Дни ухаживания (гет)

Элизабет и Дарси едва не столкнулись друг с другом, она — спасаясь от миссис Гардинер и миссис Беннет, он — от мистера Гардинера. Оба замерли и вспыхнули от смущения, почти такого же сильного, как когда-то в Пемберли.

— Э-э-э… Ты была с матушкой? И тетушкой? — спросил Дарси, глядя на портреты детей, на ковер, на ее башмаки, словом, на что угодно, кроме ее лица. Его смущение помогло ей побороть собственное, и она, улыбнувшись, сказала:

— Да. Это было очень поучительно.

Он покраснел еще сильнее, но вскинул глаза и встретил ее взгляд:

— Вот как… Я… Э-э-э… Как замечательно.

Элизабет рассмеялась.

— Я шучу. Мама рассказала мне и Джейн очень мало.

— Но Джейн ушла, — сказал он недоуменно. — Бингли был с нею.

Он испытывал такую неловкость, что она представить не могла, как они разговаривали с мистером Гардинером. Ее бы очень удивило, если бы было сказано что-то серьезное. Если честно, ее бы удивило, если бы было сказано что-то помимо «э…» и «сэр». Вне всяких сомнений он жаждал, чтобы Бингли прошел через то же испытание, что и он.

— Ну… да. Маменька сочла, что ей нужно рассказать мне кое-что, что, как она полагает, а вернее, как полагает моя тетушка, Джейн знать не стоит.

Дарси поднял брови, но не сказал ни слова. Он предложил ей руку и торопливо переменил тему.

* * *

На следующий день, к всеобщему облегчению они покинули Лондон. Радовалась даже миссис Беннет, предвкушавшая, как наконец-то выдаст замуж дочерей. Странно, но следующие шесть недель прошли гораздо быстрее, чем первые три. Все были очень заняты: надо было планировать свадьбу, рассылать приглашения, занимать детей Гардинеров. И, само собой, принимать и наносить бесконечные визиты.

И Дарси, и Элизабет слишком уставали, чтобы совершать свои привычные тихие прогулки. Элизабет проводила все свободные часы с Джейн, понимая, что после свадьбы, пройдут месяцы, если не год, прежде, чем они снова увидятся. Еще надобно было утешать отца, который изо всех сил пытался скрыть, как сильно его огорчает утрата сразу обеих здравомыслящих дочерей, и особенно всегдашней своей любимицы. Она знала, что перед поездкой в Лондон он предложил Дарси вернуть долг, но тот не стал «бешено возражать и бурно уверять в своей любви», а просто отказал в своей обычной властной манере. Она была уверена, что ее нареченный нравится мистеру Беннету, но порой не могла не задумываться, насколько ее отец нравится Дарси. Было очевидно, что ее жених прилагает все усилия, чтобы ему угодить, но также очевидно, что для этого требовались именно усилия, в то время как с Гардинерами он общался легко и свободно.

Но, может, так сравнивать было нечестно. Дарси знал Гардинеров гораздо лучше, мистер Гардинер был человек общительный, умел расположить к себе, и не следовало забывать о дербиширской связи. Дарси сошелся с миссис Гардинер даже ближе, чем с мистером Гардинером… Но, возможно, дело было в Амелии. Элизабет видела, как настороженность и подозрительность, которую вызывал ее жених у большинства соседей, сменяется более теплыми чувствами. Они по-прежнему считали его нелюдимым молчуном, но невозможно было питать неподдельную неприязнь к человеку, если к его ноге постоянно цепляется шестилетняя девочка, а ее брат обретается где-нибудь рядом, поглощенный карманными часами, которые Дарси привычно вручал ему для игры.

