Соловей и брусничная фея (джен)

"Привет, Клэр. Как твои дела? Мои, если честно, паршивей некуда. Ненавижу эту деревню, эту нашу нищету, старых дев с поджатыми губками — весь мир ненавижу. Ладно, лучше по порядку.

Джек и Молли оказались хитрее, чем ты думаешь. Они только сделали вид, что послушались вас с Софи, а на самом деле решили, что по жребию один из парней должен побить заводилу — Марка Картера. Я не мог отказаться — на меня и так косо смотрят. И жребий выпал мне.

Я должен был напасть на Марка после занятий, когда он свернет к своему дому один, а Джек, Молли и Дерек смотрели бы из-за угла. Все, в общем, так и вышло, но этот трус, едва я повалил его и успел пнуть, поднял вой. И ближайшего дома выскочила какая-то старушенция и ее племянник, в котором росту точно больше шести футов и весу, как в матером кабане. Он меня поднял, как котенка. Я знаю, мальчишки бы ушли потихоньку, и был бы шанс все представить как нашу личную ссору, но Молли выскочила из-за угла и замолотила по этому верзиле кулаками. Вопила, чтобы не вмешивался, что у нас поединок, и вообще он ничего не знает. В общем, нам всем пришлось по настоянию старой девы отправиться в школу. Родителей моих тоже вызвали — то-то они обрадовались!

В общем, как ты можешь догадаться, ни одному нашему слову не поверили. Как же, мы, деревенские хамы, подняли руку на сына сквайра! Промотавшегося, правда, и женившегося на деньгах, но кому какое до этого дело? Его всегда будут уважать больше, чем нас всех, вместе взятых. В общем, я наказан. И письмо тебе пишу в чулане, и не выйду оттуда еще целую неделю. Ко мне, правда, приходила Софи — говорили с ней через дверь. Разумеется, она крайне возмущена. Оказывается, она подралась с Молли — точнее, та вцепилась ей в волосы, когда Софи обвинила ее во лжи и вероломстве. Не удивляйся, если они будут писать тебе некоторое время порознь. Или вообще никогда не помирятся, ты же их знаешь.

Пожалуйста, умоляю, узнай, как надо учиться петь. Ты мне только напиши, как, а я сам начну. Я хочу уехать отсюда, все зачеркнуть, забыть. Театр — мой шанс, единственный шанс, ты знаешь. Гарри".

Клара судорожно стиснула края письма. Было очень горько, обидно, досадно. И неожиданно. Конечно, когда после пожара ребята из Риверс-Холла стали ходить в школу в Олдерстоуне, их, конечно, встретили не особенно тепло, но все же не сказать, чтобы сразу стала собираться гроза. Что же такого не поделили ребята? За все каникулы Клара так и не смогла этого узнать. Джек и Молли, по сути, в самом деле обманули их с Софи. Конечно, им могло казаться, что так лучше. Но лучше никому не стало.

Очень хотелось сейчас быть рядом с Гарри. Клара знала, как глубоко и болезненно он переживал любую несправедливость. А с каждым годом у него словно кожа истончалась, а в последние каникулы Клару всерьез напугало, каким мрачным, колючим он стал.

Тогда-то он и попросил Клару узнать, как правильно петь, и научить его. Гарри решил, что после школы уедет в Корлинг и попробует стать актером или певцом.

— Иначе тошно жить. Всю жизнь горбатиться на заводе, возиться с машинами или заваливаться бумажками в разных конторах? А радоваться чему? Отдыху в Розфильде? Или новому пиджаку? Я не хочу так жить. Но я понимаю, я должен готовиться. Учи меня всему, чем учат тебя, хорошо? Особенно петь, танцевать и читать стихи. Больше мне неоткуда узнать, как это делать правильно.

Клара дала слово. Но когда вернулась в школу и попросила мисс Эрдли научить ее петь, выяснилось: вокалу учит сама мадам Айсви. И вот уже неделю Клара собиралась с духом, чтобы обратиться к ней. Почти сразу, как они вернулись с каникул, директриса зачем-то уезжала на два дня, а потом вызвала к себе Джорджи.

