Орёл и Кошка (гет)

— Моментально перенеслись из Дублина в Йоркшир… Этого решительно не может быть, но всё же мы здесь, и это доказывает возможность чуда, реальность магии... — возбуждённо бормотал помолодевший мистер Корриган, расхаживая по гостиной взад-вперёд. Его взволнованный голос изменялся так же стремительно, как и внешность, и я был совершенно сбит с толку этими непрекращающимися метаморфозами. Надо было успокоить его, успокоиться самому и сделать ещё что-то важное, но сосредоточиться не получалось: у меня голова шла кругом от пережитого потрясения; кроме того, от усталости я едва стоял на ногах. Хорошо ещё, что мы прибыли сюда каминной сетью, потому что, вздумай я в таком состоянии аппарировать, нас бы точно расщепило.

— Мистер Корриган, возьмите себя в руки, — спокойно, но твёрдо произнёс я. — Для начала давайте вновь попытаемся осознать происходящее и примириться с ним. Никаких чудес, увы, не существует, однако магия — есть, магический мир — вполне реален и отныне вы — его часть, хотите вы этого или нет. Но разве не к этому вы стремились, когда брали артефакт?.. Заметьте, я предупреждал вас об этом ещё до того, как вы совершили этот неосмотрительный шаг, — и, как мне кажется, у вас не было оснований сомневаться в правдивости моих слов.

— Но не было и прямых неопровержимых доказательств, подтверждающих сказанное вами, — возразил мистер Корриган. — Да, вначале я был напуган, каюсь; и даже сейчас мне всё ещё не по себе. Но теперь, когда я уже точно остаюсь здесь, в волшебном мире, навсегда… Это ни с чем не сравнимое чувство! И этот дом — такой странный, но почему-то он мне уже нравится. Конечно, мебель тут довольно неказистая, пыльно, повсюду старьё и линялые тряпки вместо гардин — видно, что вы, волшебники, довольно безалаберный народ, но мне и это по душе.

— Прошу меня извинить, — начал я, несколько задетый его высказыванием. — Разумеется, вначале я намеревался привести жилище в порядок, прежде чем обосноваться здесь на всё лето. Однако, полагаю, учитывая обстоятельства, в данном случае уборка могла бы подождать и до утра. И при чём тут безалаберность, не понимаю! Вы же видите: дом нежилой, довольно долго простоял в запустении. Предыдущий жилец съехал более года назад; я же, едва подписав договор об аренде, успел наведаться сюда лишь однажды, чтобы оставить самые необходимые вещи и отремонтировать крышу. Знаете ли, я вовсе не готовился к приёму гостей, просто мне необходимо было место, чтобы спокойно завершить эксперимент.

— Простите, я не хотел вас обидеть, — мистер Корриган немного смутился, его лицо постарело лет до сорока-сорока пяти — чуть моложе его подлинного возраста, и я отметил, что именно в этом возрасте его лицо кажется мне наиболее симпатичным. — Если позволите, я с удовольствием вам помогу с уборкой и благоустройством жилья.

— Благодарю за предложение, но, думаю, вам будет интереснее наблюдать за мной со стороны, — отозвался я, стараясь сдержать удивление. Ай да мистер Корриган! Всё-таки, при всей своей непредсказуемости, он, безусловно, хороший человек, раз предложил мне помощь — а ведь ему пришлось бы делать всё очень долго, вручную, и неизвестно, как его организм отреагировал бы на физические нагрузки.

— Знаете, профессор Флитвик, я всё ещё чувствую себя виноватым перед вами, — произнёс мистер Корриган после недолгой паузы. — Я сам нарушил слово, а потом ещё и злился, обвиняя вас во всём. Простите. Мною действительно двигало желание получить те же… если не способности, то хотя бы привилегии,что есть у всех волшебников. Поймите: я не вас, я судьбу пытался обмануть, — он сцепил пальцы так, что костяшки побелели.

Смотреть на него было по-прежнему тяжело и непривычно: он снова старел, старел медленно, но неумолимо. Кожа на руках и лице поблёкла и сморщилась, на кистях его рук постепенно появлялись старческие пигментные пятна — "маргаритки смерти". Я вздрогнул, поспешно отводя глаза.

— Да, — сказал он, проследив за моим взглядом, — судьбу и впрямь не обманешь. Но я должен быть благодарен, и я благодарен судьбе и вам — конечно, в первую очередь, вам — за то, что из всех ювелиров вы почему-то выбрали именно меня. Кстати, я давно хотел уточнить: когда вы пришли ко мне впервые, это было явно по чьей-то рекомендации, но вы ни на кого не ссылались. Может быть, сейчас вы можете сказать, кто посоветовал вам обратиться ко мне… Конечно, если это не секрет?

— Не секрет. Дело в том, что ваша родственница, Джулия Корриган, много лет работала вместе с моим отцом в магической экспертной комиссии...

— То есть вы хотите сказать... Но этого не может быть, Джулия — обычный человек и, если я не ошибаюсь, работает в закрытой лаборатории, у них всё под грифом секретности, так как это связано с правительственными заказами… Ах, ну конечно же! — на его лице отразилась радость понимания, и одновременно с этим он снова начал молодеть.

— Вижу, вы всё правильно поняли, — кивнул я. — А как же ещё можно объяснить маггловским родственникам, что ты просто не имеешь права рассказывать о работе кому-либо, включая самых близких людей? Очень разумная формулировка и, если я не ошибаюсь, довольно распространённая среди магглорожденных волшебников, — ответил я, раздумывая о том, что надо бы поскорее накормить гостя ужином и отправить спать. Я мечтал остаться наедине со своими мыслями, и желательно было успеть всё хорошенько обдумать и рассчитать до того, как меня самого сморит сон.

— Как интересно получается, — задумчиво произнёс мистер Корриган после небольшой паузы. — То есть меня удивляет, что в нашем роду тоже есть кто-то… не совсем обычный. Вот интересно, а можно ли точно определить, кто? Хотя, конечно, на этот счёт у меня есть своя теория; любопытно, подтвердится ли она.

— Признаться, я не совсем понимаю, о чём вы?

— Ну, я просто сложил два и два, — он явно испытывал неловкость, но старался не выказывать этого. — Природа магии — слишком нечеловеческая, и для людского разума она чересчур загадочна и непостижима, поэтому, в общем-то, у меня с самого начала не вызывало сомнения, что люди сами по себе не могут быть обладателями магической силы; таким образом, подобные способности возможно унаследовать, только если один из предков вступил в брак с волшебным существом. Одним словом, я хотел бы узнать, от кого из фейри берёт начало наша семья, кто из "маленького народца" передал Джулии способность к колдовству и имеет ли это прямое отношение к моей фамилии?..

Я изо всех сил постарался не расхохотаться. Чушь, конечно, но до чего забавная! Ох, слышали бы это наши оголтелые поборники чистоты крови! У них бы точно сделались корчи, а самых рьяных — и, по совместительству, самых слабонервных — Блэков — хватил бы удар.

— О, мистер Корриган, вашей фантазии можно только позавидовать! — увы, несмотря на все усилия, у меня всё же вырвался короткий смешок. Мистер Корриган поднял брови, и я поспешил исправиться: — Ради бога, простите! Поверьте, этот смех ни в коем случае не относится к вам лично, но ваша гипотеза… Если бы вы только знали, какой общественный резонанс она могла бы вызвать в определённых кругах!..

— Так расскажите мне, — попросил мистер Корриган, похоже, нимало не обидевшийся на мою реакцию.

— Охотно, но предупреждаю: история эта длинная, в двух словах её не расскажешь, — отозвался я. — Да мне и самому было бы неплохо подготовиться к этому разговору: всё-таки наше общество кое в чём сильно отличается от маггловского, и я хочу быть уверен, что мои объяснения не будут поняты превратно.

— Вы неоднократно утверждали, что симпатизируете обычным людям, что различия между волшебниками и... неволшебниками несущественны и для вас они не имеют значения, — и всё же вы сами постоянно подчёркиваете эту разницу, — в голосе мистера Корригана мне послышалось недовольство.

— Я и сейчас не откажусь от своих слов — составляя суждение о людях, я отдаю предпочтение уму, благородству и порядочности, а не наличию магического дара. Однако сейчас я вообще говорил о другом: о том, как волшебное сообщество реагирует на любые попытки объяснить природу магических способностей — увы, большинство из нас преувеличивают их ценность, вместо того, чтобы заботиться о всестороннем и гармоничном развитии ума, души и тела. Таким образом, теме наследования магической силы придают сакральное значение, а значит — отчасти этот вопрос табуируется как слишком важный, чтобы говорить об этом вслух, поэтому грамотные, аргументированные дискуссии на эту тему крайне редки. Вот потому-то изо всех версий о природе магии наиболее распространённой является, увы, самая неприятная: гипотеза о сохранения чистоты крови. Вступать в брак исключительно с волшебниками, всеми силами отгораживаясь от магглов — таковы принципы у большинства влиятельных людей в магическом сообществе. Прослеживать чистоту крови предполагаемого избранника, чтобы туда не затесался случайно какой-нибудь магглокровка и в результате не родился сквиб…

— Это ещё что такое? — нахмурился мистер Корриган.

Я глубоко вздохнул и начал объяснять. Говорил я долго, обстоятельно — возможно, даже чересчур: в какой-то момент мне показалось, что мистеру Корригану наскучила эта импровизированная лекция, однако, выслушав мои подробные разъяснения, он озадаченно воззрился на меня, после чего переспросил:

— То есть, определённые способности у сквибов всё же есть?

— Ну, получается, что да. Именно эта способность видеть недоступные магглам вещи часто даёт сквибам ложную надежду, будто они смогут научиться и всему остальному. Увы, многие, поддавшись этой надежде, отдают деньги в руки шарлатанам, обещающим "за небольшую плату помощь в выявлении глубоко скрытого дара".

— Получается, что сквибы, в свою очередь, и сами грешат высокомерием к… простым людям, не наделённым, как они, даром ви́дения? — неодобрительно заметил мистер Корриган. — Иначе они плюнули бы на всю эту магию и попробовали силы в бизнесе, науке, искусстве, ремёслах, спорте, наконец…

— Ого, какой прогресс! — развеселился я. — Что ж, поздравляю: теперь вы понимаете, что на волшебстве свет клином не сошёлся!

— Радуйтесь-радуйтесь, я вам ещё покажу, на что способен "маггл"! — усмехнулся мистер Корриган.

— Не сомневаюсь, — кивнул я. — Судя по тому, как вы, едва столкнулись с непонятным, смогли придумать внятную, складную и довольно-таки правдоподобную теорию, объясняющую, каким образом людям "досталась" магия! Вот только вынужден вас разочаровать: эта ваша гипотеза представляет собой интересную и, что особенно занятно, весьма логичную, но всё же — ересь. На самом деле, среди волшебников крайне редко встречаются полукровки, рождённые от браков с представителями нечеловеческих рас. Я сказал — "от браков", однако, как правило, супружество между людьми и магическими существами не бывает законным, потому что подобные союзы считаются несмываемым позором, и этим позором впоследствии продолжают клеймить многие поколения их потомков.

Мистер Корриган так и застыл, не зная, что сказать. Пришлось прийти к нему на выручку:

— Не стоит так переживать, — проговорил я. — Вы не сказали ничего ужасного… По крайней мере, эта теория нравится мне гораздо больше, чем реальное положение вещей в магическом мире.

— Простите, но я и предположить не мог, что у вас творится такое, — выдавил он, едва обретя вновь способность говорить.

— "У вас?" Нет, дорогой мистер Корриган, не "у вас", а "у нас". Да вы и не могли этого знать, — понимающе кивнул я. — Но тут только моя ошибка. Видимо, когда я упоминал о своём происхождении, то просто выпустил эту часть рассказа как не слишком важную и откровенно неприятную. Сами понимаете, не хотелось перечислять, через сколько унижений и преград пришлось пройти моей семье, чтобы просто занять достойное место под солнцем в "мире сказок и чудес". Но, если не секрет, расскажите: ведь вы, судя по всему, подумали, что смешанное происхождение считается у нас делом обычным или даже почётным?

— Мне показалось, что вы говорили об этом с гордостью, — признался мистер Корриган.

— В каком-то смысле… Но я горжусь отнюдь не принадлежностью к какому-то народу — история гоблинских восстаний была слишком жестокой и кровавой, и обе стороны конфликта, увы, в полной мере проявили в ней свои худшие качества, — а, скорее, тем, что среди всех этих войн и ненависти два юных создания оказались способны защитить друг друга и обрести любовь. Ещё я горжусь тем, что и потом, после всех этих событий, в нашу семью входили яркие, самобытные личности, не идущие на поводу у общественного мнения, свободные от дурацких условностей и предрассудков. Кстати говоря, среди них есть и магглы.

— В самом деле?

— А как же! — улыбнулся я. — И когда я берусь утверждать, что зачастую магглы отличаются от волшебников в лучшую сторону, я знаю, о чём говорю.

— Но почему же? — изумился мистер Корриган.

— Для начала я хотел бы установить истину в одном чрезвычайно волнующем меня вопросе: когда вы впервые увидели меня неподготовленным, так сказать, взглядом — кем я был для вас?

Мистер Корриган ответил не сразу; некоторое время он сидел молча, хмуря брови и задумчиво хрустел суставами пальцев, и лишь потом заговорил:

— Боюсь, я не слишком хорошо помню день, когда вы впервые переступили порог моей мастерской. Естественно, я запомнил вас, но никаких особых выводов на ваш счёт я не делал и не собирался. Кем я счёл вас? Да вполне обычным мужчиной, только разве что с серьёзной проблемой по части генетики — впрочем, это меня совершенно не касалось. Вы пришли заказывать кольцо для помолвки. Вашей тогдашней избранницей была совсем юная девушка из Шотландии. Помню, я отметил про себя, что вы — человек явно неглупый, а ещё чуткий и внимательный. Мне тогда показалось, что, должно быть, вы и сами отнюдь не уверены, что вам ответят согласием, однако когда заказ был готов и вы за ним явились, то уже при вашем появлении я сразу понял, что вы получили отказ и что это стало для вас неожиданностью, точнее даже — серьёзным ударом. Таким образом, я догадался, что вы не привыкли терпеть поражения на любовном фронте. Вот это, признаться, меня удивило; вам даже удалось ненадолго пробудить во мне чисто человеческое любопытство — но вскоре я выкинул эту историю из головы, поскольку ваши дела и проблемы тогда ещё не имели никакого касательства к моей жизни.

— Итак, резюмирую: насчёт "обычного человека с генетической проблемой" — в целом, вы были правы, так оно и есть. Но в моём случае проблема скорее генеалогическая — это ведь не наследственное заболевание, а смешение крови представителей двух различных рас. Конечно, вы об этом знать не могли, вы увидели во мне обычного человека, переживающего невзгоды из-за особенностей, в которых он не виноват; во всяком случае, тот факт, что я — человек, судя по всему, ни в каких доказательствах не нуждался. Но, увы, по мнению большинства волшебников само существование нашей семьи является результатом, в лучшем случае, межрасовой интрижки, что нередко давало окружающим поводы для зубоскальства и сочинения непотребных анекдотов; в худшем же случае — преступной связи, нравственного падения, или же, как это называют, "предательства крови". Поэтому те, для кого происхождение имеет принципиальное значение, бывают способны на самые дикие выходки: могут в лицо обозвать нелюдем, гоблинским выродком, полукровной тварью, а то и попытаться проклясть прямо посреди улицы… Теперь, я надеюсь, вы понимаете, что у меня есть очень веские причины симпатизировать магглам?

— Понимаю; вот только я хотел бы заметить вам, что вы несколько идеализируете маггловское общество: на самом деле, среди обычных людей тоже достаточно мерзавцев.

— Возможно, — улыбнулся я. — Но с вами мне повезло. Вы умны и тактичны, с вами есть о чём поговорить. Однако, к моему великому сожалению, нам придётся прервать беседу: я должен немедленно заняться уборкой. Впрочем, если вас что-то заинтересует, спрашивайте, я постараюсь ответить.

Эта ночь выдалась очень тяжёлой, я работал не покладая рук, пытаясь навести в доме чистоту и красоту; к тому же я то и дело отвлекался, будучи вынужденным объяснять своему любознательному гостю всё, что только поддаётся объяснению.

