An Imago of Rust and Crimson (джен)

Разбудило меня завывание ветра за окном. Неловко потерев спросонок глаза, я потянулась за очками, выбираясь из постели.

Погода на улице была кошмарная. Я даже не могла различить, взошло уже солнце, или нет. Проверила часы, и передо мной мигнули цифры 6:14. Ну, еще не взошло, но уже должно было начать светать. Однако за окном с тем же успехом могла быть и полночь. У природы даже не хватило совести устроить драматическую грозу. Лишь неустанный дождь, бьющийся, видимо, чтобы завоевать сушу во имя Посейдона.

Моргнув, я сдвинула очки на кончик носа и переключила зрение на Другое Место. Ого. За окном шел дождь из крови. Как волшебно. Замерев, я уставилась туда, едва в силах разглядеть хоть что-нибудь сквозь кровавую пелену, покрывшую грязные стекла. Медняный запах прокрался в комнату, на самой грани восприятия. Так что же это, скажите на милость, должно означать?

Вероятно, ничего хорошего. Ну что ж. Крайне паршивое знамение, чтобы начинать с него любой день, но особенно плохим оно было для дня моей аттестации. Для моих шансов выбраться отсюда на свободу, впервые за семнадцать дней. За две с половиной недели. Почти две трети месяца. И когда я подумала об этом, пропала всякая надежда вернуться опять ко сну. В животе бабочкой заплясала тревога. И я поспешно вынырнула из Другого Места, на случай, если там эта метафора могла оказаться буквальной.

По крайней мере, я хорошо выспалась. Сейчас я принимала снотворное, и оно в самом деле помогало. Теперь, когда я спала, минимум, по семь часов за ночь, я действительно чувствовала себя гораздо лучше. Обычно я спала даже больше, потому что ложилась пораньше — просто от скуки. А еще я не помнила своих снов. Возможно, они мне все еще снились, потому что, просыпаясь, я часто обнаруживала, что одеяло опутало мои ноги, как будто я пыталась убежать, но я не помнила от чего бежала, и меня это устраивало.

Но теперь, конечно, я весь день буду думать о том, что в Другом Месте идет кровавый дождь. Хотелось бы мне это развидеть. А запах был еще хуже. Когда я смотрела сквозь стекло, то еще могла убедить себя, что там что-то вроде телевизора. Но металлический запах, пробравшись ко мне, напомнил, что это было столь же реально, как и все остальное в Другом Месте — вопрос был в том, насколько это реально?

Я не верила, что дождь из крови пошел там просто оттого, что я нервничала. В этом не было бы смысла. И мне очень не хотелось задумываться о других возможных причинах такого явления.

Однако если я собираюсь вставать, надо было соблюдать режим упражнений, которые я сама себе назначила. Даже если будет холодно. А холодно было. Я злобно глянула в окно, кляня про себя погоду за то, что та разбудила меня. И была такой холодной. Но я не могла этого изменить — ну, почти наверняка не могла — и если собиралась вставать, то должна следовать своему распорядку. Мне надо привести себя в форму. Будь я сильнее, тогда может быть, смогла бы тогда побороться с демонической Эммой-Софьей-Мэдисон — с той странной штукой. А питание в местной столовой было страшно нездоровым. Я почти подозревала, что его специально делали таким, чтобы пациенты постоянно ощущали тяжесть в животе и даже не думали о том, чтобы закатывать сцены.

Тихонько ворча, я начала первое из многих приседаний.

Когда я закончила, у меня все болело, и почти удалось выбросить из головы увиденное за окном. Разумеется, стоило мне только подумать, что я смогла выбросить это из головы, как я снова начала думать об этом, что было не лучшей услугой со стороны разума. Но я ничего не могла с этим поделать.

Постойте. Могла. Я глубоко вдохнула, переключила чувства на Другое Место и нахмурилась. Было кое-что, на что я наткнулась за те две недели, пока упражнялась — ну ладно, играла — со своей силой. Это все еще было нелегко. Так, что же мне потребуется для этого? Какой конструкт вообразить?

