Соловей и брусничная фея (джен)

На мамином плече было тепло и не страшно. Поднимать голову не хотелось, но все-таки маме надо было не опоздать на поезд. Поэтому Клара помедлила только несколько секунд. И очень постаралась не заплакать.

Полное мамино лицо пошло пятнами, кончик носа покраснел, она все время вытирала уголки глаз. Стало ужасно больно.

— Все будет хорошо, мама, — Клара поцеловала ее.

— Конечно, — мама почти всхлипнула.— Такая школа… Тебе никогда сюда не попасть, если бы…

Мама все-таки расплакалась, и Клара тоже. Ей не нужны были никакие школы, пусть даже самые лучшие. В прошлом году они после собрания, которое отец провел с учениками, пошли всей семьей гулять в поле, Нора поймала бабочку, а на опушке леса они нашли бруснику. Папа близоруко щурился, улыбался и рассказывал, как мальчиком верил в Брусничную фею — в зеленом платье, с алым румянцем на белом лице. А теперь папы нет, он погиб, спасая учеников на пожаре. И Кларе, когда ей исполнилось десять, предложили приехать в женскую школу мадам Айсви в Квинленде. Здесь каждый год оставалось два бесплатных места для таких, как она. Мама сказала, что это шанс и нельзя отказываться. И вот Клара здесь.

— Довольно, довольно, — бормотала мама, сама судорожно всхлипывая. — Папа хотел бы, чтобы ты получила образование, так что уж будь умницей. Надо, чтобы ты закончила эту школу. Густава возьмут в училище, он способный. А мы с Норой уж как-нибудь… Заказы будут — не пропаду.

Высокая молодая женщина, которая встретила их с мамой час назад — мисс Эрдли, кажется — возникла за спиной.

— Миссис Уолли, вы остаетесь на собрание?

— Нет, нет, — заторопилась мама. — Мне надо на поезд. Ну, до свидания, моя хорошая, — она крепко прижала к себе Клару. — Постарайся не скучать. Мы будем ждать тебя.

И она пошла по коридору, а Клара застыла, стиснув руки. Хотелось броситься за ней и вернуться в Риверс-Холл, в их маленький домик, к сестру и брату, и жить как раньше. «Как раньше, не будет. Папа умер». Она заморгала и резко вдохнула, чтобы не расплакаться снова.

— Мисс Уолли, — мисс Эрдли положила ей руку на плечо. — Сейчас я отведу вас в комнату, где вы подождете будущих одноклассниц. Потом на линейке с вами познакомятся учите, и вы познакомитесь со всеми.

Клара кивнула и последовала за молодой женщиной. Та, пока шли, советовала ей взглянуть на картины на стенах,на фотографии выпускниц, но Клара не могла смотреть ни на что, потому что отчаянно хотелось вернуться к маме. Однако все же из вежливости она подняла глаза и перевела взгляд по очереди на все, что ей показывали. Фотографии показались тусклыми, картины — скучными.

Клара думала, что мисс Эрдли приведет ее в обычный класс, но та открыла перед ней дверь самой настоящей комнаты, небольшой, но очень уютной и совсем не похожей на комнаты в деревенских домах. Такое Клара видела разве что у местного сквайра, мистера Лоуэлла, к которому иногда отец приходил и ее брал с собой. Гобелены, мягкие кресла и небольшие диванчики с гнутыми ножками, низкий столик с кофейным прибором, бархатные занавески на окне — и даже камин.

— Можете занять любое место или посмотреть в окно, здесь прекрасный сад, — улыбнулась мисс Эрдли. — Думаю, ждать вам осталось уже недолго.

Клара молча кивнула и примостилась в ближайшем кресле. Ноги немного не доставали до пола, один из башмаков соскользнул. Башмаки отдала соседка, Кларе они были велики. Пришлось слезть и обуться. Клара подошла к окну и впервые за весь день восхищенно ахнула.

Сад действительно был чудо как хорош. Едва ли Клара знала названия третьей части цветов здесь, но это не мешало восхититься их яркими красками, переплетением тонких стеблей — а иные, точно огненные копья, рвались ввысь, а другие ползли по решеткам или свешивались с ограды. Ей казалось, она чувствует аромат роз — алых, точно кровь, и белых, как снег — ей до руки дотрагиваются золотые лилии, она гадает по лепесткам маргаритки…

— Пристрелим, пристрелим, пристрелим соловья! — раздался в коридоре звонкий голосок.

— Джорджи! — ответил ему другой, глуховатый. — Опять ты поешь свою ужасную песенку. Ну как такое могло прийти тебе в голову?

Судя по звуку шагов, сюда шли. Клара не знала, куда ей лучше встать, и предпочла остаться у окна, опять же, не теряя башмаки.

Мисс Эрдли ввела в комнату двух девочек. Обе были гораздо выше Клары, и таких черных глаз и густых бровей она еще не видела. Одна, смуглая и черноволосая, выглядела вовсе лет на двенадцать, у нее даже уже выступала грудь. Другая, белокожая, с золотыми волосами, будто вся состояла из локтей и коленок и ни минуты не могла оставаться без движения.

— Мы не первые! — воскликнула она, войдя в комнату, и Клара тут же поняла, что странную песенку про соловья пела именно она.

— Конечно, нет, мисс Хэмиш. Собрание состоится через сорок пять минут. Постарайтесь не причинить никому вреда за это время, — сказала мисс Эрдли весело и снова ушла.

Смуглая девочка нерешительно встала у порога и вопросительно посмотрела на Клару, но Джорджи Хэмиш, видно, никогда не теряла времени даром. В два прыжка она очутилась около Клары и дернула ее за рукав.

— Привет! Как тебя зовут? Я Джорджи Хэмиш. А это Летиция Сноу. Никогда человеку еще так не шла его фамилия, правда?

— Я выйду замуж за человека по фамилии Коул или Сут*, когда вырасту, — улыбнулась Летиция и подошла к ним. — Может, тогда ты перестанешь повторять эту дурацкую шутку. А как тебя зовут все же? Прости, Джорджи вечно не дает никому слова сказать.

— Ты сказала уже не одно, — Джорджи надула губы.

— Я Клара Уолли, — Клара воспользовалась случаем представиться.

— И откуда ты? — Джорджи, скрестив руки на груди, рассматривала все вокруг. — Мы вот обе из Розфильда. Это курорт. Ты там была?

— Ой, — Клара, в общем, не была до этого дня нигде дальше помещичьего дома близ Риверс-Холла. — Нет… Простите, нет.

— А почему? — Джорджи уставилась на нее. — К нам столько народу ездит.

Летиция посмотрела куда-то вниз и довольно явно стиснула пальцы подруги.

— Эй, Летти, ты мне руку оторвешь. Что я опять не так сказала?

— Потом, — прошептала Летиция одними губами и снова обратилась к Кларе. — Ты не знаешь, когда здесь ужин? Если нескоро, мы могли бы… Словом, у меня есть немного засахаренных орешков.

— Конечно, она не знает, — снова перебила Джорджи. — Она, кажется, знает даже меньше, чем мы с тобой. А орешки давай сюда. Чего пропадать добру.

Пока они трое на диванчике занимались орешками, Клара успела узнать много нового и про Розфильд, и про школу, но так как девочки то и дело друг друга перебивали, то она скоро перестала понимать, о чем именно они говорят. Выходило, что в школе много фонтанов и дают фотографироваться с обезьянкой, а также иногда убивают из ревности. В Розфильд же запрещен вход мальчикам, здесь все носят зеленые платья и сами вышивают к ним воротнички, а также обязательно учатся танцам и астрономии.

Покуда они болтали, комната наполнялась девочками, и иногда Клара даже успевала встретиться взглядом с кем-то из них. Собралось их немного, всего человек десять, и кроме них, только три держались вместе. Все три чуть выше Клары ростом, хрупкие и в таких же ярких платьях, как Джорджи и Летиция, но куда красивее. Впрочем, Клара не хотела бы променять новых знакомых на эту компанию: они смотрели так, будто увидели дохлую кошку. Особенно удивляла задорным и одновременно злым взглядом девочка, стоявшая посередине. Глаза у нее были зеленые, а белая кожа казалась еще бледней из-за черных, как смоль, волос, жестких и сильно вьющихся. Поймав взгляд Клары, девочка скорчила гримасу и зашептала что-то подружкам. Клара постаралась даже не предполагать, что именно — предпочла послушать про фонтаны в школе.

Наконец в комнату вошла мисс Эрдли и построила их парами. Летиция уверенно взяла за руку Клару, Джорджи подскочила к какой-то очень красивой черноволосой девочке с ярко-синими глазами. Мисс Эрдли встала впереди, и процессия тронулась. Клара еще слышала, как Джорджи перешептывается с девочкой в паре, расспрашивая ее почему-то про бегемота, когда они переступили порог округлой залы с высоким зеркалом, в котором отражались горящие на стенах свечи. У стен сидели девушки в зеленых платьях и какие-то женщины — должно быть, учительницы. Одна из них, со светло-каштановыми волосами, вся в черном, вышла вперед, когда мисс Эрдли ввела их в зал.

— Здравствуйте, — сказала они негромко, очень приятным голосом, и от его звуков почему-то все сразу затихли. — Меня зовут Ариэлла Айсви, я директриса этой школы и рада приветствовать вас, мои новые ученицы. Мне хотелось бы, чтобы наша школа действительно стала для вас домом на семь лет, которые вам предстоит здесь провести. Хотелось бы, чтобы вы получили здесь не только прочные знания, но и вынесли нечто большее — и в разуме, и в сердце. А теперь я попрошу каждую из вас выйти на середину зала и представиться. Вы должны громко, разборчиво сказать свое имя. Вам может быть страшно, но нельзя назвать по-настоящему воспитанным человека, которым не преодолел страх для начала в таком, безусловно, важном деле. Итак, попрошу. Мы пока не знаем друг друга — алфавитного порядка не будет. Кто боится меньше всех? Сделайте шаг вперед.

Даже Джорджи немного оробела, но девочка рядом проскользнула между теми, кто стоял впереди, и вышла на середину зала.

— Карен Голд! — сказала она звонко и сделала реверанс. Ей зааплодировали, и первой — директриса. Клара вгляделась внимательнее: та казалась очень красивой женщиной, но сколько же ей могло быть лет? Как будто старше мамы, но тонкая и стройная, как молоденькая девушка.

Между тем Джорджи вышла второй и после реверанса послала залу насмешливый поцелуй, а потом вприпрыжку убежала на отведенные им места, где ее уже ждала Карен. Поймав взгляд Летиции, Клара с облегчением поняла: не ей одной совсем не хочется идти на середину зала. Но вот их кто-то толкнул: девочка со злыми глазами прошла мимо, вздернув подбородок.

— Фредерика Кьюзак!

— Фредди, — ясно шепнула Джорджи, и они с Карен прыснули. Фредерика с презрением посмотрела на них, сделала безупречный реверанс и прошествовала на место. Дальше вышли ее подружки: Офелия Найт — девочка с прямыми каштановыми волосами, и белокурая, синеглазая, на вид очень нежная Альфонсина Керли. Вслед за ними залу представилась Лиза Вёльмен — тоненькая светловолосая девочка, одетая, как и Клара, в траурное платье. «Тоже…» — подумала Клара с жалостью. Впрочем, она не могла не отметить: в Лизе Вёльмен было что-то жесткое.

— О нет, — тихо вздохнула Летиция. Клара, оглянувшись, поняла причину ее испуга. У порога остались они двое да девочка в платье вишневого цвета, хорошенькая, как кукла, с золотыми докрасна волосами, да еще одна, в сером, с русой косой и шрамом на щеке.

Летиция моргнула, Клара беспомощно завертела головой.

— Ну же, — улыбнулась директриса. — Знакомство — испытание для всех, вы не можете его миновать.

Девочка со шрамом несмело вышла вперед, но назвалась довольно твердо.

— Кассандра Белл!

Летиция сжала кулаки, вдохнула и отправилась следующей. Клара и незнакомая девочка еще мялись у входа.

— Кто же из вас двоих, — спросила их директриса, — более смел? Вы видели, что никто из новых учениц не пострадал, что же вас страшит?

Клара сама не знала, что, но предпочла бы обойтись без этой процедуры. А другая девочка, видимо, оказалась все же посмелее и сделала шаг вперед.

— Марселла Флейм!

Клара с ужасом поняла, что осталась у дверей последней. Больше было не за кого спрятаться и некого пропустить вперед. На нее смотрел весь зал. Стараясь не привлекать к себе внимание, она в итоге получила его больше всех.

Она зашагала вперед, но потеряла башмак, и под хихиканье Фредерики с подружками пришлось вернуться. Ну вот, она на середине зала.

— Клара Уолли! — пропищала она, попыталась сделать реверанс и едва не упала, потому что раньше делала его только перед мистером Лоуэллом, а он смеялся. Фредерика с подругами закатили глаза и зашептались.

— Вы можете сесть на место, — сказала ей директриса. — И я не слышу аплодисментов. Ура нашим новым подругам!

— Ура! — и грянули оглушительные хлопки.

* Прим. автора: от англ. coal — уголь, soot — сажа.

Состояние засыпания — это ужасно, особенно в конце дня, который, можно сказать, меняет жизнь. Заставлять себя лежать неподвижно, да еще и не думать, иначе не заснешь… Джорджи никогда не была на такое способна. Ну, почти никогда. Вообще глупо тратить время на сон. Этак полжизни во сне пройдет.

Плотные занавески были задернуты, и все же в крошечную щелку между ними пробивался лунный свет. Джорджи повернулась на левый бок, потом на правый. Раздражено застонала. Было ужасно скучно. Конечно, стоит дожить до следующего дня, и тогда найдется, чем развлечься, но чем же заполнить эти восемь часов? Целых восемь?

Приподнявшись на локте, Джорджи оглядела комнату. Все уже спали безмятежно: Летиция, Клара, Марселла, Лиза. Не получилось не прыснуть, когда вспомнилось, как Лиза вчера, осмотрев, как и прочие, приготовленное для нее форменное платье, взялась за учебники, стопкой лежавшие на тумбочке у кровати. И была крайне удивлена, когда прочие девочки не сделали того же.

— Но нас ведь не будут спрашивать в первый же день, — ответила ей Летиция. — Сегодня мы все устали и можем немного отдохнуть.

Давно — целые сутки, кажется — Джорджи не испытывала такого удовольствия. Во взгляде Лизы отразилось потрясение, возмущение, презрение — как сладко это наблюдать! И почему люди всегда так смешно злятся? Хотя, в общем, это делает мир ярче.

А Лиза еще и губы скривила.

— Если кто-то путает школу и курорт, конечно, это его проблемы. Тогда хотя бы говорите потише, не мешайте мне.

— О-о, — Джорджи не удержалась. Летиция с упреком посмотрела на нее и предложила девочкам спуститься в ту гостиную, откуда их повели знакомиться с учителями. Сказала, что заметила там лото. Что ж, пусть их играют, а Лиза пусть учит: у Джорджи есть дела поинтереснее. Отстав от всех в коридоре, она прокралась к соседней спальне: все-таки они с Карен договорились вместе осмотреть школу, а может, и попытаться найти, как можно сбегать потихоньку.

Однако, прислушавшись, она поняла, что за дверью происходит что-то, более увлекательное для Карен. Видимо, ей удалось раздразнить эту задаваку Фредди, и та бушевала.

— Не воображай, будто бы я не могу раздавить тебя, ничтожная дикарка. Только посмей мне так перечить снова.

— Я слышала, здесь строгая дисциплина, — ответила Карен с улыбкой в голосе.

— Ха! — воскликнула Фредди, и ее подружки залились препротивным тонким смехом. — На меня это не распространяется. Моему отцу все лижут пятки.

— А он лижет пятки тебе?

Джорджи затаила дыхание. «Запустит или нет?» Она была готова поспорить: остальные девчонки за дверью гадали о том же самом.

— Он знает, — ответила наконец Фредди достаточно уверено, — что я могу превратить его жизнь в ад.

«Похоже, не сегодня».

— Ну еще бы, — тут же подхватила Карен. — Иначе он не отправил бы тебя сюда.

«Или все же…»

— Видимо, то же можно сказать и о тебе, — ответил третий голос, чуть картавый, растягивающий слова. Офелия, кажется.

— Тогда уж к нам всем, — еще голос, мягкий и ровный. Кассандра Белл.

Джорджи не могла долго стоять на одном месте и решила отойти от двери. В конце концов. Карен уходить сейчас нельзя: решат, что она сбежала с поля боя, сочтут за трусиху.

В одиночку исследовать школу оказалось не хуже: Джорджи успела изучить весь второй этаж и никому не попалась на глаза. В девять им принесли по чашке молока, после чего в спальню зашла мисс Эрдли, и они вместе прочитали молитву перед сном. И вот Джорджи лежала, перебирая в голове весь сегодняшний день и с нетерпением ожидая завтрашнего. Весь жизненный опыт подсказывал ей, что слишком скучать в новой школе не придется. Лишь около полуночи она наконец уснула.

Ее разбудила Клара, уже одетая в форменное платье, которое сидело на ней слегка мешковато… Да что там, просто висело, как ни пыталась она затянуться поясом. Джорджи вообще еще не видела столь жалкого существа: крохотная, точно ей лет восемь, не толще комара, и не просто бледная — вообще лишенная всяких красок, как будто долго висела под дождем и вылиняла. Только глаза немного зеленеют. К тому же очень некрасивое, угловатое лицо.

Джорджи осмотрелась: Летиция, явно только что поднятая с постели, надевала халат. Клара ласково уговаривала встать Марселлу, которая только уткнулась в подушку и что-то забормотала. Зато Лиза, аккуратно одетая, тщательно причесанная, сидела и читала учебник по истории. Или… О нет, она зубрила даты.

Джорджи кашлянула.

— Ли, ты умеешь видеть в темноте?

Та строго на нее посмотрела.

— Можешь называть меня полным именем или по фамилии. Сокращения я не приемлю.

«Да, все чудеснее»

— Хорошо, Лиза. Так вот, Лиза, если не умеешь, я бы на твоем месте начала учиться, Лиза.. А то, Лиза, столько драгоценного времени теряется зря… Да, Лиза, я тебя понимаю. Сама ненавижу спать, Лиза. Лиза!

— Да? — Лиза насмешливо изогнула брови. — Знаешь, по тебе незаметно, что ты умеешь ценить свое время. Пожалуй, я пойду на завтрак.

— Зачем ты так, — вздохнула Летиция, когда за Лизой закрылась дверь. — Ты же видишь, она… — посмотрев на Клару, подруга замолчала. Ох уж эти вечные намеки и недомолвки! Джорджи, конечно, в большинстве случаев их понимала, но прикидывалась дурочкой. Нечего поощрять непрямоту. Летти вполне владела каждым из трех их родных языков. Впрочем, иногда можно снизойти до объяснений.

— Она вылитая Ханна. Я-то наделась, эта зануда меня хоть здесь в покое оставит. Но она подослала свою копию. Тебе не понять, Летти: у тебя же нет такой мерзкой старшей сестры.

— Не такая уж она и мерзкая, — улыбнулась Летти. — Просто немного вредная и слегка заносчивая. Старшими быть сложно, не знаю, как меня выносят мои братья. А ты старшая или младшая в семье, Клара?

— Единственных детей не бывает, — добавила Джорджи. — Но судя по привычке всех будить, ты старшая, я права?