Вообще-то, обычно я терпеть не мог, когда мне говорят под руку, но к расспросам мистера Корригана стоило отнестись со всем вниманием: как-никак, я зависел от него почти в той же мере, что и он — от меня.

Будучи посвящён в детали приключений, пережитых мною здесь полтора года назад, мистер Корриган настоял на том, чтобы я провёл его по дому и показал все эти "удивительные штуки". Впрочем, экскурсия вышла довольно скучной, так как наиболее интересные экспонаты были обезврежены, уничтожены или вывезены нами ещё в тот памятный визит. Да и предыдущий жилец, на моё счастье, неплохо следил за порядком, и ни докси, ни пикси, ни мышей я в этот раз нигде не обнаружил — хотя демонстрировать магглу самых обычных мышей было бы как-то совсем уж не комильфо...

Правда, судя по оставленному в кладовой ящику пустых бутылок из-под огневиски, тяга к порядку и аккуратности у нашего предшественника всё же имела определённые границы.

Насколько мне было известно, боггарта, вместе со шкафом, профессора Бёрк ещё в позапрошлом году передали в дар кабинету Защиты от Тёмных искусств. На месте, где раньше стояли старые напольные часы, паркет был немного темнее; никаких других часов я не увидел, значит, бывший жилец пользовался только карманными — или вовсе обходился без них. Таким образом, из всех достопримечательностей остались лишь зеркало с отражением сердитой колдуньи в папильотках, удушающий балдахин — он не понравился Эрменгарде, и она не стала забирать его с собой, но и уничтожить не разрешила, а просто оставила его на прежнем месте, секретер с исчезающей ножкой да кочерга с раскаляющейся ручкой. Забавным было, что мистер Корриган, похоже, отнёсся ко всем этим каверзным вещицам всерьёз — словно это были и впрямь темномагические артефакты, а не простенький бытовой набор мелкого пакостника. Как ни странно, особо его впечатлило зеркало, и хотя мистер Корриган держался молодцом, было видно, что он смущён и напуган, когда, едва завидев нас, ведьма беззвучно завопила, затрясла лохмами, роняя папильотки и отчаянно жестикулируя.

— Чего она хочет? — кивнув в сторону зеркала, прошептал он.

— Понятия не имею; однако предположить нетрудно. По всему видно, что она была бы рада, если бы мы поскорее испарились из её спальни.

— Вынужден признаться, что я и сам не прочь убраться от неё подальше, — пробормотал он, отступая к двери.

Я ничуть не возражал: экскурсия затянулась, а на дворе стояла глубокая ночь.

Весь зачарованный хлам я решил собрать в одной комнате, чтобы не мешался, и наиболее подходящим для этого местом мне показалась спальня колдуньи; таким образом, две другие оказались в нашем распоряжении, и мистер Корриган выбрал ту, что с сейфом; мне же, методом исключения, досталась третья.

Поскольку ни у моего гостя, ни у меня совершенно не было аппетита, то мы по обоюдному согласию решили обойтись без ужина — это внушало мне уверенность, что, по крайней мере, теперь завтрака точно хватит на двоих. Хотя я загодя позаботился о съестных припасах, но не рассчитывал, что ко мне ещё кто-то присоединится.

Мы разошлись по спальням поздно — так поздно, что уже даже несколько рано, — вполне довольные и друг другом, и заново обретённым взаимопониманием.

Сегодняшние наблюдения подтвердили мою догадку: чем меньше он волновался, тем дольше длился цикл его возрастных изменений. И ещё одно открытие я взял себе на заметку: любое переживание, любая сильная эмоция — будь то грусть, радость или энтузиазм — ускоряла процесс; однако стоило перевести разговор на тему, которая мало волновала его, и он словно бы замирал, оставаясь практически в одной поре.

Я долго ворочался, прежде чем уснуть. Если на свете и было что-то, способное окончательно добить меня после перенесенного стресса, то это необходимость прибраться — впрочем, я каким-то чудом сумел это выдержать и даже почти завершил необходимые приготовления. Отныне в этом доме можно было жить — мои поздравления, профессор Флитвик! Остальное предполагалось доделать в ближайшие два дня, после чего придётся всё-таки довести до ума чёртов хроноворот — ух, как же я в последнее время его возненавидел: скольких проблем я мог избежать, не свяжись я с запрещённой и крайне опасной субстанцией, не обратись я для этой цели к магглу, не нарвись именно на мистера Корригана, с его неуёмной фантазией и нестабильной психикой… Да, вот уж не было печали! Я мог бы преспокойно жить, заниматься своим делом, общаться с родителями — и постепенно раны затянулись бы сами собой; с Мими я всё равно помирился бы рано или поздно, а склянку со странным веществом можно было где-то спрятать, закопать в лесу и сделать вид, что её никогда и не было. Однако теперь, когда дело наполовину сделано, а судьба мистера Корригана находилась целиком и полностью в моих руках, придётся исходить из того, что имеем.

Снилось мне что-то тревожное, и, проснувшись, я возблагодарил судьбу за чудесное свойство моей памяти: если мне случалось увидеть во сне кошмар, я почти никогда его не запоминал. Не менее четверти часа ушло на то, чтобы осознать, где я, немного прийти в себя и окончательно стряхнуть сонное наваждение. Было уже довольно светло, и Темпус показал полседьмого; времени перед завтраком было достаточно — после вчерашних треволнений мистер Корриган едва ли встанет рано — но я не допускал и мысли о том, чтобы снова попытаться заснуть. Наскоро приведя себя в порядок и одевшись, я вышел из спальни и спустился вниз.

Мистер Корриган ахал и восторгался, глядя, как я с помощью волшебства жарю яичницу с беконом, а мне было всё ещё очень не по себе. За завтраком мы в кои-то веки говорили запросто, без недомолвок и скрытых взаимных претензий, и я был рад этому. Чтобы развлечь мистера Корригана, я посредством трансфигурации соорудил из пустых бутылок, найденных в кладовой, некое подобие орга́на, и вскоре импровизированный инструмент радовал нас исполнением "Братца Якова" — довольно фальшивым, если придираться: видимо, дух зеленого змия ещё не выветрился из органных труб, что и сказалось на чистоте интонирования. Тем не менее мистер Корриган был в восторге.

Художественной литературы в доме не было, зато имелась подшивка "Ежедневного пророка" за прошлый год. Я сомневался, чтобы моего гостя могли заинтересовать просроченные новости, министерские дрязги, сплетни и дутые сенсации магического мира, но, как ни странно, он оказался любителем политических интриг, поэтому охотно взялся читать всю эту дребедень, и энтузиазм его не выглядел наигранным. На всякий случай я наказал ему в моё отсутствие не трогать ничего, что покажется хоть сколько-нибудь подозрительным, волшебным или "чудесным", запретил подходить к окнам и двери и напомнил о существовании Пэгги-с-фонарём — создания неизученного, непредсказуемого и, без сомнения, враждебного. Мистер Корриган кивнул, и я решил, что уж на этот раз он отнесётся к моим предупреждениям со всей серьёзностью.

Словом, я был сыт и относительно спокоен, но решил всё-таки взять небольшой тайм-аут, чтобы посидеть в тишине и одиночестве за чашкой кофе, причём, желательно прямо сейчас, не доходя до школы: хотя все студенты и разъехались по домам, я точно знал, что стоит мне появиться в Хогвартсе, как на меня свалится куча дел и, конечно же, самых неотложных. Вот поэтому-то первое, что я сделал по возвращении в "Кабанью голову", — попросил Аберфорта сварить мне кофе.

Аберфорт очень удивился, но принял заказ — и, надо отдать должное, напиток у него вышел чудесным. Я прикрыл глаза, вдыхая бодрящий аромат и...

— Филиус, вот ты где! — воскликнула Минерва прямо с порога. — Извини, если помешала.

— Нет-нет, ни в коем случае, не уходи, — поспешно проговорил я. Она подошла ближе и обеспокоенно поглядела на меня.

— Тебе нехорошо? Что-то случилось? — в её голосе послышалось такое неподдельное участие, что я совершенно растерялся.

— Посиди со мной, — попросил я вполголоса.

— С удовольствием, — так же тихо отозвалась Мими. — Правда, мне показалось, что ты хотел побыть один...

— Ну, я же не знал, что ты появишься здесь, — улыбнулся я. — Что ты будешь пить? Здесь неплохой лимонад…

Но Минерва уже подошла к барной стойке.

— Здравствуйте, мистер Дамблдор! Чашку кофе, будьте так любезны, — как ни в чём не бывало произнесла она.

Едва завидев приближающуюся Минерву, Аберфорт скрестил руки на груди и скроил самую кислую гримасу, на которую только был способен. Однако все его усилия пропали втуне: Минерва держалась с ним, словно должностное лицо при исполнении, а свою вступительную фразу произнесла так безукоризненно отчётливо, словно оглашала протокол очередного министерского заседания. Несомненно, она понимала, что хозяин трактира не в восторге от её визита; разумеется, официальный тон с её стороны был призван максимально усугубить недовольство Аберфорта, однако сам факт заказа означал, что она знает правила игры: сделанный заказ — не более чем символический жест, призванный оправдать её присутствие в его заведении.

— Я вам не мадам Паддифут, кофия не держу, — буркнул Аберфорт и отвёл глаза, не выдержав пристального взгляда Минервы.

— Что ж, лимонад тоже подойдёт, — пожала плечами она.

— Закончился, — всё так же лаконично ответил Аберфорт.

— Тогда огневиски, — не сдавалась Минерва.

— Не рановато ли для огневиски, мисс? — скептически осведомился Аберфорт.

— Возможно; однако я вовсе не собираюсь его пить, — она произнесла это прежним ровным тоном, лишь слегка подчеркнув последнее слово, так что только внимательный слух мог уловить издёвку.

Аберфорт не нашёлся с ответом; он открыл бутылку, достал мутноватый стакан, налил чуть меньше, чем до половины, и молча подал Минерве.

Я уже далеко не первый раз наблюдал их с Аберфортом пикировки, поэтому даже не пытался вмешаться: я знал по опыту, что в данном случае моё заступничество не приведёт ни к чему хорошему, потому что Минерва считала, что должна научиться самостоятельно давать ему отпор — да и чего уж там: судя по её довольному лицу, препирательства эти пробуждали в ней азарт. Что до Аберфорта, то, хоть он, по моему настоятельному требованию, и не смел непочтительно отзываться о моей подруге, но всё же никакие увещевания не могли заставить его хотя бы сделать вид, будто он её уважает. Впрочем, теперь он реагировал на появление Минервы гораздо спокойнее и больше демонстрировал неприязнь, чем испытывал её на самом деле.

Мими взяла стакан, немедленно расплатилась — чем немало раздосадовала меня — и с победительным видом проследовала к моему столику.

— Не жалует меня, — полушёпотом произнесла она, указывая глазами на Аберфорта. — Считает, что я для тебя — неподходящая компания; ну, что ж, его тоже можно понять, — Минерва задумчиво постучала ногтем по мутному стеклу стакана. — Вообще-то, директор послал меня за тобой, но, как я понимаю, тебя сейчас лучше не тревожить, поэтому я передам директору, что мы разминулись, — она подмигнула мне, и почему-то это невинное подмигивание невероятно растрогало меня. А может, дело было в том, что Мими решила прикрыть меня перед Альбусом?..

В последнее время общаться с Минервой становилось всё труднее. Начать с того, что она взяла обыкновение забегать ко мне на минуту-другую безо всякого повода, чтобы просто перекинуться парой слов — да и, в общем и целом, её обращение со мной в последнее время было не просто любезным, а даже, если можно так выразиться, ласковым. Разумеется, это было не более чем проявлением дружеских чувств — но всё же после разговоров с Минервой я слишком часто ловил себя на мыслях, которые она сама, в силу воспитания и определённых личных принципов, сочла бы абсолютно неуместными. Уж, во всяком случае, знай она, о чём я думаю в такие минуты, это открытие бы её не обрадовало. Хотя...

Несмотря на давнее знакомство и самую нежную дружбу, я не мог предугадать возможный ход мыслей Минервы Макгонагалл. Её чувства и действия казались мне слишком противоречивыми: при всём своём истинно шотландском темпераменте, при всей юношеской горячности и обострённом чувстве справедливости, импульсивной она никогда не была. Мне иногда казалось, что сбивающая с толку непоследовательность некоторых её поступков являлась частью продуманной шахматной стратегии — но тут я обычно напоминал себе, что у любой стратегии непременно должна быть цель, а Минерва сроду не знала, чего хочет. Правда, однажды, будучи ещё семикурсницей, Минерва поделилась со мной некоторыми планами, и тогда мне показалось, что она ждёт от меня каких-то важных слов — слов, которые круто изменят нашу жизнь и произнести которые я был не вправе. В тот раз я промолчал, и она выглядела разочарованной. А спустя несколько лет, в день, когда прислали оскорбительный вопиллер, Мими призналась мне в давней, полузабытой детской влюблённости — тем самым отчасти подтвердив мои подозрения. Вот только, к моему великому сожалению, эта теория никак не желала согласовываться с помолвкой — пусть и недолгой, но всё же помолвкой! — произошедшей у Мими с Дугалом Макгрегором; а ведь это дело куда более серьёзное, чем симпатия к школьному учителю.

Я долго молчал, боясь нарушить тишину и выдать волнение. Минерва сняла очки, положила их на стол и заглянула мне в глаза.

Наверняка, вздумай художник изобразить сейчас Минерву, у него бы получилось передать и задумчивость, и мечтательность, и строгость — иначе говоря, это был бы не просто взгляд, а именно взгляд женщины, пускай ещё очень юной, но уже вполне сознающей свою силу, способной лишить покоя и завлечь в сети — а между тем, насколько я знал Минерву, было непохоже, чтобы её волновало впечатление, которое она производила на других. И, уж конечно — этим живописцам только дай волю! — на портрете Минерва вышла бы красивой, что также погрешило бы против истины, потому что красавицей — в классическом понимании этого слова — Мими вовсе не была. Нет, разумеется, она всегда была очень мила, однако внешность её никак нельзя было соотнести ни с одним известным мне каноном. Судя по всему, в своё время именно это обстоятельство и сыграло со мной жестокую шутку: всё же, если бы внешняя привлекательность Минервы хоть сколько-нибудь могла сравниться с её талантом и умом, я забеспокоился бы гораздо раньше и, возможно, решился бы сократить неформальное общение до минимума, прежде чем её прекрасный образ, если можно так выразиться, пустил в моей душе корни.

А Мими по-прежнему сидела передо мной неподвижно, и лицо её сейчас нельзя было назвать даже хорошеньким — настолько оно было серьёзным и отрешённым, словно она знала некий важный секрет, но не решалась признаться в этом. "Взгляд близорукого сфинкса, — отметил я про себя. — Непостижимая девушка…"

И тут же я поймал себя на мысли, что, кажется, кое-какие секреты мой сфинкс мне невольно приоткрыл. Нет, определённо, Минерву нельзя было назвать ни сентиментальной мечтательницей, ни хладнокровным стратегом; она была натурой слишком гордой и страстной, и, наверное, могла бы с возрастом раскрыться для глубокого сильного чувства, однако строгое воспитание и природная скрытность вряд ли позволили бы этим качествам развиться и выйти наружу; и мне было жаль, что весь этот громадный потенциал, скорее всего, пропадёт зря. Или, возможно, она найдёт способ обуздать себя и перевести свою энергию в более безопасное русло: Минерве всегда было присуще чувство меры, она никогда и ни в чём не заходила слишком далеко — и это качество в ней меня особенно восхищало. Тем не менее, последнее время я ощущал в ней какую-то "неправильность", тщательно скрываемый внутренний надлом: словно однажды в её жизни что-то пошло не так, и с тех пор день ото дня становилось всё хуже.

Однако пауза слишком затянулась, необходимо было нарушить тишину, и, слегка прочистив горло, я решился и заговорил:

— Альбус меня спрашивал? Это может быть важным. Непременно загляну к нему, но чуть попозже.

— Хорошо. Спасибо, — кивнула Минерва. — Ты вчера ушёл очень рано; мы с Помоной тоже не стали долго засиживаться, и даже надеялись догнать и перехватить тебя по дороге, но ты, как всегда, оказался неуловим. Вообще-то Помона давно собиралась пригласить нас с тобой в гости, но у них то колики, то зубки… словом, хлопот полон рот. Не думаю, что она возвратится в школу в будущем учебном году. Так что профессор Синклер, похоже, задержится с нами надолго.