За две недели до свадьбы прибыли родственники Дарси и Бингли. Элизабет без малейшего удовольствия приветствовала сестриц и зятя последнего, но его двоюродный дед оказался любезным, хотя и глуховатым джентльменом, которому Джейн явно пришлась по душе. Фицуильямы на этом фоне смотрелись гораздо выигрышнее. Приехало еще несколько родственников, которых она ранее не встречала. Кроме леди Анкастер, более пожилой родни не было, но зато появился достопочтенный Джеймс Фицуильям, овдовевший священник и жена лорда Анкастера, некрасивая вялая женщина, которая, похоже, была ответственна за неказистый вид бравого полковника, и разговоры которой касались исключительно ее мопсы и внуков. Из последних Элизабет чаще всего сталкивалась с самой младшей, белокурой девочкой, ничуть не походившей на Фициульямов, и, похоже, приходившей дочерью преподобному Фицуильяму. Отпрыски лорда Мильтона и леди Дианы, по всему, твердо усвоили, что детей должно быть видно, но не слышно. Они вели себя почти бесшумно, и она их от души жалела. Джорджиана также хранила молчание, если не считать того, что времени от времени изумленно ахала. Стремление Дарси любой ценой оградить ее от местного общества выглядело вполне оправданным, во всяком случае, пока.

Через три дня после их прибытия, Элизабет, под предлогом усталости, скрылась из гостиной, чтобы избежать скопления многочисленной родни. Они все смотрели в другую сторону, а она оказалась у окна в соседней комнате как раз вовремя, чтобы увидеть, как Дарси подкидывает Амелию в воздух. Девочка визжала от восторга — она была начисто лишена стеснительности и скованности его собственных племянников. Элизабет вздохнула: Дарси она видела ясно, поскольку он стоял к ней лицом, но Амелия спрятала голову у него на плече. Эта хрупкая, темноволосая девочка могла быть чьей угодно. Но ее волосы были не черными, как у Элизабет и мистера Гардинера, а светлыми, как у миссис Гардинер и Дарси. На мгновение она позволила себе вообразить, что на руках у него не ее кузина, а дочь — их дочь.

— Он очень любит детей.

Элизабет вздрогнула. Позади нее стояла мисс Фицуильям, Сесилия. Она до сих пор не понимала, как с ней обращаться — с того званого обеда, на котором Сесилия излила ей душу, их общение ограничивалось обменом обычными светскими любезностями. Сесилия вела себя в манере, которую Элизабет про себя называла «фицуильямовской» — спокойной, слегка загадочной, и подчеркнуто отрешенной. Может, стыдилась своего пылкого признания, а может, так и не сделала того, что намеревалась. А может, ее все-таки сумели переубедить: могло случиться что угодно. Но Дарси ни о чем таком не упоминал, а уж ему-то Сесилия наверняка бы призналась?

Элизабет осторожно улыбнулась.

— Мисс Фицуильям.

— Мисс Беннет. Надеюсь, я не доставлю вам неудобства, если отвлеку вас на несколько минут, пока подойдет мой кузен? Во мне достаточно от Бертрамов, чтобы разговор со мной не стал наказанием.

— О, конечно, — ответила Элизабет.

А что еще она могла ответить?

Сесилия решительным шагом приблизилась к окну. Что-то в ней изменилось, и сильно.

— Я никогда ранее не была в Хартфордшире, — продолжила она. — Места здесь очаровательные.

Элизабет моргнула.

— Спасибо, — сказала она не без удивления. — Я и сама в восторге от здешних мест, хотя с недавних пор мне более по вкусу Дербишир.

Сесилия улыбнулась.

— Надеюсь, что так. Там… там красота более дикая, вы не находите? И в то же время какая-то упорядоченная.

— Да, — ответила Элизабет. — Полностью с вами согласна. Вы часто там бывали? Я поняла, что вы родом из Йоркшира, мисс Фицуильям.

— Лорд Анкастер и леди Энн были очень близки. Когда я была маленькой, до смерти тетки, мы часто гостили в Пемберли.

Элизабет, задумавшись, наклонила голову набок. О женщине, которая могла бы стать ее свекровью, ей было известно только то, что рассказала леди Дарси. Дарси о ней вообще не упоминал, и Элизабет была уверена, что за этим что-то скрывается.

— Ну, конечно, — пробормотала она. — Мистер Дарси не говорит о леди Энн. Она была похожа на брата?

— Ну, мы все похожи, — сказала Сесилия, сморщив носик.

