За Монолит! (джен)

Группа О-Сознания поначалу состояла из двенадцати человек. Откуда я знаю? Ноосфера на хвосте принесла. Жили они, не тужили, занимались исследовательской деятельностью, проводили эксперименты, устраивали заседания под стопочку медицинского спирта. Всё было хорошо, пока не пришло им в голову пошалить с Ноосферой. А дальше сами знаете: Выброс, Зона, Монолит.

О-Сознанию понадобилось некоторое время, чтоб осознать масштабы произошедшего, прошу прощения за невольный каламбур. Потом ещё немного, чтоб ужаснуться и погрустить. А потом пришлось собирать экстренное внеплановое заседание, чтоб назначить виновного и его вые… испросить, в общем, по всей строгости.

Впервые в жизни пригласили в компанию научной братии человека военного и соответственно недалёкого. Зачем? Чтобы было. Может, опасались, что дискуссия, которая обещала быть жаркой, перерастёт в банальный мордобой, может ещё по какой причине, но прибыл на заседание Харон. Заседал себе, молчал, мучился от скуки.

О том, что впервые за всё время за столом сидели тринадцать человек, а не двенадцать вспомнили только постфактум. И ужаснулись. Кто знает, может и по-другому дело обернулось. Но боржоми пить было вопиюще поздно.

Слово взял профессор Кривошеин, глава и основатель проекта. Он встал со своего места оглядел всех, близоруко щурясь, и сказал:

— Господа, у меня для вас пренеприятнейшее известие.

Эта фраза почему-то вызвала сдавленные смешки, но суровый взгляд профессора быстро навёл порядок. Все преданно уставились на Кривошеина, и только Суслов был занят поеданием громадного бутерброда с ветчиной. Неодобрительно покосившись на него, Кривошеин продолжил:

— Итак, господа, на данный момент наши изыскания под большим, так сказать, вопросом. Из центра периодически поступают запросы и требования, так сказать, отчётов и прочая. Мы все в большой… большой…

Профессор остановился, от волнения не в силах подобрать нужное слово.

— Жопе? — встрепенулся Харон, радуясь, что теперь тоже может принять участие в разговоре.

Учёные хором накинулись на монолитовца, возмущённые его неподобающим поведением и крепкими выражениями. Харон отступил на прежние позиции и погрузился в сумрачное молчание, недоумевая, что такого ужасного он сказал.

— В большой неприятности, — нашёлся наконец Кривошеин. — Вот пусть Лебедев нам скажет, почему так всё вышло.

Суровые взгляды собравшихся обратились на предполагаемого виновника. Казалось, одно движение подслеповатых глазок Кривошеина и Лебедеву не жить, ибо линчуют без суда и следствия.

— А чё я-то? — возмутился Лебедев. — У меня проект с «Изделием 62» горит, а вы со своей Ноосферой. Что такое Ноосфера? Не знаю никакую Ноосферу! Вон Чубко пусть поделится с классом — чем он занимался в рабочее время!

Чубко подвоха не ждал. В данный момент он, поминутно сглатывая слюну, наблюдал за жующим Сусловым. И только когда в помещении воцарилась недобрая тишина, почуял неладное.

— Па-апрашу вас! — старческим, дребезжащим голосом воскликнул Кривошеин и грозно сдвинул седые брови.

Чубко ревел, словно лось во время гона, бил себя кулаком в грудь и доказывал, что работа в трёх лабораториях отнимает всё его время. Дескать, не спит, не ест и излишествами не занимается. Кривошеин, уставший от шума, предпочёл поверить.

— Садитесь, садитесь, голубчик, — милостиво сказал он. — Что вы, право, так волнуетесь. В вашем-то возрасте.

Вообще, Кривошеин был на порядок старше Чубко, но в данный момент спорить с ним было бы неуместно.

— Спасибо, — сказал Чубко с достоинством и уселся обратно. — Вы вот мне вопросы всякие задаёте, господа, это правильно, это хорошо. Но, как говорится, qu'avez-vous fait pour la science, господин Стриж? Чем может заниматься аграрий в подземельях? Вы там на своём Агропроме шампиньоны что ли выращиваете? Отвечайте или вам светит большая… большая…

— Жопа, — сказал Харон, решивший, во что бы ни стало, поддержать разговор.