Я медленно кивнул, не зная, что сказать. Минерва неуверенным жестом взяла меня за руку.

— Филиус, я, конечно, всё понимаю, но так не годится, с этим надо что-то делать.

— С чем? — я чувствовал, как постепенно возрастающее напряжение передалось моему голосу, поэтому говорил отрывисто, боясь выдать себя. Это был третий раз, когда Минерва прикоснулась ко мне, и впервые она сделала это не в знак примирения, не ради помощи больному, а просто так, без повода.

— Конечно, это не моего ума дело, но, по-моему, с тобой что-то происходит — и, судя по всему, не слишком хорошее. Прошу, не принимай мой интерес слишком близко к сердцу — поверь, что мною движет отнюдь не праздное любопытство: мне бы хотелось помочь, поддержать тебя. Правда, насколько я тебя знаю, от помощи моей ты откажешься, а советчик из меня никудышный — увы, у меня для этого слишком мало жизненного опыта; но если всё же тебе понадобится кто-то, с кем ты мог бы разделить твои печали и тревоги, — просто скажи мне об этом.

— Спасибо, моя хорошая. И… прости, что доставил тебе столько беспокойства. Поверь, это не та история, в которую хочется впутывать близких.

— А кого ещё, если не близких? — Минерва невесело усмехнулась. Эта улыбка была слишком взрослой, слишком усталой и совершенно не шла к её юному лицу. — Мне понятны твои сомнения относительно меня; но в этом случае ты мог бы обратиться к своим родителям, в особенности, к отцу — насколько я знаю, в такого рода вопросах матери бывают… несколько предвзяты, — смущённо проговорила Мими. Я хотел было что-то сказать, чтобы успокоить её и заодно выяснить, что именно она подразумевает под "такого рода вопросами", а затем перевести беседу в безопасное русло, но в голову не шло ничего подходящего.

— Минерва, я думаю, всё дело в обычной усталости. Каникулы только начались; если потратить их с умом, то, полагаю, к сентябрю всё встанет на свои места. И, кстати, о каникулах: какие у тебя планы на лето?

— Ещё не определилась, но, наверное, останусь в школе, — пожала плечами она. — Сейчас здесь тихо.

— Домой не поедешь? Я имел в виду, к родителям, — уточнил я.

— Нет, им это вряд ли понравится, — каким-то странным, будничным тоном отозвалась она. По выражению её лица я понял, что Минерва не настроена развивать эту тему. Неужели там всё настолько плохо? Однако лезть с расспросами я не решился: в конце концов, если она захочет, то рано или поздно сама расскажет мне, в чём дело.

И только тут я сообразил, что Аберфорт застыл в своём углу, глядя прямо на нас — в особенности, на руку Минервы, по-прежнему лежащую поверх моей — и, конечно же, он слышал каждое наше слово... Вот же я остолоп! Совершенно забыл о собственноручно поставленных Акустических чарах!

— Минерва, как ты смотришь на то, чтобы немного пройтись? Мы могли бы вместе прогуляться до школы и заодно всё обсудить, — предложил я, украдкой глянув на Аберфорта — поймав мой взгляд, он пожал плечами, вышел из-за барной стойки и направился к двери, ведущей в загончик. Ничего, пускай теперь поломает голову, что за секреты я буду обсуждать без его участия, да ещё и с заместителем директора. Я до сих пор был от него, что называется, "в лёгком недоумении" из-за того, что он отдал меня на растерзание мадам Марчбэнкс, — то есть, я не настолько сердился, чтобы выяснять отношения, но достаточно, чтобы взять этот случай себе на заметку.

— Конечно, я — с удовольствием! — ответила Минерва.

— В таком случае, я попрошу тебя подождать минутку, — одним глотком я допил остывший кофе и пошёл в козий загончик искать Аберфорта: не люблю долгов.

— Ты чего это? — удивился он, когда я протянул ему деньги. — Я же сказал, что я — не мадам Паддифут, кофием не торгую.

— Но меня-то ты об этом не предупредил!

— А что, просто угостить друга уже нельзя? — покачал он головой.

— И всё же, я бы попросил не ставить меня в неловкое положение, — с некоторым нажимом проговорил я, протягивая деньги. Аберфорт слегка нахмурился, но оплату принял.

— Давненько я тебя не видал: ты от меня в последнее время шарахался — из-за Гризельды, не иначе. Ну, извини. Ей вообще трудно отказать; не понимаю, как ты умудрился, с твоим-то характером, — он испытующе посмотрел на меня, и в этот момент внезапно стал очень похож на Альбуса.

— Интересно, откуда она узнала об Акустических чарах у тебя в заведении? — спросил я, отлично понимая, что ответа не услышу. — И вот ещё: когда мы говорили о Закрытом клубе трактирщиков, ты ничего не сказал о Гризельде Марчбэнкс. Хотя, насколько я теперь понимаю, ты делишься с ней информацией.

Вместо ответа Аберфорт скрестил руки на груди и приподнял подбородок.

— Ты мне лучше вот что скажи: Макгонагалл работает на моего брата — сам знаешь, что это означает; и что, тебя это не волнует?..

— Аберфорт, я хорошо знаю Минерву. Она — человек добрый, порядочный и абсолютно надёжный.

— Допустим, что так, — медленно проговорил он. — Но, в любом случае, она живёт и работает здесь, у всех на виду. О ней говорят многие… и многое. И, конечно же, куда все местные ходят сплетничать? Правильно: к Аберфорту в трактир! А тут вы с ней в лучшем виде: сидите за столиком, держитесь за ручки — загляденье же! Побойтесь… да хоть бы и Урхарта — хотя, впрочем, не тебе его бояться, — прибавил Аберфорт, усмехаясь. — Да, кстати, тебе напомнить, что ты без пяти минут женат?

— Что за вздор, с чего ты взял? — ошарашенно спросил я.

— Ты же сам сказал, что пошёл свататься, — пожал плечами Аберфорт. — И потом, все говорят, что ты...

— Уже и сплетникам местным разнёс!.. Да, говорил я, говорил, но не всерьёз и в личной беседе. Если бы я мог предположить, что так обернётся… Откуда мне было знать, что ты шуток не понимаешь!

— "В личной беседе!" Да у меня за спиной тогда, между прочим, крутился Фигг. Он и понёс всё по кочкам.

— Фигг? — изумился я. — Это кто, твой посыльный?

— Ага, он самый. Волшебник-то из него вышел слабый, но зато язык без костей. А ты с ума не сильно-то сходи. Женат, не женат — не важно, какая разница, живите себе спокойно… Только, послушай доброго совета: не вздумай променять свою Анну на Макгонагалл. Сам посуди: мой хитроумный братец неспроста выводит эту пешечку в ферзи. Честная, порядочная, отважная — ладно, пускай так и есть, но только в этом случае она — не игрок, а, напротив, идеальная фигура для размена, — он смерил меня тяжёлым взглядом, потом отвернулся.

Я так и замер, пытаясь переварить услышанное. Поверить в такой вариант развития событий — немыслимо!..

Однако в этот момент я начал чуть лучше понимать, что́ из себя представляет мой приятель. При всей своей кажущейся простоте, Аберфорт умел беречь информацию и правильно распоряжаться ею, ну, а если хранить истинное золото — молчание — становилось невозможным, то он ловко жонглировал разменными монетами ничтожных сплетен и подсовывал любопытным лепреконское золото слухов и шепотков — благодаря чему, при всей своей природной нелюдимости, прослыл интересным собеседником. На самом же деле его талант заключался в хорошем знании жизни, а также в способности отделить важное от неважного и на основании полученных сведений сделать выводы, и только искреннее расположение ко мне заставило его поделиться со мной наблюдениями. Мне оставалось лишь надеяться, что его прогнозу не суждено сбыться…

А, собственно, чему там сбываться? Что может угрожать Минерве — да и всем нам — после победы Дамблдора над Гриндевальдом?.. Нет, все эти сказки о грядущей гражданской войне оставим на совести старухи Марчбэнкс: по всей видимости, она с годами постепенно теряет и остроту мысли, и скорость действий, и — печально, но факт — своё влияние в Визенгамоте, вот оттого и ревнует к Альбусовым успехам.

Во всяком случае, пока я рядом, я всегда смогу присмотреть за Мими, так что она, можно сказать, в безопасности. Но раз так, то что, чёрт возьми, я всё ещё делаю в "Кабаньей голове?..

Спохватившись, я наспех простился с Аберфортом и отправился на поиски Минервы. Она ждала меня не под вывеской трактира, а чуть в стороне, возле чьей-то калитки. В руках у неё были блокнот и карандаш; она что-то торопливо записывала, полностью поглощённая процессом. Я подошёл почти вплотную, но заметила она меня только после того, как я её окликнул.

— О, ты уже вернулся! — обрадовалась она. — А я, кажется, уже определилась с планами на лето: не далее как вчера Аурелия Пруэтт пригласила меня погостить у неё в Дувре; а я так забегалась, что совершенно позабыла... Теперь вот записала, для надёжности, — Мими помахала в воздухе блокнотом. — Осталось только уточнить расписание поездов.

— Разве не проще аппарировать? Ведь ты же раньше бывала там, — удивился я.

— Мне нельзя аппарировать, — тихо произнесла Минерва.

— То есть как это — нельзя?

— После того случая на матче. Когда я упала с метлы, — уточнила она.

— Что, неужели насовсем запретили?

— Ближайшие пять-шесть лет предписано воздержаться от аппарации и ограничить перемещения по каминной сети. А о квиддиче и о мётлах пришлось забыть навсегда.

— Но как же так?.. Ты раньше не говорила!

— Ты не спрашивал, — она мягко улыбнулась, но в её словах мне почудился укор.

— Прости, — виновато отозвался я, не слишком хорошо понимая, какой реакции она ждёт от меня. — Мне очень жаль, что так вышло. Я помню, как много значил для тебя квиддич, и…

— Ничего страшного, поверь. Я уже привыкла. Много хожу пешком, на дальние расстояния езжу поездом, а через три года снова сдам экзамен по аппарированию. Конечно, иногда мне снится, что я снова в команде… Да и студенты — по крайней мере, некоторые — помнят, как я играла, поэтому раньше часто донимали меня расспросами на эту тему. Благодаря им я понемногу научилась не переживать, а спокойно отвечать на вопросы, постоянно придумывала каждый раз что-то новенькое — в общем, сейчас уже всё хорошо… — она помолчала, а потом, придя в себя, сказала чуть веселее: — Кажется, кто-то предлагал немного пройтись… Мне не послышалось?..

Я пробормотал что-то вроде: "Да-да, конечно же!" — после чего мы неспешно зашагали в сторону школы — то есть, неспешно шагала она; мне же пришлось идти в довольно бодром темпе, и неудивительно: на каждый шаг Минервы приходилось по три моих. И всё-таки гулять с Мими было почти так же удобно, как с родителями, — все остальные, включая обеих профессоров Бёрк и Анну, имели привычку ходить слишком быстро.

Тем не менее разговор у нас снова не клеился. Я боялся спрашивать Минерву о семье и вообще избегал затрагивать любые темы, которые Мими могла расценить как слишком личные. О моих же собственных делах мне и вовсе не хотелось ни говорить, ни даже думать. Чтобы как-то сгладить неловкость, я наколдовал для неё несколько веточек чайных роз — мы как раз проходили мимо чьего-то дома, где из-за низкого забора выглядывали точно такие же, и я отметил, что Минерва засмотрелась на них.

Ей было приятно, хотя, принимая цветы, она явно старалась побороть смущение.

— Спасибо, — тепло произнесла Мими. — Это очень мило с твоей стороны, — она спрятала чуть порозовевшее лицо среди роз, вдыхая их аромат. И тут же воскликнула: — Ой, как здорово! Они даже пахнут, как настоящие! — Мими сияла и вообще выглядела так, будто мечтала об этом букете всю свою жизнь; однако я слишком хорошо помнил, как Минерва Макгонагалл отреагировала на мою первую и единственную попытку объясниться. При всём желании, я не мог рисковать её добрым расположением во второй раз.

— Пустяки; будто ты сама так не умеешь, — отозвался я, вконец растерявшись.

— Умею, но разве в этом дело? — засмеялась она. — Конечно, если бы мне вдруг зачем-то понадобились цветы, я могла бы их трансфигурировать, вырастить или купить, но весь вопрос в том, что это — твой подарок; а к тому же — подарок, сделанный безо всякого повода, — Минерва произнесла эту фразу с таким значением, что я испытал ещё бо́льшую неловкость, а потому, вооружившись самой, как мне казалось, безопасной темой, вдохновенно понёс ерунду.

— О, я сам не знаю, что на меня нашло, но если речь идёт о том, чтобы доставить тебе радость, то мне вовсе не требуется никакого повода, — ласково сказал я. — Знаешь, а ведь я только сейчас понял, кого ты мне напоминаешь: мою обожаемую троюродную сестру Доминик! Она тоже любит цветы и пустяковые сюрпризы.

— Пожалуйста, расскажи мне о ней, — попросила Мими.

— Вообще-то, история эта может показаться тебе довольно грустной, а мне бы не хотелось тебя огорчать…

— Я постараюсь не слишком расстраиваться.

— Отлично: итак, начинаю повесть о том, как я потерял любимую женщину... Возможно, тебя это развеселит, — прибавил я со вздохом.

Вместо ответа Минерва демонстративным жестом трансфигурировала большой клетчатый носовой платок — мол, смотри, я приготовилась к бурным рыданиям. Ободрённый её настроением, я начал свой рассказ:

— Как я уже говорил несколько ранее, у тебя с Доминик много общего — видимо, именно поэтому я вас обеих так люблю. Мы с нею познакомились, когда Доминик было восемнадцать лет, а мне — всего два месяца от роду. Уж не знаю, чем я сумел произвести на неё впечатление, но она меня очень полюбила, постоянно таскала на руках и, кажется, даже немного завидовала моей маме — эту часть истории, как можно легко догадаться, я знаю исключительно с чужих слов. Мои же собственные воспоминания начинаются примерно с трёхлетнего возраста, и лучшие из них связаны с Доминик. Её мама приходится моей маме кузиной и они очень дружны, а муж тёти Софи, дядя Мишель, уважает моего отца и обменивается с ним советами на профессиональные темы.

В те годы мы, бывало, подолгу гостили у них, а лето — так и вовсе было нашей с Доминик золотой порой. Она уводила меня в сад, и пока моя мама корпела над очередным переводом, а Софи колдовала на кухне, мы поливали розы, объедали смородину, копали червей для рыбалки… Неудивительно, что до четырёх с половиной лет я буквально ходил за ней хвостом — а она, в свою очередь, принимала моё особое к ней отношение как самый лучший комплимент. Однако счастье не бывает долгим, и в один ужасный майский вечер всему настал конец.

В гости к нам явился незнакомый господин с роскошными усами. С собой он принёс корзину белой сирени и коробку шоколадных конфет, но отчего-то мне было неспокойно: начать с того, что ради гостя обед был задержан на час, так ещё и стол накрыли не на веранде — как обычно — а в гостиной. Уже одно это меня насторожило. После обеда Мишель и Софи стали беседовать с этим господином, а Доминик уселась за рояль, а когда я подсел к ней, чтобы, как бывало раньше, лупить по басам, стараясь попасть в долю, то она сделала мне знак рукой — мол, не надо, не сейчас. Я обиделся и ушёл к взрослым — делать вид, будто слушаю их скучные важные разговоры... и вот тут-то до моего слуха и донеслось, как этот усатый нахал заявил, что с нетерпением ждёт того дня, когда сможет назвать прелестную Доминик — нашу Доминик — своей! И прибавил при этом, что намерен увезти её в свой родной Прованс.

Тётя Софи ничего не ответила, просто посмотрела на дядю Мишеля, а тот пожал негодяю руку и назвал его запросто, по имени — Этьеном.