Клара кивнула. Оставалось только догадываться, какого же роста ее младшие братья или сестры, если она сама едва достает Летиции до плеча.

Что-что, а собралась Джорджи куда быстрее этих копуш. Столовую она нашла, конечно, сама — не маленькая уже, чтобы заблудиться в не очень-то большом доме. Недолго думая, плюхнулась рядом с Карен, которая уже сидела за столом вместе с Кассандрой.

— Когда начнется завтрак, тебе придется отсесть. — сообщила та. — За столами сидят с теми, с кем делят спальню.

— Учту, — кивнула Джорджи и обратилась к Карен. — Твои крали проспали? А то я вчера проходила мимо и случайно услышала, как вы собачились. Только не поняла, с чего все началось.

— А, с пустяков, конечно. Ей больше понравилась моя кровать. Точнее, место, где кровать стоит. Потребовала, чтобы мы поменялись. Я ей сказала, что это не по правилам, и понеслось.

Джорджи почувствовала, что в груди распирает от предвкушения приключений.

Завтрак начался после того, как появилась директриса и все ученицы и учительницы, стоя у столов, помолились. На вкус Джорджи, кормили здесь определенно неплохо: омлет с ветчиной был отличный, мармелад и тосты — объедение, и даже чай заварен отменно. Но дополнительным лакомством стало то, что Фредди снова устроила сцену. Усевшись за стол и осмотрев все на тарелках, она скривилась.

— Я хочу какао! Почему его здесь нет?

— Какао будет завтра, прочитай меню, — спокойно ответила ей Кассандра.

— Я тебя вообще не спрашиваю! — фыркнула Фредди. — Я. Хочу. Какао. Сейчас! Подите и скажите этим людям, чтобы мне дали какао.

— А может, тебя еще отнести в классную комнату на руках? — съязвила Карен. У Фредди раздулись ноздри.

— Ты такая же ученица, как и все мы, — холодно сказала Кассандра. — Если ты не больна, например, диабетом, никто не станет кормить тебя по-особому. Привыкай.

Глаза Фредди сузились, она даже приподнялась, но в этот момент Офелия взяла ее за руку.

— Гляди-ка, кажется, уродине сейчас достанется.

Джорджи стало слегка не по себе: к их столу приближалась мисс Эрдли. Учительница положила руку на плечо ничего не подозревающей Кларе — та чуть не подавилась.

— Мне хотелось бы сразу сделать вам пару замечаний, мисс Уолли. Во-первых, выпрямитесь, пожалуйста. Сядьте так, чтобы ваша спина касалась спинки стула. Вот так, да. Поправьте салфетку. И еще: я рада, что вы цените свое время, но мадам Айсви просила передать, что наша повариха всегда очень старается. Будет обидно, если вы проглотите еду, не почувствовав ее вкуса. Ведь вы человек, а не кошка.

За соседним столом мерзко захихикали.

— Мисс Эрдли, — проворковала Альфонсина. — А она сидит босая. У нее башмаки свалились.

Ее подружки снова прыснули, еще громче. Мисс Эрдли холодно посмотрела на них.

— В первый день нам никого не хочется наказывать, поэтому, мисс, вам трем сделано предупреждение. Надеюсь, вы сумеете окончить завтрак в тишине. Что до вас, мисс Уолли, если вам не холодно, доедайте, потом обуетесь.

Клара с улыбкой поблагодарила и вернулась к тостам, стараясь жевать как можно медленнее и держаться прямо. Альфонсина не сдержалась и передразнила ее напряженный вид под одобрительные улыбки Фредди и Офелии.

Первым уроком стояла география. Учительницей оказалась веселая, румяная толстушка, чуть выше ростом, чем сами девочки. Ее рыжеватые, мелко вьющиеся волосы выбивались из пучка, как она ни заталкивала их обратно, она сильно припадала на правую ногу и не переставала улыбаться.

— Меня зовут мисс Джефф! Мария Джефф, если быть точной. Походке моей подражать не надо, это все полиомиелит, — она весело подмигнула. — Ну что, география без карт — не география. Кто мне поможет? Может быть… — она посмотрела в журнал, — Фредерика Кьюзак?

Фредерика чуть откинулась назад — с таким видом, будто не могла поверить в нанесенное оскорбление.

— Вы. Просите. Меня. Помочь? — очень раздельно уточнила она.

— Да, мисс Кьюзак, пожалуйста, раздайте карты.

Джорджи даже подалась вперед — так стало интересно.

— Простите, — лицо Фредди исказилось, голос задрожал от гнева. — Давайте уточним. Вы меня принимаете за прислугу? Разве я похожа на нее?

Кажется, мисс Джефф не ожидала такой вспышки.

— Я немного вас не поняла. Вы с чем-то несогласны, мисс Кьюзак?

Да, сразу показывает слабину. С такими, как Фредди, этого нельзя делать.

— Я несогласна с тем, что вы вообразили, будто я, я обязана помогать кому-то! — Фредди в гневе топнула ножкой. — Я вам не прислуга и становиться ею не собираюсь! В этом классе есть две нищенки, которых взяли сюда из милости — пусть они и прислуживают вам! Им надо знать свое место, а то еще забудутся, чего доброго! Вы вот, я вижу, уже забываетесь!

Мисс Джефф некоторое время стояла молча, вся красная, так что встревоженная Летиция вскочила и подала ей воды.

— Вот, одна свое место уже знает, — отметила Офелия. — Грязная полукровка.

«За это мы с тобой еще рассчитаемся». Мисс Джефф перевела дыхание.

— Хорошо. Насколько я знаю, в вашем классе учится дочь генерала Артура Белла. Мисс Белл, не будет ли для вас слишком унизительно раздать классу карты?

— Для меня честь помочь моим подругам, мисс, — с достоинством ответила Кассандра.

Кажется, даже Фредерику впечатлило, кто оказался отцом Кассандры. Артур Белл был героем войны, не знал поражений и был в числе прочего известен тем, что старался свести к минимуму потери среди солдат. Редко какого военного так любили и уважали самые разные люди, в том числе и из интеллигенции. У Кассандры, по сути, было куда больше поводов гордиться своим отцом — если, конечно, отец Фредди не был еще большим героем. Что-то подсказывало Джорджи, что все-таки не был.

Пожалуй, стоило отложить нападение. Фредди сейчас будет насторожена и вряд ли поддастся на провокацию. А удар тем эффективнее, чем неожиданнее он нанесен.

Прошла неделя, началась вторая. Клара привыкала к новому месту. Она общалась со всеми соседками по спальне, кроме Лизы, и успела узнать о них довольно много.

Мать Летти была беженкой из Ремилии, бабушка Джорджи еще до войны приехала из Айбарии и здесь вышла замуж. В Розфильде было много таких семей, эмигранты всегда оседали там или в столице, в Корлинге. Папа Летти спроектировал какой-то аппарат, который передает картинки на расстоянии, и ему за это дали очень большую премию. У Джорджи папа когда-то был, но давно, как говорила она, сбежал, и о семье заботился брат матери Джорджи, священник. У Летти были два младших брата, у Джорджи — старшая сестра, и если Летти явно обожала братьев и постоянно с ними переписывалась, то Джорджи вспоминала только о ссорах, а домой не писала вообще. Летти ей напоминала, а она каждый раз забывала. Джорджи вообще была забывчивой, неаккуратной и любила приключения. Пару раз ее ловили ночью бродящей по школе с Карен, девочкой из соседней спальни. Обеих осудили на пустую овсянку до воскресения. Зато Джорджи была очень остроумной и ничего не боялась, а уж что творила по математике — уму непостижимо.

Что до Летиции, она в самом деле была старше остальных: ей оставалось совсем немного до одиннадцатого дня рождения. Ей нравилось быть старшей, опекать и немного командовать. Но она и была заботливой и очень доброй: подкармливала Клару и даже Лизу, думала, что сделать с Клариными туфлями, чтобы они не терялись, и иногда могла помочь с уроками. Сама Летти, серьезная и усидчивая, по всем предметам училась почти одинаково хорошо, но еще ни одна учительница не выделяла ее особенно.

Марселла приехала из столицы. До этого она жила у дедушки, какого-то банкира. О родителях Марселла не рассказывала ничего, даже не упоминала, значит, не стоило и спрашивать. Зато однажды получила письмо от младшего брата и весь день ходила сияющая.

Училась Марселла не лучше самой Клары, и это немного удивляло: Клара думала, здесь ее будут умнее все, а дети из столицы, уж конечно, будут подготовлены несравнимо лучше. Но ей, например, было легко рано вставать или сидеть за учебниками столько, сколько скажут, а Марси на завтрак приходила полусонная и за уроки садилась с трудом. Лиза однажды без церемоний спросила ее, знакома ли Марси вообще с режимом дня.

Та немного поморгала.

— Я еще не ходила ни в какую школу, — призналась она. — Мы с братом жили у дедушки, бабушка иногда нанимала нам учителей, потом они пропадали. Они обычно вечером приходили. И не спрашивали строго. Я не думала, что в школе может быть так тяжело.

Правда, Марселле не приходилось выслушивать столько замечаний насчет манер. Клара никогда не спорила и старалась не обижаться, не расстраиваться: ее ведь просто учили, как принято вести себя здесь. Но все же очень сложно разом все помнить, за всем следить. И было бы легче, если бы не смеялись за спиной.

Летиция убеждала ее, что Фредерика с подругами — просто дуры, а Джорджи и Карен, случалось, в самом деле заставляли их глупо выглядеть. Да и их поступки говорили сами за себя. Они не могли навредить Кларе по-настоящему, ведь с ней уже случилось самое плохое: папа погиб. До мамы и брата с сестрой, конечно, они добраться не смогут, на то есть закон. Но где-то, на каком-то самом краешке разуме, окутанном тенями, иногда мелькала смутная горечь.

Впрочем, на это не стоило обращать внимания, ведь, кроме этих трех гусынь и Лизы, которая со всеми была груба, остальные к ней очень хорошо относились. А еще здесь вкусно кормили, разрешали гулять в саду и даже дотрагиваться до чудесных цветов, по вечерам в гостиной включали радио или ставили пластинки. И дом был в самом деле красивый, старинный и уютный. И до того, как можно будет написать родным, оставалось всего два дня. Собственно, писать родным можно было без ограничений, но конверты и марки стоили дорого, и Клара заранее договорилась с мамой, по каким числам будет отправлять письма.

И именно в тот день, после обеда, мисс Эрдли передала Кларе, что ее вызывает к себе директриса. Это было немного странно: Клара вроде бы не хулиганила и не сказать, чтобы училась возмутительно плохо. С другой стороны, и никаких заслуг за ней не числилось. «Тогда, получается, она что-то узнала о моих родных и хочет мне сказать?» Стало страшно не на шутку, и Клара принялась молиться потихоньку, чтобы с мамой, братом и сестрой оказалось все хорошо.

…Она так волновалась, что не успела толком рассмотреть кабинет директрисы. Когда так страшно, даже глаза не можешь поднять, только руки сжимаешь, и пальцы становятся ледяными. Мгновения, прежде чем мадам Айсви, стоявшая у окна, обернулась к ней, показались мучительно долгими.

— Мисс Уолли, у вас все в порядке? — тут же мягко спросила она. Клара не смогла ответить сразу, захлебнувшись собственным дыханием. «Если бы что-то случилось с мамой или ребятами, она обращалась бы ко мне не так. Значит, все в порядке. В любом случае, она скажет сейчас, не станет тянуть долго».

— Да, мадам, я просто… Немного волновалась… Мои родные… Я думала…

Директриса ласково улыбнулась.

— Простите, не хотела вас пугать. Мне следовало уточнить для мисс Эрдли, зачем я вас зову. Скажите, Клара, вам у нас нравится?

Клара даже почувствовала слабость и охотно присела бы, но не была уверена, что можно. Что ж, она постоит. Ее просто расспрашивают о жизни в школе.

— Да, спасибо, мадам, очень нравится.

— А что нравится на занятиях?

Клара немного подумала.

— Шить.

На самом деле ей еще нравилось слушать музыку и пение мисс Эрдли, но она стеснялась попросить обучить ее, как Марселлу, играть на фортепьяно или гитаре. Еще она любила литературу, которую энергичная седая миссис Челленджер часто проводила в саду или на террасе. Но по литературе Клара тоже не особенно успевала — откровенно говоря, ее не спросили еще ни разу. Там блистали Карен и Кассандра, да и Офелия показывала себя неожиданно хорошо. А вот шить Кларе приходилось много лет с пяти: мама еще при жизни отца подрабатывала швеей. Опережала ее в этом только Летиция, которой, кажется, просто нравилось делать красивые вещи своими руками.

— Вас не обижают?

Клара призадумалась. Учителя всегда одергивают Фредерику с подружками, да и их мелкие пакости и насмешки нельзя назвать серьезными обидами. Так что ни к чему ябедничать лишний раз.

— Нет, мадам, все хорошо.

— Я этому рада. Клара, я послала за вами, потому что хотела сказать: к завтрашнему вечеру будьте готовы, мы с вами отправимся в гости. Чистые волосы, ногти, платье на выход — думаю, вы понимаете. В спальне на тумбочке вы найдете одну книгу. Не слишком увлекательную, но я хочу, чтобы вы прочитали из нее ровно две главы, отмеченные закладками. И вашей подруге, Джорджиане, ее передайте, она тоже завтра едет с нами. Поставьте ее в известность. Завтра в шесть ждите меня внизу. Вам все понятно?

— Да, мадам.

— Можете идти.

«Не слишком увлекательная книга» оказалась пособием по этикету. Весь вечер Клара читала о том, как надо держаться в гостях. Они с Летицией пробовали заставить читать и Джорджи, но та убежала вместе с Карен рисовать пруд — ну, так сказали. Может, и правда: Карен хорошо рисовала, у нее был большой блокнот и много карандашей. Однако по поджатым губам и нахмуренным бровям Летти Клара понимала: та совсем не поверила подруге. Впрочем, Летти отвлеклась на то, чтобы подруги в гостях выглядели безупречно. Она проверила траурное платье Клары и сама слегка почистила его, а также объяснила, как набить туфли носовыми платками, чтобы они не терялись. Она сама выбрала Джорджи платье, лично проследила, чтобы та на следующий день заплела аккуратную косу, поделилась лентой из множества своих и проводила обеих подруг в назначенный час вниз — видимо, на случай нападения Фредерики. Мадам Айсви, уже спустившаяся, отвела Джорджи и Клару к стоявшему на подъезде к школе такси.

Директриса села рядом с водителем, девочек усадила позади. Джорджи в лиловом платье, с пурпурным бантом в косе и в пушистом розовом джемпере на молнии выглядела совершенной паинькой. Такая спокойная, руки сложены на коленях, и даже не улыбается… Очень старательно не улыбается. Клара упрекнула себя за то, что стала такой подозрительной: наверняка в гостях Джорджи не стала бы хулиганить. В конце концов, едва знакомый человек везет их к совершенно незнакомым людям. Самой ей было немного любопытно, будут ли знакомые мадам Айсви похожи на мистера Лоуэлла и его жену, и немного тревожно от того, удержатся ли на ногах туфли. Мысленно она представляла, что они как будто два диких зверька, очень любящих свободу, и уговаривала их потерпеть хоть один вечер — и почему-то была уверена, что это поможет.

За окном мелькали каменные стены, зеленые газоны, увитые плющом ограды. Машина въехала на каменный мост, и открылся вид на веселую речку, блестевшую в лучах заходящего солнца. Квинленд, в общем, был очень похож на Риверс-Холл, разве что чуть больше, да чаще встречались новые или прекрасно отделанные старые здания. А так и не скажешь, что столица совсем рядом.

Машина остановилась перед увитым плющом двухэтажным домом — новым, с каменным забором, с дорожкой, выложенной гравием, с безупречным, как показалось Кларе, небольшим садом. На пороге их встретила невысокая, хрупкая женщина маминых лет или чуть старше, в темно-фиолетовом свободном платье, с бархатно-черным тяжелым узлом волос, с глубокими синими глазами и легкой улыбкой. В ней была какая-то загадочность, как в молчании летней ночи; в выражении лица и голосе странно и неуловимо сменяли друг друга насмешка и мягкость.

— Ариэлла, милая, здравствуй. Это твои новые воспитанницы? Рада вас видеть, девочки. Как вас зовут?

Мадам Айсви представила их, Клара вслед за Джорджи сделала реверанс — на сей раз вышло вроде бы не так уж плохо. Повторила про себя имя хозяйки: миссис Марта Ивлинг.

— Юстас, к сожалению, немного задерживается: у Андерса неприятности в школе. Он, кажется, совсем отбился от рук. Зато Брюс меня радует. Да ты сейчас сама их увидишь. Пойдемте, девочки, познакомлю вас с моими сыновьями.

Они поднялись по лестнице. Клара на сей раз осматривалась внимательнее. Обстановка в доме, конечно, была богатая, все новое и отчетливо роскошное, но чего-то недоставало, а что-то казалось лишним. Кожаная мебель, картины в золоченых рамах, шелковые портьеры с цветочным рисунком в персиковых и розовых тонах, резьба по дереву… Если сравнивать с новой школой, то там обстановка была проще, ткани — грубее, но почему-то Кларе там казалось красивее… и достойнее, чем здесь. «С чего бы это? Странно». Клара еще подумала, что миссис Ивлинг совсем не подходит дому, в котором живет, и что ей самой, пожалуй, жить здесь было бы очень тягостно.

Между тем они очутились в небольшой комнате, где в глубоком кресле напротив двери сидел, закинув ногу на ногу, парень лет шестнадцати и читал книгу. Другой мальчик, с виду их ровесник, стоял у окна, заложив руки за спину. Когда они вошли, младший тут же приблизился, но старший едва бросил на них равнодушный, брезгливый взгляд и снова углубился в чтение.

— Мои сыновья, — улыбнулась миссис Ивлинг. — Это Брюс, а этот крайне занятый юноша — Андерс. Андерс, тебе не кажется, что с гостями следует поздороваться, а в присутствии женщин — встать?

Парень сделал вид, что ничего не слышит.

— Он глухонемой? — с интересом предположила Джорджи.

— Нет, — пожала плечами миссис Ивлинг. — Он просто бунтует. Говорят, с возрастом это пройдет. Мой муж убежден, что может пройти иным способом. Брюс, милый, побудь мужчиной в доме: займи наших гостий, пока мы ждем отца. Мне надо кое-что обсудить с мадам Айсви.

— Так вот в чем заключается роль мужчины в доме! — наконец подал голос старший. — Спасибо, что просветили, матушка. Развлекать безмозглых пигалиц. Странно, что мы не рождаемся комнатными собачками, если так. Было бы удобнее.

Глаза миссис Ивлинг сузились, но лишь на секунду — она тотчас улыбнулась снова.

— Брюс, в общем, я на тебя надеюсь. Мы пойдем. Если мистер Революционер продолжит бунт и вы почувствуете, что здесь небезопасно, можете спуститься в столовую. А пока мы вас оставим.

Клара, пока в коридоре звучали шаги, бросила на мальчиков быстрый взгляд. Брюс был рослым и крепким, круглолицым и румяным; однако его черные волосы, синие глаза и немного маленькие нос и рот напоминали его мать. Андерс — пожалуй, тоже высокий — был худым и бледным, с вытянутым мрачным лицом и каштановыми волосами, заметно вьющимися; только синие глаза были все те же, что у матери и брата. Брюс, кажется, сильно смутился, когда взрослые вышли, но Джорджи тут же выручила его.

