Светотень (гет)

Тобиас Снейп сделал крошечный росчерк в углу листа — поставил подпись, — и отложил карандаш. Потом откинулся на спинку стула, потирая усталую шею, и, щурясь, выключил настольную лампу.

Прошло семь лет с тех пор, как жизнь Тобиаса круто изменилась. Он сделал многое из того, чего никогда не собирался делать, и получил почти всё то, о чём едва ли смел мечтать.

Так, он женился на некрасивой женщине, вдове с маленьким ребёнком, и теперь у них было двое детей — старшая дочь, для Тобиаса приёмная, и младший сын. Друзья и знакомые считали мистера Снейпа примерным семьянином; старая подруга его матери, Норы-Джейн Снейп, даже попыталась склонить его отца к тому, чтобы он простил и принял сына, который явно исправился. Но старик был неумолим; вот уже полгода, как он умер от сердечного приступа, завещав всё своё состояние приюту для бездомных собак. Размах его отвращения к сыну был поистине великолепен, ведь судья Снейп ненавидел всех собак, а бездомных в особенности, к любой же благотворительности относился с презрением и недоверием. Тобиас был возмущён до дрожи, но где-то в глубине души испытывал едва ли не восхищение перед злобным упрямством родителя. Это же надо так поступить на самом-то деле! Не пригрозить, а совершить в реальности!

Между тем сам Тобиас за эти семь лет из никому не известного художника-недоучки превратился в настоящую знаменитость. Нет, его, конечно, ещё не останавливали на улицах с просьбой об автографе, но в определённых кругах его имя имело вес. Он ещё писал картины, и их удивительно легко и быстро покупали, но наибольшую славу Тобиасу принесли иллюстрации. Сам он признавался, что никогда прежде не придавал книжной иллюстрации большого значения — быть может, потому, что не очень-то часто открывал книги с тех пор, как вырос из детских сказок с яркими картинками. Но внезапный порыв вдохновения решил его судьбу — выразительные наброски не то к легендам, не то к рыцарским романам так понравились главе знаменитого издательства, что он предложил Тобиасу проиллюстрировать новую книжку авторских сказок — на пробу. Сказки и картинки к ним имели успех, и с тех пор основным занятием Тобиаса стала иллюстрация. Он начинал со сказок, затем была долгая работа над произведениями Толкиена, потом над полным собранием сочинений Вальтера Скотта, потом мировая классика и детская литература посыпались на него как из рога изобилия. Надо ли говорить, что кисти, краски и карандаши Тобиаса были зачарованы?

Мир магии по-прежнему вызывал в нём целую бурю смешанных чувств. Он восхищался им и радовался, что получил доступ к его тайнам и сокровищам; он черпал вдохновение в волшебных произведениях искусства, которых никто из магглов не видал; он гордился тем, что в его собственном доме — тут и там, — волшебство служит его удобству. И он завидовал — отчаянно завидовал! — тому, с какой лёгкостью Эйлин колдовала, самым будничным образом произнося таинственные заклинания и творя какое-нибудь мелкое волшебство.

На самом деле Эйлин была совершенно недостойна этого восхитительного дара. Она была по сути своей самой обыкновенной, заурядной женщиной, не имевшей особых талантов, не знавшей истинного величия. Дом, дети — вот всё, что интересовало её. А он, Тобиас, с его художественной натурой, с его гением, пылающим на кончике карандаша и кисти, не умел колдовать. О да, Эйлин могла утешать его сколько угодно, что его талант выше и ценнее возможностей среднего волшебника, но… Но это было не так!

Перед великой тайной магии Тобиас замирал в восторге… зависти… и страхе.

Как сейчас.

Иногда он… боялся. Он, Тобиас, уже не был самим собой, даже здесь, наедине с листом бумаги.

Особенно здесь. В творчестве — в самом дорогом, в том, на что он возлагал такие надежды.