Та вернулась в шоке, в слезах и очень злая: ей запретили сладкое, прогулки и обещанные было встречи с Брюсом до тех пор, "пока мадам Айсви не сочтет нужным".

— А это значит, что я могу просидеть в четырех стенах до лета! — бушевала Джорджи.— И все из-за Ханны! Никогда ее не прощу!

Старшая сестра Джорджи, Ханна, написала директрисе письмо, нажаловавшись на пустяковую, по словам Джорджи шутку. Расспрашивать подробнее было неудобно, и все-таки по лицу Летиции Клара заподозрила, что шутка только в глазах Джорджи была пустяком.

Масла в огонь подлили двое. Сначала Марселла узнала от Альфонсины, за которой водилась привычка подслушивать, что совсем скоро их класс ожидает поездка в Корлинг, в планетарий.

— Получается, — у Джорджи затряслись губы, — я не попаду туда?

— Попроси, чтобы тебе заменили наказание на какое-нибудь другое, — насмешливо посоветовала Лиза. — Или дядюшке напиши, пожалуйся.

— Замолчи, Лиза, — тут же ответила сидевшая с ними Карен. — В том, что у тебя кто-то погиб, мы не виноваты.

— Не кто-то, — отчеканила Лиза, — а отец! У меня он был, и ему было не наплевать на меня, в отличие, например, от кого-то из вас, не будем показывать пальцем! Он был полицейским и погиб при аресте бандита!

Клара вспомнила обгорелые развалины школы, и стало очень горько. А Карен безжалостно продолжала:

— Охотно верю. Так как ты думаешь, отец гордился бы тобой? Одобрял бы твое поведение?

Лиза надменно прищурилась:

— Я учусь на отлично, как он хотел. Я не скрываю, что презираю лентяек, хулиганок и ничтожеств — но это только честность, ее он тоже одобрял.

— Здравствуйте, бабушка, — вздохнула Джорджи. — Будто не уезжала из дома.

Она, Карен и Марселла расхохотались. Клара была рада, что ссоры не вышло, хотя все еще болезненно было в груди от короткого рассказа Лизы. Помочь Лизе Клара пока не могла, но надо было срочно придумать какое-то развлечение для Джорджи, чтобы она сама не ввязалась с тоски во что-то опасное.

Они с Летти и Карен нашли время, чтобы посовещаться и обсудить план действий. Карен пообещала при любой возможности отвлекать Джорджи разговорами, Летти — устраивать игры. Клара решила, что будет навязываться с просьбами помочь по математике и естественным наукам. Они тут же и взялись выполнять план, но Джорджи откликалась вяло, и они опасались, как бы она не выкинула что-нибудь, чем сделает себе только хуже.

Еще Клара продолжала наблюдать за Фредерикой. Жизнь у той круто изменилась после случившегося ранней осенью. Она потеряла подруг: Клара не могла в точности сказать бы, как все было, но кажется, Офелия не захотела продолжать общаться с опозоренной Фредерикой, а Альфонсину та оттолкнула сама. Учителя больше не спускали Фредерике малейшего непослушания. В то же время, кажется, мадам Айсви часто говорила с ней. Когда Джорджи и Карен объединились с Лизой и начали что-то вроде травли, им это не сошло с рук.

Кларе было, конечно, жаль Фредерику, но и страшно находиться рядом: такая невиданная злоба вспыхивала иногда у той в глазах. Когда она появлялась в классе, наступала тишина, будто бы предгрозовая. Оставалось только молиться, чтобы Джорджи и Карен не решили возобновить войну с ней.

Словом, триместр начинался тяжело, а тут еще письмо от Гарри. Клара откровенно боялась подходить к мадам Айсви. Она понимала, что в ее просьбе нет ничего ужасного, ничего, нарушающего правила школы, но ее пугал человек, способный так долго таиться, чтобы потом нанести удар, выбивающий почву из-под ног, погружающий в отчаяние. Конечно, если подумать, директриса поступала справедливо. Но действовать через боль, одиночество, ощущение беспомощности... Этого Клара понять не могла. Как не могла и сопоставить такую мадам Айсви с той, что просто так однажды подарила ей самой новые туфли. Или той, которая иногда вечерами — они, сидя в гостиной, слышали пару раз — чудесно пела старшеклассницам.