— Ну как, чем займемся? Нам из комнаты-то можно выходить?

— Нежелательно, — ответил Андерс прежде, чем Брюс успел открыть рот. Клара только удивилась, сколько же презрения можно выразить всего-то спокойным голосом. «Фредерика могла бы у него поучиться».

— Я не желаю отвечать, если с вами что-то случится или если вы опоздаете к ужину, — зевнул Андерс. — Хотя я бы дорого дал, чтобы вы трое немедленно испарились.

— А ты закрой глаза, — подмигнула Джорджи. — Или отвернись. Потом скажешь, что мы в самом деле испарились.

— Мама говорила, что вам лучше оставаться в доме, в этой комнате, — озабоченно предупредил Брюс. — Я могу вам показать…

— Ты ничего не можешь им показать так, чтобы я вас не слышал! — Андерс повысил голос. — Только ваших идиотских, слюнявых разговорчиков мне не хватало. Поэтому сделайте одолжение — все трое стойте у стены и молчите, пока я вас по очереди не выкинул в окно.

Брюс страшно покраснел и сжал кулаки. Джорджи расплылась в самой добродушной улыбке. Андерс опустил глаза в книгу, Джорджи прижала палец к губам. Некоторое время все они стояли неподвижно, потом она стала на цыпочках подкрадываться к Андерсу, несмотря на то, что Брюс скорчил страшную рожу. Раз — и она плюхнулась к Андерсу на колени, да еще и подпрыгнула, расправляя юбку. Тот опешил.

— Так, что ты себе позволяешь?

— Покатай меня, дяденька, — она подпрыгнула у него на коленях. — Ну, давай. Телега по кочкам, телега по кочкам…

— Ну-ка брысь, — он немного подтолкнул Джорджи, но она не сдавалась, продолжая прыгать и принялась напевать свое любимое:

— Пристрелим, пристрелим, пристрелим соловья!

Брюс расхохотался. Андерс вдруг резко поднялся с кресла, и Джорджи упала на пол, ударилась, ойкнула и застыла, дуя на содранную руку. Клара живо к ней подошла и хотела помочь подняться, но Джорджи вывернулась, морщась и постанывая от боли.

— Ты ушиблась? — уточнила Клара. Сидеть у чьих-то высоких ног было страшновато, тем более, когда понимаешь, что могут и пнуть, но Джорджи было жаль, и Клара не собиралась уходить одна. Она посмотрела на Брюса, но тот на них не глядел, а с вызовом улыбался в лицо брату и щурился.

Внезапно к ним наклонился сам Андерс. Что удивительно, он был явно смущен.

— Ушиблась, да? — спросил он куда мягче, чем прежде. — Давай я помогу тебе встать.

Джорджи всхлипнула, оперлась ему на руку, приподнялась — и вдруг вскочила на спину, обхватив руками его шею. Брюс расхохотался пуще, а Джорджи закричала::

— И-го-го! А ну-ка, покатай меня! И-го-го!

Андерс заметался по комнате. Понятно, он не рискнул бы теперь сбросить Джорджи, иначе она действительно бы сильно ударилась. Джорджи изображала, что пришпоривает коня:

— Н-но, мой верный скакун! Домчи меня до горизонта! Пристрелим, пристрелим, пристрелим соловья!

Брюс прыгал за ними и с упоением ржал. Андерс начал задыхаться. Кларе стало его даже жаль, но она не успела ничего сказать: в комнату вошли миссис Ивлинг и мадам Айсви.

При виде старшего сына, обращенного в коня, на лице миссис Ивлинг снова мелькнуло неуловимое выражение.

— Я знала, что вы подружитесь. В конце концов, Андерс, у тебя золотое сердце. Что ж, Юстас приехал, я видела его в окно. Вези свою даму в столовую, а ты, Брюс, будь любезен сопроводить туда Клару. Сегодня, я надеюсь, вы проявите себя, как истинные джентльмены.

Ужин прошел без происшествий. После того, как спустились в столовую, внимание всех оказалось приковано к хозяину дома — высокому человеку с сильной проседью в волосах цвета глины, с рублеными чертами продолговатого лица и пронзительным взглядом бесцветных глаз из-под густых бровей. Кларе показалось, что при желании он мог бы поднять ее, как пушинку, одной рукой — а вены, проступавшие у него на руках, напомнили корни деревьев, проступающие из земли. Клара попыталась припомнить деревенского силача Вилли, который вытащил ее папу из горящей школы — жаль, уже поздно. При Вилли ей всегда было очень спокойно, она точно знала: он не даст в обиду никого из своих. А мистер Ивлинг напоминал кусок гранита, тяжелый и холодный. Если его толкнуть, подумала Клара, он будет катиться и не остановится, раздавит все на своем пути.

Тут она припомнила, что старший сын вызвал сегодня неудовольствие отца — стало быть, ждет расплаты. На его месте она бы тоже нервничала. Клара посмотрела на Андерса с куда большим сочувствием, чем раньше. Рядом с отцом он казался слабым и больше грустным, чем сердитым. Зато его брат то и дело обменивался сияющим, восхищенными взглядами с Джорджи, очень довольной собой.

Ужинали в почти полном молчании, разве что мистер Ивлинг пару раз обратился с вопросами к жене и к мадам Айсви. Клара очень боялась, что перепутает столовые приборы или снова начнет сутулиться, но все обошлось.

Спустились сумерки, в столовой миссис Ивлинг зажгла свечи. Их мягкий отсвет ярко золотил туго зачесанные волосы Джорджи и бросал блики на высокий узел и тонкий профиль директрисы. Она и хозяйка дома — день в чаще леса и голубая летняя ночь — почему-то показались Кларе частью одного целого, словно они на самом деле были двумя сестрами, к примеру. Или феями, цветки которых растут на одном стебле — для фей это все равно что для человека кровное родство. Во всяком случае, Клара чувствовала, что вдруг прикоснулась к чему-то сокровенному.

После ужина взрослые перешли в гостиную, Андерс вовсе куда-то сразу делся, а Брюс отправился показывать им с Джорджи свои книги. Они двое держались поодаль от Клары и о чем-то шептались. Она тоже быстро отвлеклась от созерцания новеньких томов и застыла, вглядываясь в коридор. Ей вдруг захотелось представить жизнь этой семьи, где муж — как камень, а жена — как ночь, где старший сын колючий и нервный, а младший... О Брюсе она не успела составить определенного мнения. Но Клара не успела ничего придумать: в коридоре появилась мадам Айсви и позвала их с Джорджи. Пришла пора уезжать.

К школе они приехали на такси, когда уже стемнело. В окнах горел свет. По лестнице к ним спешно спустилась мисс Эрдли.

— Мадам, у нас драка. Фредерика Кьюзак напала на Карен Голд.

Джорджи рванула вверх по лестнице.

В спальне, где все случилось, за девочками присматривала сейчас мисс Кронтон — учительница гимнастики, самый строгий человек в школе. «Понятно, приставили цепную собаку». Джорджи ворвалась вихрем и бросилась к Карен, которая сидела рядом с учительницей. Кассандра — в стороне от всех, а Фредди, конечно, окружили подружки. У нее волосы были растрепаны, а лицо раскраснелось, но явно не от стыда: губы гневно сжаты, глаза горят злостью. Карен, в противовес ей, была совершенно спокойна и только немного улыбалась.

Джорджи выдохнула.

— Я уже думала, тебя разорвали в клочья, — заявила она. — Спешила полюбоваться на труп.

— Не сегодня, — улыбнулась Карен. — Я-то умею драться, а не только вцепляться в волосы и бросаться чашками. Кстати, аккуратнее. Осколки вроде бы собрали, но самые мелкие могли и не заметить.

— А почему…

— За мной, мисс, — приказала, появившись в дверях, мисс Эрдли. — Все, кто был спальне, должны пройти к мадам Айсви. Немедленно.

Джорджи пошла вместе с Карен. За углом она заметила Летти, Клару и Марселлу — они молча пропустили всю процессию и лишь потом отправились следом: Джорджи слышала стук их шагов. И все это было так торжественно и так напоминало проводы, к примеру, на эшафот, что Джорджи не могла не обернуться и не скорчить жуткую рожу. Летиция закатила глаза, Клара удивленно хлопнула ресницами, Марселла хихикнула. «А в самом деле, не хватает черных плащей с остроконечными капюшонами и факелов».

В кабинет Джорджи вошла вслед за Карен, не обратив внимания на просьбу мисс Эрдли выйти. Мадам Айсви, впрочем, не возразила против того, чтобы Джорджи оставалась. На лице директрисы была легкая улыбка и ни следа усталости — она выглядела ровно так же бодро, как и утром.

— Я хотела бы узнать, что случилось, — негромко обратилась она к вошедшим. — Для начала, думаю, стоит выслушать саму мисс Кьюзак.

Фредди выступила вперед. Она явно была рассержена, но страха не ощущалось — скорее уверенность в том, что сейчас все сделают по ее указанию.

— Эта тварь, — она ткнула пальцем в Карен, — посмела меня оскорбить. Я хочу, чтобы ей назначили достойное наказание, — Фредерика хищно улыбнулась, — и чтобы сию минуту заставили передо мной извиниться! А лучше — исключили из школы. Но перед этим она должна извиниться передо мной.

— Вы хотели бы еще что-то добавить, мисс Кьюзак?

— Добавить? Кажется, одного моего приказа должно быть достаточно!

— Хорошо. А что скажет мисс Голд?

Карен чуть пожала плечами.

— Фредерика напала первая. Швырнула в меня чашкой и вцепилась в волосы. Я дала сдачи. Ее подруги подняли вой. Кассандра попыталась нас разнять, но Фредерика снова напала, и тут прибежали мисс Эрдли и мисс Кронтон. Пожалуй, это все.

— А что предшествовало драке? — вдруг спросила директриса. — Об этом мне кто-то может рассказать?

— Эта тварь спровоцировала Фредерику! — воскликнула Офелия. — Оскорбила ее. Фредерика же сказала вам. Мне кажется, тут все ясно. Эту мерзавку надо наказать.

Директриса как будто не услышала ее.

— Может быть, нам что-нибудь пояснит мисс Белл?

Касандра немного подумала и заговорила спокойно:

— Фредерика, Офелия и Альфонсина обсуждали оценки других девочек. В частности, Фредерика говорила, что девочки, взятые по квотам, не должны сметь учиться лучше остальных, иначе это будет значить, что они забываются. Также она говорила, что вообще не брала бы сюда небогатых девочек. Карен спросила ее, считает ли Фредерика себя умнее учителей и директрисы. Фредерика ответила, что если она догадалась до того, чтобы считать себя выше, как она выразилась, нищенок, а директриса — нет, то, конечно, Фредерика умнее ее, — Кассандра посмотрела на мадам Айсви и покраснела, но продолжала. — Карен сказала, что Фредерика может быть сколь угодно умна, но по домоводству у нее выйдет двойка за полугодие, раз Фредерика отказывается шить, и что она недавно заглядывала в журнал и видела у Фредерики череду двоек по домоводству и за поведение. Фредерика закричала, что ей не могли посметь поставить двойки, Карен сказала, чтобы она посмотрела сама. Фредерика швырнула в нее чашку и вцепилась ей в волосы.

— Сами видите, что я права! — воскликнула Фредерика возмущенно и топнула ножкой. — Вы не посмеете поставить мне двойки по предмету для прислуги, и я требую, чтобы вы наказали эту мерзавку за наглую ложь! И никто не посмеет поставить мне двойки по поведению, я веду себя так, как имею право!

— Достаточно, мисс Кьюзак, — остановила ее директриса. — Вот вам мое решение: и вы, и мисс Голд на следующие три дня лишаетесь сладкого и мясного. Столько же времени вы обе будете помогать на кухне.

— Что?! — какое же неподдельное изумление отразилось на лице Фредди, Джорджи готова была созерцать его вечно. — Вы… Вы считаете, это может касаться… Меня? Как вы посмели? Как? Мой отец вас в порошок сотрет!

— Мисс Кьюзак, я полагаю, вы меня услышали, — голос мадам Айсви не изменился. — Теперь ступайте в комнату. То же касается и прочих учениц.

Фредди возмущенно фыркнула, но, видимо, поняла, что спорить бесполезно: тон мадам Айсви кого угодно убедил бы в этом. Развернувшись на каблучках, она вышла, следом выплыли ее подружки, потом Кассандра. Карен по знаку Джорджи вышла также, а сама Джорджи задержалась.

— Вы о чем-то хотели спросить, мисс Хэмиш?

В одиночестве, без одноклассниц и без учительниц, вышедших вслед за ними, наедине с директрисой Джорджи почувствовала себя вдруг очень неуверенно. До сих пор она не сомневалась, например, в том, сойдет ли с рук то, как она потешалась в гостях над этим дылдой и зазнайкой. Да что там — вообще не вспоминала, ведь она просто вела себя, как привыкла… Впрочем, Джорджи хотела сказать совсем о другом.

— Почему вы наказали Карен и Фредерику одинаково? Вы ведь слышали, Фредди первая полезла в драку. И ведет она себя невыносимо. Вы ее терпите из-за денег ее отца?

— Мисс Голд, боюсь, немного грешит провокациями, — директриса улыбнулась не без лукавства. — Что до терпения… Я много кого терплю. Чем выше забрался, тем больнее падать. И это не только мисс Кьюзак касается. Можете идти.

Ну что ж, Джорджи понимала намеки. Дело только в том, что она никогда не боялась никаких последствий. Как и Карен не боится, кажется. Поэтому, конечно, они победят Фредди.

В коридоре у кабинета ее ждали Летти, Карен и Клара. В спальню отправились вместе — жаль, Карен пришлось уйти к себе. Летти ни о чем не спрашивала, Клара тоже молчала — вроде бы подавленно, но Джорджи не стала вдумываться.

Лиза и Марси были уже в постелях, но обе не спали: Лиза читала учебник, Марселла — какую-то книжку в очень яркой обложке. А когда улеглись все, Клара вдруг спросила у Джорджи:

— Послушай, а почему ты все время поешь про соловья? Ну… Требуешь его застрелить? Это ты сама придумала?

— Оу… Хм. Конечно, нет. Это просто у нас такая песенка есть: крестьянин требует перестрелять соловьев и ворон, потому что на самом деле это оборотни.

— Оборотни? — Клара распахнула глаза. — Не может быть. Оборотни — это волки.

— Это в вашей местности! А у нас, на юге, считается, что птицы тоже превращаются в людей. Ну, то есть считалось.

— По старинной легенде, — вмешалась Летиция, — когда птицы улетают на юг, они превращаются там в некий прекрасный народ, легкий, грациозный и с чудесными голосами, но с холодным сердцем. Они долго живут и умеют становится невидимыми.

— А те, которые не улетают? — спросила Клара.

— А они умеют превращаться здесь, — Джорджи нарочно улыбнулась ей с самым хищным видом. — Вороны и воробьи ночами становятся людьми. И горе тому, кто им попадется.

— А еще ужасно, если перелетные птицы случайно станут людьми здесь, на севере, — добавила Летти. — Тогда в такого человека-птицу непременно влюбится кто-нибудь. И от этой связи родится чудовище. И иногда в самом деле крестьяне и горожане начинали вдруг убивать птиц. Об это уже другую песню сложили. Пел-пел соловей…

— Ага, свистел соловей, — подхватила Джордж.

— Да. Теперь вот лежит…

— И камня мертвей…

— Счастливой порой…

— Весенней зарей…

— Летал соловей…

— Лесною тропой…

Они запели вместе, как привыкли:

— Соловушка пел,

И ветер играл,

И каждый листок

Ему подпевал.

В старинном саду

Он встретил беду,

Прекрасный цветок,

Да горек урок.

Горячий свинец,

И скорый конец,

И песен не жди,

Коль пуля в груди.

Клара слушая, постукивала себя по костяшкам пальцев, будто запоминая ритм, и шевелила губами. Лиза засопела:

— Может, вы не заметили, но уже ночь! Мы все легли! Не надо мешать другим своими глупыми россказнями!

— Лиза, — Джорджи расплылась в улыбке. — Лиза, но ведь ты же не спала, Лиза, ты читала учебник, я права, а, Лиза? Лиза? Лиза!

Она замолчала, только когда Лиза отложила учебник и натянула одеяло на уши.

Утром Джорджи проснулась с сильным предвкушением интересных событий. Предчувствие ее, конечно, не обмануло.

В столовой миссис Кроу, помощница учительниц, расставляла вместе с дежурными старшеклассницами тарелки. Перед наказанными вчера Фредди и Карен она поставила по тарелке овсянки — в отличие от прочих, им не предложили ни яйцо, ни сосиски, ни мармелад. На лице Фредди появилось уже знакомое выражение — смесь отвращения, недоумения и возмущения. Когда после молитвы завтрак начался, она бесцеремонно отодвинула овсянку и взяла себе яичницу, которую поставили перед Альфонсиной. Миссис Кроу подошла к ней.

— Простите, но вы сегодня должны есть именно овсянку.

— Ешьте сами, — пожала плечами Фредди.

— Это приказ мадам Айсви.

— Мне все равно. Я не буду есть овсянку, ешьте сами.

— Мадам Айсви просила передать, что если вы немедленно не вернете мисс Керли ее завтрак, то усугубите свое положение.

— Мне угрожают? — удивилась Фредерика. — Ах, простите, а вы не могли бы подобрать на полу… Какая-то соринка…

Помощница по неосторожности наклонилась. Фредди перевернула тарелку с овсянкой как раз над ее головой. Каша залепила шею, пучок и волосы.

— Что ты творишь, свинья! — вспылила Карен. Страшно красная Кассандра подала миссис Кроу свой платок. За другими столами ученицы обменивались восклицаниями и возмущенными взглядами, но Фредди лишь самодовольно улыбалась.

— А за свинью, гадина, ты мне ответишь, — заявила она Карен. — Скоро станет ясно, что бывает, если меня оскорблять.

— Да, очень скоро, — ответила Карен, глядя ей через плечо. К ним снова приближалась мисс Эрдли.

— Мадам Айсви просила напомнить вам, мисс Кьюзак, и вам, мисс Голд, что сегодня с трех до пяти часов вы помогаете на кухне. После этого, мисс Кьюзак, вы должны пройти в спальню и взять учебники, а также самое необходимое. Неделю вы проведете в изоляции от остальных.

— Я никуда не пойду, так и передайте, — пожала плечами Фредди. — И вообще, я хочу есть. Отстаньте.

Джорджи потихоньку хрюкнула, заслужив неодобрительное сопение Летиции и смех Клары и Марселлы.

Покуда Карен отрабатывала наказание на кухне, Джорджи быстро справилась с уроками и сбежала от Летиции, настроенной поговорить. За клумбами, частоколом мальвы и низким яблонями она со второго дня облюбовала местечко, где можно поговорить без свидетелей. Теперь, нарвав яблок, Джорджи уселась на траве ждать подругу. Чтобы не терять времени даром, извлекла из тайника под сваленной кучей гравия карту города, которую купила еще дома и теперь вдоволь изучала. Сегодня она не без некоторого усилия, но вычислила, где расположен дом, в котором они вчера побывали, а где — школа, в которой учится Брюс. Еще вчера, в библиотеке, Джорджи пообещала, что они еще не раз поставят его брата на место — за этим дело не станет — но Брюс поможет ей, если понадобится. И если Фредди заперли…

Мальвы зашевелились, пара яблок сорвалась, глухо стукнула и откатилась — к Джорджи проскользнула Карен.