Было Нечто властное и неудержимое, Нечто на кончике карандаша, на кончике кисти, в красках палитры и белизне холста, и это Оно руководило им, тесно сплетаясь с его мыслями и чувствами. В глубине души он не был уверен, что идеи, реализованные им, принадлежали ему целиком.

Могучая сила — магия! — стала его вечным соавтором, тенью, нависшей над плечом.

А ведь Тобиас даже не любил книги, которые с таким успехом иллюстрировал. Более того — никогда не смог бы даже пролистать такое количество книг, не то что прочитать вдумчиво; их читала и пересказывала ему Эйлин, и этим вносила едва ли не более весомый вклад в творчество мужа, чем взмахами волшебной палочки. Без неё Тобиас никогда не смог бы переварить того же Скотта, а что уж говорить про сестёр Бронте! Между тем Тобиас Снейп приобретал репутацию серьёзного художника-иллюстратора, чьё творчество посвящено вечной и непреходящей красоте. Его хвалили за то, что он не поддаётся скоропортящимся модным веяниям; бранили за "старомодность"; мало кто оставался равнодушным к его творчеству. Но никто из коллег и критиков не знал, что работу Тобиаса смело можно счесть соавторством. Эйлин не распространялась о своей помощи мужу, тот тоже помалкивал; ему и в голову не приходило признать заслуги жены, которые она и сама заслугами не считала.

В часы досуга Эйлин не без удовольствия открывала очередной роман, раскрывавший для неё новый и удивительный маггловский мир; ещё больше она любила, когда Тобиас рисовал сказки и детские книги — тогда она читала их детям вслух, по вечерам, а затем пересказывала мужу. Она многое узнала за эти годы. А потом с её слов Тобиас рисовал нежных героинь и отважных героев, замки и усадьбы, битвы и балы. Окружающие восхищались тем, как своим любимым приёмом — игрой света и тени, — Тобиас передавал оттенки смыслов и расставлял акценты. Чего стоила его тоненькая, беззащитная Джейн Эйр, протянувшая озябшие руки к камину, или безобразная ухмылка на лице Берты-Антуанетты Мэзон в отблесках света маленькой свечи! А гроза, расколовшая надвое старый дуб! И многое, многое другое... Мистер Крофорд написал интересную и обстоятельную статью, в которой анализировал своеобразный подход Тобиаса Снейпа к интерпретации классики. Тобиас с трудом одолел её и долго смеялся. Никакого "подхода" у него не было. Он просто рисовал, опираясь на краткие описания жены и повинуясь Приказу того самого мистического Нечто, водившего его рукой по бумаге, стоило ему взяться за зачарованный карандаш...

Несмотря на разгорающийся в глубине сердца страх, Тобиас стал почти зависим от творчества — как от вина, а может, даже хуже. Сейчас он закончил работу над очередным проектом и был счастлив, что дело завершено. Он получит деньги, его творение издадут, и он закатит вечеринку, пригласив новых и старых друзей, и совершенно расслабится в их обществе. Они будут говорить ему, какой он гениальный, и превозносить его талант, и он снова поверит, что успех принадлежит ему, ему одному. Он будет свободен и счастлив. Но... Но вскоре — даже прежде, чем поступит предложение от издателя, — он почувствует необходимость, страстную жажду вновь взяться за работу. А взявшись, не сможет оторваться, будучи настоящим рабом карандаша и бумаги. И так без конца.

Но переменить ничего было нельзя — Тобиас и не думал о том, чтобы перестать пользоваться магией. Потерять всё, чего он достиг? Нет, нет и нет!

Было и ещё кое-что, связывавшее Тобиаса с миром волшебства. То, посредством чего он менее всего думал привязаться к этому полусказочному мирку, — деньги.