Элизабет подавила смешок. Фицуильямы и вправду были похожи до однообразия.

— О, в смысле по характеру? Когда она умерла, мне было только девять, но, насколько я помню сама, и как о ней говорили, она была очень гордой, замкнутой, даже высокомерной, но в то же время ей была присуща и большая доброта. И блеск, само собой, она была редкая умница. Мы ее любили, но любить ее было непросто, а еще сложнее — понять. Да, думаю, что она очень походила на дядюшку, особенно в молодости. Кузен Фицуильям пошел в обоих.

— Почему-то, — сказала Элизабет, — я сначала думала, что он весь в отца.

— Характер у него во многом отцовский, — признала Сесилия. — И отец научил его многому. Он не выносил обмана и несправедливости, и у него были… Не знаю, как сказать… Идеалы, мечты. Но практичным я бы его не назвала. Мне он всегда нравился. У него были очаровательные манеры, открытые, живые и непринужденные. Бабушка говорила, что в молодости он был большой повеса, но, женившись на моей тетке, остепенился.

— Должно быть, они были интересной парой, — заметила Элизабет. Но ведь Дарси как-то упомянул, что они были несчастливы?

— Ну, насколько мне известно, они не очень ладили, — сказала Сесилия, отведя взгляд в сторону.

Она сглотнула, и заговорила в своей прежней, торопливой манере, так что слова налетали друг на друга.

— Дело не в том, что вы нам не нравитесь, мисс Беннет. Мы желали бы, чтобы он выбрал женщину нашего положения, но это не все.

«Мы?» — подумала Элизабет. — «И Сесилия тоже?».

— Вы хотели, чтобы он женился на родственнице?

— Фицуильям, он… он не такой… Да, мы этого хотели. Но это не потому… Это не то, что вы думаете.

Сесилия перевела дыхание.

— Дарси, мои дядя и тетя… Я сказала, что они не ладили, но это было не так. Они были отчаянно несчастны. Возможно, поначалу они и были увлечены, особенно дядя, но под конец друг друга ненавидели. Порой я думаю, что моя тетка была рада умереть, такой она была несчастной, измученной, и… Мисс Беннет, это было ужасно! А Фицуильям очень на нее похож. В Пемберли нет ни одного ее портрета, только в Хьютоне и в лондонском особняке, потому что, когда она умерла, дядя… он, кажется, немного повредился в уме и видеть не мог ее лица. Теперь вы понимаете, что означало, когда лорд Анкастер отдал ему свой портрет? Вы же знаете, мисс Беннет, Фицуильям — совсем не такой, как другие мужчины, вообще другие люди.

Элизабет посмотрела в окно на высокую, гордую фигуру своего возлюбленного, который как раз громко рассмеялся и взъерошил волосы Амелии.

— Да, — сказала она, — знаю.

— Он сильный, умный и уверенный в себе, но за ним надо присматривать. И они… мы ужасно боимся, что вы этого не поймете и станете вести себя, как мой дядя — вы в некоторых отношениях очень его напоминаете.

Глаза Элизабет расширились. При всем ее любопытстве и богатом воображении, такое ей никогда не приходило в голову. Отец мистера Дарси был мужчиной! Но, очевидно, родственники не очень-то отличали Дарси от его матери, так что, возможно, это было не так уж дико. И если они думали, что она не только неподходящая партия в глазах света, но и сделает его несчастным…

Элизабет вздохнула.

— Дядя и бабушка, они ее просто боготворили, и когда она умерла, были в полном отчаянии. После они только сильнее привязались к Фицуильяму, но мистер Дарси… он с трудом его переносил.

Элизабет прищурилась. Да как он посмел? Фицуильяму было тринадцать, он был еще совсем мальчик… Она попыталась сообразить, какую роль во всем этом играл Уикхем. Какая-то роль у него была наверняка.

— И вот, мы не хотим, чтобы ему причинили боль, или вообще сломали. И еще они обижены на вас, потому что он всегда… ну, он всегда был там, где нужно, преданный и надежный. И мы боялись, что вы его у нас отнимете.

Сесилия смотрела на нее с каким-то детским, умоляющим и тоскливым выражением.