Естественно, всё это привело меня в ярость — а надобно заметить, что в ранние годы я ещё не настолько владел собой, чтобы скрывать свои чувства или, по крайней мере, разумно ограничивать порывы, вот потому-то через каких-нибудь пять секунд Доминик от неожиданности вскрикнула и оборвала игру: салонный рояль медленно начал отъезжать от её стула, направляясь к тому месту, где расположился этот проходимец Этьен. Ещё через мгновение все присутствующие осознали, что рояль неумолимо приближается к гостю, и, хотя последнему не угрожало ровным счётом ничего, он заорал от ужаса и свалился без чувств.

Доминик бросилась к нему, кое-как привела его в сознание, а взрослые суетились вокруг, потом все они долго что-то ему втолковывали, потом немного поругали меня — а я смотрел на Доминик и гадал: неужели это конец, и теперь она будет ходить на рыбалку не со мной, а с Этьеном? Ну, если дело ограничится только рыбалкой, то это я, возможно, смогу пережить; но что, если она станет петь ему "нашу" колыбельную?..

Как выяснилось, Этьен оказался магглом. Собственно, Доминик планировала после свадьбы поставить его в известность о том, кем являются она сама и вся её семья, однако я нарушил их планы. В итоге, моя выходка пошла всем только на пользу: благодаря моему вмешательству Этьен передумал увозить Доминик в Прованс. Вместо этого он остался с нами, и на рыбалку мы стали ходить уже втроём; но, конечно же, это было уже совсем не то. И, разумеется, вся семья ещё долго, чуть ли не до самого поступления в Хогвартс, припоминала мне, как я чуть не переехал Этьена роялем… — рассказа моего как раз хватило, чтобы дойти до Хогвартса, и теперь мы с Минервой шагали по пустому замку, стараясь говорить потише, чтобы гулкое эхо от наших шагов заглушало голоса — нехитрый фокус, к которому мы иногда прибегали.

— Действительно, очень грустная история, — задумчиво произнесла Минерва. — Не знаю, может быть, ты и прав, и у меня в самом деле много общего с твоей кузиной. Вот только… — она оборвала себя на полуслове и замолчала.

— Что, моя хорошая?

— Меня ты не потеряешь. Ни сейчас, ни когда-либо ещё.

— Ах, Минерва!.. Вот увидишь, пройдёт некоторое время — и за тобой непременно явится какой-нибудь тип — не с усами, так с бакенбардами, — слегка пугаясь собственной смелости, проговорил я. — Что прикажешь тогда делать всем нам?..

— Никто за мной не явится, — улыбнулась Минерва. — И не надо дразнить меня из-за мистера Урхарта. Он, конечно, хороший человек и очень несчастный, но я твёрдо решила: замуж не пойду, школу не оставлю. Тем более, что эта разновидность счастья явно не для меня, — задумчиво произнесла она.

— Да с чего же ты взяла? — изумился я. Но вместо ответа Минерва внезапно разрыдалась.

— Что с тобой? Что стряслось? — я был настолько ошарашен этой внезапной переменой чувств, что совершенно растерялся.

— Плохо... очень, — в перерывах между всхлипами выдавила она. — Помоги… пожалуйста.

Я отвёл её по коридору направо и чуть в сторону, где была ниша, и наколдовал Агуаменти, после чего она пустила-таки в ход свой новый платок и через пару минут совместных усилий от былых слёз не осталось и следа — разве что глаза и кончик носа покраснели.

— Минерва, я понимаю, что сейчас не время и не место для откровенного разговора, но…

— Филиус, ты прости, я бы, конечно, рассказала тебе всё… Но в том-то и дело, что мне нечего рассказывать. Если вкратце, то я лишь сейчас, на двадцать третьем году жизни, поняла, что родительского дома, очага, семьи — всего этого у меня никогда не было. Мы словно бы всю жизнь разыгрывали благотворительный спектакль, поставленный ради вразумления паствы. Иногда я ужасно злилась на родителей за это, считала их слова и поступки насквозь фальшивыми, а они, в свою очередь, злились на меня — за то, что я не верила им и часто не соглашалась с ними. Но всё же, когда я впервые приехала в Хогвартс, мне было без них одиноко. А потом… потом явился ты — и заменил мне семью.

— Бедная моя, храбрая моя девочка, — проговорил я, дотрагиваясь до её локтя. — Ты, конечно же, ни в чём не виновата. Молодец, что вернулась в Хогвартс. Подожди немного — ещё пару лет, не думаю, что понадобится больше времени, — и тебе станет гораздо легче понять твоих родителей и примириться с их недостатками. Увы, но люди, как известно, несовершенны — разумеется, все, кроме тебя. Ты — прелесть, и я тебя очень сильно люблю.

— И я тебя тоже, — призналась Минерва, после чего сделала ещё одну совершенно невероятную вещь: опустилась на колени и обняла меня.

Несколько секунд мы простояли так, не шевелясь, и я чувствовал, как отчаянно колотится сердце — оставалось лишь надеяться, что она этого не заметит. Но Минерва, казалось, не замечала вообще ничего, она замерла, уткнувшись носом в моё плечо — мне не оставалось ничего другого, кроме как ждать; выждав немного, я отстранился, шепнув ей: "Ну, полно, полно! Директор ждёт!"

Простившись с Минервой — которая, несмотря на смущение, глядела уже немного веселее, — я не спеша направился к Альбусу, по дороге размышляя о том, какие сюрпризы подчас преподносила мне жизнь. Думал ли я когда-нибудь, что Минерва сама, по собственной инициативе, назовёт меня одним из самых близких и родных людей?.. А мог ли я надеяться, что за этим признанием воспоследуют объятия? Пускай только дружеские — и хорошо; о бо́льшем я давно и мечтать забыл; но всё же она обняла меня, сказала, что любит — и это при том, что Минерва по своей природе очень правдива и не склонна бросаться словами, особенно если дело касается чувств.

Таким образом, приходилось признать, что судьба неожиданно преподнесла мне царский подарок, и я буквально ощущал, как за спиной вырастают крылья. Однако я вспомнил о предстоящем разговоре с директором и попытался взять себя в руки, чтобы хоть немного умерить восторги.

— Филиус, здравствуй! — Альбус энергично потряс мою руку. — Как ты себя чувствуешь после вчерашнего?..

— Благодарю, отлично, — так же бодро отозвался я.

— У меня есть две новости: одна радостная, а вторая — не очень. С какой начать?

— Начни с плохого.

— Аманда Тёрнер не сможет приехать. Совсем. Её тётка при смерти, и сколько это продлится — бог весть. Оставлять старушку на попечение колдомедсестры она категорически не хочет: та её фактически вырастила, заменила ей мать. Джереми едва уговорили остаться ещё на год; таким образом, в следующем году Помона уже будет вынуждена вернуться к преподаванию.

— А из хорошего?..

— В будущем учебном году курс Защиты от Тёмных искусств согласилась вести одна из наиболее перспективных молодых зарубежных коллег, магистр и докторант Шармбатонской Академии мадемуазель Арлетт Гардель, — Альбус со значением поднял вверх указательный палец. — И я попрошу тебя лично от своего имени и от имени школы: постарайся сделать так, чтобы ей у нас понравилось. Хотя она изначально предупредила меня, что не планирует оставаться дольше, чем на год, но, думаю, в твоих силах повлиять на её решение.

— И каким же, интересно, образом? — поинтересовался я.

— Прежде чем ответить, я должен тебе признаться, Филиус, что с самого начала вовсе не испытывал к тебе симпатии, недооценивал тебя, а кроме того, сомневался в искренности твоих намерений, подозревая в нечестной игре. Однако моя предубежденность сыграла со мной злую шутку: ты оказался человеком порядочным и великодушным, а твои разносторонние таланты, равно как и природное обаяние, склонили чашу весов в твою пользу. В итоге, наши отношения теперь можно назвать дружескими, в чём я вижу твою — и только твою! — заслугу. Очевидно, ты наделён особым даром располагать к себе людей; и я подумал, что такая просвещённая, всесторонне развитая особа, как мадемуазель Гардель, была бы счастлива найти в твоём лице интересного собеседника. Да и тебе, несомненно, будет приятно пообщаться на языке, который ты считаешь вторым родным, не так ли?

— Альбус, я надеюсь, проблема не в том, что ей нужен переводчик? — вот только этого нам недоставало!.. Да студенты подчас не могут понять элементарнейших вещей, изложенных на простом английском, безо всякой латыни и излишнего погружения в научно-магическую терминологию! Конечно, я готов понять многое, но преподаватель, не владеющий языком... Увы, в таком случае я решительно не мог одобрить выбор Альбуса.

— Ну что ты, конечно же, нет, — рассмеялся он. — Мадемуазель отлично говорит на английском и немецком, а также, если хочешь знать, прекрасно разбирается в философии, архитектуре, интересуется живописью, музыкой и даже сама немного играет на лютне.

— И при всём при этом является специалистом в области защиты от Тёмных искусств?

— Представь себе!.. И чтобы убедиться в этом, у тебя будет целый учебный год, — кивнул Дамблдор.

— Но всё же, Альбус, я решительно не понимаю, при чём здесь я? Если мне не изменяют слух и память, мадемуазель Гардель направляется к нам в качестве преподавателя Защиты от Тёмных искусств, а не туристки, и, полагаю, наши студенты вряд ли дадут ей заскучать, да и сама она, при стольких умениях и талантах, едва ли склонна предаваться тоске и праздности. Я ни в коем случае не против помочь ей ознакомиться с нашими достопримечательностями, однако, думаю, если посчитать, сколько у меня часов учебной нагрузки и прибавить к этому деканство, мне и самому найдётся достаточно занятий.

— Ах, Филиус, ты совершенно упускаешь из виду, что человек нуждается в общении! Стоит ли напоминать, как это бывает сложно, особенно с непривычки — провести целый учебный год в замке, отрезанном от внешнего мира, вроде бы среди других людей, но в то же время — в полной изоляции...

— Я понимаю, о чём ты говоришь, но, полагаю, ты забыл о четверговых посиделках у Горация. Вот кого можно по праву назвать главным светским львом Хогвартса и душой любой компании! И ведь ты мог бы, пользуясь правом директора и старого друга, ввести мадемуазель Гардель в этот круг — если, конечно, она сама того пожелает...

— Одним словом, я тебя не убедил, — задумчиво произнёс Альбус. — Жаль, очень жаль. Что ж; придётся прибегнуть к иному аргументу. Хоть я, признаться, не уверен, что это честно по отношению к нашим коллегам, но всё же, я настаиваю, чтобы ты прямо сейчас совершил небольшую прогулку по закоулкам моей памяти и послушал, о чём говорит Хогвартсовская общественность. Думаю, после этого ты взглянешь на ситуацию несколько по-другому.

Он отвернулся от меня и направился к Омуту Памяти, на ходу извлекая из головы воспоминание. Я слегка перевёл дух. Беседа с директором оказалась тяжелее, чем я мог вынести; к тому же я прекрасно понял, что сейчас не время говорить Дамблдору своё решительное "нет". Судя по всему, он намерен истязать меня до тех пор, как я сломаюсь и соглашусь играть роль Вергилия. Тогда тем более дальнейшее запирательство может быть опасным. Альбус, во-первых, не склонен доверять тем, кто осмеливается ему перечить, и во-вторых, намеренно использует все возможные рычаги воздействия на окружающих его людей ради осуществления своих таинственных прожектов, вот и сейчас он пытался найти мне применение — по крайней мере, он вознамерился вылепить из меня эдакого проводника по нашему смутному и беспокойному царству. Что ж, я не смогу ответить ему прямым отказом — потому что я, как он ясно намекнул, в этом случае буду снова причислен к неблагонадёжным лицам — но ничто не помешает мне выполнять его поручение… не то чтобы совсем уж спустя рукава, но хотя бы просто без излишнего энтузиазма. Разумеется, я ничего не имел против незнакомой мне молодой дамы, но сейчас мне так и виделось, как жадная директорская рука протянулась, чтобы забрать у меня последние жалкие остатки свободного времени. Словом, выбор склонялся явно не в пользу иностранной гостьи. В крайнем случае, если возникнет необходимость, я всегда смогу оказать новой коллеге внимание.

— Прошу, — Альбус указал на Омут Памяти, и я покорно проследовал туда. В конце концов, кто я такой, чтобы отказываться от лишней информации?..

...Перед моим взором предстал кабинет — а точнее, гостиная, если можно так выразиться — Горация Слагхорна. Я редко заходил к нему, но отлично помнил, с каким вкусом и уютом он обставил свои апартаменты. Судя по всему, в данный момент здесь собрался узкий круг любителей неформального общения — участники так называемых "четверговых встреч". Альбус и Сильванус Кеттлберн сидели в креслах и оживлённо беседовали, Эрменгарда листала какой-то не то журнал, не то альбом с репродукциями живых портретов, а хозяин вечеринки периодически указывал на то или иное изображение и вставлял свои комментарии. Один только Катберт Биннс ни с кем не общался и ничего не разглядывал, а мирно дремал в кресле-качалке. Меня немного удивило отсутствие Эльфриды — обычно они с сестрой участвовали в хогвартсовской светской жизни наравне, а уж Слагхорновых посиделок — в силу особого отношения к Горацию — так и вовсе не пропускали. Ни Джереми Синклер, ни его жена Аманда, ни я в этот круг не входили, хотя мне Гораций недавно намекнул, что был бы рад, если бы я присоединился, как он выразился, к их тёплой компании. Словом, это был закрытый клуб, костяком которого была хогвартсовская профессура старшего поколения — люди солидные, проверенные, большинству перевалило за семьдесят, и я чувствовал бы себя среди них не слишком комфортно. Тем более, что вечеринки у Слагхорна непременно включали традиционные возлияния, в которых мне совершенно не хотелось участвовать.

Подойдя ближе к Альбусу, я явственно различил конец фразы, произнесённой профессором Кеттлберном:

— ...Очередной печальный пример того, как женитьба меняет всё в жизни к худшему. Увы, это самая будничная, но вместе с тем и трагичная быль современности: он был душой-человеком, пока не надел ярмо на шею и не превратился в нервозного, скучного и унылого семьянина. Скажешь, это случайность? Совпадение? Как бы не так!..

"Опять перемывают кости бедняге Синклеру, — понял я. — Интересно, какого чёрта я здесь забыл?"

— Не могу с тобой согласиться, — мягко произнёс Альбус, качая головой. — Конечно, нам, старым холостякам, сложно судить о семейном счастье, однако мне не кажется, что он несчастлив. Разве что страдает от разлуки, но это и понятно…

— Альбус, ты, как всегда, ничего не знаешь! — безапелляционно изрекла Эрменгарда, отрываясь от альбома. — Увы, бедняге не повезло — настолько, насколько вообще может не повезти в браке такому человеку, как он. Жена-скандалистка — подумать только!..

— Скандалистка? — Альбус был непритворно изумлён; я же — так и вовсе шокирован: назвать Аманду скандалисткой мог только человек, вовсе с нею незнакомый, в то время как все присутствующие проработали с нею не один год и должны были понимать, что подобная аттестация — не что иное, как клевета.

— Именно так! Она вьёт из него верёвки: вспомните, сколько крови она испортила ему, когда настаивала на том, чтобы узаконить отношения… А недавно она поставила его перед выбором: или она, или школа. Ужасно, правда?..

"Ужасно, — подумал я. — Ужасно, когда слухи и домыслы так безоглядно принимают на веру и, что ещё хуже, пересказывают дальше, выдавая за истину… Но я-то знаю, чего они сто́ят! Нет, Аманда решительно не могла..."

— И что же он ответил, скажи скорее, не томи? — с интересом спросил Гораций.

— А что он мог ответить, если, как мы все знаем, единственная настоящая любовь Филиуса — это Хогвартс?! — патетично произнесла Эрменгарда.

Я поперхнулся, однако живо привёл себя в порядок невербальным Анапнео — надо же дослушать рассказ до конца, чтобы знать, к чему готовиться. Н-да, похоже, моя личная жизнь ещё увлекательнее, чем я мог предположить!

— И всё же, Эрменгарда, ответ на этот вопрос мне не представляется очевидным, — продолжил Слагхорн. — Полагаю, в данном случае выбор непрост. Филиус едва ли готов остаться в полном одиночестве; а ведь эта женщина — кем бы она ни была — решилась стать его женой. При всём желании сохранить в своей семье чистую кровь, я уважаю волшебников и волшебниц, которые отважились в открытую выступить против существующих предрассудков.

— Кем бы она ни была… — повторил Сильванус. — Возможно, она маггла? Этим хорошо объясняется его скрытность.

