Радко отважный (джен)

Из кабака я выбрался глубокой ночью. Немного пошатываясь и испытывая ту нездоровую беспечность, какую только и способны даровать хмельные напитки.

Лабиринт улиц с темными силуэтами домов виделся мне сказочным лесом. Звезды — глазами диковинных существ, следящих с неба за ползающей по земле букашкой со злорадством собственного превосходства. А бледная, почти полная в ту ночь, луна вообще напомнила лицо Лысого Ласло. В какое-то мгновение мне даже показалось, что вот-вот оно распахнет свой рот, как у огромной жабы. И провозгласит на весь утихший город: «Что ж ты про старых друзей забываешь… но такой уж я человек… предпочитаю верить людям… оставлю небольшое напоминание…»

Почти услышал с небес эти слова вместе с бабским голосом Лысого. Но другие голоса… настоящие опередили луну-Ласло в этом малопочтенном занятии — нарушении покоя горожан.

Короткий взвизг… женский. Прозвучавший в тишине уснувшего города почти так же отчетливо, как гром в грозу. И звук удара… хлесткого… скорее, шлепка. За которым последовал приглушенный жалобный не то вой, не то стон. И грубый мужской голос:

— Не дергайся! Хуже будет…

Не говорил, что хмель, помимо прочего, вызывает у меня приступ небывалой храбрости и жажду подвига? Оказавшуюся в ту ночь особенно сильной потому, что утолить ее в кабаке не получилось. Только и сподобился, что разок в морду кому-то заехать. Курам на смех!

А может, кровь моя благородная от попадания в нее вина забурлила. Напомнив о себе. И о том, что долг любого дворянина — защитить прекрасную даму.

Как бы то ни было, а раздумывал я об этом уже после. На следующий день, протрезвев и умывшись. Пока же на раздумье времени тратить не стал. Но, повинуясь не мысли, а порыву беспокойной души, кинулся в направлении, откуда доносились привлекшие меня звуки.

По пути (в потемках-то!) успел споткнуться, плюхнулся в лужу, на бегу наступил на что-то мягкое… отозвавшееся неприятным запахом, по которому я понял, что это. Наконец угодил ногой в кем-то брошенное деревянное ведро. На ходу сумел сдернуть его с ноги, прихватив с собой — какое ни на есть оружие.

Свернул в очередной переулок. Где глазами, успевшими привыкнуть к темноте, увидел виновников торжества.

Двое парней держали за руки девушку, одновременно прижимая ее к стене, чуть ли не распиная. А третий, судя по всему, упражнялся в ловкости. Зажимал жертве ладонью рот, другой рукой пытался задрать ей юбку. Ну и еще переступал с места на место, проворно уходя от попыток девушки лягнуть этого гада.

— Хорош трепыхаться, — проговорил он, тяжело дыша, — сучка чумазая…

Видно было, что сопротивление жертвы, оказавшейся ни разу не безропотной овечкой, утомляло этого подонка. Жалел уж небось, что вообще связался.

Жалел… но отступиться уже не мог. Дабы не ударить в грязь лицом перед дружками.

— Интересно, — сказал один из них, подбадривая того кто возился с юбкой, — там… внизу у нее так же? Темно и кучеряво?

Тот если и собирался ответить, то не успел. Потому что подоспел я. Не ахти какой богатырь, совсем не герой, но зато подогретый выпивкой. Подскочил к насильнику и от души треснул по башке ведром.

Насколько сильно ударил, судить не берусь. Но и этого хватило и этого, чтобы ошеломить негодяя, заставив выпустить жертву. А может, свою лепту внесла сама неожиданность атаки.

Как бы то ни было, но за первым ударом подонок почти сразу получил второй. Воспользовавшись моментом, девушка изловчилась и заехала несостоявшемуся насильнику ногой. Да-да, в то самое место, зуд в котором и погнал его с дружками ночью на поиски приключений.

Такого мерзавец уже не выдержал. И словно подрубленное дерево (причем прогнившее насквозь, как его душонка) рухнул в грязь. Напоследок коротко всхлипнув.

Поздравляю, мразь. Уж зуд-то теперь беспокоить тебя не будет.

Но расслабляться было рано. Двое его сообщников почти одновременно отпустили девушку и шагнули в мою сторону, злющие как бездомные псы.

И не думая отступать (еще чего, пьяный я или нет?) я снова взмахнул ведром. Увы, повторить давешний удар не получилось. Один из мерзавцев встретил его, выставив согнутую руку. И старые подгнившие дощечки не выдержали. Ведро развалилось буквально у меня в руках.

А вот следующий удар — ногой по голени — эта шваль, на беду свою увидевшая во мне лишь задиристого дурачка-пентюха, предвидеть уже не смогла. Я уже не говорю о том, чтобы отразить. Как и последовавший за ним пинок в живот.

Гад согнулся, словно поклонился. Как и подобает швали подлой перед наследником княжеского рода.