— Репрессия, — прожигая монолитовца осуждающим взглядом, закончил Чубко. Остальные неодобрительно качали головами. Харон снова помрачнел и умолк.

Стриж встал, поправил уже далеко не белый халат и зычным голосом загрохотал что-то свежевспаханной земле, крови и поте хлеборобов и прочей злаково-овощной чепухе. Слова его слились в сплошной рокот, отчего всех стало клонить в сон, а Кривошеина вообще укачало.

— Ладно-ладно, — махнул рукой профессор и потёр переносицу. — Мы всё поняли, вопросов не имеем.

Стриж, однако, ещё долго не мог успокоиться, рокотал, взрыкивал и указывал пальцем на Кайманова. Потом сел и уснул. Наверное, от стресса. Все строго посмотрели на Кайманова. Тот смущённо улыбнулся. Все посмотрели совсем уж грозно. Тогда Кайманов надел тёмные очки и достал из кармана мини-излучатель.

— Остановите его! — завопил бдительный Лебедев, но было поздно.

По глазам присутствовавших полыхнула короткая вспышка. Кайманов снял очки и снова робко, беззащитно улыбнулся. Некоторое время все сидели, глядя друг на друга дурными глазами.

— Что это было? — спросил Кривошеин.

— Взрыв болотного газа, — предположил Приходько. Все посмотрели на него.

— А чем вы занимались во время несанкционированного Выброса? — вкрадчиво спросил Кривошеин и, театрально повышая голос с каждым словом, продолжил: — Что такого происходило в вашей подконтрольной Х-18. Где ваши лизоблюды? Где эти подхалимы Бурнов и Глебов?!

Дальше Приходько, Бурнов и Глебов исполнили нечто вроде оперетты. Трио из них получилось просто чумовое! Станиславский при виде такого непревзойдённого артистизма непременно испытал бы множественный моральный оргазм. К концу выступления даже самые чёрствые прониклись и утирали скупые слёзы. А у Кривошеина чуть не случился микро-инсульт. Заведующий лабораторией Х-18 Калугин, одобрительно кивал своим подчинённым.

— Как вы видите, мы ни сном, ни духом, — сказал он. — А вот Суслов и Каланча выглядят весьма подозрительно.

— Чиво-о? — вскипел Лебедев. — Не смей трогать моих людей!

— А то что?

— А то… а то… Мы уйдём, вот!

Калугин обидно засмеялся и сказал:

— Там снаружи теперь не просто зона отчуждения, а Зона Отчуждения! Кому вы там нужны? Где вы будете жить? И на что?

Суслов доел бутерброд и извлёк откуда-то новый, на этот раз с сёмгой. Внимательно осмотрев его со всех сторон, он откусил и ответил:

— Ну, я не был бы так уверен.

— Да! — вставил свои пять копеек Каланча. — Знай наших!

— Мы уходим, — величественно сказал Лебедев и достал ручной телепорт. — Адьё, неудачники.

И через мгновение Лебедев, Каланча, Суслов и его бутерброд исчезли. Чубко снова сглотнул слюну и тоскливо вздохнул. Он надеялся, что бутерброд останется.

— Это какая-то… какая-то… — Калугин от возмущения стал заикаться. — Какая-то…

— Жопа, — вставил Харон, уверенный, что на сей раз уж точно не ошибся.

— Взбалмошность! — завопил Калугин в бешенстве. — Это ренегаты науки, господа! Они заслуживают самого жестокого взыскания. Как и вы, Харон! Вас пригласили на серьёзное, научное заседание, а вы ведёте себя, как солдафон.

— В самом деле, голубчик, — сказал Кривошеин. — Прекращайте. А то и вас взыщем.

Все загомонили на разные голоса. Трио из Х-18 снова принялись хором исполнять что-то осуждающе-поучительное. Проснулся Стриж и к всеобщему гаму присоединился его трубный глас. Харон встал и поправил амуницию.

— Идите в жопу, — спокойно сказал он и вышел.

Шум в помещении потихоньку стихал. Представители расколовшегося О-Сознания расходились по своим колбам, время-то было позднее. И только маленький, полупрозрачный призрак горько плакал за опустевшим столом. Никто не знал, кто он и как его зовут. Все называли его просто — Представитель О-Сознания. Призрак-голограмма знал исход заседания заранее, но его мнения никто никогда не спрашивал. Да и какое мнение может быть у голограммы, верно?