Его заработки как художника и иллюстратора были, несомненно, велики, но недостаточны, чтобы жить на широкую ногу — так, как он хотел. Но в первый же год их с Эйлин брака он познакомился с весьма интересным и полезным человеком — мистером Райаном Крейгом. Его считали магглорождённым волшебником, но всюду за ним следовала молва, что на самом деле он полукровка, и в нём течёт кровь какого-то знатнейшего магического семейства Британии. Бастрад, выросший в маггловском мире, он крутился между двумя измерениями, неизменно хладнокровный и изящно одетый. Манеры Райана казались Тобиасу в высшей степени утончёнными, но Эйлин приглушала его восторги: она полагала, что Крейг несколько рисуется. Настоящие аристократы не демонстрируют так нарочито свою красоту и элегантность, важность и осведомлённость.

А мистер Крейг был осведомлён о многом, очень многом. Он был агентом какой-то торговой фирмы, занимался скупкой антиквариата и произведений искусства. В этой сфере, надо сказать, он являлся подлинным экспертом. Купив однажды картину Тобиаса, Райан быстро сдружился с ним и стал вхож в дом; без него не обходилась ни одна вечеринка, ни одно торжество. Вскоре мистер Крейг, заметив, что Тобиас был бы не против иметь побольше денег и вести не только комфортную, но и роскошную жизнь, предложил ему участие в одном очень выгодном дельце. Райан долго объяснял другу тонкости, и пока он говорил, Тобиас всё понимал, но потом детали всё равно выветрились у него из головы. Вроде как была возможность заработать не то на акциях, не то на каких-то вкладах, смысл заключался в переводе маггловских денег в волшебные, существовала какая-то большая разница в курсе валют, и выгода составляла едва ли не триста процентов.

Эйлин сомневалась, она мало что понимала во всех этих финансовых операциях, но в конце концов согласилась, чтобы на её имя был открыт счёт в Гринготтсе и вручила Крейгу доверенность, позволявшую ему действовать от её лица и вкладывать деньги, заработанные Тобиасом, куда он считает нужным.

Самое интересное, что он их даже не обманул. Им действительно удалось обогатиться, и хотя Райан Крейг, конечно, получил свою львиную долю выгоды, какая не снилась Тобиасу с Эйлин. Но благодаря этой операции они купили дом в Лондоне, жили на широкую ногу, ни в чём себе не отказывая, очень часто ездили отдыхать на побережье, снимая то тут, то там миленькие коттеджи, а также содержали в порядке дом в Коукворте. Тобиас оставлял его за собой в память о матери; к тому же, строго говоря, продать его было практически невозможно — слишком сложно было бы найти покупателя.

Так шло время. У Тобиаса было много друзей, которые всегда знали, что ему ничего не стоит дать взаймы довольно крупную сумму и не ждать возврата, а в его доме всегда можно приятно провести время. Эйлин не очень любила гостей, но всё же свыклась с ними, как с неизбежным злом. Ей необязательно было развлекать их и проводить с ними много времени, угощение можно было заказать в волшебном ресторане (они давно выяснили, что там еда гораздо качественнее и вкуснее), а уборка для волшебницы была делом одной минуты.

Тобиас был счастлив именно тогда, когда его дом был полон народу, и они праздновали очередную удачу гостеприимного хозяина. Он оглядывался вокруг и видел довольные лица, обращённые к нему; на него смотрели с приязнью или с завистью; он радовался при мысли, что вокруг столько славных, хороших людей и все они — его дорогие друзья. Эти весёлые дни искупали мучительное горение тех долгих часов, которые он проводил за работой.

Ожидание праздника омрачала лишь какая-то маленькая тучка. Тобиас не сразу вспомнил, что же именно его смущало. Ах, да...

Он работал над очередным романом о викторианской Англии, ткачах и разнице между северной и южной частями страны. Он даже ездил ненадолго в Коукворт, чтобы осмотреть здание старой фабрики, улочки, где когда-то селились рабочие и даже экспозицию местного музея. Магия магией, но всё же Тобиасу было нужно что-то... возможно, просто денёк-другой отдыха.