Жаль только, что дружок его тоже не стоял на месте. Не успел я порадоваться выведенному из игры одному из негодяев, как другой с размаху врезал мне по уху.

Земля качнулась под ногами — не слишком твердыми, понятное дело. И ушла куда-то в сторону. А я, завалившись на бок, плюхнулся на землю под беззвучный хохот луны, еще больше напоминавшей рожу Лысого Ласло.

Но тут, к счастью, девушка подключилась. Приподнявшись, я смог увидеть, как блеснул в лунном свете крохотный кинжальчик в ее руке. Откуда ж она его достала? Наверняка из-под платья, бьюсь об заклад!

Блеснул — и вонзился прямо в бок третьему из несостоявшихся насильников. Единственным ловким движением.

Тем временем первый из негодяев поднялся на ноги — тяжело, с кряхтением. Держась за живот… или чуть пониже. Посмотрел на меня. Потом перевел взгляд на девушку с кинжалом. Потом просто на кинжале взгляд сосредоточил на миг. После чего, махнув свободной рукой (ну вас, мол), заковылял прочь. Видать и вправду энтузиазм от этой затеи он успел подрастерять еще до встречи со мной.

Что до подельника его, от меня пинка получившего, то он, поверженный, лежал на боку. И подниматься не спешил.

— Спасибо! — торопливо проговорила девушка, сделав шаг в мою сторону. И что-то в ее говоре показалось мне чужим, не здешним.

— А поцеловать, — проговорил я, пытаясь обворожительно улыбнуться. Но получилась, увы, лишь гримаса пьяной радости.

Сделав еще шаг, девушка с той же суетливостью чмокнула меня в щеку. Прямо на ходу. После чего упорхнула, скрывшись в переплетении темных улиц.

Не стоит, думаю, говорить, что рассчитывал я не на это.

— По…жди! — почти взмолился я. — Мы же… я ж даже не знаю, как тебя зовут…

— Мирела! — донеслось до меня из темноты. — Может, свидимся когда.

И остался я стоять в темноте, как дурак.

* * *

— Радко, здравствуй, — прямо с порога поприветствовал меня Милош, мой домовладелец, — доброе утро… точнее, день уже.

Не скрою, старику этому я в некоторой степени признателен. За то, что вежлив, не дерет за каморку втридорога, а главное — за терпение, которое проявляет, ожидая платы. Но в тот момент, когда Милош разбудил меня стуком в дверь (показавшимся громоподобным, учитывая мое состояние), когда заставил встать… или, скорее, сползти с кровати и тащиться ему открывать — тогда я был готов его удавить. Честное слово. Особенно на пути к двери, которая (впечатление было) будто отдалилась от меня на версту, не меньше.

В оправдание себе могу сказать лишь одно. Разбуженный громоподобным стуком, я не знал, что именно Милош пожаловал. Так что смерти желал в те мучительные мгновения пробужденья кому угодно, а не именно этому великодушному старику. Кто там за дверью стоял, и насколько хорошим был человеком — моей многострадальной голове было до фонаря.

— И тебе, Милош, не хворать, — с неохотой, простительной всякому больному человеку, ответил я на приветствие, отворяя дверь. Да увидев, кого именно принесло к порогу.

После чего вдруг, насупившись, проворчал — все-таки не сдержав толики недовольства от вынужденного пробуждения:

— А где, кстати, «ваша светлость»? Да если б ты про титул забыл… ну, скажем, при дворе господаря, это был бы первый повод даже для вызова на дуэль!

— «Светлости» не бьются на дуэлях с простолюдинами, — возразил Милош с самым безмятежным видом. — Да и где он теперь, господарь? Нет его давно. Нынче на части рвут страну, как собаки старую рогожу. Все, кому не лень. И каждый на себя тянет.

— Ну, значит просто на каком-нибудь приеме у знатного господина, — не унимался я.

А в ответ услышал:

— Я, кстати, за платой пришел.

Произнес он это как бы между прочим, без присловий и переходов. Чем туго соображающего, принудительно пробужденного меня, например, несколько огорошил.

— За платой? — повторил я тупо, словно имел право предположить, будто слова эти могли мне примерещиться. Или, если угодно, такую простую фразу можно было истолковать как-то иначе, не единственным образом.

Милош молча кивнул, а я, вздохнув, полез под кровать. Достал мешочек, вытащил из него пару медных монет, да протянул старику. Одновременно взвешивая мешочек в руке и находя его до обидного легким.

Тоскливый мой вид при этом не укрылся от Милоша.

— Работу бы тебе найти, Радко, — принимая монеты, проговорил он, как и всякий старик, будучи не в силах сдержаться и не дать какой-нибудь бесполезный совет.

— Вот еще, — заявил я, одновременно пытаясь подбочениться, — чтобы господин благородных кровей спину гнул!

Про то, что когда-то я не брезговал даже убирать навоз (чего не сделаешь, чтобы не умереть с голоду!) я при Милоше старался не распространяться. Как и вообще ни при ком… на трезвую голову, понятно.