— Остальные до сих пор боятся, кроме Ричарда, и, может быть, Джеймса.

Полковника и священника, предположила Элизабет, и, вздохнув, повернулась к своей собеседнице.

Сесилия была бледна и не скрывала волнения. Что ни говори, она также была из рода Фицуильямов, и такая искренность, такая откровенность не могли дастся ей легко. А еще, подумала Элизабет, как бедная родственница, она не слишком заботилась о положении в обществе и больших ожиданиях, но отличалась большей глубиной, чем можно было подозревать. Возможно, среди всей родни Дарси она одна была ей другом, и она заслуживала достойного ответа.

— Когда я попала в Пемберли, — медленно начала Элизабет, — я его едва узнала. Я решила, что он переменился, стал другим человеком. Я не осмеливалась в него влюбиться. Мы были слишком разные, он бы меня не понял. Я не могла дать ему того, чего он заслуживал.

Сесилия понимающе улыбнулась и равнодушно сказала:

— Я не заметила никакой особой перемены.

— Нет, — сказала Элизабет, — и теперь я это понимаю.

Она улыбнулась со всей теплотой, на какую была способна.

— Благодарю вас, мисс Фицуильям. Я и помыслить не могу, чтобы отнять… или хотя бы попытаться отнять Фицуильяма у тех, кто его любит и ценит.

Она рассмеялась.

— Их и так не много.

— Прошу вас, мисс Беннет, — сказала Сесилия, сжав ей руку. — Надеюсь, мы станем не только родственницами, но и друзьями, что бы остальные не думали. В семье меня зовут Сесили.

— Имя достаточно простое, думаю, я смогу его запомнить, — легко ответила Элизабет. — Я могу надеяться, что вы справитесь с «Лиззи»?

Сесили рассмеялась вместе с ней, и в ее смехе впервые с момента их знакомства отсутствовали истерические или тревожные нотки.

— Можешь, Лиззи.

* * *

За два дня до свадьбы миссис Беннет внезапно пришло в голову, что одной беседы с Элизабет недостаточно. Она застала дочь врасплох и обрушила на нее уйму самых разнообразных советов, большей частью противоречащих друг другу: когда, и как, ей придется соблазнять Дарси, и как убедить «такого человека» завести любовницу, если ей это потребуется.

— В некоторых отношениях, — сказала она с выражением, которое у нее сходило за задумчивое, — он напоминает мне твоего отца.

Так что когда Элизабет рано утром скрылась из дома, она дрожала от ярости, тревоги и веселья. В последние дни у них с Дарси появилось больше времени, потому что почти все было улажено, и зачастую, пока остальные еще не встали, они встречались у холма.

— И тут, — закончила она, — матушка поведала мне, что если мне будет неугодно твое… общество, я должна подтолкнуть тебя обзавестись любовницей, чтобы тебе было чем заняться.

— Что?

Его голос стал… не мягче, но тише, спокойнее и размереннее, как обычно бывало, когда он выходил из себя. В конце их ужасного объяснения в Хансфорде, она едва могла его расслышать. Элизабет была одновременно обрадована и немного расстроена тем, что он принял ее слова так близко к сердцу. Она понимала, что ступает на опасную почву, так как ее знания о нравах высшего света были весьма скудными, но все-таки, защищаясь, сказала:

— В рассуждениях моей матери нет ничего особенного, Фицуильям. Ты же знаешь, чего-то в этом роде даже ожидают.

— Прошу прощения?

Он резко остановился, и впился в нее глазами. Щеки его пылали, но от гнева или смущения — она сказать не могла, а губы были крепко сжаты.

— Ну… я не хотела сказать…

Она не была уверена, что хотела сказать. Она никогда особо не задумывалась о таких вещах.

С ледяной отчетливостью он бросил:

— Очень надеюсь, что ты не хотела сказать, что ожидаешь чего-то в этом роде от меня.

— Нет, — резко ответила она. — Я знаю, что ты посвятил свою жизнь… как ты тогда выразился? Тому, чтобы избегать тех слабостей, из-за которых можно стать предметом насмешки [1].