— Маггла? Вряд ли, скорее, сквиб, — предположила Эрменгарда.

— Поспорю: была бы сквибом, ценила бы своё счастье. Быть замужем за волшебником такой силы и мастерства — это дорогого сто́ит, — назидательно произнёс Сильванус.

— Самые злые жёны получаются из сквибов, — авторитетно заявила Эрменгарда. — Они вечно чувствуют себя ущербными, и от этого лишь сильнее исходят желчью.

— Друзья, предлагаю альтернативную гипотезу: она, на его беду, безукоризненно чистокровна. Тогда всё становится на свои места: он прячет её, чтобы родственники и друзья с ним не поквитались, а она... просто высоко ценит своё происхождение, вот и пытается помыкать им, как хочет, — проговорил Гораций, едва приподнимая голову от подголовника кресла.

— Коллеги, к чему спорить? Мы ведь не знаем даже, человек ли она, — осторожно произнёс Катберт.

— Она… — задумчиво, словно говоря сам с собой, протянул Альбус. В голосе его я различил едва уловимое сомнение.

Мне вдруг нестерпимо захотелось вновь закашляться — но только уже безо всяких Анапнео. Ну, Альбус, этого я тебе не забуду!..

— Как бы там ни было, резюмирую: в данный момент он снял дом, и они будут там жить до конца лета, — развела руками Эрменгарда. — Возможно, по истечении этого срока он решит продлить аренду, а если она проявит настойчивость, то не исключаю, что в будущем учебном году мы Филиуса уже не увидим. Альбус, я тебе искренне сочувствую: даже если ты найдешь кого-то на его место, я не возьму на себя деканство. С меня довольно.

— О, нет! — простонал Сильванус, перебивая Дамблдора, как раз намеревавшегося ответить. — Только не это!.. Альбус, делай что хочешь, но Филиус должен остаться. Хватит с нас круговерти вокруг гербологии и защиты. Кстати, я не понимаю, почему нельзя было упросить Лонгботтома задержаться ещё на годик? Конечно, его супруга — это просто ужас, но к её вонючим флакончикам мы уже привыкли, да и сама она появлялась в наших краях нечасто. А теперь, не успели отдышаться, получайте: к нам из самого Парижа едет шармбатонская фря, которая будет трясти кружевами и благоухать французскими духами по всему замку?! Если так, то моему терпению конец!

— Неожиданно для себя самой я вынуждена согласиться с Сильванусом, — едко проговорила Эрменгарда. — Не скажу, чтобы я предпочитала духам — пускай даже очень крепким — аромат фестральего навоза, однако мне не по душе, что в школе будет присутствовать девица, чей внешний вид может быть расценен нашими студентками, как пагубный, но заразительный пример для подражания. Мисс Гринграсс — то есть, теперь уже миссис Лонгботтом — к сожалению, тоже являла собой печальное зрелище, пав жертвой маггловской моды, однако это была английская мода…

— К тому же, датированная позапрошлым веком, — уточнил Гораций.

— Вот именно! — горячо воскликнула Эрменгарда. — Вынуждена с прискорбием заметить, что француженки, даже самые добродетельные, внушают мне определённые подозрения. Во всём, что касается приличий, они…

— Хорошо, что Филиус тебя сейчас не слышит, — перебил её Альбус.

"Я слышу, — подумал я. — Слышу и ужасаюсь вам, мои дорогие коллеги. Если бы вы не были частью воспоминания — я не отказал бы себе в удовольствии высказать вам всё, что думаю и о вашем способе проводить досуг, и об элементарной этике, и о гнилом болоте, в котором вы варите заживо каждую невинную душу, каждого, кто, сияя глазами, приходит в Хогвартс, чтобы учить детей. Хорошо, можете болтать обо мне всё, что хотите. Но вы должны, наконец, уяснить себе, что ни меня, ни — я очень надеюсь — Минервы, вам не одолеть!.. Так и быть, чёрт с тобой, Альбус: я возьму под свою защиту ещё и эту несчастную мадемуазель Гардель — хотя бы для того, чтобы её ушей никогда не коснулись ваши грязные сплетни!"

— Насчёт его матери ничего подобного сказать не могу, — быстро вставила Эрменгарда, — поскольку я не имела чести быть с ней знакома. Тем более, насколько мне известно, она наполовину англичанка, хотя и росла во Франции. Говорили, что она крайне редко появлялась в обществе, поэтому мало кто мог похвастаться, что знал её лично. Конечно, я понятия не имею, какой образ жизни она вела до замужества, но все эти годы, вплоть до отъезда в Новый Свет, она прожила затворницей.

— И всё же, Эрменгарда, кое-какие убеждения тебе всё же придётся сменить, — тонко улыбаясь, заметил Сильванус. — Уж точно, теперь ты предпочла бы, чтобы курс защиты от тёмных искусств снова вела Аманда Тернер.

— Вынуждена с прискорбием согласиться, — развела руками профессор Бёрк.

На этом воспоминание обрывалось.

Я вынырнул из Омута Памяти, испытывая одновременно и гнев, и замешательство. На прямой вопрос Альбуса, как мне понравилась эта сценка, я пробормотал только, что и раньше не видел необходимости посещать эти журфиксы, но сейчас — тем более рад, что они проходят без — и даже, пожалуй, мимо меня.

— Ах, Филиус, поверь, ты не единственный, кому достаётся от них на орехи, — вздохнул Альбус. — К несчастью, наша старая гвардия профессоров подвергает подобному… препарированию частную жизнь едва ли не каждого, кто ещё не достиг достаточно весомого положения в их кругу. Однако — я надеюсь, ты заметил, как смутилась Эрменгарда, когда поняла, что случайно — заочно! — позволила себе бестактность по адресу твоих близких? Это добрый знак. О, хорошее расположение старшей из профессоров Бёрк очень дорогого сто́ит!..

— Не сомневаюсь, — сухо отозвался я.

— А как тебе Эльфрида? — с невинным видом поинтересовался Альбус.

— Странный вопрос! Тем более, что её там не было, — пожал плечами я.

— И это тоже кое о чём говорит, — Альбус усмехнулся. — В последнее время Эльфрида медленно, но верно выходит из-под влияния старшей сестры, и теперь её всё чаще можно увидеть в обществе Минервы Макгонагалл. Также — прошу меня заранее извинить за, быть может, неподобающую откровенность — её внимание к Горацию стало слабее и практически сошло на нет. Он, конечно, не слишком обеспокоен по этому поводу; однако…

— Альбус, я никак не возьму в толк, зачем мне всё это знать? — взмолился я. — Поверь, у меня хватает собственных забот; мне ни к чему выслушивать подробности чужой личной жизни. Если у тебя всё, то я, с твоего позволения, пойду. Каникулы уже начались, и у меня на них большие планы.

— Конечно-конечно, иди, раз торопишься, — миролюбиво кивнул Альбус. — На прощание позволь напомнить тебе фразу из Шекспира: "Здесь есть магнит попритягательней..."

— Спасибо за напоминание, — пожал плечами я. Конечно, я мог бы ещё раз попросить его выражаться яснее, но что толку — Альбус всегда любил изъясняться слогом, недоступным для простых смертных. Хоть я бы на его месте предпочёл ясность изложения — и возможность быть услышанным.

…Усталый и раздражённый, я шагал по коридору, направляясь в свои комнаты. В голове моей вертелась фраза из того же "Гамлета", но уже совершенно другая — "Распалась связь времён". Кажется, теперь я точно знал, где искать ответ на терзавший меня вопрос!

Первым из намеченных мной дел было взять для мистера Корригана несколько книг из своей личной библиотеки. Конечно, в основном это были серьёзные книги с подробными описаниями событий, происходивших в разное время в магической Британии, однако, немного поразмыслив, я прибавил к списку "Жизнеописание Гонсало Рейеса" и учебник по истории магии Батильды Бэгшот. Всё-таки магия слишком сильно повлияла на жизнь мистера Корригана, и я был склонен считать его одним из членов магического сообщества — пускай даже его причастность к миру волшебников оставалась тайной для всех. Не в моих силах было наделить его волшебным даром, но зато я мог признать за ним определённые права; более того, отныне я решил, что, хоть он и обречён на затворничество, но информационный голод его должен быть утолён; а раз уж мистер Корриган интересуется политикой, то ему стоило ознакомиться с тем, как формировались наши законы.

Как только с первой задачей было покончено, я приступил к импровизации: то ли в силу относительной молодости, то ли из-за свойственного мне неумеренного оптимизма я не терял надежды спасти несчастного или хотя бы существенно облегчить его состояние. Конечно, меня заинтересовала подмеченная ещё вчера вечером зависимость между его настроением и внешним видом; если так, то достаточно было бы сбалансировать его нервную систему с помощью успокоительных и тонизирующих зелий, чтобы поддерживать его в более-менее стабильном состоянии. Идея была богатая! Вот только рецепт того самого фирменного успокоительного Асклепиусова зелья, похоже, умер вместе с автором. Хотя… ведь он же мог оставить записи в папке, где содержалась информация о моём здоровье? Я отпер ящик стола и достал папку. Недолго думая, я положил её в саквояж, где уже лежали книги. Отлично; теперь оставалось одно дело: когда-то в каком-то из старых писем отец упоминал о магах-анахронистах, занимавшихся проблемами временны́х дыр и провалов в ткани времён и событий. Помнится, фразу "распалась связь времён" они понимали буквально; собственно, гений Шекспира подарил им блестящую, лаконичную и очень точную формулировку для описания предмета их исследований. Помимо этого, в письме — или, всё же, в личной беседе? — отец сообщал, что кто-то из них сильно пострадал от анахронической болезни, и теперь я заподозрил, что, возможно, этот случай приблизит меня к разгадке тайны Корриганова недуга.

Разузнать подробнее об анахронистах я даже не мечтал — поскольку отец никогда не работал конкретно в этом направлении, — однако он называл какие-то имена, и я надеялся, что мне удастся отыскать хотя бы намёк на то, как связать обрывки нити в разрушенной судьбе моего нового друга. Итак, коробка с письмами была у меня в руках. Вначале я хотел отправить её в саквояж целиком, не разбирая, однако любопытство пересилило и голод, и усталость, и я взялся перебирать листы, в надежде наткнуться на малейшее упоминание об анахронистах. Увы, вскоре я понял, что не помню даже, в каком году получил то самое письмо, где о них говорилось. А это означало, что я рискую провозиться до утра. Я бросил взгляд на часы, и тут меня осенило: в принципе, ещё не поздно попытаться застать отца дома и задать ему вопрос!

Так я и поступил. Папа был вне себя от радости, когда услышал мой голос. Правда, как только выяснилось, что мне нужны совет и помощь, он сразу же посерьёзнел.

— Что ж, излагай, — мне даже на миг показалось, будто он обижен на меня за невнимание, но я вовремя вспомнил, что одним из неоспоримых плюсов его характера было умение вовремя спускаться на грешную землю. Особенно если речь шла о потенциально опасных предметах или последствиях проклятий.

— Анахронисты? — отец потёр лоб, размышляя. — Да, я писал тебе о них. А что касается этой болезни, то, возможно, я и её упоминал, но только устно, по камину. Скорее всего, разговор состоялся шесть лет назад, когда в "Пророке" напечатали известие о смерти Берленго.

— Точно: Берленго! — воскликнул я. — Ты мог бы рассказать подробнее?

— Мнемозина Берленго была уникальным изобретателем и крайне честолюбивой волшебницей, — начал отец. — Её приспособление в идеале должно было сочетать свойства хроноворота, шляпы Гриффиндора и диадемы Ровены-Основательницы. То есть, перемещать во времени, разгадывать загадки человеческой натуры и открывать владельцу сокрытое, включая самые потаённые, запретные истины. В качестве ключа, приводящего в действие артефакт, она выбрала драгоценный камень — вначале это был алмаз, затем сапфир. В процессе создания артефакта — а если быть точным, то в результате неудачной попытки придать артефакту свойства хроноворота — Берленго стала жертвой несчастного случая, и в результате получила редчайшую и неизлечимую анахроническую болезнь, изменявшую возраст её тела от юного до дряхлого состояния. Вследствие этого она лишилась возможности проводить опыты на себе самой, поэтому — знаю, тебя это приведёт в ярость, но ты потерпи; я и сам возненавидел её, когда это вышло наружу, — Берленго использовала в качестве подопытных парочку соседских маггловских ребятишек. Впрочем, к счастью, для них всё обошлось благополучно, и поэтому магический суд был не слишком суров к Берленго, учтя и её возраст, и тяжкую болезнь: она отделалась лишь полным запретом на любые лабораторные исследования. Впоследствии её подросшая внучка продолжила её дело, с одним из прежних подопытных — к тому времени он достиг совершеннолетия и участвовал в эксперименте вполне осознанно и добровольно. Потом эта самая внучка вышла за него замуж.

— Как, неужели ему после первого случая не стёрли память? Повезло-то как!..

— Нельзя сказать, чтобы очень повезло, — покачал головой отец. — Артефакт, который носил подопытный мальчик, работал непосредственно с мозгом, затрагивал подсознание и выводил информацию во внешние слои разума, поэтому не было никакой уверенности, что обливиация пройдёт для него без фатальных осложнений — по крайней мере, официальная версия звучала именно так; я же подозреваю, что французские эксперты хотели вначале побольше разузнать о ходе эксперимента, а потом, видимо, решили не вмешиваться, оставить всё, как есть. Так вот: шесть лет назад старухи Берленго не стало. Она прожила не так уж много для волшебницы, но неоднократно упоминала, что справиться с проявлениями анахронической болезни ей помогли так называемая "техника отстранения разума" и "погружение в эмоциональный вакуум". Задача проста и ясна: необходимо прекратить испытывать какие-либо чувства, отрешиться от всех земных страстей и стать неуязвимым как для положительных, так и для отрицательных эмоций. При этом условии можно поддерживать возраст тела стабильным, видоизменяясь не чаще раза-двух в день.

— Как интересно, — проговорил я. — Спасибо тебе большое.

— Филиус, а можно уточнить: твой интерес к этой теме носит чисто умозрительный, абстрактный характер? — прищурился отец. — Признаться, твой вопрос меня обеспокоил.

Я колебался недолго. Мне давно уже хотелось повидать родителей, однако теперь я не мог уехать, как раньше бывало, к ним в гости на всё лето. Поэтому я собрался с духом и одним махом уничтожил все преграды и недомолвки:

— Папа, это долгий разговор, — сказал я, чувствуя, что жизнь понемногу обретает прежние краски. — Так что — милости прошу, приезжайте с мамой ко мне. Мы с другом сняли дом, я планирую обосноваться там до конца августа. Посмотришь сам, что у меня и как.

— Ты серьёзно? — папа удивлённо поднял бровь.

— Такими вещами не шутят! Я жду вас. Правда, я жутко соскучился.

— Ты живёшь не один, — заметил отец. — Не хочешь ли ты вначале посоветоваться с другом, прежде чем приглашать гостей?

— Не думаю, что он будет против знакомства с тобой и с мамой, — отозвался я. — Особенно если учесть, что это из-за него я задал тебе столь неожиданный вопрос.

Повисла пауза. Всё-таки у папы завидная выдержка!.. Я со стыдом вспомнил свой последний визит в ювелирную мастерскую, свои крики и бессильную злость. Что ж, темперамент у меня явно не в отца.

— Ну, как знаешь, — по голосу было слышно, что он серьёзно расстроен, но всё же он не был убит горем; а значит, главное — это пережить встречу и первый разговор, который обещал быть крайне тяжёлым.

Мы простились — с некоторым облегчением для обоих, но и с надеждой на скорую встречу.

К мистеру Корригану я летел, словно на крыльях. Разговор с Минервой, её нежность и внезапные объятия, примирение с отцом — пускай даже мы и не ссорились, неважно; разногласия с близкими подчас бывают тяжелее ссор, — и столь счастливая новость: я могу попытаться исправить свою ошибку, научив мистера Корригана обманывать время… Впервые за долгое время меня переполняла жажда жизни, и я был счастлив, что отныне мне есть с кем разделить это ощущение. Однако мистер Корриган слушал меня молча и явно не торопился праздновать победу. Когда я изложил ему план дальнейших действий, он скептически посмотрел на меня и тихо произнёс:

— Глупости всё это. Сущая ерунда.