— Так другим займись, — не унимался старик, — светлость… кхе-кхе. Тем, что больше подобает знатной особе. Чем вы обычно занимаетесь? Нас, простаков, защищаете. Вот и возьмись. Тем более на севере… в Неделице, кажется, как раз к походу готовятся… я слышал. Ополчение собирают. Не иначе опять напасть какая. А поход — это еще и трофеи. Богатым небось в Надгорицу вернешься.

На предложение это я ответил молчаливым кивком, обозначавшим примерно следующее. Да, известие это имеет для меня ценность. Чем черт не шутит, можно попытать счастья в походе. И название города — Неделица — я с готовностью намотал на несуществующий ус. Другой вопрос, что в Надгорицу я возвращаться не собирался. Ни богатым, ни тем паче голью перекатной. Не то Ласло в порошок сотрет.

Кивнул и Милош. После чего с монетами в руке покинул сдаваемую мне каморку. Напоследок зачем-то пожелав удачи.

Удача, везение, впрочем, не помешают никому. А особенно такому как я. Любителю азартных игр — раз. Не гнушающемуся воровства — два. И три: человеку, который всегда рад удрать от заслуженного (наверное) возмездия.

Особенно убежать от возмездия. Каковое наверняка ждало меня при следующей встрече с Лысым Ласло и его сыновьями.

Бегство из Надгорицы я задумал как раз на этот день. Ждать больше не имело смысла. Не говоря уж о том, что с каждым днем в моем распоряжении оставалось все меньше монет.

Потому, выйдя во двор, да умывшись водой из колодца, я по-быстрому собрал немногочисленные пожитки в дорожный мешок, прихватил мешочек с монетами. И направился к ближайшим городским воротам. Надеясь позавтракать… нет, скорее пообедать, если верить Милошу, в подвернувшейся по пути харчевне.

Надгорица давно пробудилась. И шумела, истязая мою еще не оправившуюся с похмелья голову звоном кузнечных молотов, стуком плотницких топоров, ржанием лошадей, скрипом колес, лаем собак. Ну и, конечно же, криками зазывал, расхваливавших всевозможные товары.

Продираясь мимо целых караванов торговых возов, сквозь толпу носильщиков, чьих-то слуг и просто прохожих, я двигался к воротам. Стараясь привлекать как можно меньше внимания. А при виде кого-то хотя бы показавшегося смутно знакомым — отворачивался и прятал лицо.

Я шел, а в голове моей почему-то прочно засело имя спасенной мной девушки. Мирела…

В том, что я не забыл о ней на следующее утро, удивительного как раз не было. Насколько я смог разглядеть эту Мирелу привыкшими к темноте глазами, была она красавица, ничего не скажу.

Вот только было в ней что-то странное, как мне показалось. Не только имя — какое-то чужое, нездешнее. Но и внешность, говор. Но что именно Мирела мне напоминала, сообразить никак не получалось. Похмельная голова не то чтобы совсем отказывалась служить. Но и с ответом на вопрос, привязавшийся и не дававший мне покою, не торопилась.

А пришел ко мне долгожданный ответ лишь когда я добрался до ворот. И перво-наперво заметил висевший на городской стене лист пергамента, на котором был старательно выведен портрет. Да — всего лишь чернилами. Но очень точный. Достаточно точный, чтобы я, например, мог узнать в нем себя.

«Должник», — сообщала каждому любопытствующему надпись над портретом. Не иначе, Лысый Ласло подсуетился, предусмотрев мое возможное бегство. И когда только успел изобразить?.. Точнее, это для него кто-то сумел меня столь мастерски запечатлеть. Даром, что, скорее всего со слов самого Ласло и только. Потому что я, например, хоть убейте, не помню, чтобы хоть раз позировал художнику. Впрочем… чего не сделаешь, приняв на грудь.

При виде приближающегося меня, один из стражников сперва прищурился, вглядываясь в мое лицо. Затем, покосившись в сторону портрета на какую-то долю мгновения, сразу подобрался, будто на построении, только что в струнку не вытянулся. Но уж во всяком случае, стряхнул с себя всегдашнюю легкую расслабленность, с которой и вахта казалась не слишком обременительной.

Миг назад он был просто очередным служакой, позволявшим себе даже на посту спать — жалование-то идет. А теперь, понимаешь ли, превратился в живое воплощение бдительности. Оживший памятник некоему доблестному защитнику и охранителю. Даже пику, казалось, сжал сильнее.

А мне при таких делах только и осталось, что попятиться обратно в толпу. В отчаянной попытке затеряться.

При этом я почти совсем не сомневался — к другим воротам идти тоже ни к чему. Наверняка там то же самое ждет. Ласло едва ли бы занял свое нынешнее положение, если б имел склонность что-то упускать, на что-то смотреть сквозь пальцы.

И вот тогда-то вслед за отчаянием пришла догадка. Ответ на привязавшийся ко мне вопрос — насчет Мирелы.

А следом, как водится, спасительная мысль.