— Принесла что-нибудь? — вскинулась Джорджи. Перекусы в школе были запрещены, а без них есть хотелось порой невыносимо.

— Вечно ты о ерунде, — Карен сморщила нос, но все же выудила из рукавов несколько конфет. — Надеюсь, тебе хватит.

Джорджи развернула одну и тут же запихнула в рот. Опомнившись, протянула другую Карен, но та только покачала головой.

— Нет, спасибо. Как вспомню, что осталось от супа с фрикадельками — до сих пор мутит. А как воняют корочки от жареной курицы, когда их отмывают, ты бы знала!

— Я и знаю, — фыркнула Джорджи. — Я, между прочим, из простых. Ну, почти.

— Все равно. Странное дело, одни и те же краски могут быть таким красивыми, а могут быть совершенно мерзкими. И запахи тоже. Ну, давай о деле: я расспросила старшеклассниц. Днем Фредди будет под замком, даже на уроки не придет. Что проходили и что задано, ей могут сказать подруги, стоя у двери. На ночь дверь открывается, а то вдруг пожар или ей захочется... Ты понимаешь…

— Ну да. Это очень хорошо…

— Про ее подруг я тебе уже говорила. Офелия сама та еще стерва, поэтому Фредди ее не обижает. Альфонсиной она помыкает, как может. Гоняет ее с любыми поручениями и запросто может обозвать или чем-то запустить. Альфонсина несколько раз мило болтала с Марселлой, но боится, как бы Фредди не узнала.

— И конечно, за снабжение сплетнями отвечает тоже Альфонсина?

Карен кивнула, и Джорджи довольно улыбнулась. Паззл почти сложился, оставалось лишь несколько деталей.

День спустя Клара отправила домой два конверта с тремя письмами. Одно из них предназначалось маме и брату с сестрой. Другое — Гарри, ее лучшему другу в прежней школе. К нему прилагалось третье, для ее подруг: Софи и Молли.

В очередной раз Клара задумалась, что-то делается теперь в Риверс-Холл. Она представила, как мама развешивает белье во дворе, а может, готовит ужин или шьет. Кларе ужасно не хватало самого ее присутствия — и сердце сжималось от тоски. А голова кружилась, когда она вспоминала отца. Если бы можно было его вернуть, снова побыть рядом, услышать его голос.

«Брусничная фея, румяные щеки,

Зеленый, как хвоя, наряд…»

Пасмурное небо, папины большие блестящие очки, узкие плечи добрые руки. Густав внимательно глядел под ноги, ища грибы, а Нора, как всегда, рванула вперед — в к лесу.

«И кудри льняные под темным покровом,

А очи, как звезды, блестят…»

Гарри, веселый рыжий Гарри, хвастал, что непременно найдет Брусничную фею, когда вырастет. Да что там — годам к десяти он уже хотел то ли жениться на ней, то ли отправиться в путешествие. Умница, отличница, ответственная Софи часто укоряла его за недостижимые мечты. Бойкая, драчливая Молли грозилась разбить нос, если не прекратит нести чепуху.

Гарри был любимым учеником папы. Они засиживались в школе, когда у обоих было свободное время, и обсуждали книги и фильмы: Гарри обожал кино. Клара сидела рядом с шитьем или учебником. Как же было хорошо…

Захотелось посидеть одной, и Клара зашла в музыкальный класс. Может быть, она сейчас расплачется — лучше, чтобы этого никто не видел. Инструменты ученицам брать и пробовать разрешалось, и Клара открыла крышку фортепьяно. Припомнила вчерашнюю песенку про соловья и попыталась подобрать начальный звук. Сначала все было слишком низко и грозно, постепенно — легче и мягче, и вот как хрустальная горошинка прокатилась и разбилась. Клара поняла: то, что нужно. Теперь следующий: явно что-то иное, близкое, но не то же самое. Девочки, конечно — Клара это ощущала — пели не слишком правильно, но это больше всегда сказывается в конце строчек. Она попробовала соседнюю клавишу — подошло. Следующие три звука, по количеству слогов — короткие. Жать надо чаще, меньше держать палец. Поначалу она снова неправильно выбрала клавиши — но с третьей попытки получилось. Итак, сыграна вся строчка. Можно повторить: песенка простая, одни и те же звуки повторяются постоянно. Клара наиграла весь куплет, напевая потихоньку. Терпимо, но что-то ей все же не нравилось.

— Нужна партия для второй руки, — раздался голос с порога. Клара подняла глаза: в дверях стояла мисс Эрдли.

Клара испуганно отпрянула от инструмента. Она знала, конечно, что ее не будут ругать, но никак не могла отвыкнуть стараться спрятаться, уйти в тень. Она вообще никогда не любила привлекать к себе внимание, а здесь… Понятно, оно не будет доброжелательным: хвалить ее пока не за что.

— Давайте, я вас все-таки научу хотя бы нотной грамоте, — улыбнулась мисс Эрдли. — Это совсем не сложно. А то вы, например, забудете, на какие клавиши нажимать в следующий раз, когда захотите наиграть свою песенку.

«Не стоит отказываться».

— Да, мисс, спасибо. Вы очень добры.

Мисс Эрдли в первую очередь объяснила Кларе про октавы — от громовой субконтроктавы до самых последних, с едва слышным хрустальным звуком. Затем — про семь нот в каждой из них. На черные клавиши пока велела не смотреть. Потом взяла с крышки фортепьяно разлинованный альбом с черными и белыми овалами на строчках.

— Если нота белая, это нота целая…

Под конец мисс Эрдли записала на свободных строчках ноты, которые подобрала Клара для песни про соловья, и попросила ее через день снова сыграть эту же песню.

Когда Клара вернулась в спальню, то увидела там, кроме Марселлы, еще, как ни странно, Альфонсину Керли. Та сделала вид, что не заметила Клару, но когда следом вошла Джорджи, смущенно улыбнулась.

— Я не помешаю? Просто Офелия в библиотеке, а Фредерику изолировали, и вот…

— Ты решила, что тебя не убьют, если заглянешь к нам, — подхватила Джорджи. — Ну, если что, поднимай крик. Добежать мы не успеем, но сразу скажем, у кого был мотив.

— Какие у тебя шутки страшные, — поежилась Альфонсина, но улыбнулась.

— Джорджи очень добрая, — поддержала ее Марселла. — Юмор странный, но ты просто не обращай внимания.

— Иногда на меня сложно не обращать внимания, — Джорджи оскалилась. — Особенно если я сама внимание уже обратила…

— Джорджи, — Марселла посмотрела с выражением котенка, — мне хочется поболтать с Альфонсиной. Пусть она расскажет о себе.

— Да, именно о себе! — вмешалась Джорджи. — А то о Фредди мы и так слышим слишком многое. То на кухню не явится, то… Тьфу, я опять о ней, вот пристала! Словом, давай о тебе.

Кларе показалось, что Альфонсина взглянула на Джорджи с восхищением.

— Мы, конечно, выросли вместе с Фредерикой и Офелией, — сказала она смущенно. — Но если ты настаиваешь… У нас очень старинный дом, из серого грубого камня, очень мрачный. Там немного сыро. Подвал особенно страшный, капает вода…

— И крысы бегают? — уточнила Джорджи деловито. Альфонсина кивнула.

— А запереть в подвале своих подруг... Ох, я опять о них. Вернемся к тебе и крысам. Они большие?

— Откуда же Альфонсине знать? — возмутилась Марселла. — Она их что, разглядывала, по-твоему?

— А почему бы нет. Я бы разглядела. И вообще, ты никогда не искала привидений? А хотя они чаще на чердаке... А что у вас за чердак?

Марселла взяла Альфонсину за руку.

— Давай лучше погуляем в саду. Джорджи нам слова сказать не дает. Посиди в одиночестве, Джорджи, и подумай над своим поведением.

— Почему в одиночестве? Клара вроде пришла… Или это ветер занавеску пошевелил?

— Конечно, ветер, — откликнулась Клара. Альфонсина поджала губы и чуть скривилась.

Джорджи распахнула какой-то учебник, на пол выпал листок и спланировал прямо к ногам Альфонсины. Та подняла его и вернула. Марселла вывела ее, что-то нашептывая.

Джорджи, впрочем, вылетела из комнаты вслед за ними, так что Клара осталась одна. Пожав плечами, открыла учебник по географии. Эта наука давалась ей нелегко… Здесь Кларе вообще ничего легко не давалось. Даже записывать удавалось не все: слишком быстро диктовали. Теперь прибавились еще занятия музыкой. «Ну что ты ноешь, — оборвала себя Клара. — Где еще с тобой бы так возились? Просто не ленись».

— Сколько раз тебе говорили: не сутулься! — рыкнули с порога. — Опять сидишь крючком! Все как о стенку горох!

— Прости, Лиза, я забылась, — Клара с улыбкой выпрямилась.

Она, в общем-то, знала, как вести себя с такими, как Лиза. Та безумно напоминала и Молли, и Софи в чем-то, а в особенности — Густава, родного брата. Однако если у тех все же были друзья, то Лиза с первых дней настроила против себя всех в классе. «Ты не знаешь, может, у нее были друзья дома. И потом, она тоже недавно потеряла папу. Ей так же больно и плохо, как и тебе». Лиза ненавидела, когда с ней заговаривают, поэтому Клара предпочла накинуть кофту и перейти с учебником на террасу.

Осенний день начинал гаснуть. Тонкая, чуть блекнущая голубая краска неба не затмевала, не отвлекала от ярких пятен на земле. Листва местами еще зеленела, но все больше ее захватывал переливающийся огонь: золотая, розоватая, алая, пурпурная, она не уступала по красоте пышным осенним цветам. Названия некоторых Клара уже успела запомнить. Высокие, точно копья, с напоминающие граммофоны цветками, от зеленоватых до почти черных — мальвы. Белые и сиреневые флоксы дурманили голову чуть приторным запахом. Пушистые георгины поражали глубиной алого цвета. Но самым потрясающим был цветок со сложным названием гелениум. Сверху — плотное соцветие, ниже — алые лепестки. Ни дать ни взять шляпа.

Хорошо бы в самом деле примерить шляпу из гелениума. Хорошо бы при этом выглядеть, не как обычный человек. Или так… нос можно укоротить и сделать тоньше, глаза и волосы — поярче. И лучше бы не такую бледную кожу. Еще неплохо бы подрасти и чуть-чуть поправиться. Отлично, если волосы станут золотыми, как у Джорджианы, а глаза — изумрудными, как у Фредерики. А к этому всему неплохо бы прибавить заостренные на концах уши. Чтобы внешность была необычной. А платья… Платье бы такое бледно-лиловое… Тоже из лепестков.

Она припомнила недавнее посещение семьи Ивлинг. Та женщина, Марта, в общем, тоже напоминала цветок, маленький и нежный. Хрупкая фиалка, пробившаяся меж гранитных скал. И человек стоит на краю скалы… Да, старший сын, Андерс. Совсем не замечает бедный цветок. Почему-то смотрит вниз. (Клара в горах никогда не была, но успела прочитать какой-то роман, где все действие — там, где их много, и в горное ущелье в финале падал с возлюбленной главный герой).

Она попыталась еще представить в такой обстановке соловьиное пение, соединив впечатления последних дней. Но соловей, золотой и зеленоглазый, как Гарри, не годился сюда.

"Кто же может родиться от связи человека и птицы? И кем становятся по ночам вороны и воробьи, что их так страшно встретить?"

Рядом послышались шаги, она вспомнила про учебник географии и спешно схватилась за него. Но шаги смолкли, а перед глазами был ночной город, над которым кружили люди с птичьими крыльями и головами. И жуткая черная тишина...

Наконец Клара снова вспомнила про географию. «Надо все-таки научиться не отвлекаться. А то так никогда и не выберешься из троек. И перестать сутулиться, кстати».

Вечер прошел мирно, потом сразу спустилась черная-черная, как деготь, ночь. В щели в рамах пахло яблоками. Спать было хорошо, и Клара сразу уснула.

Проснулась она от странного звука — как будто на улице, рядом со школой, раздался приглушенный крик. Он тут же повторился, более отчетливый. Клара открыла глаза и села на постели. Другие девочки тоже заворочались. Между тем закричали совсем близко, где-то под окном, и дальше шум послышался уже где-то в доме.

Джорджи соскользнула на пол, подкралась к двери и приоткрыла ее.

— Обуйся, — прошипела Летти, но Джорджи только отмахнулась.

В комнату проник смутный свет: очевидно, внизу зажгли лампу. Захлебывающийся голос, то и дело срывавшийся на испуганный визг, Клара узнала довольно быстро: конечно, это была Фредерика. Получается, кричала тоже она? Но почему? И что она делала на улице?

— Вампир! — голосила Фредерика. — Там был вампир, ужасный! Черный! Он схватил меня! Толкнул! Я едва убежала! Запритесь! Он придет сюда! Встаньте у окон! Он убьет нас всех, а-а-а!

— Мисс Кьюзак! Послушайте меня! — раздался повелительный голос директрисы. — Если на вас в самом деле напали, мы должны вызвать полицию. Но вам придется ответить на все вопросы, которые вам зададут. Вы меня слышите?

В ответ ей раздался переливающийся смех, не прекращающийся, безумный.

— Мисс Эрдли, дайте мисс Кьюзак воды с валерианой, отведите наверх и уложите спать. Я позвоню майору Лайнтоуну. Нельзя, чтобы рядом с нашей школой разгуливал неизвестно кто. Просьба учителям пока проводить занятия в классах и не выпускать учениц из здания в одиночестве.

Джорджи толкнула дверь и выругалась.

— Теперь ложись, — прошептала Летиция. — Или обуйся хотя бы. Не так-то жарко.

Джорджи, отмахнувшись, снова слегка приоткрыла дверь. На лестнице звучали шаги: видимо, Фредерику вели назад в ее спальню.

— Куда мы идем? — вдруг возмутилась она. — Вы должны отвести меня к остальным. Я не желаю ночевать одна! Там гадко! Там нет окон! Пустите, я приказываю!

Послышались звуки борьбы.

— Гадкая девчонка, вы меня укусили! — Клара не верила своим ушам, но мисс Эрдли, кажется, тоже была на грани истерики. Фредерика подняла вой и затопала ногами.

— Когда эту чокнутую уже уймут?! — простонала Лиза, зажимая уши.

— Пусть мисс Кьюзак ляжет там, где считает нужным, — снова услышали они директрису. — Поговорим с ней днем.

Фредди мгновенно замолчала и позволила себя увести.

— Притворяется… — в ярости прошептала Лиза. — Она просто притворяется и выбивает все, что ей надо! Да что же это такое!

В ярости Лиза ударила кулаком по постели.

Клара смущенно молчала: ситуация выглядела очень некрасиво. К ее удивлению, Джорджи промолчала: легла в постель, накрылась одеялом и сразу уснула. А ведь так хотелось обсудить, кто же мог напасть на Фредерику ночью и что она делала вне школы… Но придется отложить это до завтра.

Фредди явилась на завтрак вместе со всеми, еще бледная после вчерашней ночной прогулки, но торжествующая, что ей опять сделали уступку. Пострадавшая мисс Эрдли держалась с обычным достоинством. Старшие девочки судачили, что заметили в окно двоих мужчин, которые весьма странными способами передвигались по саду.

— Полиция, — догадалась Лиза. — Как, однако, потихоньку им приходится действовать. Берегут репутацию.

Она зло усмехнулась. Джорджи продолжала следить, что же будет дальше. Прежде всего, конечно, ее интересовала Фредерика. Ее торжество быстро прошло. Она была бледна, часто вздрагивала, иногда на нее нападал истерический смешок.

— Ей, видимо, страшно оставаться одной, — очень тихо предположила Клара.

Со второго урока Фредерику забрали, и после она молчала с самым загадочным видом. Джорджи дорого бы дала, чтобы каким-то образом прочитать ее мысли. "Может, телепатия — не такая уж ерунда? Надо будет проверить".

С уроков вызвали еще Альфонсину, а в обед директриса объявила, что прогулки по саду разрешены.

— Но мисс Кьюзак, — добавила она, — все же должна сегодня в пять явиться помогать на кухню.

Лиза победительно улыбнулась. Фредди поджала губы и сузила глаза, но промолчала. Любопытно, что это могло значить.

Джорджи рассчитывала после обеда, раз уж разрешили, поболтать в саду с Карен, а до нее еще кое с кем, но когда вставала из-за стола, ее схватила за руку Летиция.

— Нам нужно поговорить. Немедленно.

Поводов отказать не было, и Джорджи решила потерпеть: Летти вряд ли задержала бы ее надолго. Они поднялись на лестницу, ведущую на чердак.: там едва ли кто появился бы.

— Альфонсина сказала Марселле, что вчера видела записку, где тебя вызывали ночью в сад. Она, конечно, разболтала Фредерике, та, видимо, решила тебя поймать. Джорджи, — Летти нахмурила и без того почти сросшиеся брови. — Конечно, ни в какой сад ты не собиралась.

— Может, ты не все обо мне знаешь, — Джорджи хитро улыбнулась.

— Лги кому-то другому. Ты все рассчитала, верно?

Джорджи пожала плечами и дурашливо мотнула головой.

— Никогда не понимала, зачем ты ищешь себе неприятностей, — вздохнула Летиция. — Но сейчас все стало гораздо хуже. Раньше ты не пыталась никого подвести под наказание.

— Фредди вроде бы не наказали.

— Но ведь ты этого хотела?

Джорджи зевнула.

— Летти! Скучно!

— Я не верю, что директриса подкуплена отцом Фредерики. Значит, она ждет удобного момента, чтобы поставить Фредерику на место.

— Выходит, что я ей помогаю. Разве плохое дело делаем?

Летиция поколебалась.

— Не лучшее. И не думаю, что мадам Айсви тебя отблагодарит.

— Может, хоть спасибо скажет, не свинья же она. Ладно, Летти, я пойду по своим делам, а ты чайку попей с Кларой и Марси. Может, еще что интересное узнаешь.

Она стала спускаться с лестницы.

— А дела у тебя, конечно, с Карен? — спросила вслед Летти с неприкрытой обидой.

— А кто, по-твоему, мог ждать меня в саду? — обернулась Джорджи, подмигнула и убежала.

Летиция, признаться, всегда была изрядной занудой, но все же приятнее Ханны и бывших одноклассниц. До приезда в школу обе как-то находили общие темы для разговора, но здесь Джорджи оказалось веселее с Карен, и не только с ней. Летти становилась все несноснее со своими нравоучениями, то грустила, то сердилась — немудрено, что болтать с ней хотелось все меньше.

В саду Джорджи вновь окликнули: на сей раз Клара. Она аккуратно озиралась по сторонам, и Джорджи поняла, что сейчас снова придется секретничать.

— Все уже слышали про Альфонсину и про записку, — она сглотнула и потупилась. — Мне придется сказать правду, если спросят. То есть… Как было дело.

— Что я выронила лист, а Альфонсина его подняла? — усмехнулась Джорджи. — Да сколько угодно.

— Ты не обидишься? — уточнила Клара.

— Нет.

Еще потоптавшись, Клара улизнула. Джорджи вздохнула свободно: сейчас ей предстояло встретиться с более интересным человеком. Если, конечно, он придет.

Но если она рассчитала все правильно, он не мог не прийти. И точно, Брюс поджидал ее у садовой ограды.

— Молодец, отлично справился! — Джорджи приникла к решетке и дернула его за рукав. — Она так верещала!