У директрисы был удивительный голос — высокий и нежный, глубокий, гибкий. Слова песен как будто оживали у Клары перед глазами: вот самолет маленькой точкой расчерчивает небо, вот замерли в невероятном холоде Вселенной далекие звезды, вот шелестят травы в ночной степи, а вот идет по улице, среди толпы, женщина, вдруг ставшая одинокой. Клара порой забывала, где она — словно переставала видеть перед собой комнату и подруг.

Конечно, ей самой так петь научиться никогда не удастся. Но ведь она не для себя будет просить, а для Гарри. Клара с горечью представила, как ему одиноко теперь и сколько еще предстоит вытерпеть. Хоть бы в Олдерстоуне учителя и одноклассники не оказались такими уж злопамятными... Слабая надежда. И заступиться некому, никого из прежних учителей в школу Олдерстоуна не приняли. Гарри нужна хоть какая-то радость, хоть один луч надежды. Поэтому ей стоит найти в себе смелость.

Мадам Айсви не раз повторяла, что ровно с четырех до шести часов ученицы могут обращаться к ней с любым вопросом. Клара подошла к половине пятого, надеясь, что не будет слишком большой очереди. Нет, у кабинета не было никого, и когда Клара постучалась, ей разрешили войти.

Сегодня она хоть и нервничала, но не настолько, чтобы не разглядеть кабинет как следует. Обстановка уютная, но сдержанная, есть некоторые будто бы домашние детали — чайник, полка с книгами, хороший диван. Плотные портьеры немного затеняют яркое зимнее солнце — сейчас, впрочем, почти закатившееся. Клара вдруг подумала, что в кабинете есть что-то таинственное, как и в самой директрисе с ее черными платьями.

— Здравствуйте, Клара. Вы что-то хотели мне сказать?

— Да, мадам. Здравствуйте, — Клара сделала реверанс. — Я хотела вас попросить... Если вас не затруднит...

Все же было очень страшно. Клара сделала паузу, но директриса смотрела выжидающе, и пришлось продолжить.

— Вы могли бы научить меня петь?

Мадам Айсви немного задумалась, хотя и совсем не удивилась.

— Для начала давайте проверим, что вы можете сейчас, — наконец сказала она. — Спойте что-нибудь. По своему желанию.

Клара хотела выбрать "Дорогу сироты", но побоялась, что мадам Айсви не понравится ее произношение. Минуту, наверное, она раздумывала, но мыслями постоянно возвращалась в Риверс-Холл, у Гарри, к развалинам школы... К отцу. И решение пришло само.

— Спускается ночь, опустела дорога,

Луна над землей поднялась.

Но кто это бродит во тьме за порогом,

От взоров луны не таясь?

Брусничная фея, румяные щеки,

Зеленый, как хвоя, наряд,

И кудри льняные под темным покровом,

А очи, как звезды, блестят.

Она малышам по ночам навевает

Лесные, зеленые сны,

Цветы и деревья она укрывает

Теплом до прихода весны.

Брусничная фея, румяные щеки,

Зеленый, как хвоя, наряд,

И кудри льняные под темным покровом,

А очи, как звезды, блестят.

На мягкие мхи под развесистой елью,

Покуда роса не блеснет,

Бывало, ложились и путники с нею,

Чтоб утром продолжить поход.

Красавица фея покой им дарила,

И ночь прибавляла им сил,

Но каждый из них по очам ее светлым

Тоску навсегда уносил.

Клара пела, и у нее перед глазами плыла ночь со всеми неповторимыми запахами и множеством отчетливых в тишине звуков. Она видела фигуру в темном плаще, но светлую лицом, неслышно ступающую по тропам, дарящую покой, отдых и бодрость всего живого. Она видела перед собой луну, черные силуэты елей, молчаливые дома с темными окнами. Кажется, тихая мелодия даже затянула ее в танец.