— Должно быть, это звучало невыносимо высокопарно.

— Да, — согласилась она. — Хотя, возможно, не так высокопарно, как могло показаться, если заранее настроиться видеть все, что ты делаешь и говоришь, в самом худшем свете.

— Ну да, как мисс Бингли, — сухо заметил он, и Элизабет рассмеялась.

— К счастью для твоего рассудка, мир не состоит только из женщин, подобных мне, и женщин, подобных мисс Бингли.

Она поколебалась.

— Фицуильям, не надо переводить разговор. Я должна… я хотела бы знать.

Дарси моргнул.

— Тогда тебе лучше поговорить с миссис Гардинер.

Элизабет улыбнулась и ответила:

— Я слышала, что вы с мистером Гардинером снова обсуждали сей предмет.

Его щеки вспыхнули жаром.

— Амелия?

—Нет, Маргарет. Не думаю, что Амелия могла бы… э-э-э… постигнуть, что она услышала.

На его лице проступило какое-то измученное выражение, и он сказал:

— Дети способны постигнуть гораздо больше, чем это принято считать, Элизабет.

Элизабет нахмурилась.

— Фицуильям, — сказала она, — ты расстроен, и я не думаю, что дело только в моих словах.

Он взглянул на нее.

— Элизабет, я не хочу об этом говорить, и не могу понять, с какой стати ты настаиваешь.

— Отказ от обсуждения неприятных тем ни разу не привел нас ни к чему хорошему, — упорствовала Элизабет. — Мы скоро поженимся, Фицуильям. Мы можем говорить обо всем.

— Когда мы поженимся, да, — уточнил он.

— Осталось меньше двух дней, — нетерпеливо сказала Элизабет, усаживаясь и предлагая ему сделать то же самое. — Я понимаю, что тебя задели намеки моей матери, но они вполне в ее духе, и раньше ты не обращал на ее слова внимания.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Одно дело — время от времени допускать бестактность, а другое — заявить, что я непременно буду тебе изменять.

— Я ей ни на миг не поверила, — ответила Элизабет. — Ты же знаешь, что нет.

Он вздохнул.

— Да, знаю.

— Тогда в чем дело? Я люблю маменьку, но она не самая разумная женщина. Представить не могу, чтобы тебя всерьез заботило, что она о тебе думает.

— Ты же не можешь ожидать, что мне будет безразлично мнение твоих родителей?

— Пожалуйста, перестань меня сбивать.

Она недоуменно добавила:

— Фицуильям, ты же не хочешь сказать, что ты… что ты не…

— Я не что? — спросил он тоном, в котором звучала легкая нотка враждебности.

— Я не знаю, как сказать.

Он бросил с холодным презрением на лице, хотя она не могла понять, на кого это презрение направлено:

— Я не имею привычки соблазнять чужих жен и вдов, посещать бордели, увиваться за актрисами или танцовщицами, и пользоваться слабостью тех, кто от меня зависит. Надеюсь, твое любопытство в полной мере удовлетворено?

Элизабет, одновременно обрадованная и задетая, поднялась на ноги и сделала несколько шагов, прежде чем повернуться к нему лицом.

— Фицуильям, если ты всего этого не делал, я не понимаю, что тебя так беспокоит. Если ты настаиваешь, мы можем отложить разговор до брачной ночи, но я бы предпочла, чтобы мы разобрались во всем до этого. Почему ты не хочешь мне объяснить? Если бы ты предавался разгулу и распутству, я бы могла понять, но я уверена, что это не так… Ты сам это сказал, и твои кузены уверили меня, что твое имя ни разу не связывали ни с одной дамой, поэтому мне нечего бояться возможных неловкостей.

Она протянула руку, переплела его пальцы со своими, и скорее почувствовала, чем увидела, как его яростная защита дала трещину.

Он поразил ее, на мгновение прижавшись лбом к их переплетенным пальцам.

— Я рассказал тебе не все, что случилось в моей семье, пока мы были в Лондоне.

— В твоей семье?

— Любовница Мильтона в ожидании, — сказал он прямо. — Нам пришлось решать, как поступить.