— Но почему?!

— Вы предлагаете мне отрешиться от всех земных страстей ради такой сомнительной ценности, как сохранность моего бренного тела?.. Я бы понял, если бы речь шла о душе. Но тело!.. Здоровье!.. Молодость!.. И, заметьте, здесь я буду лишён возможности насладиться плодами победы. Да что там! Даже слово: "насладиться" — и то будет для меня запретным. Отказ от эмоций? А что у меня осталось ценного, помимо них?

— Ну, например, здравый смысл, — предложил я. — Очень полезная вещь.

— Ах, здравый смысл!.. Вынужден вас разочаровать, профессор Флитвик: после прочтения подшивки магических газет и тщательного ознакомления с политической ситуацией в этом вашем колдовском Ватикане я вынужден с прискорбием сообщить, что рассудок мой пал смертью храбрых.

— Почему?

— Потому что только безумец может стать органичной частью мира, который настолько перекошен. Вот, например, магическая юриспруденция — как явственно свидетельствует из этой статьи, её просто нет! А культура? Искусство?.. Финансы?.. Политика?.. О науке даже говорить не буду: её вам успешно заменяет магия. Ваш за́мок стоит на песке, вы носите воду решетом! Всё, что я знаю хорошего о вашем мире, это — что в школе, единственной на всю страну, преподаёте вы. А теперь вы предлагаете мне отказаться от эмоций и не переживать — это просто нонсенс!..

— Но ваши переживания не спасут этот шаткий мир, — возразил я. — Они вообще никак на него не повлияют. Для вас же — для вашего будущего — будет разумнее…

— Не вижу ничего разумного в том, чтобы задерживаться тут подольше, — оборвал меня мистер Корриган. — Но раз уж я здесь, то имеет смысл узнать ещё что-нибудь интересное, прежде чем отправиться к праотцам. И при оценке всего происходящего — уж простите — я вовсе не обещаю быть сдержанным.

— Что ж, возможно, вы и правы. В любом случае, вам решать, — вздохнул я.

А вот предстоящему визиту моих родителей мистер Корриган искренне обрадовался. По его просьбе я подробнее рассказал о своей семье, после чего мы взялись за очередную перестановку: необходимо было освободить третью спальню от хлама и придумать, куда перевесить зеркало с его вечно недовольной обитательницей. Конечно, звуков она не издавала — видимо, кто-то предусмотрительный ещё до нас наложил на зеркало Силенцио, — однако её соседство было бы неприятно даже мне, не говоря уже о моих родителях. И всё же, когда я уже совсем было приготовился снимать зеркало со стены, то колдунья, сообразив, что происходит, прекратила размахивать руками и разевать рот, а посмотрела на нас с таким отчаянием, что выселить несчастную из её собственной спальни у меня не поднялась рука.

— Простите, — выдавил я, пряча палочку в рукав и пятясь к выходу.

— Куда вы? — поднял брови мистер Корриган.

— Уступлю родителям свою спальню, а сам лягу в гостиной.

— И будете спать в кресле?

— Ерунда, — махнул рукой я. — Трансфигурирую себе что-нибудь. Не могу, когда она так смотрит.

— Я вот совершенно не волшебник, но я — могу, — он двинулся к зеркалу. — Миледи, не желаете ли вы ненадолго сменить обстановку? Как насчёт того, чтобы пожить в гостиной? — с деланной любезностью спросил мистер Корриган, которого, похоже, забавляла сама идея разговора с зеркалом.

Вместо ответа колдунья повернулась к его отражению и зарядила ему увесистую оплеуху, и мистер Корриган с ужасом наблюдал, как его зеркальный двойник вздрогнул и схватился за щёку.

— Всё ясно, — констатировал я. — Это значит "нет". Пойдёмте. Нехорошо огорчать даму.

На самом деле, ничего мне было не ясно, кроме одного: на зеркало наложены какие-то неведомые мне чары, совершенно невероятные по сложности и многослойности эффектов, но разгадка этой тайны требовала времени, которым я не располагал. Однако моё любопытство начало вновь оживать, и я был рад этому. Кого мне благодарить — Минерву или отца? Похоже, обоих.

Тем временем мы вышли. Мистер Корриган был бледен.

— Не стоит так её бояться, — заметил я. — Да, она по-прежнему чувствует себя хозяйкой этой спальни, но это и неудивительно. Я никогда раньше не встречал зеркал с эффектом застрявшего отражения, но, думается, это что-то вроде живых портретов: некий отпечаток личности; так вот, живые портреты, как правило, очень консервативны и оттого капризны. С одной стороны, им ужасно надоедает знакомая обстановка, они часто и охотно ходят в гости, а с другой — чаще всего, они не любят, чтобы их перевешивали с места на место.

— Чертовщина, — проговорил мистер Корриган, потирая щёку. — Мне кажется, что щека болит.

— Вот это уже полная ерунда, — возразил я. — Просто вы чересчур впечатлительны. Выкиньте этот неприятный эпизод из головы, и давайте больше не будем заходить в эту комнату.

Остаток дня мы проговорили — о разнице между маггловским и магическим пониманием искусства, о социальной несправедливости, о криво составленных законах… Иногда мне начинало казаться, что общество мистера Корригана — это и есть то, о чём говорил покойный Асклепиус, но всё же я вполне сознавал, что на самом деле мы друг у друга в заложниках, а это не лучший повод для дружбы. Хотя, с другой стороны, Тристан же каким-то образом сумел понять своих тюремщиков и даже в некоторой степени привязаться к ним...

На следующий день, едва позавтракав, я отправился в Хогвартс. Этому предшествовала довольно унизительная сцена: хотя мистер Корриган и в мыслях не держал требовать от меня отчёта о моих перемещениях, я отчего-то понёс чушь, стараясь измыслить предлог для визита в школу — будто бы в моём кабинете есть ещё парочка важных книг, которые мне решительно необходимо перечитать; словом, я оправдывался перед ним, словно школяр, и чувствовал себя последним ослом, потому что никаких книг я там искать не собирался. Просто мне нестерпимо хотелось повидать Мими — и как трудно было признаться в этом даже самому себе, кто бы мог подумать!

Прибыв на место, где начинался антиаппарационный барьер, я с ужасом осознал, что мы с Минервой едва не разминулись: она стояла возле школьных ворот, одетая в непривычное маггловское платье и простую соломенную шляпку, в руках её был саквояж. Я подошёл ближе; завидев меня, она улыбнулась.

— Филиус, а я как раз тебя жду, — произнесла она вместо приветствия. — Как здорово, что ты меня застал! Видишь ли, я решила не тянуть с отъездом; тем более, что Аурелия Пруэтт готова принять меня уже сегодня.

— Разве мадам Пруэтт за тобой не заедет?

— Нет, конечно. Я же говорила, что буду путешествовать по-маггловски, поездом.

— Как, одна?!

— Я попросила братьев сопровождать меня. Возможно, они задержатся в Дувре на денёк, а потом аппарируют поближе к дому.

— Вообще-то, ты могла бы попросить и меня, — сказал я, ругая себя, что не обеспокоился этим вопросом заранее и не успел первым предложить себя в качестве спутника. А впрочем… Вчера, когда мы обсуждали предстоящую поездку Мими, я вряд ли рискнул бы набиваться ей в провожатые, а позже нам обоим стало не до того. Но сейчас я начал волноваться: в качестве сопровождающих лиц братья Минервы не внушали мне особого доверия.

— Вынуждена тебе напомнить, Филиус, что существуют определённые правила, согласно которым молодые леди не должны путешествовать в сопровождении… — она запнулась, и я договорил за неё:

— Посторонних мужчин?..

Минерва, потупившись, кивнула. Я был несколько задет, однако думал обратить всё в шутку.

— Ах, Минерва, до чего же ты непоследовательна!.. Не далее как вчера ты говорила, что я заменил тебе семью; в таком случае, раз мы с тобой — родня, то я бы мог...

— Не до такой степени, — перебила Минерва, пряча улыбку.

— Вот интересно, а до какой же?

— Недостаточно, чтобы позабыть о приличиях, — теперь она улыбалась уже открыто.

— Или достаточно, чтобы счесть некоторые — довольно устаревшие, к слову, — правила — формальностью? — я решил ещё раз попытать счастья.

— Но, уж конечно, недостаточно, чтобы я позволила тебе настаивать на своём, когда дело касается моих путешествий, — Минерва чуть отпрянула, но в тоне её было больше лукавства, чем строгости, и я рискнул:

— Но при этом достаточно для того, чтобы обнимать меня в коридоре?

— И совершенно недостаточно, чтобы при первом удобном случае напоминать мне о… О моих слабостях! — краснея, воскликнула Минерва. Было понятно, что мои слова почти рассердили её, но гневной отповеди за ними так и не последовало.

Однако к разгадке волновавший меня тайны я не приблизился ни на йоту. Так кто же я для Минервы?.. Только что она открыто флиртовала со мной, всячески поощряя мою смелость, — однако же, стоило мне зайти чуть дальше, как это её возмутило. Быть может, в романтическом смысле я слегка нравился ей — но не более; однако всё же было очевидно, что в качестве друга я ей по-прежнему близок и дорог.

Между тем Минерва протянула мне вчетверо сложенный листок из своего блокнота.

— Вот, пожалуйста, возьми, — она произнесла это подкупающе мягким тоном, словно призывая меня не слишком огорчаться из-за нашего спора. — Буду рада, если ты вдруг решишь прислать мне весточку.

— О, спасибо, непременно, — пробормотал я, заглядывая в бумажку — помимо адреса мадам Гринграсс, там обнаружилась ещё приписка, сделанная знакомым аккуратным почерком:

"Оставляю тебе адрес, на случай, если вдруг у тебя выдастся свободная минутка". Подписи не было.

— Спасибо, — повторил я, ясно сознавая, что этот ребус мне не по силам. Выходит, она изначально собиралась оставить мне возможность связаться с ней?..

— Значит, в этот раз я могу надеяться?.. — тихо спросила Мими.

"В этот раз…" Что ж, намёк был вполне прозрачный: она упрекала меня за три её неотвеченных письма в первое лето после её выпуска. Помнится, я и сам клял себя последними словами за молчание… И всё же, тогда я не мог иначе: в то время Минерва Макгонагалл была слишком опасным созданием — уже не ребёнок, ещё не женщина — и это смущало, пугало и, в конечном счёте, лишило меня надежд. Сейчас — другое дело: Мими повзрослела — по крайней мере, повзрослела достаточно, чтобы осознать наконец, чего она хоче,т и определить своё отношение ко мне, как родственные чувства; мои же обязательства перед Анной, я был уверен, не позволят мне перейти определённую границу и вновь потерять остатки разума в погоне за несбыточным.

— Я непременно напишу, обещаю. Прости меня…

— Нет-нет, совершенно не за что извиняться!.. Я всё понимаю, — мягко произнесла она. — Однако, мне пора выдвигаться в путь Мальчики будут ждать меня в "Дырявом котле", а если я воспользуюсь камином в "Трёх мётлах", то у нас с тобой будет в запасе время для небольшой прогулки. Ты проводишь меня?

— Конечно, с удовольствием! Минерва, я хотел бы задать тебе один вопрос...

— Да-да?

— Я слышал, в последнее время ты подружилась с Эльфридой Бёрк?

— В некотором роде. Правда, дружбой я бы это не назвала; скорее, нас связывает общность интересов. А что?

— Должен предупредить тебя: Эльфрида, безусловно, хороший человек и отличная преподавательница, но в качестве конфидентки… не самый удачный выбор.

— Спасибо за предупреждение, — улыбнулась Минерва. — Но, поверь, откровенничать с Эльфридой мне бы и в голову не пришло. Да и в целом… Насколько я успела понять, здесь — да и в Министерстве, пожалуй, тоже — никого не интересует правда. Кроме того, мне повезло: если речь заходит о моей жизни, то, чаще всего, касается лишь одного: насколько строгих я придерживаюсь правил. За пределы моей личной жизни их любопытство не простирается; да и то — вскользь, не углубляясь в подробности. Я даже знаю, на чём они сошлись: что я, безусловно, чопорная зануда и ханжа, но вот являюсь ли я действительно синим чулком или же, напротив, лицемеркой и порочной особой, лишь для вида разыгрывающей скромность, — этот вопрос по-прежнему открыт, — Минерва посмотрела на меня лукаво и даже с некоторым вызовом.

Котёнок пробует коготки? Ну, что ж, рискнём: я могу пойти у неё на поводу и задать один не слишком скромный вопрос; а далее — по обстоятельствам; вот и поглядим, что будет.

— Я немало заинтригован, — выдержав паузу, начал я.

— Вот как? И чем же, позволь спросить?

— Разумеется, подробностей мне знать не полагается, однако всё же: если придётся выбирать между строгостью и соблазном — к чему склонится чаша твоих весов?

— К разумному компромиссу, — сквозь смех отозвалась Мими.

— Бог ты мой, сколько кокетства! — в притворном ужасе воскликнул я. — Где ты только научилась этому?

— Тс-с-с, только никому не говори, — зашептала Минерва. — С этой стороны меня никто, кроме тебя, знать не должен; я выучила свою роль назубок и отступать от неё не буду. Благодаря твоим урокам я знаю, в чём состоит мой долг, знаю, чего от меня ожидают и примерно представляю, как можно этого достичь.

— В таком случае, будь так добра, просвети заодно и меня, потому что сейчас я вообще перестал понимать, что ты имеешь в виду.

— Наша горячо любимая школа хороша буквально всем, за исключением порядка, которого в ней нет и, насколько я теперь понимаю, не было уже давно.

Я кивнул — мне и самому было что сказать на эту тему, и я решился поделиться некоторыми соображениями:

— Это неудивительно, если вспомнить, какова стратегия директора Дамблдора: управлять, не подавляя; побеждать, изумляя; говорить афоризмами, а мыслить — парадоксами. К чему это приводит? Да к тому, что его либо обожают, либо, как минимум, побаиваются, считая своеобразным, эксцентричным и непредсказуемым. Но, увы, когда речь идёт о подростках, то никакое обожание не может гарантировать повиновения.

Никогда прежде в разговорах с Минервой я не высказывал прямо своих крамольных мыслей относительно директора, и, хотя по отдалённым признакам она могла легко догадаться, что мы с Альбусом друг от друга, мягко говоря, не в восторге, но сейчас я немного беспокоился, как она воспримет мою речь. Но Мими, казалось, совершенно спокойно восприняла этот выпад в адрес нашего директора — понимающе улыбнувшись, она подхватила мою мысль:

— Соответственно, кто-то другой должен в это самое время следить за порядком, исполнять роль директорского глашатая и… громоотвода.

— Мне не нравится, что из тебя делают громоотвод, — заметил я осторожно. — И это ещё мягко сказано. А самое возмутительное, что директор, вместо того, чтобы выступить в твою защиту, прячется за твоей спиной. Возникает вопрос: зачем? Из трусости? Или же Альбусу есть, что скрывать?

— Версия довольно интересная, — протянула Минерва, — но, как мне кажется, ты кое-чего не учитываешь.

— Неужели? Чего именно?

— В то время, как наш директор прячется за моей спиной, я поступаю с ним так же. Пока у нас выходит неплохой тандем.

— Выходит, у тебя тоже есть свои секреты?

— Естественно. И секреты, и цели, и планы — кое о каких не догадывается даже Альбус. Да-да, не удивляйся, — усмехнулась Минерва. — Подумай сам: разве точки зрения двух настолько разных людей, как я и Дамблдор, должны — и разве могут? — совпадать всегда и во всём?.. По крайней мере, работать вместе это нам пока не мешает. Филиус?.. — она посмотрела на меня с некоторой тревогой.

— Что?

— Я кажусь тебе циничной?

— С чего ты взяла? — изумился я. — Нет, вовсе нет. Просто я не предполагал, что ты настолько повзрослела, и я подумал...

— О чём? Ради всего святого, Филиус, то, что теперь я — заместитель директора, не означает, что я превратилась в другого человека. И, уж точно, мы с тобой не можем стать из-за этого чужими...

— Конечно, мы не чужие! — горячо заверил я. — Для меня, по всяком случае, ничего не изменилось. Конечно, раньше мы не говорили об… Об этой стороне работы — каким-то чудом нам удавалось быть вне всего этого, — но я рад, что ты сочла возможным обсудить это со мной.

