ощущение — не знаю, как правильно объяснить, — что я разговариваю с чужаком. Лицо и жесты те же, а вот ощущения другие.

— Глупости. Это ведь Гарри! Просто Гарри.

— Верно. Просто Гарри.

Невилл скупо улыбнулся и заговорил о маггловской кондитерской, где продавались вкуснейшие пончики. Я слушала его в пол-уха и думала о Гарри. С другом действительно что-то происходило, но я даже не представляла, с какой стороны подойти к проблеме, чтобы не спугнуть его. Он мог запросто вспылить и уйти, громко хлопнув дверью.

Конечно, он бы потом извинился. Конечно, я бы его простила.

Но это значило бы, что вопрос закрыт, а я не собиралась так просто сдаваться. Я обязательно со всем разберусь — для этого ведь и нужны настоящие друзья.