Элизабет удивленно посмотрела на него.

— У виконта есть любовница?

— Ты же сама только что сказала, что это скорее правило, чем исключение, — ответил он, но было видно, что ему это нравится не больше, чем ей. — Поэтому он и женился на Диане — он любит мисс Мартин, но не мог, не должен был на ней жениться. Мне так жаль, Элизабет, — на его лице внезапно проступило раскаяние, — мы с ним часто ссорились по поводу его поведения. Я не мог примириться с его неверностью, а он не видел другого выхода. И вскоре после того, как … в апреле… я…

Дарси нахмурился.

— Он часто брал у меня в долг. Я знал, зачем ему деньги, но он — мой родственник, и самый старший из нас, поэтому я всегда давал. Деньги были не слишком большие, во всяком случае, для меня, но отец выделяет ему только две тысячи в год, и он с трудом сводит концы с концами [2].

Элизабет довольно смутно понимала, к чему он ведет, но уловила слова «в апреле», и спросила:

— Тогда почему ты перестал?

— Потом… после всего… я тогда много думал. И, поразмыслив как следует, понял, каким лицемером был.

— Лицемером? — воскликнула она. — У тебя много разных качеств, любимый, но лицемерие к их числу не относится.

— Я потворствовал ему в жизни, которую осуждал, — возразил Дарси. — И по совести не мог поступать так дальше. В любом случае, когда мы приехали в Лондон, он все еще был сильно обижен, но слишком во мне нуждался, чтобы показать это открыто. Он уже знал о ребенке, и был полон решимости воспитать его вместе с собственными детьми, в своем собственном доме. У нас не было другого способа его разубедить, кроме как прекратив снабжать средствами, а от этого стало бы только хуже. Он не вел бы себя так по-дурацки, если бы имел хотя бы малейшее представление о том, каково …

Дарси оборвал себя, выпрямился и продолжил более спокойным тоном.

— Распутство моего кузена едва не раскололо нашу семью. Мне непереносимо думать, что кто-то может считать, что я могу поступить также.

— Что ж, я рада, что, что ты далеко не так неумолим, как я когда-то думала, — сказала она, и добавила. — Мне так жаль. Я хотела бы, чтобы ты рассказал мне раньше.

Он нервно рассмеялся.

— Такой сюжет сложновато вместить в обычный разговор, и в любом случае, у меня тогда и так хватало причин для расстройства.

— В будущем, — спросила Элизабет, — ты не станешь о чем-то умалчивать?

Дарси заколебался.

— Фицуильям, я не хочу, чтобы меня опекали и лелеяли, как какую-нибудь невежественную простушку. Сколько недоразумений мы могли бы предотвратить, если бы просто поговорили?

— Элиз…

— Обещай мне, — произнесла она так яростно, что он с нескрываемым изумлением посмотрел на нее. — Обещай, что не будешь ничего от меня скрывать, даже для моего собственного блага. Я так утомилась от скрытности и сдержанности, что думать не могу!

— Обещаю, — ответил он с легкой улыбкой, — только вот со сдержанностью ничего поделать не сумею.

Она отмахнулась.

— Это просто манеры, это совсем другое дело.

Она взглянула на его склоненную светловолосую голову и добавила.

— Тут есть что-то еще.

— Вот как?

О его недовольстве свидетельствовал только легкий трепет ресниц.

Она решилась.

— Почему это тебя так мучит? Я гораздо меньше тебе знаю свет, но понимаю, что твой кузен не совершил ничего из ряда вон выходящего. Но ты… Ты сказал, что он не имеет представления, о том «каково это», и еще обронил что-то про детей, которые способны постигнуть гораздо больше, чем это принято считать. Что ты подразумевал?

Он сжал губы и отвернулся, не сумев скрыть выражения боли. Элизабет, чувствуя себя виноватой, сказала:

— Если не хочешь, не говори, милый.

— Нет, ты права. Ты… Это нечестно по отношению к тебе. Ты имеешь право.

Он глубоко вздохнул и сжал ее пальцы так, как будто держался за соломинку, но на его лице проступило неожиданное спокойствие.