— Так мы друзья?

— Сейчас — даже больше, чем когда-либо, — кивнул я.

Проводив Минерву и простившись с ней, я решил вернуться в свой кабинет и немного поразмыслить. В последнее время жизнь моя сделалась уж слишком сумбурной, и я не успевал прийти в себя от изобилия новостей и сюрпризов. Возможно, я сам во всём виноват, поскольку вёл себя эгоистично, тогда как мне стоило отнестись серьёзнее к мистеру Корригану, быть внимательнее к Анне, и уж конечно я мог бы помириться с родителями гораздо раньше; однако всё это требовало от меня душевных затрат, времени и терпения — а моё терпение, в силу профессии, и так нередко подвергалось испытаниям на прочность, и если для студентов раздражающее поведение было вполне простительным, то выходки взрослых людей я считал прямым посягательством на мою внутреннюю свободу и терпеть вовсе не желал. Две последних встречи с Минервой, как ни странно, оказались не очередным испытанием, а бальзамом, пролившимся на мои изрядно потрёпанные нервы, и хотя в этот раз она не делала ничего особенного — не обнимала меня, не признавалась в дружеской и родственной любви, — мне казалось, что опустевший сосуд моей души заново наполняется животворной силой и я вот-вот стану совершенно прежним Филиусом Флитвиком: находчивым, деятельным и энергичным.

За этими размышлениями я потратил около часа — и полторы чашки чёрного кофе — но тут внезапный стук в окно заставил меня подпрыгнуть от неожиданности. Сова. Судя по цвету бирки на лапе — дублинская. Послание от Анны?.. Вскрыв конверт, я обнаружил там не письмо, а записку: "Филиус, нам нужно срочно поговорить. Жду тебя в 18:30 там же, где всегда. Целую. А."

Должно быть, у неё что-то случилось и требуется моя помощь… С тех пор, как я выздоровел, мы виделись только дважды, и Анна предупредила, что в ближайшее время у неё на работе ожидается очередной аврал, а по завершении всех дел она возьмёт отпуск и поедет с сыном за границу, поэтому она не сможет уделять мне внимание, по крайней мере, до середины августа. Хоть я и был раздосадован этим известием, но зато надеялся, что, возможно, совместная поездка решит её проблемы с сыном, они наконец-то найдут общий язык, и Анна станет немного счастливее. Несмотря на все мои старания, мне пока не удавалось надолго сбросить с её плеч груз повседневных забот, научить смотреть на мир более радостными глазами — моего личного примера для этого было явно недостаточно. Правда, я не мог сказать, что пользуюсь каким-либо особым влиянием на Анну. За эти полтора года наши взаимоотношения так и не переросли во что-то более серьёзное, чем просто связь, которую трудно было назвать даже любовной: виделись мы редко, а разговаривали ещё реже. Возможно, многих мужчин подобные отношения бы вполне устроили, но, находясь рядом с Анной, я, как ни парадоксально, чувствовал себя даже более одиноким, чем без неё. Что же касается Анны, то первые месяцы нашего романа я мог с уверенностью сказать, что моё присутствие оказывает благотворное влияние на её настроение и жизнь в целом, то сейчас, по прошествии года с небольшим, начал сомневаться, что прогресс вообще возможен. Она по-прежнему считала свой брак ошибкой, а сына — неудачником, всё так же постоянно тревожилась из-за работы, а во время отдыха вела себя зажато и неловко. Итак, я был вынужден признать своё поражение: мне так и не удалось помочь ей расслабиться и взглянуть на жизнь более оптимистично. Тем не менее, сейчас, испытывая душевный подъём и прилив сил, я решил, что постараюсь быть полезным Анне — не столько ради самой Анны, сколько ради успокоения своей собственной совести.

Времени в запасе оставалось не так уж много, но я успевал ещё навестить мистера Корригана и покормить его обедом. Я поспешил туда, в надежде, что застану мистера Корригана в добром распоряжении духа, однако едва взглянув на него, я почувствовал, как он взвинчен и напряжён. На мои расспросы он ответил, что за время моего отсутствия успел прочесть половину газет из подшивки, и его неприятно поразили подробности жизни в магическом обществе, а ещё он не смог разобраться в тонкостях министерской политики — ещё бы! Да кто вообще смог бы вот так, навскидку, продраться через килотонны вранья и лицемерия? Но, к сожалению, мистер Корриган оказался большим любителем понаблюдать, как на первых полосах газет резвятся журналисты, живописуя нам, простым смертным, всевозможные игрища представителей различных политических течений. Естественно, всё прочитанное не дало ответов на волновавшие его вопросы, а лишь породило новые, и я, наблюдая за мистером Корриганом, спрашивал себя: а существуют ли вообще безопасные темы для разговора?..

Помимо прочего, мне было неловко перед ним из-за того, что в данный момент я собирался в Дублин, на свидание к Анне, тогда как ему нечего было и мечтать о прогулке хотя бы до ближайшего посёлка. К тому же, он восхищался Анной и, насколько я успел понять, даже был в неё влюблён — и даже тут я оказался в более выгодном положении, поневоле изображая счастливого соперника.

За обедом я, как мог, старался убедить его в необходимости сохранять спокойствие и невозмутимость. Мистер Корриган неохотно кивнул и пообещал, что постарается держать себя в руках. Сомнительно, чтобы это было ему под силу, однако время поджимало, и мистер Корриган, похоже, собрался вздремнуть после обеда — привычка не самая здоровая, но всё же лучше отдыхать, чем изводить себя и метаться по дому в ожидании непонятно чего.

Итак, я хотел было пойти наверх, чтобы привести себя в порядок перед свиданием, как мистер Корриган внезапно произнёс:

— Убейте меня.

— Что, простите? — переспросил я. Времени для обстоятельной беседы у меня было явно недостаточно, но бросать мистера Корригана в таком состоянии — было и вовсе недопустимо, поэтому я снова уселся за стол, выжидательно глядя на своего подопечного. Боюсь, выражение лица у меня при этом было не слишком любезное, но он, похоже, не обратил на это никакого внимания, а сидел, сгорбившись, с потухшим взглядом, явно переживая очередной душевный кризис.

— Мистер Корриган, вы что-то сказали? — настойчиво повторил я. Он посмотрел на меня со смесью боли и презрения, и тихо, отчаянно проговорил:

— Да. Я просил, чтобы вы меня убили.

— Мистер Корриган, иногда мне кажется, что вы по-прежнему не до конца осознаёте реальности происходящего, — осторожно начал я.

— Всё я сознаю́, всё прекрасно понимаю. Я не хочу, не могу так больше!..

— А что, если я тоже не хочу?..

— А если я вас спровоцирую?

— Что ж, — пожал плечами я. — Никогда не поздно отправить вас в Мунго, сдать с рук на руки целителям, самому сесть в Азкабан, за месяц превратиться в тень самого себя — рыдающее, трясущееся, полубезумное подобие человека — и больше никого не помнить и ничего не понимать. — возможно, я мог бы проявить чуть больше сострадания к несчастному, однако в последнее время чувствовал себя слишком уставшим, чтобы терпеть его истерики, поэтому решил не сдерживаться.

— Вы и так тень человека, — фыркнул мистер Корриган. — Будь вы мужчиной, вы не стали бы разыгрывать Буриданова осла!..

— Объяснитесь, — жёстко потребовал я.

Вместо ответа он ткнул мне под нос сегодняшнюю Аннину записку — что это, выходит, я не положил её в папку для бумаг, а случайно сунул в карман и потом обронил?..

— Я вижу, что вы, мистер Корриган, умеете быть деликатным, уважаете чужую частную жизнь и совершенно не склонны к подлым поступкам, — протянул я. — И что, осмелюсь спросить, вы усматриваете плохого в том, что я отправляюсь на встречу со своей давней знакомой?

— Ваше отношение к миссис Райли просто оскорбительно, — бросил он обвиняющим тоном. — Вы даже не пытаетесь скрывать, насколько вас тяготит этот роман! А ведь другой на вашем месте и мечтать бы не смел…

— В таком случае, у этого "другого" весьма своеобразные мечты! — перебил я, вложив в эту фразу весь сарказм, на который только могу быть способен. — Да, сегодня я — не джентльмен. С меня довольно ваших истерик и мелодрам; а теперь, если не возражаете, я хотел бы удалиться, — с этими словами я развернулся и направился к лестнице.

— Стойте! — мистер Корриган в два прыжка опередил меня, загородив дорогу. — Вы можете сказать мне, что происходит?

— А, так вас всё же мучит любопытство?.. В таком случае, вам следовало начать с этого вопроса, — сухо произнёс я, пытаясь обойти его. — Однако в данный момент я не настроен отвечать, и вам придётся с этим смириться. Дадите вы мне уже пройти, наконец?..

— Пожалуйста, — буркнул он, чуть отодвигаясь. — Я вовсе не хотел вас оскорбить, — прибавил он, когда я прошёл половину лестницы. К его чести, в этот раз догонять меня мистер Корриган не стал.

— Чёрта с два; конечно же, хотели, — я вновь повернулся к нему. — Думаете отделаться формальными извинениями? Не выйдет!

— Да что за муха вас укусила?! — закричал он, но я всё же поднялся на самый верх и оттуда проорал ему в ответ:

— Просто надоело быть удобным для всех. Не беспокойтесь, к вечеру это пройдёт. На ваше счастье, я отходчив, — с этими словами я покинул его.

Собираться пришлось впопыхах, и лишь на полпути к условленному месту я вспомнил, что забыл захватить какой-нибудь плед, а значит — плакала моя любимая летняя мантия! Правда, если посчитать, сколько лет я её проносил, то, пожалуй, самое время заказать новую, однако это займёт ещё один пункт в длинном списке моих неотложных дел. Однако выбирать не приходится: когда речь заходит о приличиях, Анна бывала очень упряма.

Прошлым летом, когда наш роман был в самом разгаре, Анна внезапно предложила мне загородную прогулку и пикник. Тогда мне стоило некоторых усилий не выдавать досады: не скажу, чтобы я любил подобные мероприятия — конечно, я предпочёл бы небольшой лесной поход, вроде тех, что мы иногда устраивали с родителями: побродить по лесам, пока не стемнеет, а после разбить палатку и сварить ужин в котелке над костром. Однако, учитывая, что до того нам с Анной пришлось сделать паузу и некоторое время мы не виделись, то я, естественно, успел соскучиться; к тому же, я рассчитывал, что Анну это развлечёт — а ради этого я согласен был потерпеть и бесконечные корзиночки с провизией, и сэндвичи с яйцом и говядиной, и гадкое тёплое пиво — увы, я по опыту знал, что даже после применения охлаждающих чар его вкус не станет менее мерзким. Но тем не менее, предубеждения не помешали мне подготовить всё необходимое и явиться в полной готовности к прогулке — то есть, я ожидал, что это будет именно прогулка и ничего больше, поэтому испытал некоторое удивление, когда Анна неожиданно и весьма настойчиво начала проявлять ко мне определённый интерес. О, разумеется, её внезапный энтузиазм не мог бы оставить меня равнодушным!.. Однако моё предложение свернуть пикник, чтобы продолжить любовную игру в более подходящем месте, встретило смущение и отказ. Её сын возвратился домой на каникулы, к себе в хогвартсовские апартаменты я пригласить её не мог, а на предложение снять номер в отеле Анна едва не обиделась: в её представлении, это было бы верхом неприличия. Что ж; пришлось довольствоваться уединённой лесной поляной, вокруг которой я принялся наводить комплексы магглоотталкивающих, антимоскитных и заглушающих чар. Анна наблюдала за моими приготовлениями с явным неудовольствием, но как бы мне ни льстило её нетерпение, пренебрегать безопасностью и комфортом — не в моих правилах. Позже я наслушался упрёков в неромантичности, излишней традиционности в предпочтениях и даже, как ни странно, ханжестве. Однако я даже после этого не мог взять в толк, что романтичного можно находить в муравьях, заползающих на плед, комарах, чьи укусы безобразно распухают и зудят, а также возможных свидетелях, случайно забредших в этот укромный лесной уголок... Ах, да мне ли не знать, каким потрясением может обернуться случайно подсмотренная любовная сцена!.. Естественно, всё это я высказал Анне — за исключением последнего, конечно, — и она, к моему приятному удивлению, согласилась с моими доводами. Таким образом, компромисс был найден: в летнее время наши свидания проходили на лоне природы, отчего взаимоотношения между мной и Анной в этот период приобрели новый, идиллически-пасторальный оттенок.

Всё бы ничего, но в её загадочной женской душе, похоже, таилась авантюрная жилка: лесная поляна, облюбованная нами в первую прогулку, к третьему разу уже надоела, и Анна предложила сменить декорации. Мне же, в свою очередь, надоело раз за разом аппарировать наугад, чтобы потом слоняться по лесу в поисках другого убежища. Тем более, что самочувствие после аппарации у меня было не самым приятным — увы, морская болезнь или же нарушение вестибулярного аппарата, с годами не проходили, — вот поэтому, в конечном итоге, нашим излюбленным местом для встреч стал Айв Гарденс. Тихое, живописное место практически в самом центре Дублина, оно являло собой городской парк при Университетском колледже — обстоятельство, о котором я тщетно пытался забыть! — но неоспоримым плюсом данного места было то обстоятельство, что после шести часов пополудни доступ в парк был закрыт. Разумеется, для всех, кроме нас с Анной, чья романтическая натура могла сполна насладиться и фонтанами, и водопадами, и скульптурами, увитыми плющом, и великолепным ложем из мха, кишащим улитками, сороконожками и прочей живностью...

На условленное место я прибыл минута в минуту и слегка удивился, обнаружив, что Анна стоит у водопада, нервно озираясь и поглядывая на часы, — судя по всему, она успела прождать здесь некоторое время.

— Здравствуй, дорогая, я рад тебя видеть и тоже очень соскучился!

Но Анна, похоже, и в самом деле была слишком обеспокоена. Не ответив толком на моё приветствие, она пристально посмотрела мне в глаза и спросила:

— Филиус, ради всего святого, во что ты меня втравил?..

Я слегка опешил:

— О чём ты?

— Не сомневаюсь, что ты осведомлён о произошедшем гораздо лучше меня. Маггл-ювелир, с которым ты связался, пропал вчера при очень странных обстоятельствах — и я ни за что не поверю, что ты не имеешь к этому касательства. Полиция ищет его, и... У них есть твои приметы, — выдавила она.

— Приметы? Или, точнее, одна примета? — я не удержался и фыркнул. — Фу ты, господи, а я уж думал, что-то серьёзное случилось…

— Случилось, Филиус. Ты, конечно, можешь мне не верить, но это может обернуться проблемами.

— Тоже мне, проблема — маггловские полицейские! Да пускай хоть обыщутся — я бы посмотрел на это, — я совершенно не беспокоился насчёт слов Анны, но меня насторожило, что она принимает всё это близко к сердцу.

И тут я сообразил, что Анна-то не в курсе наших с мистером Корриганом дел, и, возможно, она не на шутку обеспокоена его судьбой — что вполне закономерно. Более того, я не исключал, что она разделяет подозрения относительно моей причастности к этому делу — а я, вместо того, чтобы развеять её мысли, столь тяжёлые и неприятные для нас обоих, пытался отшутиться.

От этих рассуждений мне стало не по себе — однако я знал, насколько Анна бывает… Нет, пожалуй, назовём это логичностью и рациональностью.

— Не знаю, о чём ты успела передумать за это время, но заверяю тебя, что мистер Корриган жив и относительно здоров, — уже совсем другим, совершенно серьёзным тоном произнёс я. — Правда, ему пришлось в экстренном порядке сменить место жительства, но, во всяком случае, я о нём позабочусь.

Но Анна, похоже, меня вовсе не слушала.

— Филиус, через тебя они выйдут на меня, и… Это будет полный крах, — нервно проговорила она. — Я дважды появлялась в этой проклятой мастерской; один раз — с тобой, второй — по твоему поручению. Меня могли увидеть. Если дойдёт до генерального директора, то… мне конец!

— Но при чём здесь ты, я не понимаю?

— Имя финансового директора не может и не должно фигурировать в уголовном деле. Тем более, в деле о похищении, шантаже, а возможно — и умышленном убийстве.