Я собиралась влиять на себя, поэтому посмотрелась в грязное зеркало. Обнаружилось, что мне легче копировать то, что я вижу, чем начинать в воображении, с нуля. Сконцентрировавшись, я выдохнула, и мой близнец из зеркала встал передо мной. Она была пропитана кровью — ни о чем другом она не думала — и это делало ее похожей на Кэрри из рассказа Стивена Кинга. Ее лицо застыло в гримасе, похожей на… нет, это и в самом деле была театральная маска, наподобие греческих, сделанная из какого-то чистого белого материала. Оно было не тронуто кровью, за исключением двух дорожек, стекавших из уголков глаз. Из-за них она выглядела так, как будто плакала от ужаса.

Я глубоко и медленно вдохнула, потом выдохнула, и она вздрогнула, маска заметалась из стороны в сторону. Отлично. Конструкт не распался, как некоторые из тех, что я пробовала сотворить раньше. Она сможет выдержать то, что я собираюсь сделать. Я создала вокруг нее стальные цепи, охватив ее ими так, что она едва могла двигаться, а затем ее форма размылась, когда я вдохнула ее обратно. Она закружилась, как вода, утекающая в раковину, и я почувствовала, что беспокойство просто ушло. Закончив с этим, я улыбнулась. Прекрасно. Нельзя было позволить тревоге испортить мне сегодня все.

Я сменила свою пижаму-для-сна на пижаму-чтобы-ходить-днем и лишь потом поняла, что мне очень надо принять душ. Собрав вещи, я направилась в душевые. Мне повезло; из-за раннего пробуждения не пришлось дожидаться в очереди.

Душевые здесь казались мне унизительно-заботливыми, потому что явно были рассчитаны на то, чтобы не дать нам сделать ничего, кроме как войти и открыть кран, но под душем было тепло, и это все, в чем я нуждалась. Сорванные ногти начали у меня уже отрастать, но все равно пришлось надеть латексные перчатки, так как их нельзя было мочить. Кончики пальцев покрылись тонкой розовой кожицей, но она хотя бы не была поражена инфекцией. Впрочем, за этим все еще надо было внимательно следить. Очень не хотелось бы лишиться пальца.

К тому времени, как я закончила, стало слышно, что другие тоже зашевелились. Я насухо вытерлась и пошла в столовую на завтрак. Просто небольшой перекус. Если повезет, это будет последний завтрак, который я съем здесь, и он был не так хорош, чтобы его хотелось смаковать. Тост оказался на вкус как картон. Я даже нырнула в Другое Место, но мне удалось лишь добавить картону металлический привкус. Немного помучившись от позывов тошноты в уборной, хотя меня так и не вырвало, я вернулась в нашу общую комнату.

Сэм с Лией уже проснулись и сидели рядышком на диване. Кажется, они забрали завтрак из столовой и съели его здесь.

Иногда мне казалось, что между ними что-то происходит. Впрочем, не уверена; а однажды они попытались втянуть меня в разговор о мальчиках — это получился довольно короткий разговор, потому что мне особо нечего было сказать, кроме того, что «кажется, мальчики ведут себя друг с другом лучше, чем девочки». Так что трудно было сказать что-то определенное, но пыриться на них было неловко, так что я изо всех сил постаралась ничего не замечать.

— Нервничаешь? — спросила Лия, оборачиваясь ко мне.

Я молча кивнула.

Сэм приветственно склонила голову, глянув поверх сегодняшней газеты. Очевидно, сегодня ей удалось добыть себе экземпляр на завтраке.

— Смотри не слей там все, — сказала она. — Получится очень неудобно, если ты вернешься вся в слезах.

— Постараюсь обойтись без этого, — ответила я, вяло улыбнувшись. — Не хочется оставаться здесь дольше необходимого. — Тут я сбилась. — Не в том смысле, что мне хочется от вас отделаться…

— Ох, избавь меня от этого, — попросила Сэм, потягиваясь. — У меня на той неделе тоже будет аттестация, если последние анализы крови окажутся в порядке. Так что если тебя выпишут, то мне, по крайней мере, будет с кем поговорить. Это было бы славно. — Она поморщилась: — Лия и то, как она довела себя до болезни… ну, это выводит меня из равновесия. Так что выписывайся, и встретимся через выходные или типа того.