Брюс усмехнулся: видимо, ему тоже понравилось.

— Мне стоило бы взять ботинки Андерса. И его плащ. Чтобы, если будут искать, подумали…

— Так ведь искали, — предупредила Джорджи. На его лице отразился испуг, и она поспешила успокоить:

— Они наверняка увидели, что следы детские, и дальше расследовать не стали. Не бойся, на тебя не подумают точно. Ты ведь сжег мое письмо?

— Конечно.

— Ну, ты уже понял: никаких ботинок Андерса, иначе нас перестанут выпускать из школы. Директриса испугалась сначала.

— Еще бы, — усмехнулся Брюс. — Это ее дело. Как выучитесь, в безопасности ли вы — это ее дело. Мой отец, кстати, ее очень уважает. Хотя он мало кого уважает из женщин.

— У меня конфеты есть, хочешь?

— Не люблю сладкое, — сморщился Брюс. — Только зубы портит. Его Андерс любит, а еще — представляешь? Тушеную фасоль на хлебе. Ест это с ветчиной. Ужас.

Джорджи согласилась, что это мерзко. Сама она вообще больше любила фрукты. А если мясо — так уж пряное и жареное. Но фасоль… Кошмар ее детства наравне с кабачками и тыквами.

— Я к тебе не за конфетами пришел. Ты обещала какую-то шутку…

Да, Джорджи в письме, где предлагала Брюсу прийти ночью к школе и разыграть нападение на Фредерику, пообещала, что поможет ему поставить на место брата. Но она так и забыла продумать, что же собиралась предложить. Не беда, можно ведь, как любит говорить Ханна, импровизировать.

— Твой брат пирожные любит? Двухслойные бисквиты?

Брюс энергично кивнул. Джорджи подмигнула.

— Вариант первый: намажешь между слоями горчицей вместо варения. Вариант второй:постараюсь соорудить для тебя специальный соус. Приходи за ним дня через три, в это же время.

Кулинарные способности Джорджи, конечно, оставляли желать много лучшего, но ведь не было сейчас задачи накормить и угодить.

Брюс заулыбался.

— Отлично. А то видеть не могу, как вокруг него прыгают! Папа хочет, чтобы он стал врачом. Чего вот плохого? А он вот не хочет! А чего хочет — сам не знает. Папа его в кружок естественных наук записал, настоял, чтобы ходил. Он не стал. Как-то в школу пьяным завалился, в другой раз… — Брюс словно бы опомнился и сжал губы. — Гад он, гад. Свинья неблагодарная. И со мной обращается, будто я грязь под ногами. А эта девка — такая же, да? Сильно ей влетело?

— Ну.. Вопрос решается, — выкрутилась Джорджи. — Но мы с тобой здорово поработали. Поди, вроде сюда идут.

Брюс успел удрать раньше, чем к ограде подбежала Карен — а может, она заметила их и нарочно помедлила.

— Мне кажется, скоро все должно чем-то закончиться. Пойдем под окна кухни! Пошпионим: придет Фредди или нет. Ставлю десять пайклов, что не явится.

— Жаль, что ты меня решила не втягивать во вчерашнее, — шептала Карен, пока они пробирались к кухне.— Обожаю приключения. Папа обещает взять меня охотиться на волка, когда я немного подрасту. Как интересно! Я уже однажды видела волка, которого папа убил на охоте. Знаешь, он не очень-то большой, меньше даже овчарки, и некрасивый… Но все-таки заметно, какой сильный. Наверное, против него выходить очень страшно. Вот я и хочу попробовать.

У окон кухни удачно рос куст сирени: за ним ничего не было видно, а высунувшись между его ветками, девочки могли разглядеть почти все происходящее. Джорджи принюхивалась к запаху тушащейся картошки, пекущегося хлеба, слушала, как шкварчит на сковородке лук. Желудок печалился. Она вряд ли бы долго вынесла это — наблюдать, как готовят, без возможности урвать хоть кусочек. А противная Фредди, ради которой приходилось страдать, не изволила явиться.

— Ничего, — утешила Джорджи себя и Карен. — Посмотрим, что-то будет на ужине.

— По-моему, будет овсянка, — подмигнула Карен. — Я заметила, ее готовила помощница поварихи. Интересно, для кого бы…

Ну конечно, как выяснилось за ужином — для Фредди. Она, разумеется, снова не стала есть, и когда к ней подошла миссис Кроу, отправила ложку каши ей в лицо. По залу прокатился дружный вздох. Альфонсина потупилась. Лиза вскочила, Марселла и Летти удержали ее за локти.

Мадам Айсви спокойно поднялась из-за стола.

— К сожалению, вынуждена вас покинуть. Мисс Кронтон, позаботьтесь о том, чтобы через пять минут мисс Кьюзак была у меня в кабинете. Мисс Эрдли, принесите розги. Остальным желаю приятного аппетита.

Однако за ложку браться было рано: спектакль только начинался.

— Что?! — вскричала Фредди, вскочила из-за стола и преградила директрисе путь. — Немедленно скажите, что вы шутите! Вы не посмеете! Вы не понимаете, кто я?!

— До безобразия избалованный, непослушный ребенок, — ответила директриса спокойно. — Остается надеяться, что это поправимо. Ступайте с мисс Кронтон.

— Да вы сами пойдете…

— Фредерика, нет! — воскликнула Альфонсина.

— Хорошая попытка, мисс Керли. Увы, человека не всегда удается спасти от него самого. Мисс Кьюзак, я даю вам последнюю попытку принять судьбу по-королевски, с достоинством. Неужели вас придется тащить, как кота? Знали бы вы, как это смешно выглядит.

Фредди швырнула тарелку на пол и подняла пронзительный визг.

— Придется тащить. Мисс Кронтон, прошу вас.

Преподавательница гимнастики, гибкая и сильная молодая женщина, легко обхватила вопящую Фредди и подняла ее. Та сучила ногами в воздухе, била руками, ни в кого не попадая. Директриса вышла, Фредди вынесли следом, а мисс Эрдли вышла еще раньше.

Молчание после их ухода, наверное, длилось минуты три, но дольше Джорджи не выдержала.

— Оу-у, — тихо выдохнула она, радостно тряхнула головой и кинулась навстречу вскочившей Карен. Учителя не остановили их: от Фредди успели устать все.

— Вот так бы раньше, — проворчала Лиза; впервые Джорджи видела на ее лице настолько довольное выражение. Однако, осмотревшись, она с удивлением заметила: из одноклассниц больше никто не радовался.

Офелия выглядела пораженной, Альфонсина испуганно всхлипывала. Летиция с равнодушным видом ложечкой отделяла кремовый цветок на пирожном. Марселла, не утерпев, подошла к Альфонсине и обняла ее. Кассандра смотрела на них сочувственно. О чем думала Клара, понять было невозможно: на ее лице было обычное неопределенное выражение, затуманенный взгляд был, как всегда, неуловим.

Вечером в спальне была тишина. Марселла ушла утешать Альфонсину, Джорджи куда-то убежала с Карен, а Летиция и Лиза обе молчали, уткнувшись в книги. Лиза торжествовала, но Летиция была даже задумчивее, чем в последние несколько дней.

Кларе же было грустно. Ядовитые слова Фредерики и ее подруг и редкие мелкие пакости не были достаточным поводом, чтобы на нее обижаться всерьез. То, что ее наказали физически, было очень неприятно, а еще больше — что кто-то этому рад. «Но ведь ей давали шанс за шансом. Почему же она не могла остановиться?»

«Находит иногда, — раздался в голове веселый голос Гарри. — Тащит вперед, и ничего не слышишь, кроме себя». Конечно, так обращаться со взрослыми людьми… Они не обязаны терпеть. А Джорджи наверняка обидно слышать, как Фредерика с друзьями задевала их с Летти за происхождение. Но все-таки Кларе очень бы хотелось, чтобы ничего такого за ужином не произошло.

Но она не могла ничего изменить, да и помочь Фредерике сейчас ничем не могла: та не приняла бы помощь. Наверное. Во всяком случае, Карен, зайдя за Джорджи, успела сказать, что Фредерику увели в комнату для изоляции. Наверное, она плачет.

Клара вздохнула и решила отвлечься на что-нибудь. Можно, например, еще раз подумать о том, что случилось сегодня ночью. Кто-то же напал на Фредерику. Кто-то явно неопасный, иначе им до сих пор нельзя было бы гулять. Но кто-то не из школы, иначе до утра, пока двери не отперли, он не смог бы вернуться. Учитывая историю с запиской, Джорджи, скорее всего, была с ним в сговоре. Она вроде бы никогда раньше не бывала в этом городе, и знакомых у нее нет, поэтому…

Клара чуть не выронила карандаш, кончик которого по рассеянности грызла. У Джорджи все-таки есть один знакомый в этом городе, их ровесник, которого полиция не посчитала бы опасным. Тогда, в гостях у семьи Ивлинг, Джорджи и тот мальчик… Да, его звали Брюс — так вот, Джорджи и Брюс довольно долго говорили шепотом.

Интересно, вспомнит ли об этом директриса? Джорджи она пока не трогает — но история с Фредерикой кое-что говорит о характере мадам Айсви. Клара поморщилась. Коварном и умеющем ждать? И пожалуй, она умеет делать все впечатляюще. Джорджи зря считает себя неуязвимой и вовлекает других. И что же будет с Брюсом, когда директриса расскажет все его родителям? Если расскажет, конечно… Но покрывать его ей ведь незачем.

С другой стороны, а зачем он согласился помочь Джорджи, что она такого ему пообещала? На этот вопрос Клара ответить не смогла бы. И в сущности, что ей с того, если она догадалась и правильно? Что она сможет с этим сделать? Но и отмахиваться нехорошо.

Вот Летиция подняла голову, кашлянула.

— Девочки, простите, что отвлекаю. Завтра я отмечу свой день рождения. Мадам Айсви разрешила устроить чаепитие. Я могу на вас рассчитывать?

Лиза посмотрела на нее прямо и усмехнулась.

— А разве мы с тобой подруги?

— Мы могли бы подружиться, — спокойно ответила Летти. — Хотя не буду настаивать. Клара, а ты? Ты придешь?

— Я могу помочь, если что-то нужно.

Наконец, как будто впервые за сегодняшний день, Клара увидела, как кто-то рад не чужой беде.

Утром Фредерика не явилась на завтрак. Джорджи и Карен обменялись насмешливыми гримасками. Альфонсина уже вовсю болтала с Марселлой, по разрешению мисс Эрдли присевшей к ним за стол. Только Офелия все еще была… настороженной.

Зато необыкновенно оживилась Летиция. Было заметно, что она нервничала и очень ждала чего-то, и ожидание это было не из приятных. По тому, как она посматривала то на Джорджи, то на Карен, пожалуй, можно было догадаться, о чем она думает. Друзей тоже можно ревновать: Софи и Молли постоянно грызутся то из-за Гарри, то даже из-за самой Клары. А ведь друг за друга они горой. Пожалуй, стоит преодолеть застенчивость и рассказать Летиции об этом.

Клара посмотрела на соседний стол. Карен пила чай. Она, казалось, не прикладывала никаких усилий, чтобы держаться прямо; все ее движения были естественными, но завораживали. Черные блестящие волосы, туго и причудливо заплетенные, плотно прилегали к голове. Большие темно-синие глаза смело смотрели вперед. Лицо, белое, как мрамор, не очень подвижное, казалось уже не детским — слишком красивым оно было. Какие яркие краски: черные ресницы и брови, вишневые губы… «Она честная и смелая, это правда. Наверное, хороший друг. И все-таки она не добрая».

И невольно Клара посмотрела на директрису: почему-то показалось, что мадам Айсви и Карен похожи — неуловимо, но явно. Обе оставляли впечатление пронизывающей свежести, так что хотелось укутаться в платок.

После уроков и обеда, в половине четвертого, Клара и Летти, переодевшаяся в нарядное оранжевое платье и взбившая густые черные волосы, пришли в ту самую маленькую гостиную, где в начале месяца ждали знакомства с учителями. Миссис Кроу помогла им сдвинуть два кофейных столика, застелила их скатертью и принесла чайник, чашки и сахарницу.

— Вы могли бы сходить за пирогом, мисс Уолли? — попросила она Клару. — Он на кухне, стынет. У меня уже нет времени.

— Конечно, — кивнула Клара и спустилась вниз.

Кухня в школе была необычная — с двумя большими плитами, огромным холодильным шкафом и широким столом посередине. Повариха, миссис Ток, необычайно плотная женщина с широким красным лицом и узенькими добродушными глазами, носилась здесь со скоростью взбесившейся кошки. Приходилось быть аккуратной и погромче заявлять о своем приходе, чтобы тебя не затоптали.

Обычно миссис Ток помогала тоненькая невзрачная Луиза. Но сегодня ее не было видно, зато у стола стояла в огромном фартуке Фредерика. Перед ней были две кастрюли и ведро и лежал нож. Она опустила руки, и по осунувшемуся, бледному лицу катились слезы.

«Ей что, в самом деле так не хочется просто почистить картошку? — удивилась Клара и тут же догадалась. — Да она же не делала этого никогда в жизни! Наверное, даже не знает, как правильно клубень взять».

Пирог стоял на другом конце стола. Разумеется, она задержится совсем ненадолго.

— Фредерика, — Клара потрогала ее за плечо. Та отскочила и прижала к груди руки, но ничего не смогла сказать — точнее, вероятно, не позволила себе.

— Ты не бойся. Смотри, нож берешь вот так. Подойти, я тебе вложу в руку.

Фредерика помедлила, но руку протянула.

— Вот, палец сюда. Клубень берешь вот так. Встань у ведра.

Клара показала, как делать надрез, как его продолжать. Фредерика снова застыла, как вкопанная.

— Ну чего ты? Картошка очень чистая. И потом тебе дадут вымыть руки. Это нудное занятие, никто его не любит. Иногда картошку варят прямо в кожуре. Кожура становится тоненькой и потом легко сходит. Но не мы решаем, что с ней делать на сей раз. Ну давай, не бойся.

Фредерика шмыгнула носом и робко потянула нож под кожурой вокруг клубня. Клара еще немного постояла, убедившись, что той не грозит порезаться, уточнила насчет пирога у миссис Ток, взяла его и понесла в гостиную.

К Летиции на чаепитие пришли Джорджи, Карен, Марселла и, что неожиданно, Альфонсина. Еще Кассандра явилась и единственная из всех принесла подарок: красивую записную книжку. Началось, конечно, с поздравлений, причем первой слово взяла, как ни странно, Марселла.

— Ты самый добрый, заботливый, замечательный человечек у нас в комнате. Спасибо, что будишь по утрам. Ты всем как мама. Пусть у тебя все будет хорошо, Летти!

Летиция раскраснелась, но тут же взглянула на Джорджи. Та подмигнула в своей манере.

— Побольше подопечных тебе, подруга.

Карен тоже улыбнулась… Пожалуй, обаятельно.

— Мы еще мало друг друга знаем. Желаю тебе и себе узнать друг друга получше. Ты не против?

И это тоже по-взрослому прозвучало. «Может, Карен — переодетая шпионка?» А что? В одном фильме было и такое. Летиция, впрочем, дружелюбно кивнула в ответ.

— Нам всем предстоит узнать друг друга, — согласилась Кассандра. — Думаю, разные спальни и столы — не повод забывать, что мы все в одном классе, и он небольшой. Летиция, мне кажется, ты и есть тот человек, который способен связывать людей совершенно разных. Будь счастлива.

О Кассандре как о переодетой шпионке думать не хотелось, тем более, очередь поздравлять дошла до Клары.

— Ты хорошая, Летти. И… И я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.

— Да, сказать красиво ты умеешь, — заметила Альфонсина скептически.

— А ты хочешь составить компанию Фредди? — ядовито спросила Джорджи. — Новый боец сменил павшего?

— Джози, я в самом деле сказала ерунду, — остановила ее Клара. — Я не умею говорить красиво. Но просто Летти же в самом деле у нас хорошая, правда?

Карен вдруг изучающе посмотрела на нее.

— Почему ты только принимаешь удары, а не отвечаешь?

Клара, в свою очередь, непонимающе на нее взглянула.

— Карен, мелким уколам и вполне справедливым замечаниям называться ударами — много чести, — ответила Кассандра спокойно. — Кроме того, не думаю, что следует брать пример с Фредерики.

— Фредерика — леди, — неприязненно ответила ей Альфонсина. — Она не может быть неправа, если при этом права…

— Девочки, чай остывает, — обворожительно улыбнулась Летиция. — Альфонсина, не стоит задевать других гостей, тем более, Клара помогала мне накрывать на стол. Пожалуйста, не надо ссориться. Угощайтесь, берите пирог.

Пирог и чай заставили забыть о ссорах. Джорджи ела больше всех и больше всех болтала, перемазав в начинке щеки. Альфонсина поморщилась, но промолчала. Затем Летти предложила девочкам сыграть в песни: ведущая должна была назвать букву, а игроки — вспомнить песню, которая на эту букву начиналась бы.

— Только, — она грозно посмотрела на Джорджи, — пристойную!

— Так не честно, — надулась Джорджи. — Значит, я точно проиграю.

Ведущей вызвалась быть Кассандра: Кларе показалось, что та постеснялась бы петь.

— Ты, пожалуй, можешь предсказать, кто выиграет, — пошутила Джорджи. Кассандра улыбнулась:

— Думаешь, ты первая, кто подшучивает над моим именем. Ну, хорошо, начнем, если все готовы. Буква Д.

— Дело дрянь, дело дрянь, не буди в такую рань, — заорала Джорджи, качаясь на стуле и болтая ногами.

— Песня должна быть пристойной, — напомнила Кассандра. — Не засчитываю. Следующий.

Петь сидя смогли недолго — вскоре все вскочили и стали прыгать, изображая танцы. Игра закончилась сама, без победителя, и Джорджи, которую никто уже не одергивал, сначала громко запела, потом свалилась со стула, раскачав его слишком уже сильно, обхватила за плечи Марселлу и Альфонсину и сказала, что они ее ездовые котята. Вслед за чем велела провезти себя по комнате.

— Ты их раздавишь, — запротестовала Летти.

— Вот уж глупости, я не ты. Но, мои верные скакуны!

Джорджи запрыгала, девочки стали отступать — она прыгала за ними. Летиция беспомощно развела руками. Карен слегка усмехнулась. Выступив на пустое место, она стала щелкать пальцами, ритмично притопывать и напевать под нос на незнакомом языке. Джорджи остановилась, посмотрела на нее — и минуты не прошло, как стала повторять ее движения. Марселла и Альфонсина — следом. Летти и Кассандра только смущенно переглядывались, но когда Карен наконец умолкла, Летти запела сильным неровным голосом песню на другом языке — начинавшуюся протяжно, потом ставшую вдруг веселой и быстрой, а миг спустя — снова до слез печальную. Джорджи на сей раз молчала, а у чувствительной Марселлы задрожали ресницы.

— Это ремилийский? — спросила Альфонсина, когда песня закончилась. Летиция кивнула: песня разволновала ее саму. Клара подала ей воды и тихо попросила:

— Расскажешь мне потом, о чем ты пела, хорошо?

— Сюда идут, — насторожилась Карен.

В комнату заглянула мисс Эрдли.

— Мисс Хэмиш, вас срочно вызывает мадам Айсви.

Все испуганно переглянулись. С лица Джорджи медленно сползла улыбка. Только Карен оставалась совершенно спокойна.