Песня кончилась — лес стал кабинетом, луна — настольной лампой, а фея — мадам Айсви, которая улыбалась.

— Какая интересная песня. Это ведь... переложение вашей местной легенды?

— Да, мадам.

Директриса оперла голову на руку.

— Знаете, когда-то один человек рассказывал мне сказку... Похожую на эту, как мне кажется. Если вы не торопитесь, я могу рассказать ее вам, и вы сами сравните.

— Конечно, я не тороплюсь. Если я вас не задерживаю...

— Тогда слушайте. Однажды ночью, когда бушевала буря и волки выли на разные голоса, по лесной тропинке шел молодой путник. Спустился туман, раздался вой, и путник, хотя и был храбрым юношей, не на шутку испугался. Его стали окружать густые, длинные тени, но вдалеке замелькал огонек, и он побежал на свет, слыша за спиной топот погони. Вдруг прямо из леса он выскочил к ограде и открытым воротам, за которыми возвышался старинный особняк. Путник вошел, хотя его удивило, что ворота были ржавые и скрипели на ветру, будто их давно не мазали — а ведь всего в двух шагах от ограды скрипа он еще не слышал. Он оказался в запущенной саду, уже зараставшем ельником. Всего одна тропинка вела из сада к особняку, и на этой тропинке стояла девушка. Путник понял, что топот за его спиной давно умолк. Буря внезапно успокоилась, луна выглянула из-за туч, и путник смог разглядеть девушку: она была в черном платье и в темном плаще, черноволосая, с синими, точно сумерки, глазами, и бледная, как смерть. Путник испугался, но только на минуту, а потом спросил ее:

— Сударыня, что вы здесь делаете? Тут холодно и сыро, и ворота у вас открыты — а ведь за мной сейчас гнались! Лучше войти в дом, здесь оставаться опасно.

— Гнались? Нет, вам почудилось, — улыбнулась девушка. — Это все не больше, чем наша фантазия.

Путник взял девушку за руку — та была холодна, как лед. Он накинул ей на плечи свой плащ и сказал, что ей стоит выпить чаю. Да он и сам бы от чая не отказался. Они вошли в дом: внутри оказалось богато и красиво, но там будто бы никто не жил уже много лет: пыль, паутина — и снова холодно, пронзительно холодно. И зеркал не было. Чайный прибор уже стоял на столе, но у девушки чашка была в пыли и паутине, и сама она ничего не пила, смотрела только, как пьет он, и задавала разные вопросы: что есть время и что, если оно умерло вдруг, уснуло и не проснулось.

— Тогда стоит подумать, не отравили ли его, — рассмеялся путник. — Расспросите знакомых, друзей.

В ответ на его шутку девушка махнула рукой:

— Спрашивайте.

— Что же, вы друг времени?

— Это довольно близко к истине.

— И можете вы мне сказать, что с ним случилось? Не из-за вас ли оно не проснулось?

— Что вы, — засмеялась девушка, — кто ему указ? Почему луне не надоест умирать и оживать? Почему духи на болоте переживают один день целую вечность? Кто ответит? Многим ли круг отличается от смерти или сна?

С каждым словом девушка все больше очаровывала путника, и он спросил, как ее имя.

— Я отвечу вам только после танца.

— В таком случае где же музыка?

И музыка зазвучала, тревожная и плавная, крадущаяся, как кошка в темноте. Путник словно бы узнал ее, но не мог понять, где же слышал раньше. Тело девушки оставалось таким же холодным, но движения ее были так нежны, что путник словно опьянел от них. И вот, когда в конце танца они приблизились друг к другу, он, обезумев от страсти, снова спросил, как ее имя.

— Да ведь ты сам сперва догадался, — ответила ему девушка. — Имя мне — Смерть. Поцелуй меня, и мы будем навек вместе.

Только тут путник узнал музыку: играл похоронный марш. Но он решил рискнуть. Он припал к губам девушки, и в одном поцелуе она выпила его душу.