Такой вот и была жизнь в краткосрочно-среднесрочном отделении, судя по тому, что я здесь видела и слышала. Был постоянный поток новых лиц. Эмили выписали несколько дней назад, но появились новые девушки, Тори и Хенна, поступившие уже после меня.

— Интересно, когда будет следующая аттестация у Кирсти? — задумчиво спросила я.

Сэм оторвала взгляд от газеты.

— У кого? — переспросила она рассеянно.

— У Кирсти. Следующая аттестация.

— У кого? — она нахмурилась, и на ее лице появилось озадаченное выражение.

Я столь же непонимающе глянула на нее в ответ.

— Кирсти. Со шрамами на лице. Хуже, чем у меня. Четвертая комната.

— А! Она… — Сэм моргнула, все еще немного недоуменно. — Без понятия, — сказала она. — Я с ней не общаюсь.

— Даже не припомню, чтобы хоть раз с ней разговаривала, — влезла в разговор Лия. — Просто эти… — она провела пальцами по лицу и вздрогнула, глянув на меня: — Ох, извини, — быстро сказала она, — у тебя они, по крайней мере, просто… типа, розовые. Не как у нее.

Я пожала плечом. Да, Кирсти не разговаривала с людьми. Она просто сидела в своей комнате. И я не видела ее ни на одном из терапевтических сеансов. Я записалась на многие из них, потому что, Боже милостивый, скука была здесь хуже всего. И еще таким образом я проявляла вовлеченность и готовность активно контролировать свое благополучие, и все остальное, что Ханна, как куратор нашего крыла, говорила, что мы должны проявлять.

Я поставила себе цель выбраться отсюда как можно скорее. И если сегодня все получится, значит, я справлюсь с этим всего за семнадцать дней.

Я была весьма горда собой из-за этого.

— Ладно, — сказала я, глянув на часы, — осталось около двух часов. Я… думаю, что готова. Ужасно хочется, чтобы все уже закончилось.

— О, боже, нет! — воскликнула Лия, нахмурившись при взгляде на меня. — Тебе нельзя идти на аттестацию в таком виде!

— В каком виде? — неуверенно спросила я.

— В таком вот! — Она поднялась и подбоченилась, уперев слишком тонкие руки в свои тощие бока. — Ты пойдешь со мной, и я уложу тебе волосы как надо!

— Мне не позволили взять расческу или фен, — запротестовала я. — Я знаю, что они выглядят не супер, но это лучшее, что я смогла сделать.

Она ухмыльнулась:

— Но я могу лучше. Давай-ка я попрошу их у Ханны.

Я улыбнулась ей в ответ. Это было непривычно. Мне очень не хватало такого. С Эммой мы были как сестры, но уже больше года у меня не было настоящих друзей.

— Технически, это же не будет нарушением правил, — добавила она. — Ведь это я буду ими пользоваться, а не ты. Так что у меня даже не будет неприятностей. — Помолчав, она добавила: — Надеюсь.

Повод для беспокойства тут был. Ведь я была одной из пациенток с пометкой о риске самоубийства в личном деле, и кое-какие совершенно обычные бытовые мелочи мне не позволялось иметь. Но, будем надеяться, я скоро выберусь отсюда.

И когда я выпишусь, то смогу вести подобающие заметки о том, на что способны мои силы, без необходимости волноваться, что их могут прочесть медсестры, и тревожиться о возможных последствиях. Нельзя было доверять, что они не станут читать мои личные записи, да и вообще все, что я напишу. Уверена, они читали мои домашние работы. Особенно некоторые работы по естествознанию, с которыми мне помогала одна из сестер. Каким-то образом я знала, что они обязательно неправильно поймут совершенно невинные и точные записи, такие как, например: «Доктор Сэмюэлс — раздутый; с гниющей плотью вокруг губ. Сильно пахнет алкоголем и бензином. Пятна крови на пальцах.»