— Я помню.

Элизабет поглядела на него. Ей почти расхотелось продолжать. В ее голове всплыл образ леди Энн, как ее описывала леди Дарси — матери, цеплявшейся за маленького сына, и она догадалась, сама не зная, как.

— Твоя мать?

— Мне было столько, сколько сейчас Амелии, когда я в первый раз… увидел. Говорят, что дети ничего не понимают, но можешь мне поверить — я понял.

— Но как?

Элизабет пыталась приспособить то, что он сказал, к той картине, которая уже была в ее голове, но ничего не получалось.

— Тебе было шесть лет.

Дарси нахмурился.

— Тогда были другие времена, особенно… особенно в кругах, где вращались мои родители. Это теперь на такое поведение смотрят косо — или хотя бы делают вид. Люди женились и жили вместе ради титулов, земель и наследников, ну, иногда случалась и некоторая привязанность. Хотя отец как раз ее любил, во всяком случае, поначалу. Она не хотела идти за него, но она вообще не хотела замуж… Но решила, что он не хуже любого другого кавалера, и потом это был такой блестящий брак… Полагаю, она была права: учитывая, каковы были нравы в его кругу, его поведение можно было назвать прямо-таки щепетильным. Должно быть, я к тому моменту уже видел и понимал достаточно, чтобы догадаться, что это значит, когда мужчина нашего круга, мужчина, которого я знал, выходит за полночь из спальни моей матери. Она плакала, и я возненавидел его за то, что он причинил ей боль. Это одно из первых моих воспоминаний, очень яркое. Кроме этого, я помню только Лиззи, свою прабабку Дарси — у нее были рыжие волосы, и она постоянно смеялась. Она часто бывала у моей матери, когда у той случалось… нервическое расстройство.

Голова Элизабет пошла кругом.

— А твоему отцу это было… безразлично?

Дарси потряс головой.

— Они не слишком ладили, но у него была своя жизнь, у нее — своя, и в целом они были довольны. Они почти никогда друг с другом не разговаривали. Пока она соблюдала приличия, его не волновало, чем она занята. И, конечно, были еще женщины, которые жили в крыле для прислуги, но они… они не заслуживали даже звания любовниц — их держали не для общества или разговоров, а исключительно ради его удовольствия.

Дарси осекся, похоже, только сейчас осознав, что он ей сказал и какими словами.

— Мне не следовало… Ты — леди, Элизабет. Мне не следовало упоминать об этом.

— Нет, следовало, — с силой сказала она. — Я не хочу выходить замуж с закрытыми глазами, даже если тебе, именно тебе, так больше нравится… И я достаточно слышала, как ты осуждаешь навязанное женщинам невежество [3].

Он отвернулся.

— Мне не следовало рассказывать об этом, — повторил он. — Я никогда не собирался.

«Действительно не собирался?» — подумала Элизабет, но вслух сказала:

— Ну, раз мы это обсудили, мы можем… — Она покраснела. — Вернуться домой, прежде, чем у маменьки начнется истерика.

— Вернуться? Ладно.

Он помолчал.

— Мне кажется, за всем… этим таится какой-то вопрос.

Элизабет рассмеялась.

— Что-то не припоминаю. Я, право, не думаю, что ты когда-либо…

Она закусила губу.

— Фицуильям, помнишь, когда я была немного… огорчена тем, что ты… так сдержанно выражаешь свои чувства…

Дарси улыбнулся, позабавленный этой полной иносказаний речью.

— И ты сказал, что не хочешь меня опорочить?

— Помню.

— Но только потому, что мы не женаты. Ты это имел в виду? Что не хочешь меня обесчестить?

— Конечно.

Он поглядел на нее с легким удивлением.

— Тогда, — Элизабет, как не смущена она была, решительно продолжила, — если, когда мы поженимся… Если я захочу, чтобы ты… чтобы ты пришел в мою постель, ты не сочтешь, что я — порочная?

У Дарси перехватило дыхание, и несколько мгновений он молчал. Потом спокойно сказал:

— Нет. Нет, не сочту.