— Анна, ты можешь объяснить мне подробнее? Но только без домыслов, одни лишь факты, пожалуйста.

— Сегодня утром я случайно услышала, как мои коллеги обсуждают таинственное исчезновение ювелира с соседней улицы. Разумеется, меня это встревожило: я давно уже знала, что ты ведёшь с ним какие-то общие дела, что ты — давай назовём вещи своими именами! — нарушаешь Статут о секретности и, скорее всего, не только его, но и некоторые другие магические законы. Признаюсь, я не сразу осознала, чем это может нам грозить, но когда во время обеденного перерыва я специально зашла попить кофе у Дженнифер, то мне показалось, будто она смотрит на меня с каким-то подозрительным интересом. Мне стоило огромного труда сделать вид, что всё идёт, как обычно, и уйти, ничем не выдавая своего волнения. Однако потом, уже вернувшись в свой кабинет, я попросила секретаря разузнать все подробности этого происшествия… — странно было видеть Анну такой встревоженной, однако, судя по всему, все подозрения были с меня уже сняты.

— И как многое ей удалось выяснить? — спросил я скептическим тоном. — Конечно, я не знаток, однако сомневаюсь, чтобы маггловская полиция охотно делилась с посторонними лицами информацией о ходе расследования. По крайней мере, Аврорат в подобных случаях…

— При чём здесь полицейские? Моя помощница говорила не с ними, а с главной свидетельницей — соседкой, живущей частными уроками вокала. Это она обнаружила исчезновение ювелира в воскресенье утром. Она рассказала полиции, что дверь в мастерскую была прикрыта, но не заперта, а внутри обнаружили следы какого-то странного пожара; при этом, накануне, в субботу вечером, из мастерской доносились звуки ссоры, и что кричали двое: мистер Корриган и кто-то неизвестный, с характерным, очень редким тембром голоса…

— Вот так так! — развеселился я. — Едва успел сходить в гости — как тут же попал на прослушивание. Полагаю, вокалистка сумела оценить мой уникальный хриплый контратенор?

— Филиус! Если ты не будешь прерывать меня, то, возможно, узнаешь нечто важное. Поверь, я беспокоюсь не без веской причины.

— Прости, дорогая, уже молчу.

— Так вот, по мнению этой же соседки, в последнее время у мистера Корригана был лишь один клиент, которого можно назвать приметным и даже уникальным…

— Разумеется, — фыркнул я. — Но что, позволь спросить, тебя обеспокоило? "Пропал" — не значит "похищен", "похищен" — не обязательно "убит". "Выделяющийся из общей массы" — не означает: "единственный подозреваемый"; между домыслами соседки и мнением следователей есть некоторая — и весьма существенная — разница. Полицейские будут искать не меня, а мистера Корригана, к тому же, у них нет оснований считать, что он был похищен — а он и не похищен, он в бегах, и это совсем другое дело! Им придётся отработать множество версий, но, в любом случае, до правды им никогда не добраться, меня им не видать, как своих ушей, а ты — ты в любом случае ни в чём не виновата.

— Но я могу быть подозреваемой в соучастии!

— Ещё раз: на каком основании?

— Я дважды была в его мастерской. Что, если меня видели выходящей оттуда?

— О, я, конечно, не слишком хорошо разбираюсь в этом, но навскидку могу назвать четыре причины для посещения ювелирной мастерской: покупка, продажа, оценка и ремонт драгоценных изделий. Допустим, посреди рабочего дня ты обнаружила, что у тебя сломался замок на серьге — куда ты обратишься?..

Анна покачала головой.

— Ладно, допустим, что ты прав, но этого недостаточно! Моё имя вообще не должно фигурировать в деле. Конечно, мне понятно твоё нежелание связываться с полицией, да и вообще — с магглами, но…

— Да с чего ты взяла, что твоё имя появится в деле?

— Помимо свидетельницы-соседки, существует ещё и Дженнифер — хозяйка кафе, где я ежедневно обедаю. Помнишь, как мы встретились в её заведении? Она могла слышать наш разговор — и то, что мы учились вместе, и о школе, и о твоей прежней работе в Министерстве... Мне страшно даже представить, что будет, вздумай она пересказать наш диалог.

— Послушай, Анна, — начал я, постепенно теряя терпение. — Прошло уж больше года с той случайной встречи, и даже я, признаться, с трудом припоминаю содержание беседы, которую мы вели с тобой в кафе. Поверь мне, я немного общался кое с кем из владельцев баров и прочих заведений, и могу с уверенностью сказать, что они и в самом деле бывают не в меру любопытны, однако нужно иметь нечеловеческую память, чтобы держать в голове всё, что успел подслушать, а уж тем более — помнить это спустя год! Да, и ещё: будь эта Дженнифер и впрямь кладезем знаний и гением запоминания ненужных фактов — сыщики прервут её сразу же после слова "Министерство".

— Допустим, ты прав, Филиус. Тем более, что твои утешения звучат вполне логично. Однако я боюсь не столько полиции, сколько… проверки у меня на работе. Если совет директоров узнает, что мой диплом об окончании колледжа…

— А что не так с дипломом? — удивился я. — Постой: но ты не могла окончить колледж, ведь ты училась в Хогвартсе!

— Совершенно верно, — глухо проговорила Анна. — После того, как Джек Райли бросил меня с годовалым ребёнком, я была вынуждена окончить курсы и устроиться машинисткой в одну маггловскую фирму. Но мне хотелось большего, я интересовалась финансами и собиралась поступать в университет. К сожалению, для этого требовались документы, которых у меня не было. Я обратилась к Джеку, и он мне помог.

— Интересно, каким же образом?

— Он их сделал. Да. Не удивляйся. Джек Райли занимался изготовлением фальшивых паспортов, дипломов и ценных бумаг. Диплом, который он выдал мне, неотличим от настоящего; единственное, чего он не мог — это внести моё имя во внутренние списки выпускников этого колледжа. Поэтому, если генеральный директор нашей корпорации отправит туда запрос, то ему ответят, что никакая Олсен — или Райли — никогда там не училась.

— Да, ситуация… — протянул я. — Но всё же, мне не совсем понятно, как тебя до сих пор не разоблачили?

Анна молчала, глядя себе под ноги.

— Я поступила в университет, окончила его с отличием и действительно стала хорошим специалистом, но иногда мне приходилось прибегать к…

— ...Нарушению Статута, — продолжил я.

Анна кивнула.

— Изредка — но всё же, я это делала. А теперь я устала и больше не могу прятаться. Мне дорога моя работа, и до сих пор я была уверена, что мне ничего не угрожает. Помоги мне, Филиус.

— Что я могу для тебя сделать?

— Сотри им память, — твёрдо произнесла Анна. — Полицейским, соседке и Дженнифер.

Я вздрогнул. В её тоне, в её взгляде, и во всём её поведении появилось что-то непривычное, я бы даже сказал — жёсткое, как будто она с самого начала знала, что попросит об этом, знала, ещё до того, как назначить мне встречу. Естественно, мне это очень не понравилось.

— Ты шутишь?

Анна покачала головой.

— Тогда мой ответ: нет.

— Я рассказала тебе всё. Доверилась. Ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо, — Анна говорила ровным голосом, практически без эмоций, просто перечисляя факты.

— Анна, это невозможно. Во-первых — и это главное! — это было бы преступлением — причём куда более серьёзным, чем любое нарушение Статута. Во-вторых, последний раз я применял Обливиэйт на практикуме во время обучения на курсах, и с тех пор прошло почти два десятка лет. В-третьих, я никогда в жизни не упражнялся в обливиации на живых людях — для этой цели мы использовали искусственно созданный мозг — и я скажу тебе, почему: слишком велик риск уничтожить не те воспоминания, или как-то иначе принести человеку вред. Разумеется, для меня хватило бы и "во-первых", но ты вправе знать обо всех причинах отказа.

— Когда ты просил моей помощи, я не задавала вопросов и не искала причин. Я просто сделала то, о чём ты просил, — заметила она всё тем же спокойным тоном.

— Эти вещи несопоставимы, — возразил я.

— Риски тоже были несопоставимы. Весь вопрос в том, что ты хочешь остаться в стороне.

— Вовсе нет! Ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понимать: если бы речь шла о чём-то вполне допустимом и безобидном, я был бы рад помочь тебе — и как твой любовник, и как должник, — однако мне глубоко отвратительна идея отнимать чужие воспоминания в своих личных целях. Тем более — из-за твоего каприза. Потому что я убеждён, что угроза твоей карьере — это лишь плод твоего воображения: ни один начальник — если, конечно, он в здравом уме — не станет увольнять сотрудника только за то, что один из его документов не в порядке. Поверь, даже если твой директор о чём-то догадается, он не только не уволит тебя, но даже станет тебя покрывать, так как это в его интересах. Твои тревоги полностью беспочвенны. Как я ни старался, я так и не смог вообразить, чем бы могла тебе грозить вся эта неприятная ситуация — и с бегством мистера Корригана, и с Дженнифер, и с фальшивым дипломом. Уверен, твоя паника — результат переутомления, однако тут я, увы, бессилен. Всё, что я могу тебе посоветовать — при первой возможности постарайся хорошенько отдохнуть. Выброси эту историю из головы. Ты, помнится, собиралась съездить за границу вместе с сыном? Пожалуй, это будет лучшим решением, — я говорил с Анной, глядел на неё и понимал, что наше взаимное разочарование оказалось слишком сильным и, скорее всего, вряд ли я увижу её когда-нибудь снова. Если так, то этот вопрос следует прояснить уже сейчас, чтобы избежать неприятных и неловких моментов, но, с другой стороны, она и так была расстроена, а мне не хотелось доставлять ей лишних переживаний.

— Филиус, я надеюсь, что ты прав, — проговорила она. — Точнее, пытаюсь надеяться — что полиция не спросит, Дженнифер не расскажет, директор не догадается… но почему-то всю жизнь, всегда и во всём, мне чертовски не везёт!.. И дело тут не в переутомлении или каких-то ещё внутренних причинах. Я не виновата, что родилась неудачницей!

— Ты ошибаешься, — сказал я. — Сколько я живу на свете, столько же и убеждаюсь, что такого явления, как "удача", вовсе не существует. Ну, или же, в крайнем случае, мы её сами же и создаём. И тем более странно слышать, что ты, умная и талантливая женщина, столь многого добившаяся, ищешь проблемы там, где их нет. Но я больше не буду разубеждать тебя. Мы с тобой придерживаемся разных взглядов на жизнь; думаю, ты и сама прекрасно видишь, что я не оправдываю твоих надежд. И поэтому я думаю, что разумнее всего нам будет на этом поставить точку.

— Какую точку? — она непонимающе воззрилась на меня.

— Я не хотел расстраивать тебя, но и продолжать наш роман я больше не в силах. Эта связь только давит на нас, она не приносит счастья ни тебе, ни мне. Я вынужден с тобой расстаться, прости меня.

Анна немного помолчала, осмысливая сказанное, а затем проронила сухо:

— Как хочешь.

Её равнодушный тон нисколько не обманул меня: несомненно, она была глубоко оскорблена. Об этом свидетельствовал весь её гордый и независимый вид: осанка, поворот головы, то, как она развернулась на каблуках, как зашагала прочь по аллее.

Я глядел ей вслед, пытаясь отогнать противную мыслишку о том, что Анна, уверенная в том, что над головой её сгустились тучи, должно быть, считает меня крысой, бегущей с корабля — но что поделать: скажи я ей об этом после её возвращения, то весь её отпуск был бы насмарку; теперь же, хоть она и уедет отдыхать расстроенной, но зато потом отвлечётся, развеется и по приезде сможет взглянуть трезво на все свои дела — вот тогда-то она и убедится, что тревоги были беспочвенны.

...Анна скрылась за поворотом, даже не обернувшись. У меня же было такое ощущение, будто с плеч моих свалилась гора размером с Хогвартс.

По возвращении "домой", в своё тайное убежище, я уже не был столь расслаблен; эйфория начала проходить, сменяясь адской усталостью. Больше всего мне хотелось принять горячую ванну и отправиться спать — без ужина, потому как после пережитого мне всё равно кусок в горло не лез. Однако у меня были обязательства перед мистером Корриганом, и оставить его голодным — или же накрыть стол для него одного, а самому завалиться спать — было недопустимо. Таким образом, пересилив себя, я, как ни в чём не бывало, уселся ужинать. Ел я, что называется, чисто символически, однако мистер Корриган, судя по всему, испытывал вину за свою давнишнюю выходку и молча уткнулся в свою тарелку, лишь изредка поглядывая на меня.

— Профессор Флитвик, — позвал он, выждав немного времени. — Я должен сказать… Простите меня. Я был ревнивым болваном; меня приводило в ярость, что вы, в отличие от меня, счастливы и любимы, тогда как мне остаётся заживо гнить в четырёх стенах, довольствуясь вашими рассказами о счастливой и привольной жизни в мире волшебства — но меня это, разумеется, нисколько не оправдывает. Я не должен был читать записку, и я был не вправе осуждать вас.

— Помилуйте, мистер Корриган, я об этом уже и думать забыл, — произнёс я устало. — Рад, что вы больше не сердитесь. А с миссис Райли я расстался.

— Как — расстались?! Но почему? Неужели из-за меня?..

— Нет, конечно. Вы здесь абсолютно не при чём. Всё дело во мне самом — и в ней. Нам, наверное, вообще не стоило пытаться… — я махнул рукой.

— Вы совершенно опустошены, — заметил мистер Корриган.

— Никогда прежде я не бросал женщин, — зачем-то признался я. — Меня, впрочем, тоже не оставляли… или, по крайней мере, разрыв никогда не бывал настолько болезненным. Правда, и романов серьёзных у меня не случалось — чаще всего это были интрижки, которые сами легко сходили на нет. В общем, сейчас я чувствую себя бессердечным негодяем, но изменить ничего не могу — да и если бы мог, не хотел бы.

— Вы её совсем не любите?

— Когда-то давно, ещё в детстве и ранней юности, я был очень долго, нежно и мучительно влюблён в неё. Спустя долгие годы, проведённые в разлуке, я помнил это чувство — даже тогда, когда напрочь забыл её голос и её лицо. Самым естественным, что я только мог себе представить, было для меня любить Анну. Я не верил, что такое возможно повторить — ни с ней, ни с кем-то другим.

— А она, она вас любила?

— Помилуйте, ну откуда мне знать?.. Тогда мне и в голову не приходило, что я могу быть ей интересен в этом плане; а год назад она призналась мне, что жалеет о своём браке и предпочла бы, чтобы это был я.

— И вам не пришло в голову, что можно сделать это сейчас? Так сказать, исправить ошибки прошлого?

— Нет. Конечно же, нет.

— Тогда дело не в миссис Райли, а в вас. Точнее, в том, что вы до сих пор любите свою шотландскую девочку и втайне надеетесь…

— Я не надеюсь! — перебил я. — Я просто хочу жить спокойно, хочу засыпать и просыпаться без тоски и лишних сожалений. И — да, я хочу думать о Минерве МакГонагалл и при этом чувствовать себя свободным человеком, а не предателем — этого мне будет вполне достаточно. Мои притязания достаточно скромны, вы не находите?..

— Этого не будет достаточно для вас, — покачал головой мистер Корриган. — Как не было бы достаточно для кого-либо другого. Любовь без ответа — это бремя и тяжкий крест. Всё, что вам останется — сидеть в одиночестве и ждать чуда.

— Чудес не бывает, — усмехнулся я. — Зато бывает на свете такая вещь, как дружба. Минерва — мой друг. И вы тоже. Ещё есть один пожилой волшебник, которого я могу назвать своим близким приятелем. А ещё я дружу со своими родителями — довольно редкое явление, но тем оно ценнее. А теперь давайте расходиться по спальням. Сегодня был тяжёлый день. Доброй вам ночи.

— Доброй ночи, профессор Флитвик, — мистер Корриган улыбался так легко и светло, что я окончательно успокоился.

А наутро я проснулся от радости: мне снилось, будто бы я слышу знакомые и родные голоса, и когда я открыл глаза, я понял, что это не сон: внизу, около дома, стояли мама с папой. Мистер Корриган что-то втолковывал им, указывая на окна и на клочок вересковой пустоши перед домом. Наспех одевшись, я выбежал навстречу — и тут же угодил в объятия.

В этот миг всё вновь стало хорошо.