Это было очень несправедливо.

Я решила, что его образ мог означать проблемы с алкоголем, которые он пытался скрыть, либо же он сбил кого-то, сев за руль пьяным. А может, и то и другое. Не уверена, что означали гниющие губы. Возможно, что-то связанное с отношениями, типа «он лжет, когда говорит, что любит своего партнера» или же «его губы гниют, потому что он хронический лжец». А может быть, просто рак ротовой полости. Но тут я могла лишь гадать.

Вот в чем мог помочь блокнот, куда я записывала бы свои наблюдения. В символике прослеживались некоторые общие элементы — например, у девушки из другого крыла тоже была анорексия, и их с Лией образы имели сходство — так что если б я составила список общих черт, это помогло бы понять, что именно каждая из них означает.

Тупая бесполезная идиотская способность, не дающая прямых ответов.

Моя аттестация была назначена на 10:15, и если исключить тот факт, что весь прошлый час я нервничала до колик в животе, я чувствовала себя вполне готовой к ней. Волосы были вымыты, высушены и расчесаны; я провела долгое время перед зеркалом, приводя себя в порядок и убеждаясь, что не выгляжу сумасшедшей, и я тренировалась, отвечая на некоторые из тех вопросов, которые раньше задавали Сэм и Лие. Не уверена, какой из этого будет толк, но я подготовилась настолько хорошо, насколько смогла.

Я обозначила для себя несколько основных правил для этой встречи. Не заглядывать в Иное Место. Не витать в облаках, когда надо внимательно слушать. Никаких слез и вообще ничего подобного. Я была намерена вести себя самым примерным образом. Папа ждет меня, и я не хотела бы его подвести.

— Как себя чувствуешь? — спросил он, встретив меня перед той комнатой, где все должно было происходить. Это было первое, что он сказал.

— Нервничаю, — призналась я.

— Ты справишься, — сказал он, явно стараясь меня обнадежить.

Заглянув в Другое Место, я увидела, что его пламя было приглушенным, оно мерцало и колебалось. В огне можно было разглядеть образы, танцующие частичками пепла. Если собрать их вместе, большинство из них показывали его самого, глядящего в пустоту. Думаю, он скучал по мне. И я по нему тоже скучала.

— Я постараюсь, — вяло ответила я, вернув зрение в норму. Он обнял меня, и я обняла его в ответ.

— Удачи, — пожелал он.

В комнате был доктор Вандербург, и Ханна, и еще несколько человек, чьи имена я не смогла припомнить, или вообще не знала в лицо. Там был один из врачей, которого я иногда видела тут; женщина в аккуратном черном костюме и очках, похожая на администратора, которая, вероятно, была тут от школы, чтобы вытащить меня отсюда как можно скорей, если только она не была из Людей-в-Черном; и еще несколько человек.

Я села поровнее, стараясь выглядеть внимательной и почаще улыбаться. Вполне уравновешенная и нормальная девушка, у которой просто случился нервный срыв, когда она была заперта в шкафчике, заполненном гниющими тампонами. Что было с ее стороны, если задуматься, вполне естественной и понятной реакцией.

Честно сказать, я была даже удивлена, что это не травмировало меня сильнее. Думаю, так могло бы случиться, не произойди та фигня с насекомыми и гвоздями, отодвинув обыденные проблемы на задний план и предоставив мне другую точку фокуса. Так что́ с того, если теперь мне снились кошмары? Я могла с ними жить.

Я подумала, что было бы, не получи я в результате суперспособностей. Это было бы, пожалуй, наихудшим исходом. Вау. Это было бы просто кошмарно. Эмма с компанией почти наверняка не сделали бы этого, если б знали, что подарят мне психометрическую силу и способность создавать невидимых монстров, исполняющих любой мой приказ.

