Кто проживает внутри Саркофага?

Одинокий солнечный луч робко выглянул из массы косматых облаков, коснулся полосатой трубы атомной станции и, словно убоявшись собственной дерзости, поспешно спрятался снова. Всё вокруг опять стало чёрным и серым.

Харон отвернулся от окна и прошёлся по кабинету, заложив руки за спину. Сочленения экзоскелета чуть слышно поскрипывали, уютно гудели сервомоторы, навевая нужное, правильное настроение. С полок на стене смотрели на Харона мёртвые головы врагов, расфасованные по большим банкам и залитые спиртом и формалином.

Ощутив, как затрепетали в душе некие струны, как зазвучали в унисон прекрасной мелодией, Харон метнулся к столу и выхватил из ящика блокнот и огрызок карандаша. Писать закованными в броню пальцами было неудобно, но перед лицом рождающегося шедевра это были мелочи, не стоящие внимания.

На девственно-белую бумагу легли первые строки:

«Утро красит нежным светом

Стены станции родной.

Просыпается с рассветом…»

— О Харон, владыка мой! — Дверь распахнулась, впуская встревоженного Проповедника.

— Что?! — раздражённо рыкнул Харон. Он очень не любил, когда его тревожили во время сошествия Музы.

— Химеры опять сломали вольер и разбежались, — скорбно поведал Проповедник. — Может, на этот раз сделать загон из бронелистов?

— Делайте, — разрешил Харон. — Что-то ещё?

— Нет, владыка. Разрешите идти?

— Проваливай. Слава Монолиту!

— Слава Монолиту!

Проповедник ушёл. Харон с удовольствием перечитал написанные строчки и снова задумался, наморщив лоб. Капризная Муза, спугнутая Проповедником, возвращаться не спешила. Владыка прошёлся по кабинету, выглянул в окно и остановился перед полками со своей домашней консервацией. Головы в банках вернули доброе расположение духа, и в голове возникло продолжение:

«Злой рентген бежит за ворот

Перестрелка всё сильней

Припять, мой любимый город…»

— Харон, выдай нам людей! — В кабинет заглянул Калугин, один из О-Сознанцев и требовательно уставился на владыку.

Харон подавил горький вздох. Перечить единственным союзникам дурной тон, поэтому пришлось пойти и распорядиться насчёт небольшого отряда для помощи учёным в их опытах. Пусть творят что хотят, лишь бы оставили его в покое хоть ненадолго.

Вернувшись, Харон запер кабинет и подёргал дверь, чтобы убедиться. Едва он уселся за стол, как с той стороны настойчиво забарабанили. Харон притворился, что его нет дома. Стук прекратился, владыка облегчённо вздохнул и взялся за карандаш.

«Разгорелся жар весёлый,

Выброс в воздухе шумит

Из заброшенной школы…»

— Славься Великий Монолит! — Дружный, многоголосый рёв ворвался в окно кабинета.

Муза жалобно взвизгнула и скрылась в небесных сферах окончательно и бесповоротно. Хрустнул, сломавшись, огрызок карандаша. Харон на секунду прикрыл лицо рукой, пытаясь овладеть собой и никого не убить. Время молитвы, хули.

Владыка с горечью подумал о том, как тяжело управлять воинственной сектой такому романтику с чуткой и трепетной душой, как он. Катастрофически не хватает времени, которое хотелось бы посвятить искусству, чистому и высокому. Божественному.

За окном снова взревели его верные адепты. Харон взял компактный пси-излучатель и вышел на специально оборудованный для молитвы балкон. Пора испробовать на людях недавно написанную собственноручно новую проповедь. Она была строга, лаконична и преисполнена несуетного достоинства.

Двор ЧАЭС был полон коленопреклонёнными людьми. Направив на толпу пси-излучатель Харон загремел хорошо поставленным, зычным голосом: