Когда б имел златые горы... (гет)

Утром я не нашла в себе сил пойти на работу. Братья ушли, а я осталась в своей комнате и не вылезала из постели до обеда — лежала и жалела себя. Казалось, моя жизнь дальше потеряла весь смысл, и в ушах снова и снова звучали его последние слова: «не приглашали». А чего я ждала, наивная девочка? Пришлось признаться самой себе, что было очень глупо — напрашиваться туда, где ты не нужна.

«Конечно, — размышляла я, — а вот, например, если бы это я собралась пробежаться с подружками по магазинам, и внезапно за нами увязался бы Пашка?» Пашка был, конечно, свой, но девчачье — это девчачье, и пацана мы бы просто выгнали сразу. А меня терпели много часов подряд, и если бы не Себальд…

Теперь я злилась, о, как я злилась! На Себальда, на себя, на развязавший языки эль и даже на Годлафа. Всем досталось, но на Эомера я злиться не могла: он и сейчас оставался для меня непогрешимым, но мгновенно отодвинувшимся на недосягаемый горизонт солнцем. Да и в чем его можно было упрекнуть? В излишней терпеливости разве что, ведь он мог бы выставить незваную гостью сразу же, как увидел.

И почему я вдруг вспомнила своего друга детства? Не вспоминала уже пару лет — и вдруг вот так. Голова работала как-то странно, будто с трудом ворочая пласты мыслей и внезапно обнаруживая под ними какие-то резкие выводы и эмоции.

В животе явственно забурчало, и я вспомнила, что пропустила завтрак, и вот-вот то же должно было случиться с обедом. Вставая, наконец, на ноги и пошатываясь, я поняла, что моя голова еще не забыла вчерашние усердные пожелания здоровья имениннику, хотя прошло уже столько времени. Пришлось идти на кухню медленно, держась за стену, и на выдохе распластаться на деревянной обеденной скамье. Такой разбитой я себя не чувствовала уже давно и пообещала себе отныне не пить ничего крепче кефира. Ну вот, в довершение всего меня теперь накрыло чувство стыда.

От резкого звука рывком открывшейся и тут же захлопнувшейся двери я чуть не упала с лавки и, кое-как подскочив, увидела Годлафа. Братья никогда не возвращались посреди смены, и у меня вмиг похолодели руки.

— Что случилось? — забыв о всяких приличиях, я подала голос первой, принимая у брата отстегнутые от пояса ножны.

— Себальд.

— Что с ним?

— Разжалован, — Годлаф резал ответы короткими фразами и хмуро смотрел в пол перед собой, продолжая освобождаться от железа. — Отправлен на ворота.

Я не знала, насколько ужасно быть отправленным на ворота, но догадывалась по тону, которым он произнес, что это, наверное, страшный позор для хорошего воина. Мне было совсем не жаль Себальда, но от сердца отлегло: значит, ни с Ратгаром, ни с ним самим ничего не произошло.

— А ты? Почему ты дома?

Вместо ответа Годлаф выхватил из моих рук свой меч и решительно вышел из дома. Я рванула за ним со вновь выросшим чувством паники и не сразу заметила, что мы идем к Дому правителя.

* * *

Охрана у высоких дверей пропустила Годлафа беспрепятственно, меня тоже не остановили, посчитав, что мы идем по одному делу. Так оно, конечно, и было, хотя за весь путь брат ни разу не оглянулся на меня и не произнес ни слова. А я бежала за ним как на привязи, переживая всю радугу недавних эмоций разом.

Очутившись в помещении, где еще вчера звучали поздравления, и видя, что оно уже превратилось в привычный приемный зал, я сразу засомневалась, надо ли мне продолжать идти за Годлафом. Пожалуй, я вполне могла остановиться вот тут, у входа. Там дальше, метров через пятнадцать, как я догадывалась, за несколькими стоявшими ко мне воинами, в большом резном кресле сидел сам Эомер, принимая какой-нибудь очередной доклад или выслушивая просьбу. Я представляла себе эту картинку уже много раз, но посмотреть вживую могла бы лишь сейчас, очутившись в этом месте впервые в такой момент. Мне хотелось, но я не могла — меня сюда все еще не приглашали — и я отошла в сторону, хоронясь от чужих глаз за столбом-опорой.

Годлаф пересек зал и, смешавшись со стоявшими перед возвышающимся на помосте правителем, исчез из моего поля зрения. Тревога и любопытство, попеременно одерживая верх в моих мыслях, толкали вперед. Стоять у самых дверей, смотреть в чужие спины и даже не слышать ничего из того, что обсуждали там, у самого трона, оказалось невыносимо, и я двинулась вдоль стены, надеясь, что меня не видно за потемневшим деревом опор. Миновав четвертый столб, я замерла: отсюда уже хорошо было видно брата — он преклонил колено перед помостом и протягивал вперед меч в ножнах.

— Встань, — услышала и узнала я Эомера, но его самого от меня теперь закрывала фигура одного из рыцарей. Я увидела, как нерешительно поднялся Годлаф, опуская руку с протянутым мечом, который, очевидно, так и не приняли. Я все же решилась выйти из укрытия и осторожно подошла к напряженно замершим воинам, выглядывая меж их спин происходящее. Наш правитель стоял двумя ступенями выше моего брата, и заглядывающее в стрельчатые окна солнце практически выбелило его золотую гриву, утопив оставшиеся лучи в темной замше одежды. Я поймала себя на мысли, что не слушаю, о чем они говорят, и только рассматриваю Эомера, будто вижу впервые. Если честно, то так оно и было — каждый раз я видела его в каком-то новом свете. Вот и сейчас представший взору юноша действительно выглядел правителем, а может даже, принцем или королем. Дорисовать в воображении корону не составило никакого труда, и это чудно шло Эомеру. Но вот в реальности он спустился и положил руку на плечо моего брата, едва заметно улыбнувшись. Годлаф явно пребывал в некотором замешательстве, наверное, что-то пошло не так, но раз Эомер улыбался, я решила не волноваться.

— До зимы в одной смене, потом придете вместе, — закончил свои слова правитель и, развернувшись, легко, одним шагом, поднялся обратно к своему трону. Аудиенция моего брата была закончена, и он, склонив на секунду голову, почтительно отошел сторону.

Я бросила взгляд на Эомера — сидя в своем кресле, он уже выслушивал что-то от одного из воинов, склонившегося к его уху, но глаза наши встретились, и меня будто молнией прошило: я совсем не хотела, чтобы он меня снова увидел здесь. Но его лицо осталось бесстрастно, и я, понадеявшись, что он был поглощен разговором больше, чем рассматриванием присутствующих, отошла подальше и, отыскав направившегося к выходу брата, молча присоединилась к нему.

«Справедливо, справедливо, все по чести», — доносилось до меня, пока мы проходили сквозь толпу, которая, казалось, стала больше за последние пару минут. Некоторые ободряюще хлопали Годлафа по плечу или просто кивали ему, и у меня окончательно отлегло от сердца. И хотя я опять ничего не понимала, любопытство лучше было оставить при себе — брат совсем не выглядел желающим поболтать, и доставать его вопросами было бы некрасиво.

Остаток дня я прослонялась по дому в тщетных попытках заняться чем-нибудь полезным. Это у Годлафа сразу нашлась работа — пора было обновить ступеньки на крыльце, чем он немедля и занялся, — а у меня все важное было переделано, в лавку идти было поздно, и другое занятие никак не придумывалось. Работал брат молча и быстро, за поднесенный обед поблагодарил, чем окончательно меня успокоил: если со мной разговаривают, значит, порядок. Осталось дождаться Ратгара — уж при нем-то отмолчаться у старшего не получится!

Так и вышло. Едва Ратгар переступил порог дома, как наш дом ожил.

— Новые ступени! Ты не в темнице — стало быть, твоя глупость не удалась? — он рассмеялся, очевидно, тоже выдохнув с облегчением.

— Глупости — это по твоей части, — отозвался Годлаф, выходя из их общей комнаты. — Мужчины руководствуются принципами чести.

Ратгар усмехнулся:

— И как это было? Ты принес свою честь на кончике меча, а Эомер ее не принял?

Я заметила, как старший брат напрягся и укоризненно покачал головой вместо ответа. Кажется, Ратгар слегка перегибал.

— Прости, брат, я не так хотел сказать, — поспешил он исправиться. — Что сказал командир?

— Что до снега мы с Себальдом вдвоем на воротах, — Годлаф стоял, скрестив на груди руки, и внешне выглядел совершенно спокойным. — Хотя я предпочел бы это время просидеть в темнице, — добавил он уже несколько резче.

— Справедливо, — задумчиво протянул Ратгар, усаживаясь за стол и придвигая к себе тарелку с легким ужином. — Какой смысл двух хороших воинов держать в тюрьме, когда они полезнее в деле? А если станет совсем невмоготу — вы можете устроить драку на посту — гарантированно попадете в темницу!

Я испуганно посмотрела на младшего брата, застыв с занесенной кружкой, но тот уже откровенно смеялся, заражая этим же и старшего. Наконец, схлопотав братский тычок в плечо, он потянулся всем телом:

— Спасибо, сестренка, за заботу, пора мне в дальний путь до постели…

— Добрых снов, — привычно пожелала я, проводив Ратгара взглядом. — Расскажешь?

Годлаф пожал плечами:

— Не о чем особенно. Я был виноват так же, как и Себальд, и должен был понести наказание за свое поведение и мысли. Так и получилось, Эомер правильно рассудил.

— Он хороший правитель, — не знаю зачем сказала я. Кажется, это было понятно всем нам и без слов. — И командир хороший, и воин славный, да и как человек…

— Ольга!

Я резко оборвала льющиеся в полудреме приятные мысли-воспоминания и с вопросом взглянула на брата — тот враз посуровел и ужасно напоминал теперь отца.

— Не думай о нем слишком много, не будет от этого добра.

«Почему?» напрашивалось само собой. «Почему?» было самой естественной реакцией на слова брата. Я уже почти сказала это, но в памяти вовремя всплыло вчерашнее «не приглашали» — и я безмолвно закрыла рот, садясь на лавку. Годлаф неловко погладил меня по макушке и, оставив наедине со своими мыслями и невысказанными вопросами, ушел спать.

Нет, конечно, я была уже слишком взрослой для веры в Золушку и понимала, что с племянником короля мне, простой девчонке, не светит никакая сказочная романтическая история. Больше всего мне сейчас хотелось просто иметь возможность видеть его и порой слегка касаться его жизни, знать, чем заняты его будни, пересекаться будто бы случайно, и чтобы он помнил и узнавал меня, не смешивая с безликой толпой, что собиралась на площади. Разве я многого хотела?

Я подтянула колени к груди и, одернув юбку, в задумчивости обняла ноги. Зачем я врала сама себе? Разумеется, я хотела большего, о, боже, я хотела всех этих взглядов и прикосновений, держаний за руки и жарких признаний под луной, о которых знала еще со времен прошлой жизни. Тогда, в двенадцать, это все смешило и смущало, но теперь стало казаться уже необходимым. Однако, мечты мечтами, а жизнь моя не была сказкой — уж в этом-то я себе отдавала отчет. Чудесный как солнце Эомер мог быть со мной только в грезах…

Или нет?

* * *

Новый день принес новые заботы, да и снова мечтать о несбыточном мне не хотелось. Караул Годлафа на воротах обернулся для меня обязанностью готовить и носить ему обеды. Не то что бы мне это было в тягость, но приходилось видеться и с Себальдом тоже.

Первую пару недель я демонстративно не замечала его, не здоровалась и всячески игнорировала его присутствие, а брат дома упоминал, что тоже не слишком любезен с обидчиком и обращаются они друг к другу исключительно по делу. Но потом я стала замечать, что эта замороженность отношений между ними стала проходить, а к середине второго месяца службы они уже делили свою еду и не разбегались обедать по углам. Негоже было продолжать сердиться и мне, тем более что Себальд оказался на удивление интересным собеседником. Он был постарше Годлафа и, как выяснилось, юнцом даже успел год прослужить под началом отца Эомера, отправившись со всей свитой в Эдорас, когда король Теоден увез осиротевших детей.

Выходило так, что Эомер, зная Себальда с детства, все равно наказал его, и все из-за меня! От таких мыслей было немного не по себе, но я восхищалась его честным подходом, и, кажется, даже наказанные были довольны этим решением.

Порой, когда у меня не было работы, я оставалась в караулке и, пока брат обедал, слушала новости из других городов, коими полнились дороги. Потом его сменял Себальд — и приносил свои собственные новости, сдобренные юмором и личными воспоминаниями. В один из таких дней он неожиданно встал, взял меня за руки и горячо попросил прощения за свои слова на сентябрьском празднике, а я даже не сразу поняла, о чем он говорит и за что извиняется, — во мне не осталось ни капли злости или обиды, о чем я поспешно ему и сообщила.

— А что, Себальд не женат? — однажды спросила я брата, припоминая, что тот ни разу не упомянул жену или детей.

Годлаф посмотрел на меня с удивлением, но разве кто-нибудь говорил, что о таком спрашивать неприлично?

— Нет, не женат. А что за надобность тебе?

— Да так… Сказал же он тогда, что «его» женщины дома сидят, а сам больше ни словечка — вот и думаю.

— Мать и сестра у него здесь, а про других женщин никогда не слышал, — брат поспешно закончил трапезу и засобирался на пост, накидывая теплый плащ. — Беги домой — холодно нынче!

Я собралась и действительно заспешила, но не домой, а сначала в лавку. В конце осени неожиданно выпал снег да так и остался лежать, было довольно морозно — и людей с нуждой в починке теплой одежды заметно прибавилось. Целыми днями и до самой ночи я была занята работой, и на болтовню времени не хватало. Старшего брата я видела только в обед, а младшего и вовсе почти не заставала — в свои выходные дни он пропадал где-то в городе, а когда приходил — я почти всегда уже спала.

Но сегодня был другой день. Я засиделась за шитьем, и уже вернувшийся Годлаф раздевался у порога, когда в дом ураганом ворвался Ратгар, улыбаясь под заиндевевшими усами, и, не дожидаясь слова, вместо приветствия объявил:

— Я женюсь!

Мы с Годлафом дружно застыли в немом вопросе, но через мгновение брат все же нашел слова:

— Рад за тебя. Когда с невестой знакомиться будем?

В этот вечер мы еще долго не спали, договариваясь и обсуждая внезапную новость. У невесты Ратгара, как оказалось, была большая семья, и в последний свой выходной он ходил с ними знакомиться и свататься. По традиции это должен был сделать старший брат, но Ратгар не стал дожидаться, пока тот сможет освободиться, и решил все сам.

— Куда спешишь? — беззлобно увещевал его Годлаф. — Вы и знакомы-то всего ничего…

— Это любовь, — загадочно улыбаясь, изрек Ратгар, и на этом все вопросы отпали.

Мне было очень радостно за брата, и я засыпала с мыслями о том, что в нашем доме появится еще одна женщина. Какая же она, эта Лефлет?