Но они это сделали. И теперь я здесь. Большая удача, что я хороший человек, сказала я себе. Будь я настолько же плохой, как они, я, вероятно, могла бы сделать их жизнь очень неприятной, и они бы даже не узнали, что это моя работа.

Так что лучше бы им больше ничего не пробовать.

— Итак, Тейлор, — спросила Ханна, — как ты себя чувствуешь?

Я изобразила свою лучшую мину.

— Немного волнуюсь, — ответила я. — Но в целом, лучше, если не считать этот день и, — я развела руками, — вот все это.

— Это неплохо, неплохо. Не беспокойся, волнение это нормально. Мы просто поговорим; я уже показала всем свои заметки о твоем прогрессе… который, кстати, очень обнадеживает. Итак, приступим?

* * *

— И… это, пожалуй, все, — сказал доктор Вандербург. — Я не думаю, что она представляет опасность для себя самой, так что можно смело снимать наблюдение.

Я не подслушивала этот разговор. Ладно, понятно, что я слушала. Но я не подслушивала никаким обычным способом. Сначала поговорили со мной, потом вызвали отца. Я ждала в приемной, ела печенье, которое оставила мне одна из сестер, и запивала горячим шоколадом. Кресло было весьма удобным, даже в Ином Месте, где оно было чересчур плотно набитым и слегка теплым на ощупь. Учитывая погоду, я не возражала против дополнительного тепла. Кровавый дождь в Ином Месте поредел, и большая часть жидкости, льющейся с неба, теперь была водой. Впрочем, меня это не особо заинтересовало. Не сейчас, когда голова у меня была занята совсем другими мыслями.

Уставившись в окно, я выглядела очень нормальной, особенно если не знать, на что я в самом деле смотрела. Пара маленьких безглазых фарфоровых херувимов держали передо мной треснувший телевизионный экран. Я отправила ангела колючей проволоки с камерой видеонаблюдения вместо головы в комнату, где мой папа встретился с врачами и персоналом, чтобы поговорить о моем будущем.

Повозившись немного с экспериментальными конструктами, мне даже удалось заставить телевизор показывать мне нормальный мир, а не Другое Место.

Вообще-то, если подумать, это выглядело очень многообещающей разработкой. Я только что продемонстрировала, что можно видеть нормальный мир, оставаясь в Другом Месте. Так что, может быть, я смогу наложить нормальный мир на Другое Место, или же спроецировать нормальный мир на мои веки, чтобы я могла переключаться между ними, открывая и закрывая глаза?

Но это мысли на будущее. Для этого и был нужен блокнот. А сейчас важнее была встреча, за которой надо было подглядывать.

— Значит, ей лучше? — спросил отец.

Доктор Вандербург поджал губы.

— Мы считаем, что она больше не нуждается в стационарном лечении, — осторожно выговорил он. — Как я уже сказал, я настоятельно рекомендовал бы ей посещать психотерапевта, как минимум, в течение нескольких месяцев. Ее состояние заметно улучшилось, когда я прописал ей легкое снотворное, чтобы она получала достаточное количество сна — ей каждую ночь снились кошмары, и галлюцинации, видимо, подпитывались этим. В идеале, дозы нужно сокращать, чтобы не сформировалась зависимость. Снотворное должно быть лишь временной мерой.

Мне не пришлось по душе, как это прозвучало. Мне нравилась возможность поспать. И вообще, мне «стало лучше» прежде всего потому, что я никогда и не сходила с ума.

— В ближайшее время ей понадобится ваша поддержка, — сказала Ханна, сложив руки на коленях. — Здесь у нас все стабильно и спокойно. В повседневной жизни все может оказаться намного сложнее. Возвращение в школу будет особенно напряженным.

— Я отмечаю, что у нее проблемы с доверием, — сказал доктор Вандербург. — Она ни с кем не раскрывается. Мне приходилось выманивать каждый крошечный шажок, который она делала навстречу. Я вполне уверен, что она говорит правду о травле, преувеличивая не больше, чем было бы нормальным в подобных условиях. Долгая систематическая травля могла бы объяснить некоторые моменты, которые я заметил. Это совершенно нормальные реакции, но они мешают ее выздоровлению. Она, кажется, привязана к вам — она довольно часто о вас говорила. Вы должны стать для нее надежным пристанищем, чтобы она могла на вас опереться, тем, кто не станет осуждать ее, что бы она ни рассказала.