Клара невольно вздрогнула.

— Какая ужасная сказка! Жестокая.

Она сжала губы: чуть не проговорилась, что ей бы очень хотелось ворваться в сказку и как-то остановить путника, спасти его.

Директриса грустно на нее посмотрела.

— Так как вам кажется, похожа она на вашу легенду?

— Нет, конечно, нет! Наша легенда — про жизнь, про новые силы. Про надежду.

— Да, — кивнула мадам Айсви. — В определенном плане смерть противоречит надежде. Но и вашу легенду можно понять по-разному: то ли путешественники, отдохнув, отправлялись в путь, то ли их встречал отдых перед новым миром. Иным миром.

Клара затрясла головой.

— Я все-таки не хочу в это верить.

— Неудивительно. Люди боятся смерти. Человек, который рассказал мне эту сказку, умер.

— Мне жаль, — ответила Клара, все еще поеживаясь. А ведь, если подумать, наверное, мадам Айсви рассказал про путника и Смерть кто-то близкий: как-то видно это по ее глазам, слышно по изменившемуся голосу. И ее близкий умер.

— Я буду учить вас петь. Ступайте. Подойдете ко мне через день, будет свободное время.

Клара уже повернулась к двери, когда директриса снова ее остановила.

— Еще одну минуту. Нужно, чтобы вы понимали: я буду учить вас не только технике. Чтобы вы учились передавать эмоции, надо, чтобы вы доверяли мне. А вы, кажется, меня боитесь?

Клара растерялась, не зная, какой ответ будет правильным.

— Мадам, я... Очень уважаю вас.

— Боитесь. Вас напугал случай с Фредерикой? Обманный маневр и внезапное нападение с моей стороны?

Молчать было невежливо, возразить — нечего. "Почему она знает, о чем я думаю?"

— Я никогда не тороплюсь выносить человеку приговор — и вам не советую. Я никогда не отношусь строго к первоклассницам. Вы видели, Фредерике давали шанс за шансом исправиться — она не пользовалась. Исход так же предсказуем, как ваш распорядок дня. И вы ведь не будете отрицать: если человек здесь не делает ничего плохого, с ним ничего плохого и не случается?

— Не буду, — согласилась Клара.

— Но все-таки вас что-то продолжает беспокоить?

"Скажи, что нет". Но как-то само вышло, что Клара сказала:

— По-моему, девочки только расстроились. Фредерика молчит, но злится, и Джорджиана... очень сильно переживает, что ее вдруг так ограничили.

— Еще бы, — улыбнулась мадам Айсви. — Я еще не видела человека, который менялся бы легко и радостно. Кстати, ваше внимание к Джорджиане сейчас очень хорошо для вас самих, но не для нее. Вы, конечно, хотите оградить ее от неприятностей. Но вы не можете стать ей няньками на всю жизнь. Кроме того, конечно, чувства каждого имеют значение, но Джорджиана... слишком привыкла к своей значимости.

"Как и Фредерика?" — вдруг подумала Клара и поморщилась: все же Джорджи была по-своему добрым человеком и не заслуживала такого сравнения.

— Да, некоторые люди обладают удивительным, парадоксальным обаянием. Но не считайте, что им повезло.

— Может быть, — рискнула Клара, — Джорджиане можно все-таки будет съездить со всеми в планетарий? Ей этого так хочется, ей так интересно...

— А ведь поездка должна была стать сюрпризом, — покачала головой мадам Айсви. — Что за мастера подслушивания учатся в моей школе! Можете так уж за Джорджиану не волноваться. Но главное — не передавайте наш разговор ей самой. Иначе вы навредите в первую очередь ей же. Ступайте.

Закрыв за собой дверь, Клара выдохнула и вытерла лоб. Она как будто сделала что-то важное и трудное, и сил не осталось — захотелось прилечь. "Так Джорджи все-таки поедет или нет?" Кларе очень хотелось обнадежить подругу, но, во-первых, слово есть слово. Во-вторых, если она неправильно поняла директрису, выйдет, что Джорджи она просто обманет. И Клара решила молчать.