Конец первой части

Три месяца спустя.

Родителей девочки поджидали в ставшей уже привычной гостиной. Джорджи еле сдерживала смех, заранее предвкушая возвращение в родной город. Ханна точно провалится, узнав, что Джорджи наградили за успехи в математике! Грамота и как-то по-особому приготовленный петух. Про остальное Ханне, во-первых, знать необязательно, во-вторых, им с Брюсом было весело. Да и Карен не жаловалась.

Клара, ходившая по комнате, принялась что-то напевать под нос.

— Прекрати! — тут же взвилась Лиза. — Раздражает, как ты бубнишь. Будто муха жужжит.

— Точно, Клэр, — подмигнула Джорджи. — Пой громче. Мисс Эрдли тебя хвалила, чего тебе стесняться?

— Я не это имела в виду, — огрызнулась Лиза.

— А мы — именно это, — вмешалась Карен. — Пой громче, Клара, а мы послушаем. Все равно надо чем-то развлечься, а лично мне читать уже надоело.

Ободренная Клара куда громче запела про Дженн, невесту моряка. Ее высокий, чистый и мягкий голос слушать было приятно, и надо было быть Офелией или Лизой, чтобы морщиться, или Альфонсиной, чтобы сохранять кислое личико. Зато остальные хлопали от души. Фредди не сидела вместе со всеми: родители забрали ее рано утром.

Вдруг Летиция вскочила, ахнула и кинулась к двери. На пороге, протягивая руки, стояла ее мать, тетя Ассунта. Джорджи, взвизгнув от радости, бросилась следом. Тетя Ассунта, рослая и пышная, одной рукой обхватила дочь, другой — Джорджи и принялась целовать их в щеки и макушки.

— О, как я соскучилась! Как вы выросли! Как хорошели! Но вы похудели, кажется — неужели вам в самом деле не дают перекусывать? Это слишком жестоко, вы еще дети и должны питаться достаточно! Джорджи, тебя хвалили за математику, какая ты умная! Я не представляю, как в ней можно что-то понимать. Летиция, моя красавица, моя розочка, птичка, папа и братья нас ждут! Тебя тоже хвалили, я тобой горжусь! Меня спросили, кто тебя научил так шить. И отметили, как хорошо ты составляешь меню для семьи на домоводстве. Знакомь меня с новыми подругами. Джорджи, падре Эдуардо немного задержался, он, наверное, сейчас в коридоре.

Джорджи выскочила в коридор, чтобы попасть в объятия человека, которого она ждала все утро. Она, пожалуй, даже матери обрадовалась бы меньше: с ней так не поболтаешь.

Дядя немного похудел за это время, смуглое лицо, как всегда зимой, стало бледней. Но все такой же красавец — кудри как смоль, блестящие черные глаза. И одет как-то зябко.

Дядя поцеловал Джорджи в лоб и благословил. Он очень старался нахмуриться, потому что, пожалуй, ее на собрании не только хвалили. Но получалось плохо, и в конце концов он просто широко улыбнулся.

— До поезда полчаса. Если ты не хочешь чаю, мы прогуляемся пешком.

— Чай будет в поезде, — заявила Джорджи. — Спускайся, я сейчас.

Она вернулась в комнату нарочно, чтобы посмотреть на родителей Карен. Предварительно пришлось обогнуть тетю Ассунту, которая случайно обняла вместе с прочими одноклассницами дочери еще и Лизу, прошмыгнуть мимо надменной матери Офелии и матери Клары, похожей на перетянутый посередине небольшой шарик. Но увы! Рядом с Карен стояла только невзрачная девица лет двадцати.

— Мамина племянница, — представила ее Карен. — Джинджер. Проводит меня. Я не забыла, Джо, что обещала привезти тебе зарисовки наших гор. Прощай. Веселого праздника.

Ну что ж, Джорджи не стала врать, что будет скучать. То есть, конечно, в школе с Карен было весело, ну а дома будет весело с другими. К чему грустить, если мир везде хорош?

Мерзлый тротуар весело блестел на утреннем солнце. Джорджи прыгала и присвистывала.

— Поскользнешься,— предупредил ее дядя. — Я очень рад, что тебе так хорошо дается математика.

Еще бы! Ведь он сам и объяснял ее Джорджи когда-то. До того, как стать священником, дядя Эдвард учился на математическом факультете столичного университета. У него были интересные статьи о преподавании математики в школах. Он говорил, что это не меньшее творчество, чем музыка или живопись, и Джорджи привыкла видеть в задачах и примерах то, что может приносить не меньшее удовольствие, чем пение или поиск приключений.

— Однако, — продолжил дядя более строгим голосом. — Поведение твое меня огорчает. Мне пришлось из-за тебя изрядно покраснеть.

Джорджи не утерпела и задала давно мучивший вопрос:

— А как у людей вообще это получается? Ну, чтобы кровь к лицу приливала? Ты просто командуешь себе или как-то напрягаешься?

Дядя уставился на нее:

— Честно говоря, я не задумывался об этом. Мне кажется, ты можешь попросить у доктора Руперта анатомический справочник или расспросить его самого. Джорджиана, речь не об этом, а о твоем поведении. Например, осенью твоя одноклассница оказалась наказанной, и вы с подругами стали ее травить. Втроем! Не ожидал от тебя такого.

Джорджи запыхтела с досады: неужели дядя будет еще сердиться из-за Фредди?

— Во-первых, дружу я только с Карен. А с Лизой мы вообще-то всегда ругаемся, просто она тоже ненавидит Фредди, вот и помогла нам немножко. Во-вторых, дядя, Фредди же наказали не зря. Она та еще хрюшка.

— Джорджиана, не заставляй меня вспоминать о сучке и бревне.

Джорджи закатила глаза.

— Ну а что? Как бы ты меня назвал, если бы я кидалась в людей кашей и орала, как резаная?

— Должен заметить, ты много раз поступала не лучше. Как и на сей раз.

— Ой, ну всего-то пара писем от призрака этой школы! Она могла бы и не поверить. Она вообще всем письмам верит.

— В том числе и тем, в которых ее просят выйти из школы ночью? А ты не понимала, что это опасно? А толкать ее на то, чтобы украсть сладкое, которое ей запретили?

— Мы всего-то обсуждали, где оно лежит. Мы не виноваты, что Фредди подслушала и полезла его искать.

— Ты искусительница, Джорджи.

— А ты несправедливый! — Джорджи остановилась, надула губы и отвернулась.— Мадам Айсви сама с нами разобралась, а ты опять все это вспоминаешь. Да еще перед праздником. Так нечестно!

— Потому что не вижу, чтобы ты раскаивалась. Ты слишком много хулиганишь, Джорджи. Ты слишком отчаянная. А ведь ты девочка.

— Ну мне же просто скучно, дядя Эдвард!

— Почему твоим одноклассницам не скучно? Или Летиции? Или Ханне с Айрис?

— Я у них не спрашивала.

— А ты попробуй.

— Хорошо, — Джорджи кротко взглянула на дядю. — Обещаю. Честно. Только не у Ханны, она врушка.

Он тяжело вздохнул, но снова улыбнулся.

— Мадам Айсви сообщила мне, что у тебя появился новый друг, и вы предположительно не можете обойтись один без другого. В связи с чем я дал согласие, чтобы ты раз в неделю ходила к ему в гости. Конечно, под мою ответственность.

Джози не смогла сдержать удивленного восклицания.

— Я всегда знала, что у меня лучший дядя на свете!

— А я знаю, что если ты пойдешь по дурной дорожке, это будет моя вина, потому что я избаловал тебя. Имей в виду: мадам Айсви может временно отменить это решение, если ты провинишься. И согласилась она с тем условием, что вы не будете никому вредить. Например, брату этого мальчика.

Джорджи фыркнула. Так этот неженка посчитал за вред острый соус вместо повидла в пирожном, жабу в портфеле и склеенные страницы дневника?

— Дядя, ему шестнадцать. И мы не будем ему вредить, если только он не будет больше обижать Брюса. А то он постоянно говорит, какой Брюс глупый и что он не хочет его знать. Брюс иногда не то, чтобы умница, но вообще догадливый. Только, как правило, поздно.

— Маленькие тоже могут обижать больших, слабые — сильных, — серьезно ответил дядя. — Может быть, брат твоего друга — скверный мальчик. Но и это не значит, что вы должны до него опускаться. Ведите себя лучше, чем он. Он устыдится и исправится.

Джорджи хитро на него взглянула.

— Ты уверен, дядя?

— Да, по тебе и Ханне этого не скажешь. Но этот мальчик старше и умнее тебя, надеюсь. В любом случае, я высказал, что думаю по этому поводу.

У Летиции и тети Ассунты, с которыми Джорджи с дядей встретились на вокзале, билеты оказались в другой вагон. Что ж, стоит слегка отдохнуть от подруги. Та, конечно, навязываться вроде бы давно прекратила, но интересней с ней от этого не стало.

В поезде Джорджи выпила чаю с лимоном и всю дорогу выспрашивала дядю о новостях. Среди них, правда, интересных оказалось мало: только что бабушка выгнала своих квартирантов, студентов-медиков, за дебош. На праздники, кроме бабушки и тети Реджины с семьей, обещала также явиться тетя Микаэла, которая вообще-то жила с мужем и детьми на севере. Джорджи была этому рада, потому что тетя Микаэла, в отличие от бабушки и тети Реджины, была доброй и веселой, хоть иногда и становилась зануднее дяди и Летиции вместе взятых. Дядя Эдвард попытался расспросить про Карен, неудачно попробовал угадать, кто из девочек пел, пока он поднимался по лестнице, а потом вместе с Джорджи занялся кроссвордом.

Родной город встретил пронзительным влажным ветром, бьющим в лицо. Джорджи рассмеялась и тряхнула волосами. Ей представилось, как о пристань бьются серые волны, как пахнет солью и пробивается солнце сквозь туман по утрам. Десять дней она сможет, как раньше, наблюдать за этим: их дом стоял недалеко от моря. Они с дядей шли мимо деревьев, заваленных снегом. Джорджи досадовала, что еще не зажгли фонари: тогда снег озарился бы особым светом. Летом улицы кишели туристами, студентами, уличными музыкантами, матросами, но сейчас было удивительно тихо — только ветер свистел в проулках. Жаль, дядя не разрешил купить у разносчицы горячий шоколад, чтобы не перебивать аппетит — как будто не захочется есть снова, пока дойдут до дома!

Дома, к досаде Джорджи и дяди, их встретила только Ханна. За прошедшие месяцы, кажется, сестра стала выше: Джорджи не без злости подумала, что теперь едва дотянется той до плеча. На ней было аккуратное синее платье, пшеничные волосы уложены в дурацкий венчик на макушке. Узкие голубоватые глаза неприятно щурились, но на лице расплывалась улыбка — по мнению Ханны, надо полагать, лучезарная. «При виде ее лица любой крокодил удавился бы от зависти».

— А Мария… — начал дядя удивленно.

— Маму вызвали на работу, другая медсестра больна, — мягко сказала Ханна. — Она вернется часов в пять. Вы пообедаете с нами?

— Нет, я тоже должен скоро быть в другом месте, — вздохнул дядя. — Но я могу оставить вас одних?

— Айрис скоро придет. Она обещала помочь мне нарядить елку.

Это немного успокоило дядю, и он ушел.

Джорджи плюхнулась на диван в гостиной. Посредине в самом деле торчала маленькая, облезлая елка. Джорджи всегда казалось, что наряжают дерево скучновато, она предлагала разные идеи, но все они отвергались.

Ханна смотрела на нее, стоя рядом с елью, скрестив руки на груди.

— В этой школе тебя приучили, что обед приносят слуги?

— Это было бы неплохо, — потянулась Джорджи. Сестра хмыкнула.

— Школа считается лучшей, а ты вернулась после первого триместра и еще жива. Кругом обман.

— А с чего ты решила, что я живая? — Джорджи улыбнулась как можно шире. — Дождись ночи, а потом станешь такой же.

— Вампиров не существует, мысли рационально, — скривилась Ханна. — Да, будь любезна положить суп в тарелку, а не хлебать из кастрюли. Не хочется, чтобы к приходу Айрис кухня была похожа на хлев.

Джорджи сделала умоляющее лицо.

— Сестренка, но я так устала, что точно половину вылью на себя, а другую — на пол. Вот если бы ты положила мне тарелочку и принесла…

— Она была бы с мышьяком. И все подумали бы, что ты отравилась сама, потому что слишком далеко зашла в экспериментах.

— Я оставлю записку о том, что в моей смерти надо винить тебя, — пообещала Джорджи, вставая. — И спрячу ее там, где ты не найдешь.

— У тебя мозгов не хватит.

— Кто из нас математик?

— В том и дело. Математики, как правило, плохо знают людей и жизнь. Кстати, почему ты не спрашиваешь, обедала ли я?

— Потому что отравить тебя я пока не планирую.

Через полчаса стало легче, потому что действительно явилась Айрис — дочь соседа, доктора Руперта, одноклассница и ближайшая подруга Ханны. Та говорила, что Айрис неглупая и преданная, но Джорджи не представлялось случая это оценить. Хрупкая, с гладко зачесанными каштановыми волосами и красивыми зелеными глазами, Айрис была робкой и застенчивой, хотя, в общем, любила компанию. Не то, чтобы у нее и Джорджи было много общих тем, но Ханна при Айрис чуть ли не мед источала, прикидываясь образцовой сестрой и самым чутким и добрым человеком на свете. Джорджи, конечно, понимала, что это все ложь, и порой очень забавно было пытаться заставить Ханну показать истинный характер. Впрочем, этого еще ни разу не удалось сделать: сестра была крепким орешком. Айрис следила за их поединками с немалым удивлением: она принимала притворство сестры за чистую монету. Впрочем, с Джорджи Айрис хорошо обращалась. Сегодня, покуда украшали елку, она все расспрашивала, чему учат в школе мадам Айсви, правда ли, что они уже начали проходить физику и химию и изучают сразу три языка, и в самом ли деле их обязательно учат писать стихи. На последнем вопросе Джорджи вздрогнула и поморщилась, поймав на себе насмешливый взгляд Ханны. Сестра писала лучшие в классе сочинения, а Джорджи часто сдавала пустые работы, если книга ее совершенно не заинтересовала. Она и читала заданное не всегда.

А в пять в самом дел пришла мама.

Снежинки тихо сыпались на черные балки, обгорелые доски. Вечерело, синело небо, а сожженная школа молчала, вырисовываясь абсурдным силуэтом. Клара стояла рядом, рассматривая развалины. Ресницы слипались — наверное, от инея, не от слез.

— Здравствуй, папа. Я приехала.

Почему-то именно здесь, а не на кладбище, над могилой, она могла свободно говорить с отцом, взаправду чувствуя, что он рядом. Он, конечно, никуда не мог уйти из школы и оставался здесь, может, наблюдая за учениками, проходящими мимо.

— Я учусь в школе мадам Айсви, в Квинленде. Там славно, правда. только мне бы очень хотелось, чтобы ты меня здесь ждал. Чтобы ты был жив.

Ей показалось, у черной стены блеснуло что-то. «Неужели…» На секунду Клара понадеялась, что найдет какую-то вещь, которая напоминала бы об отце. Нет, всего лишь оброненная кем-то перьевая ручка. «Надо бы отдать, только кому?». Клара отряхнула ручку от снега и вдруг, сама не зная, зачем, прижала к губам. Это ведь тоже была память об отце: кто-то обронил ее, убегая с того самого пожара.

Удивительно, но тот день начинался, как обычно. Ни у кого никаких предчувствий не было — до самого конца. Даже когда в классе, где отец вел урок — и где училась Клара с друзьями — потянуло дымом, папа просто велел им выходить — и они вышли. У Густава уроки уже закончились, поэтому Клара не пошла его искать. Даже увидев снаружи ярко-оранжевое пламя, вырвавшееся со второго этажа, она еще не испугалась за отца. Она не вдумалась, почему он остался внутри. Конечно, он скоро вышел бы. Клара вместе с Софи, Молли и Гарри подняли крик, зовя на помощь, стали стучаться в соседние дома. Когда они вернулись к школе, ее окружала целая толпа из выбежавших учеников, учителей и местных жителей, но папы среди них не было. Пожарным было ехать далеко, соседи сами стали пробираться в школу — не осталось ли там кого. И вот силач Вилли вынес папу. Доктор Стиффорд кинулся помочь ему, некоторое время еще никто не терял надежды. Клара тоже дернулась вперед, но Гарри обхватил ее за плечи. И вдруг доктор заплакал — Клара не видела до того, чтобы мужчины плакали. Они с папой были друзьями. Вилли вдруг крепко обнял их с Гарри. А папа лежал, такой бледный, снежинки еще таяли у него на лице, но сыпались и в глаза, а он не моргал.

…Клара сжала губы и обхватила себя руками. Только балки чернели, и ветер свистел, а папа молчал, он не мог больше ничего сказать. Как же его не хватало.

— Я так и знал, что ты здесь.

Клара чуть не выронила ручку, которую все еще прижимала к груди. Завертела головой. Гарри шагнул вперед, едва видный в сгущавшихся сумерках. Только в блике, падавшем из окна ближайшего дома, Клара разглядела, что его рыжие волосы отросли и теперь не короче, чем у нее самой, и они промокли от снега, на носу царапина, а перчатки, видно, он снова потерял и держит руки в карманах.

Клара молча кинулась ему на шею. Как же хорошо его встретить сейчас, как это было ей нужно.

— Прости, что не пришли днем. Софи страшно захотелось в Олдерстоун. Как будто мы туда мало ходим на уроки!

Олдерстоун был небольшим городком в миле от Риверс-Холла. После того, как школа в Риверс-Холл сгорела, ребятам пришлось учиться в школе в Олдерстоуне, хотя местные учителя и ученики не слишком были этому рады. А вообще туда ходили смотреть кино, библиотека там была получше. Взрослые ребята и девочки сбегали туда на танцы, а еще женщин всех возрастов привлекали два замечательных магазина одежды. Софи, при всей серьезности, обожала принарядиться. Клара вдруг подумала, что в этом Софи похожа на Летицию, и почему-то стало тепло.

— И как сходили?

— Видели Годрика, этого старикашку. Громко ругался на плакат — слышала, новый фильм выходит, "Танцующие на шипах"? Там на афише герои целуются, так он требовал снять и приказывал нам закрывать глаза, когда мы проходим мимо. А потом пристал к отцу Грегори — тот как раз был в Олдерстоуне тоже.

— Ну и что отец Грегори?

— Я всего расслышать не успел, но Годрик что-то скоро умолк.

Клара покачала головой, представив, как после пары слов, которые отец Грегори наверняка обронил ледяным и небрежным тоном, бедняга Годрик съежился и поковылял, глухо бормоча под нос. Нет, на самом деле его жаль. Говорят, с родными у старика не заладилось, вот он и рвется поучать всех вокруг. Отец говорил, что Годрику не стоит возражать, а при случае лучше делать хорошее, потому что злятся чаще всего люди больные или несчастные.

Отец Грегори вел у них в прежней школе, в Риверс-Холл, Закон Божий. Не сказать, чтобы он был злым или придирчивым, но ученики не слишком его любили: самые удивительные вещи он рассказывал равнодушно, на них не глядя, бесцветным голосом, а иногда пускался в рассуждения будто бы сам с собой, и тогда Кларе часто казалось, что она совсем ничего не понимает. Сейчас, сравнивая отца Грегори со стареньким, но очень веселым отцом Кристофером, который вел Закон Божий в школе мадам Айсви, Клара решила, что нашла разгадку. Отцу Кристоферу интересно с ними — он выслушивает каждую, рассказывать старается самыми простыми словами, может и поспорить. А отцу Грегори было всего лишь скучно работать с детьми.