Ужалило ощущение предательства. Как он посмел сказать отцу, что у меня проблемы с доверием? Что дало ему право? Он говорил, что все, сказанное в той комнате, останется между нами, а потом пошел и… как он посмел! Мерзкий человек-паук, пролезший…

…хм. Меня накрыло осознанием. Вау. Эта цепочка мыслей была совершенно параноидной.

Может быть… гм. Может, они были в чем-то правы.

Я обмякла в кресле, прижав ладони ко рту, и попыталась взять под контроль участившееся дыхание, чтобы избежать гипервентиляции. Так он считает, что раз у меня есть причины не доверять никому — ни взрослым, ни сверстникам — это мешает мне поправиться? Конечно, это смешно. Однако отчего… отчего же я не рассказала папе раньше, что надо мной издеваются в школе? Почему не приложила больше усилий, чтобы добиться помощи от школьного начальства?

О, у меня были на то причины. У меня было множество причин. Он не смог бы ничего сделать. Я не хотела, чтобы он волновался. Мне было стыдно. Я пыталась рассказать начальству раньше, когда все было не так плохо, и это не помогло. Если бы я рассказала об этой троице, и никто бы мне не помог, они только усилили бы травлю, так что я просто терпела, дожидаясь, когда закончу школу и оставлю их позади. Все это было частью хорошо знакомого перечня причин, который я повторяла снова и снова.

В какой момент эти причины пересилили мое желание сделать хоть что-нибудь?

Ну хорошо. Теперь он знал о травле. И я поставила бы что угодно на то, что школа тоже знает, от полиции и из-за шума, который поднял отец. В извращенном смысле, у меня теперь был способ давления на них. Ведь если они позволят этой истории продолжаться, и в результате я действительно покончу с собой, они будут в глубоком дерьме в плане пиара. Я, разумеется, не собиралась этого делать. У меня никогда не было суицидальных настроений. Но они-то этого не знают. И у меня есть мой сборник заметок об издевательствах, все эти записи телефонных звонков и даже дневник событий.

По крайней мере, надо сообщить папе о существовании дневника. Тот случай со шкафчиком… был на ступень выше, чем все остальное. Сильно, сильно выше. Я могла умереть там. И до сих пор я не чувствовала своих рук как следует. Никогда бы не подумала, что Эмма может сделать что-то подобное. Взрослые могли отмахнуться от обзываний и кражи моих вещей, как от детских проказ. Но от такого рода вещей они отмахнуться не смогут. Особенно мужчины, могу поспорить. Мне достаточно будет сказать «шкафчик полный использованных тампонов», чтоб они пришли в бешенство.

Не думаю, что они пытались меня убить, но я и не думала, что они готовы причинить мне существенный вред, пока они это не сделали. Это ведь не паранойя, когда тебя действительно могут преследовать.

Дверь в переговорную открылась, и мой папа вышел впереди всех. Он широко улыбался, не скрывая облегчения, и это заставило меня почувствовать вину за то, как сильно он, должно быть, волновался. Я поднялась и заставила себя улыбнуться в ответ.

— Новости хорошие? — спросила я.

И крохотная часть меня прагматично отметила, что если я признаюсь ему о некоторых несущественных вещах, мне будет проще скрывать от него то, что я стала парачеловеком. Будет легче оградить его от этого. Ему не стоило знать, что я стала более странным Умником/Властелином, чем кто-либо, кого я могла найти в сети. Не сейчас. До тех пор, пока я не пойму, что действительно хочу рассказать кому-то. Я не могла допустить, чтобы ему начали угрожать люди, которые захотят меня использовать.

По сравнению с этим, рассказать ему правду об издевательствах было ничто.

Вот так. По маленькому шажку за раз.