— Я рада, потому что… понимаешь… Я не хочу, чтобы ты передо мной преклонялся. Особенно, когда…

Она уперла глаза в землю, радуясь, что поля шляпки скрывают ее лицо, и едва слышно прошептала:

— Э-э-э… когда мы вдвоем.

— Я сознаю, что у тебя есть недостатки, Элизабет.

— Тетушка сказала… А что тебе сказал мистер Гардинер?

Дарси вспыхнул.

— Он отдолжил мне кое-какие книги, и мы их… э… обсудили.

— Книги? Что за книги?

Не дождавшись ответа, она добавила:

— Ты мне их покажешь, милый?

— Ни за что!

У него был такой возмущенный вид, что Элизабет в восторге рассмеялась. Ее умиляло его пуританство: такие маленькие причуды заставляли ее заново почувствовать, как сильно она к нему привязана.

— Что я хотела… Помнишь, до того, как я… Ну, до знакомства с Уикхемом. Мы с тобой все время спорили?

— Да. Ты тогда меня ненавидела, и по заслугам.

— Нет, — возразила она. — Это была не ненависть, и вообще причина была не в тебе, а скорее во мне. Но я хотела сказать о другом. Может, я и … Полагаю, я вижу ту пору через розовые очки, но временами я по ней тоскую. Не по той неприязни, которую я к тебе испытывала, она только делала меня несчастной, но по нашим разговорам.

Она рассмеялась.

— Тогда тебя ничуть не беспокоило, что я — леди. Ты спорил со мной, как будто я… Ну, почти так же, как если бы я была мужчиной.

Дарси недоуменно посмотрел на нее.

— Я имею в виду — без всякой снисходительности, полагающейся леди. Я так привыкла быть умнее всех, что, думаю, во многом именно из-за твоего ума так тебя невзлюбила. И все-таки это было первое, что я в тебе оценила. Ну, точнее, — она зарделась, — второе.

— Второе?

Он повернул голову. Элизабет почувствовала, что краснеет все сильнее.

— Сначала… Ну, я подумала, что у тебя красивые глаза. Но, — торопливо добавила она, — стоило тебе открыть рот, как я про это позабыла.

Дарси рассмеялся.

— Временами мы с тобой до ужаса похожи.

— Но я хотела сказать о другом. Когда мы поженимся, ты станешь снова со мной спорить? Мне нравится, когда мне бросают вызов. И, — виновато улыбнулась она, — думаю, мне это на пользу.

— Конечно, — ответил он. — Элизабет, из меня не получится мягкий и податливый муж, как из Бингли, сколько бы я не старался.

— Но я вовсе не хочу, чтобы ты походил на Бингли! — воскликнула она. — То есть он мне, понятно, нравится, но…

— Ты не пошла бы за него замуж. Понимаю. Я сам бесконечно восхищаюсь Джейн, но…

Он тряхнул головой.

— Думаю, стоит нам пожениться, я вернусь к своей прежней манере постоянно вступать в спор.

— Стоит нам пожениться? Почему только тогда?

Он улыбнулся.

— Потому что тогда ты уже не сможешь от меня избавиться.

Примечания:

1. ГиП, гл. 11.

2. Две тысячи фунтов в год — ровно тот доход, который приносит Лонгборн, и на которые живет все семейство Беннет с прислугой, причем отнюдь не в благородной бедности (такая бедность — это примерно сто пятьдесят фунтов в год). Но, понятно, жизнь в Лондоне дороже, а привычки у виконта — расточительнее.

3. У Дарси самые прогрессивные по тем временам взгляды. Напомним, что эпоха Остин — это еще и эпоха первой английской феминистки, Мэри Уоллстонкрафт. Про навязываемое женщинам невежество — это из ее трактата «Защита прав женщин» (1792), где доказывается, что женщины — не менее разумные существа, чем мужчины, им просто не хватает образования. Дарси трактат, видимо, читал, Элизабет — вряд ли. Она все-таки девушка благовоспитанная, а трактат считался хуже (и много хуже) «Опасных связей» и прочей французской порнографии.