Вот с папой отец Грегори спорил почти обо всем. То есть, если вспоминать, то спорил — горячился, повышал голос, краснел — именно папа. Отец Грегори слушал молча, с холодно приподнятыми бровями, изредка спокойно возражал, отчего папа распалялся еще сильнее. А уж если к им присоединялся зашедший за чем-нибудь в школу доктор Стиффорд, который отличался необычайной вспыльчивостью, громовым голосом и был, как папа говорил, агностиком (надо будет узнать, что такое), уроки грозили быть сорванными во всей школе.

Однажды, когда Клара сидела в учительской и пыталась учить уроки, а папа и доктор Стиффорд что-то упорно доказывали непоколебимому отцу Грегори, к ним даже заглянула мисс Кейли, молоденькая учительница, и робко попросила говорить чуть потише, потому что она не слышала саму себя.

— Так говорите громче! — запальчиво рявкнул доктор. Папа замахал руками, и доктор все же умолк, но еще какое-то время сердито сопел.

...Гарри шмыгнул носом.

— Я звал Софи и Молли пойти к тебе, но эти две лентяйки, видите ли, слишком устали. Зашел к тебе домой, но тебя там не было.

— У тебя волосы промокли, руки замерзли. Пойдем к нам, погреешься.

Дома их встретила мама; кажется, она обрадовалась Гарри даже больше, чем обычно. Вскоре оба уже сидели в комнате, которую Клара делила с Норой. Но сестренка сейчас играла внизу.Гарри грел руки о кружку с цикорием, жевал гренки и слушал рассказы Клары. А ее прорвало: захотелось рассказать все самое волнующее, самое необычайное — а вряд ли кто-то понял бы ее лучше, чем Гарри.

— На вторую неделю директриса взяла меня в гости. А там, знаешь, хозяйка дома — как фиалка, а ее муж — гранитный утес...

Она рассказала ему легенду Джорджи и Летти про соловья, даже спела. Потом вспомнила про новые туфельки, однажды появившиеся у ее кровати, как по волшебству. Ей просто взяли и сделали подарок. Рассказала про Карен и креннов — народ, из которого та происходила, малочисленный сейчас, но живший на этих землях задолго до прихода скендов. Кренны жили на Северном хребте и в лесах вокруг него, у некоторых из них еще были земли. Такие отчасти хранили разные обычаи, а кто-то, бывало, уходил "вниз", в города и деревни. Поэтому и среди скендов можно встретить людей "креннского типа" — с черными как смоль волосами при белой коже, с ярко-голубыми или темно-синими глазами. Кренны носили полосатые накидки и рубахи из очень толстого полотна, играли на огромных дудках со страшно гнусавыми звуками, до сих пор умели стрелять из луков и по праздникам на природе пели хором свои песни, и от дружных притопываний горы тряслись.

Карен иногда учила Клару креннскому, Летти — ремилийскому, Джорджи — айбарскому. Креннский был слишком непохож ни на один другой язык и поэтому плохо запоминался. У Джорджи, когда она говорила новое слово, подозрительно блестели глаза, поэтому Клара притворялась, что айбарский для нее сложен. А вот ремилийский пришелся ей по душе и давался довольно просто. Песню, которую Летиция пела на дне рождения, она по просьбе Клары записала и перевела. Клара и ее не могла сейчас не спеть.

— Посмотрите на меня, где бы вы ни были,

Тяжела дорога сироты.

Вы живы, я жду, что найду вас,

Город открывает ворота передо мной.

О, карнавал! Город торжествует!

О, карнавал! Город торжествует!

Я буду смеяться и танцевать со всеми,

Но когда придет ночь, только холод обнимет меня.

Солнце и море ко мне не добры,

Я ищу вас, я жду, что найду вас.

О, карнавал! Город торжествует!

О, карнавал! Город торжествует!

Мимо нищих и прокаженных,

Мимо развратных богачей,

Мимо виселиц и дворцов,

От ворот к воротам

Я иду и ищу,

Тяжела дорога сироты,

Но вы живы и я найду вас.

О, карнавал! Город торжествует!

О, карнавал! Город торжествует!

Гарри слушал, оперев подбородок на руки, ухмыляясь каким-то своим мыслям. Потом дернул плечами:

— Под это, кажется, можно танцевать.

Танцевать он очень любил. Иногда упрашивал папу поставить пластинки, и они с Кларой кружились в пустом классе. Он тайком даже сбегал в Олдерстоун, когда там летом в гостиничном ресторане устраивали по вечерам танцы, подсматривал в окно и копировал движения танцоров. До школы мадам Айсви именно он учил Клару танцевать. Конечно, теперь-то ей пояснили, как много не хватало им обоим, и она постаралась объяснить ему все: как держать спину, как тянуть носок, как следить за коленями. С первого раза, конечно, у него не вышло, и они условились, что будут заниматься каждый день каникул, кроме Рождества.

Клара попыталась еще расспросить Гарри о его семье, но он отмахнулся. О родных он не любил рассказывать. У него были хорошие родители, но в семье детей было десять. Денег вечно не хватало, и Гарри, пятый по возрасту, обижался: ему не всегда могли уделить внимание. Домой он всегда шел неохотно, но все-таки сейчас сказал, что припозднился и ему пора.

Едва они открыли дверь, к стене отскочила Нора. Сестренка, к сожалению, любила подслушивать, хоть старшие и не раз ругали ее за это. Пожалуй, этим Нора была похожа на Джорджи, обе просто не пытались ограничивать свое любопытство. Правда, в остальном Нора ничем не напоминала Джорджи: в свои пять лет она уже была очень кокетливой, обожала наряжаться и могла целый час просидеть неподвижно, если ей обещали сделать прическу. Гарри, кажется, нравился сестренке, и если он приходил, ее было не отогнать от их комнаты. Она даже иногда дулась на Клару, показывала язык и топала ножкой: принималась ревновать. А Гарри или не замечал Нору, или раздражался.

Сейчас он прошел бы мимо, если бы сестренка не встала перед ним.

— А на мне новое платье! — заявила она. — Клара сглотнула, заметив, что Нора, кажется, напудрилась.

— Странно, что ты его надела. Сегодня не праздник, — равнодушно ответил Гарри и стал спускаться по лестнице. Нора засеменила рядом.

— А почему ты к нам не заходил, пока не было Клары? Мне без тебя было скучно!

— Но ведь тебя же много подруг, Нора, — ласково вмешалась Клара.

— Они все глупые и вредные. Гарри, а завтра ты к нам придешь? Мне недавно подарили конфеты, а я их для тебя сохранила. И еще я тебя нарисовала, хочешь, покажу?

Поймав умоляющий взгляд Клары, Гарри ответил вежливо:

— В другой раз.

...Удивительно все же просыпаться дома, когда уже настолько отвык и от своей кровати с высокой круглой спинкой, и от стен, выкрашенных голубоватой краской, и от общей для них с сестренкой куклы — тряпичного Пьеро. Было темно, но Клара всегда хорошо видела в темноте. Нора еще спала, разметав по подушке темные, коротко подстриженные волосы, разрумянившись. Уже заметен фамильный длинный нос — от папы — и все же сестренка определенно самая хорошенькая из них. Клара поправила ей одеяло и тихонечко стала собираться вниз. В праздник ребенку можно и дать поспать подольше.

На кухне мама уже варила кашу, а сонный Густав тер лицо полотенцем. При виде Клары он придвинул к себе блюдо со вчерашними лепешками.

— Я растущий мужчина, мне надо есть много. А ты и так растолстела, отъелась в этой своей школе. Наверняка прибавила целый фунт!

— Посмотрите на него! — воскликнула мама, снимая кашу с огня. — Есть ему надо. мужчина он! А кто вчера в супе опять только поковырялся?

— И ты не заставишь Клару сесть на диету? — удивился брат. — Толстеть вредно.

— Ой, а на мать свою ты когда последний раз смотрел? — мама уперла руки в бока.

— Ты другое дело. Ты нас рожала.

— А ты что, знаешь, как женщина рожает? Где только нахватался-то? — обернулась она к Кларе. — Доктора Стиффорда на порог больше не пущу, честное слово. Рассказывает мальчишке, что ему знать не надо.

— Мама, просто все говорят, что сейчас другое время, — мягко возразила Клара. — Старшие девочки нам говорили, их будут водить в госпиталь, показывать тяжело больных. А может, даже роды и операции.

Для большей убедительности Клара попыталась сделать большие, страшные глаза.

— Хм, — уставилась мама. — А я думала, там благородных барышень учат. А такое даже тебе знать необязательно, я же вижу, ты у меня тонкая вся. Ладно, детки, ешьте побыстрее. Клара, ты бы пошла, подняла с постели Нору. Она хоть дом украсит, пока мы возимся.

— Водой ее облей, — крикнул Густав вслед Кларе, когда она уже взлетела на лестницу.

Первая половина дня прошла в приятных хлопотах. Мама где-то раздобыла гуся и возилась с ним, а Клара занялась сперва уборкой, потом начинкой для пирога. Густав сбегал в булочную и запасся хлебом, потом на почту — отправил письма дальним родственникам в Блейвуде. После он с превеликой охотой принялся командовать Норой, которая расставляла по дому свечи, вешала шарики на несколько сосновых веток и пыталась скрутить из красной и зеленой ленты подобие венка на дверь.

За работой Клара старалась не вспоминать о том, что папы уже нет и никто не будет бродить по дому с таким хитрым видом, уточнять, повесили ли ли дети чулки у кроватей, и выпрашивать у мамы, чем ей можно помочь, а к вечеру не отправится с детьми петь хоралы. Никто не сядет у очага в предрождественские часы и не примется рассказывать про Вифлеемскую звезду и царя Ирода. Уже второе Рождество папа не с ними.

В горле стало горько, но от слез Клара удержалась. Ведь наверняка мама, Густав и Нора тоже грустили или могли загрустить — хоть один человек в доме должен сохранять присутствие духа.

Во втором часу мама отправила ее немного прогуляться. Клара быстро дошла до рыночной площади. Там сейчас стояла ель, украшенная свечами и поделками местных ребятишек, По краям теснились пестрые палатки, где неизвестно откуда взявшиеся торговцы продавали все, что могло пригодиться в праздник, от леденцов и открыток до хлопушек. Местные хозяюшки и горничные приценивались, торговались, обменивались поздравлениями.

Клару окликнули, она обернулась — к ней быстро бежали бывшие одноклассники. Здесь были, кроме Софи и Молли, еще тихая маленькая Натали, которую взяли в школу с шести лет, и верзила Дерек, который пошел с десяти лет, и даже Джек, самый отчаянный и озорной мальчик в классе. А вот Гарри не было. Он не ладил с Дереком и Джеком, да и с остальными мальчиками в классе, хотя не был слабым или трусливым, а уж тем более зубрилой. Кларе это было немного странно, потому что мальчишки у них в классе были, в общем, добродушные. Дерек и Джек следом за девочками стиснули ее так, что кости заныли, а Дерек еще и хлопнул по плечу, заставив вздрогнуть.

— Что-то наша Клара загордилась, — насмешливо сказала невысокая, плотная Молли. Она была без шапочки, светло-рыжие гладкие волосы будто бы посеребрились на морозе.

— Как будто воспитанная девочка будет кричать от радости и прыгать на всю улицу, — насмешливо ответила Софи. — Даже ты так не делаешь.

Софи, наверное, было бы не отличить от учениц школы мадам Айсви — такая она была изящная. Держится прямо, маленькие руки — в черных перчатках, длинные пепельные волосы, особенно светлые на фоне черного берета и алого пальто, чуть колышутся на ветру. И сразу видно: главная тут она, даже Дерек и Джек слушаются ее во всем. Но следующим все же раздался голос Джека:

— Мы ходим и поем хоралы. Хочешь с нами?

— Конечно же, Клара сегодня занята, — оборвала его Софи. — В отличие от тебя, она не единственный ребенок в семье.

— Вообще-то она гуляет.

— Мама меня отпустила ненадолго, — улыбнулась Клара. — Расскажите, как у вас у всех дела.

И снова полились рассказы: сочинение Софи пообещали отправить на конкурс, Дерек окончил полугодие без троек, Натали купили новые ботинки. Джек и Молли готовились к войне.

— Местные в Олдерстоуне сильно задирают нос, почти выживают нас из школы.

— Они вас травят? — ахнула Клара. — Может, рассказать взрослым?

Софи согласно кивнула, но Джек только фыркнул.

— Они нам не поверят. Ведь на нас не нападают. Просто они занимают лучшие парты, съедают все пироги в буфете и подставляют нас перед учителями.

— Это уже серьезно и вы могли бы пожаловаться, — снова возразила Клара. — А топотом сами же окажетесь виноваты. Раз те ребята такие подлые. Хотя я от них не ожидала, честное слово.

— Кто бы ожидал? И нам уже сейчас не поверят, — вздохнула Молли. — Тощий Бен раздразнил Джека, тот поколотил его, и теперь учителя в Олдерстоуне нас не любят.

— Джеку надо было держать себя в руках, — буркнула Софи. Тот хотел возразить, а Клара придумывала, как отговорить ребят от войны с местными, как вдруг Дерек развернул ее:

— Гляди-ка, к тебе бежит!

По Почтовому проезду быстро, как только позволяла грузная фигура, бежал доктор Стиффорд. Его рыжие волосы в падавших тенях от домов казались красными, веснушчатое лицо расплылось в улыбке.

— Клара! Клара, маленькая, иди сюда!

Клара подлетела к доктору Стиффорду, он подхватил ее на руки и закружил. И первый ни о чем не спрашивал, а только молча улыбался и не выпускал. Клара жалась к нему, чувствуя, что ребята смотрят на них и улыбаются. Доктор Стиффорд после смерти папы особенно заботился об их семье. Наверное, поэтому показалось, что папа сейчас совсем рядом, а вся площадь, вдруг застывшая, считает часы и минуты до появления Вифлеемской звезды.

Гости умудрились прибыть утром, да еще почти одновременно. Джорджи решила бы, что они сговорились, если бы меньше их знала. Первой, когда они с мамой и Ханной едва успели позавтракать, после негромкого стука в дверь на пороге появилась тетя Микаэла с мужем и детьми. На фоне дяди Хораса, рослого, рыхлого, белокурого, она казалась еще меньше, изящнее — и еще темнее. Их детям, близняшкам Исидоре и Тони, было по шесть с половиной лет. Раньше Джорджи редко их видела: оба вроде подросли, стали немного больше говорить, но улыбались так же часто. Джорджи они не особенно интересовали: в настоящие приключения их не втянешь.

Джаспер, сын тети Реджины — ему одиннадцать — совсем другое дело: мать, отец и бабушка столько требуют от него, что он только рад вырваться. Увы, приезжает он только вместе с семьей. Приходится терпеть и тетю Реджину, и ее скучного мужа, дядю Конана, и главное, бабушку. Собственно, со стороны чужим в их семье выглядит дядя Конан — долговязый, с бестолковыми руками, с длинным кислым лицом и водянистыми глазами. Тетя Реджина, бабушка и Джаспер — невысокие, смуглые, жилистые, с резкими чертами лица. Однако на самом деле дядя Конан, кажется, отлично уживается с женой и тещей: он вроде бы сделал какую-то карьеру и утверждал, что это все — благодаря тете Реджине. И от Джаспера ждет, что тот тоже сделает карьеру. А Джасперу, конечно, хочется жить и быть свободным.

Собственно, все они прибыли через полчаса после семьи тети Микаэлы — те буквально едва успели расположиться. Вместе с ними зашел и дядя Эдвард — он встречал гостей на вокзале.

В противоположность приветливой Микаэле, тетя Реджина всегда была раздражительна, а сегодня грозила превзойти саму себя.

— Опять у тебя плинтуса не промыты, Мария, — процедила она, оглядывая переднюю. — Будто не могла прибраться перед праздником.

Мама как будто не услышала, что ей говорят. Это у нее самое обычное состояние; странно, как на работе такое терпят. Стеклянные глаза, руки сложены — явно даже не поняла, что нужно что-то ответить.

— Это я виновата, тетя, — вмешалась Ханна. — Маме было некогда, а я вымыла пол пять дней назад и решила, что этого достаточно.

— Лентяйка, — отрезала тетка. Ханна покаянно склонила голову. Мама будто ничего не слышала. Реджина обратилась к бабушке.

— Как тебе это нравится? Проведем праздник в грязи.

— Младшая тоже могла бы принять участие в уборке, — бабушка пожала плечами и села; Джаспер нагнулся разуть ее. Именами Ханны и Джорджи она брезговала, считая, что мама была обязана назвать обеих дочерей на айбарийский манер.

— Джорджиана только вчера приехала из школы, — вступился дядя Эдвард. — Ее очень хвалили за математику.

— Да? — бабушка скептически подняла брови. — Ну что ж, и при этом школа цела... Хороший знак. Надеюсь, она добьется большего, чем ты.

— Не надейтесь, матушка, — ответила Реджина. — Эдуардо разбаловал девчонку. Лень — вот какое качество из своих собственных он ей привил.

— Ханна может подтвердить, что Джорджи очень усердна, — пробормотал дядя Эдвард, явно тушуясь.

Тетя Реджина окинула их всех скептическим взглядом. Дурой она не была и цену словам Ханны знала. А Джорджи точно знала, что Джаспер, скромно стоявший рядом с отцом, ждал момента, когда ему наконец укажут, где можно расположиться, и оставят в покое. И уж тогда никто не запретит им с Джорджи распорядится свободным временем, как считают нужным. А свободного времени практически — весь день.

Джаспер перехватил взгляд Джорджи и усмехнулся. Приятно, когда тебя понимают с полуслова. Она немедленно отправилась на кухню набрать провизии в кулек — не ходить же голодными полдня? Потом вытащила из маминого кошелька немного денег: горячий шоколад в такой промозглый день — особенное удовольствие.

В комнатах снова началась перепалка: на сей раз дядя Хорас пошутил над дядей Конаном, а тот обиделся.

— И это нас они называют маленькими? — посмеялся Джаспер, улизнув в переднюю.

Джорджи оставалось только пожать плечами. Ее не волновало, кем считают их с Джаспером — ей только хотелось скорее уйти.

Город встретил солоноватым ветром. Солнце слабо пробивалась сквозь дымку. Первым делом Джаспер и Джорджи, конечно, поиграли в снежки, потом просто побежали на перегонки по одной улице, по другой, поскользнулись, но Джорджи одной рукой вцепилась в водосточную трубу, другой — в в рукав Джаспера, и оба удержались.

— Смотри, — удивился Джаспер. — Это же дом Летти, я не ошибаюсь?

Точно, они выскочили прямо к чугунной ограде домика, где жила семья Летиции. Невозможно было не узнать большой запущенный сад с высоким кустом можжевельника среди яблонь и терновых деревьев, зеленую крышу и флюгеры — -один в виде петушке, другой — кораблика. Отцу Летиции дом достался от дяди, и Летти рассказывала, их пугали, что там до сих пор бродит дух дядиной молодой жены, умершей от какой-то южной лихорадки, невесть где подхваченной. Джорджи однажды ночью тайком пробралась в этот дом, когда подружкина семья была в отъезде, и просидела всю ночь. К ее огорчению, ей не показался ни призрак бредящей девушки, ни какой-то еще.