Отдыха он, правда, не получил. Тобиас ехал поездом, так как Эйлин нехорошо себя чувствовала и не могла перенести его в Коукворт одним махом; и каким-то одному ему известным образом за ним увязался маленький сын. Обнаружив мальчишку в поезде, Тобиас сначала разозлился, но потом засмеялся над выходкой ребёнка — это же надо, как ему хотелось составить компанию отцу!

— Ладно, Сев, оставайся. Но чур — не ныть, не проситься обратно, не мешать! — Тобиас пытался говорить строго, но в глазах плясали смешинки; мальчишка так и просиял в ответ.

Он действительно почти не мешал отцу, ходил за ним повсюду, даже не пытался потеряться и почти не задавал вопросов, что, наверно, стоило любопытному ребёнку огромных усилий. Все, кто видел их вместе, умилялись.

На следующее утро Эйлин, разумеется, появилась в старом доме в Коукворте и забрала сына, хорошенько отчитав. Так что это приключение прошло, так сказать, без последствий.

Во время поездки в Коукворт Тобиас сделал несколько набросков; среди второстепенных персонажей были дети, и присутствие собственного отпрыска натолкнуло его на мысль использовать своеобразные черты Северуса в своих рисунках. Из него вышел весьма удачный образ юного — чересчур юного — рабочего с фабрики.

Вслед за Северусом его моделью стала Лоренция. Он нарисовал её такой, какой она могла бы стать лет через десять; девочка по-прежнему часто болела, и выражение страдания на её лице было как нельзя кстати для умирающей от чахотки героини романа.

А потом разразилась гроза. Эйлин увидела эти иллюстрации и пришла в ужас. Их маленький сын изображён несчастным ребёнком, замученным непосильной работой! А уж Лоренция в образе Бесси Хиггинс⁽¹⁾, лежащей на смертном одре, — видеть такое действительно было выше её сил!

Картинки показались ей пророческими, она долго плакала и упрекала Тобиаса за жестокость, а он не мог понять, что он такого сделал — это же просто рисунки! Он же рисовал с Эйлин и Лоренции ту, первую удачную картину. Сколько раз приукрашенная малютка Лори изображала фей и принцесс! А тут... у Эйлин просто расшатаны нервы, но Тобиас совершенно не виноват.

Он не допускал и мысли, что с Лоренцией действительно может что-то случиться; она всегда болела, и Тобиас просто привык к такому положению дел. Поначалу он был удивлён тем, что волшебники не могут излечить все болезни с той же лёгкостью, с какой убирали пятна со скатерти или сращивали осколки разбитой чашки. Но и магия, оказывается, бывает бессильна, совсем как маггловская медицина. Более того, существуют ещё и какие-то особенные болезни, которые поражают только колдунов или их потомков, даже если те не умеют творить волшебство.

Лоренции уже исполнилось восемь лет, к этому возрасту обычно становится ясно, наделён ребёнок чудесным даром или нет. Лори, кажется, колдовать не могла. И хотя Тобиас завидовал Эйлин, нельзя сказать, чтобы мысль о неспособности приёмной дочери к колдовству утешала его...

Как бы там не было, со всем этим придётся жить: и с болезненностью Лоренции, и с переживаниями Эйлин, и с тайными мучениями Тобиаса, и с теми пресловутыми иллюстрациями, которые Тобиас не собирался исключать из своих работ. Но... это всё завтра. Вспомнив расстроенное лицо жены, он вздохнул и решил, что лучше ему сегодня не выбираться из просторной студии, не попадаться никому на глаза и переночевать здесь.

Завтра будет новый день, и что он принесёт — кто знает!

1) Бесси Хиггинс — героиня романа "Север и Юг" Элизабет Гаскелл, дочь ткача. Работая на фабрике, она наглоталась хлопковой пыли, заболела чахоткой и умерла.

Фандом по роману здесь: https://fanfics.me/fandom562

Вернуться к тексту