— Зайдем, — предложил Джаспер, — поздравим?

Ему почему-то с Летицией было не скучно. Джорджи, однако, заходить не собиралась, но и не хотела всего лишь пройти мимо. По ее знаку они с Джаспером перелезли через забор. Пригибаясь, добежали до окон. Джорджи выбрала явно пустую комнату, приподняла раму и подбросила на подоконник конфету, мелкую монетку и только что подобранную с земли веточку. Оглянулась на Джаспера, оба прыснули.

— А теперь давай так в незнакомых домах! — он блеснул глазами.

В одним они повыли в водосточную трубу, в другом несколько раз постучали то в окно, то в дверь, прячась, когда подходили хозяева. В третьем оказалась открыта дверь, и они вошли. Дом и снаружи выглядел жуткой хибарой, а внутри оказалось темно, сыро, холодно и до ужаса грязно. Чайник висел над остывшим очагом, на засаленных простынях кровати раскинулась очень худая девица в драном розовом платье, обшитом кружевами, и храпела. Под глазом у нее набухал кровоподтек. На табуретке сидел худенький голубоглазый мальчик лет трех, весь чумазый и тоже в лохмотьях.

Джорджи отступила к двери на случай, если ребенок закричит, но тот продолжал серьезно смотреть на них.

— Вы кто? — пролепетал он наконец.

Джаспер наклонился к девице, принюхался.

— Совсем пьяная. Не дело ребенку с такой...

— Мы эльфы, — сказала Джорджи. — И принесли тебе подарки, потому что сегодня Рождество.

Она выложила на стол все, что еще осталось в карманах: конфеты, булочку с корицей, мелочь. Джаспер присоединился, оставив на столе леденец и завернутый в бумагу сэндвич с рыбным паштетом.

— Что надо сказать? — строго обратился он к ребенку. Джорджи поморщилась.

— Оставь его. А ты давай, ешь, а то Санта-Клаус рассердится.

После Джорджи и Джаспер еще немного побродили по улицам, но на промозглом ветру быстро проголодались. Пришлось возвращаться. Они не успели постучаться к себе, как дверь распахнулась и быстрым шагом вышел дядя Эдвард. Их обоих он едва заметил.

— На службу торопится? — предположил Джаспер, удивленно посмотрев ему вслед. Джорджи поморщилась: неприятно было думать, что бабушка и тетя Реджина опять устанавливают свои порядки и портят нервы всем относительно нормальным людям. А когда она вошла в оставшуюся незакрытой дверь, то сразу столкнулась лицом к лицу с Ханной, что тоже не могло порадовать.

Прежде, чем они успели что-то дуг другу сказать, вмешался Джаспер.

— Странно, что ты оставила дверь незапертой.

— Дядя Эдвард не просил запереть за ним, — проговорила Ханна медленно, словно думала о чем-то совершенно другом.

— Они поссорились? — спросил Джаспер многозначительно.

— Слегка поговорили на повышенных тонах.

— Понятно... стекла целы?

— Пока сквозняка не чувствую. Можно предположить, что да?

— И что ты на сей раз подслушала? — ввернула Джорджи.

Повисла пауза.

— Подслушивать — твоя прерогатива, — выдавила Ханна каким-то странным тоном, развернулась и ушла.

Джорджи ненадолго задумалась. Было очевидно, что Ханна что-то подслушала. Конечно, это скорее всего касалось каких-то семейных тайн, которые Джорджи никогда особенно не интересовали. Однако и понимать, что кто-то знает недоступный тебе секрет, было поистине невыносимо. Выпрашивать поделиться секретом у Ханны было бесполезно. Провоцировать — в общем, тоже, однако всегда любопытно пытаться вывести человека из себя. Джорджи загадала, чтобы это наконец ей удалось.

Бабушка снова оказалась недовольна: мама, конечно, купила сыра и где-то даже добыла оливки, но основным блюдом все-таки был гусь. Вина, по мнению бабушки, тоже оказалось маловато, к тому же невкусное.

— И гусь-то приготовлен скверно! Будто замужем за тем негодяем ты позабыла, чему я учила тебя! Предала родные обычаи! Неужели нельзя было использовать хоть какие-то травы!

— Я забочусь о здоровье детей, — равнодушно ответила мама. — Острое раздражает желудок, это вредно для здоровья.

— Чушь! Ты наслушалась шарлатанов в своей больнице. Айбария стоит, и я надеюсь, простоит еще долго. Или там мертвые земли? Или ее уже заселили чужаки? Нет и нет! А между прочим, там едят именно то, что ты считаешь вредным.

— Но здесь за столом только ты в самом деле видела Айбарию, матушка, — вмешалась тетя Микаэла. — Мы, твои дети, наши мужья и наши дети — все выросли здесь и привыкли к тому, что тебе кажется пресным. Обычаи Айбарии — это замечательно, а как насчет местных? Разве они хуже?

— Ты не патриотка, — холодно оборвала ее Реджина.

— Мы не в Айбарии, — твердо ответила Микаэла.— И мой отец был из этой страны. Не вижу, почему я должна о нем забыть.

— Потому что он был мороженой рыбой со слизью вместо крови, — мрачно бросила бабушка. Впрочем, ты в него — как и Мария, как и Эдуардо. Он и ты еще и дерзить научились, а Мария обленилась и перестала готовить как следует. Проклятая страна туманов!

— Прошу прощения, — вмешался дядя Хорас, страшно злой и красный. — Эта проклятая страна в свое время предоставила вам убежище. Жалуетесь, дочь научилась вам дерзить? Это показатель того, что у нее в жилах все-таки кровь, а не слизь. А кровь, знаете ли, может и закипеть от гнева.

— Хорас, — тихо попросила тетя Микаэла.

— Не пытайся изображать из себя мужчину, — сморщилась бабушка. — Я знаю, что ты бросил армию, чтобы марать холсты, а так как ты бездарность и картинки твои никому не нужны, ты бегаешь по урокам. Это все, дорогой, мне рассказывали.

— Это не значит, что...

— Это значит, что ты ничего не значишь, — отрезала тетя Реджина. — Сядь и молчи.

Дядя Хорас резко поднялся и вышел. Тетя Микаэла побледнела от гнева.

— Реджина, ты должна немедленно извиниться. Иначе мы уедем завтра же утром. Это переходит все мыслимые и немыслимые пределы. Почему, собравшись в праздник, мы только обижаем друг друга? Днем Эдуардо, теперь вот мой муж — какая муха тебя укусила?

По сути, упрек стоило бы адресовать бабушке, но относительно гуся Джорджи была согласна: гусь вышел пресный.

— Во всем виновата Мария, — буркнула бабушка. — Она разучилась готовить и пыталась оправдаться. Ладно. Пусть кто-то из твоих девчонок попросит у соседей соусов поострее и побольше перцу. И тогда мы все-таки сможем отпраздновать.

Ханна вихрем выбежала в прихожую. Тетя Микаэла успокаивала расплакавшуюся Исидору, вызвав у бабушки новый монолог о том, какие никчемные у нее внуки. Дядя Хорас за стол все же вернулся, а пять минут спустя даже повеселел и стал играть со своими детьми, не обращая, правда, внимания на Джорджи и Джаспера, но Джорджи все-таки была слишком взрослой, чтобы ее подбрасывать под потолок или возить на спине. Она вспомнила, что собиралась вывести Ханну из терпения, и из заранее украденной на кухне перечницы густо посыпала кусок гуся и картофель, лежащие у сестры на тарелке. Наконец Ханна, запыхавшаяся, но довольная, вернулась с набором соусов. Бабушка критически на них посмотрела, поморщилась, вылила на содержимое своей тарелки, как показалось Джорджи, половину. Остаток с улыбкой протянула Реджине, та взяла соус для себя, потом для сына, для мужа, для Микаэлы, для мамы, не собиравшейся протестовать, для Джорджи и для дяди Хораса. По капельке досталось даже Исидоре и Тони. Ханна, видимо, надеялась, что про нее забудут: острое она ненавидела. Но Джорджи решила напомнить, какая она на самом деле хорошая сестра, и обратила внимание тети Реджины, что Ханне тоже нужен соус. Та не посмела отказаться.

Зато как же радостно было наблюдать, как, проглотив кусок, сестра покраснела, схватилась за горло, прикрыла рукой рот, а из глаз покатились слезы. Наверняка она и раньше заметила, что кусок весь в перце, догадалась, кто это сделал, но все надеялась, что обойдется. Джорджи поймала взгляд Джаспера: ему явно было смешно, хоть он и сдерживался. Дядя Хорас хрюкнул в кулак. Тетя Реджина с укоризненной улыбкой качала головой. Бабушка посмотрела на Ханну осуждающе.

— Да ты, голубушка, вся в отца. Такая же привереда. Поди умойся, воспитанные девочки не сидят за столом с соплями.

Джорджи позволила себе быть милосердной и не стала, как собиралась, сыпать сестре в ореховое пирожное соль. Они и так с Джаспером хорошо развлеклись, прихватив два бубна и побегав по ближайшим улицам, громко распевая. Когда вернулись, бабушка и тетя Реджина мирно беседовали вполголоса, в другом углу обсуждали политику дядя Хорас и дядя Конан, мама и тетя Микаэла прибирали со стола, а Ханна, обняв Исидору и Тони, вполголоса пела им.

— О, Джорджи,— тетя Микаэла заметила их. — Ханна нам сейчас понадобится, будем мыть посуду. Ты могла бы уложить моих малышей спать? Это будет совсем несложно, они послушные. А Джаспер может пока послушать про политику.

— Джасперу пора спать, как и Джорджиане, — скомандовала тетя Реджина.

Ну что ж, спать так спать. В кои-то веки Джорджи была не против. Джаспер лег в кресле в коридоре, а Исидору и Тони она уложила в постель Ханны. Детки быстро уснули, но Джорджи было необходимо увидеть лицо Ханны, так что она заставляла себя не спать. Через полчаса Ханна все-таки пришла. Увидела маленьких кузенов своей постели и ухмыляющуюся Джорджи. Сглотнула, сжала кулаки и выбежала из комнаты.

Всякое время удивительно. У позднего зимнего утра — свои, особенные ощущения. Вспоминается детство, когда в такой же легкий морозец собирались на прогулку, и в ожидании гувернантки можно было полюбоваться блеском инея и прозрачно-голубым, отчаянно свежим небом.

Ариэлла, пожалуй, с точностью могла бы сказать, кто из ее учениц что испытывает в такой день. Кто погружается в мечтательную задумчивость, кому не терпится погулять, а есть и такие, кто не привык видеть что-то вокруг. Бесконечное число характеров — еще бесконечнее множество дорог, которыми ее девочки могут пойти. Например, за Хильду Оулинг можно не волноваться: спокойная девушка, умеет постоять за себя. Правда, рискует утратить всякий интерес к жизни, не касающейся душного мира контор. Нешуточная ведь опасность. А с Линни Парсонс все гораздо проще: она кокетлива, рискованно кокетлива.

Или взять самых младших. Фредерика Кьюзак — очень запущенный случай. Тяжело постоянно держать ее под жестким контролем, но иначе вряд ли приучишь ее хотя бы к внешнему соблюдению приличий. Конечно, Ариэлла старается говорить с ней при каждом удобном случае, и в последний раз девочка слушала внимательнее... Но обнадеживать себя рано.

А вот с тем, чтобы вытащить наконец нормального, живого, веселого ребенка из Клары Уолли, Луиза Эрдли обещала справиться сама. Хотелось бы поверить ей, Луиза определенно делает успехи. Однако она зря пытается придать себе выдержки и терпения с помощью успокоительных. Не хотелось бы пока думать о перспективах расставания с ней — возможно, успехи с Кларой добавят ей уверенности в себе.

Ариэлла присела за письменный стол. Рука потянулась к небольшому ящичку с левого края. "Не теперь, — одернула она себя, — нужно проверить почту".

Поздравительные открытки от бывших учениц и пары дальних родственников. Каталог новейшей живописи: заказала перед самыми праздниками, а пришел, кажется, уже давно. Что-что, а почта в стране работает исправно. А это что?

"Откуда: Розфильд... От кого: Ханна Хэмиш..." Пришлось немного напрячь память, чтобы вспомнить: кажется, у Джорджианы Хэмиш есть старшая сестра. Что-то случилось у них в семье? Джорджиана вернулась бы в пансион только завтра. Ариэлла вскрыла конверт. Почерк мелкий, аккуратный, но нервный. Написано карандашом: видимо, то ли под рукой у девочки не было чернил, то ли она боялась испортить лист. "Достопочтенная мадам А. Айсви! Пишу Вам о моей сестре, Джорджиане Хэмиш. Ее с большим трудом и большими затратами для нашей семьи устроили в Вашу школу, и я не знаю, как она себя ведет у Вас. Дома она всячески издевается надо мной. Например, в это Рождество она посыпала еду у меня на тарелке перцем и намазала острым соусом так, что я не могла есть, а потом уложила в мою постель младших кузенов. У нас небольшой дом, и так как приехали гости, мне негде было ночевать. Я вынуждена была отправиться ночевать к дяде. Вся наша семья игнорирует выходки Джорджианы. А я не могу больше терпеть. Может быть, Вы сможете повлиять на нее. С уважением, Ханна Хэмиш".

Ариэлла откинулась на спинку стула и задумалась. У нее перед глазами встала сначала сама Джорджиана — одновременно цельная и противоречивая девочка, как, наверное, все люди в какой-то мере. Пожалуй, самое интересное противоречие в Джорджиане — сочетание развитого абстрактного мышления, безупречной логики на уроках математики и следования сиюминутным, импульсивным желаниям в жизни. Нравственные правила ей прививали вряд ли. Она могла тянуться к справедливости инстинктивно, но проявляла на удивление мало эмпатии. Ей слишком интересно было узнавать, проверять, экспериментировать, чтобы она обращала внимание и на окружающих. И вот теперь со старшей сестрой, возможно, она и перешла черту. Хотя не исключены зависть и клевета со стороны старшей девочки. Во всяком случае, взрослые восприняли жалобы Ханны, возможно, именно так — или посчитали, что она слишком много значения придает невинным шуткам.

Кстати, о взрослых. Родители в разводе, отец проживает не в Розфильде. однако оба живы и здоровы. При этом по крайней мере Джорджианой занимается дядя-священник. "Мать пьет? Нет, Джорджиана не похожа на детей из пьющих семей. Что до дяди — похож ли он на человека, который чего-то стыдится?" У нее перед глазами встал этот человек, еще молодой, безусловно красивый, приятный в общении и начитанный. Она согласилась обсудить с ним вопрос о возможности Джорджианы учиться в ее школе по просьбе епископа Коррингского. Тот охарактеризовал отца Эдварда как... если вспомнить... "Человека талантливого и притом совершенно лишенного тщеславия".

Пожалуй, для себя Ариэлла уточнила бы — не любящего конфликты. Может быть, в определенном смысле отцу Эдварду нравилось, когда о нем хорошо говорят или думают, но вряд ли в этом состояла цель его жизни. А племянницу он любил, это бросалось в глаза — очень старался,уговорить, чтобы ее приняли, волновался, на собрании перед каникулами всячески искал ей оправдания. "Только ли передо мной он оправдывал Джорджиану или это его давняя привычка?"

Собственно, близкие люди — это тесно связанный организм. Поведение каждого влияет на поведение остальных.

"Значит, послезавтра едем в Розфильд".

...На следующий день школа наполнилась звуком шагов, звуками голосов, детских и девичьих, смехом и скрипов дверей. Замелькали лица — смуглые, румяные, бледные — макушки, от иссиня-черных до белесых, зеленые форменные платья. В музыкальном классе зазвучало фортепьяно: очевидно, какая-то из учениц так боялась утратить навык, что бросилась заниматься сразу, как приехала. Наверняка не Клара Уолли: Луиза Эрдли упоминала, что хотя Клара разучивает ноты и несложные пьесы прилежно, увлеченной ее не назовешь. Странный человек, все принимающий и ничему не отдающийся вполне. В каком-то смысле противоположность Джорджиане.

Вот и она сама, кажется. На лестнице раздался знакомый напев. Ариэлла прокралась из кабинета в коридор: она знала, как наблюдать за ученицами, оставаясь незамеченной. Джорджиана шагала через ступеньку, а рядом грациозно шла, повернув красиво причесанную голову, Карен Гольд. Тоже любопытная натура: в отличие от Джорджианы отлично умеет подчинять свои желания и чувства, но не всегда считает нужным.

Что ж, со вчерашнего дня Ариэлла успела найти по карте Розфильда улицу и дом семьи Хэмиш, церковь, где служит отец Эдвард, и школу, где может учиться Ханна. Быт и дисциплина в ее собственной школе налажены в достаточной степени, чтобы Ариэлла могла отлучиться на несколько дней. С Джорджианой, пожалуй, стоит поговорить уже по возвращении: возможно, Ариэлла тогда будет смотреть на нее уже другими глазами.

Выехала она еще затемно. Провожала ее Луиза Эрдли, причем выглядела на сей раз выспавшейся и спокойной. В поезде невольно вспомнилось, как менялся Розфильд за последние десятилетия: ведь Ариэлла лет с восьми регулярно его навещала. Сначала девочкой она приезжала с матерью, восстанавливавшейся после пневмонии, потом отец привозил их летом, чтобы немного порадовать, здесь же они провели чудесную неделю с Жеромом сразу после свадьбы. Да, менялись моды, улицы наполнились автомобилями, газовое освещение сменилось электрическим. Но зеленые волны и крупная галька, ракушки и солоноватый ветер — они всегда напоминали, что Розфильд по сути своей оставался прежним. Многолюдный город, где так легко остаться вдвоем, наедине друг с другом.

Ханну Ариэлла решила подождать неподалеку от дома. Было около полудня, улицы почти пустовали, да Розфильд и привык к чужакам. Из дома Хэмишей за это время вышла и спокойно миновала Ариэллу невысокая, плотная женщина. Четкий профиль и красивые черные глаза показались Ариэлле очень знакомыми, она даже сразу вспомнила, у кого видела такие. Но если глаза Джорджи искрились любопытством и жаждой жизни, взгляд ее дяди будто бы согревал, то эту женщину можно было бы принять за слепую, если бы не столь уверенная походка и движения. Такой пустоты, такого молчания выжженной земли Ариэлла прежде не встречала — разве что... Нет, тогда тоже все было иначе.

Потом представилось, каково жить рядом с таким выжженным, опустошенным человеком. Что у нее может быть общего с солнечной и ветреной Джорджианой? Ариэлла почти ничего пока не знала про Ханну, но подозревала, что та могла быть близка к отчаянию, не найдя в матери сочувствия.

Но вот высокая девочка лет двенадцати прошла мимо, взбежала по ступенькам дома Хэмишей и стала открывать дверь своим ключом. Ариэлла спешно подошла к ней.

— Здравствуйте! Простите, вы Ханна Хэмиш?

— Да, это я, — девочка обернулась в полном недоумении. Ростом почти с саму Ариэллу, худая, нескладная, некрасивая: узкие голубоватые глаза, широкие скулы, светлые брови. Из-под берета выбиваются золотистые косички, уложенные баранками.

— Меня зовут мадам Ариэлла Айсви, я директриса школы, где учится ваша сестра, Джорджиана. Я получила письмо, где вы жалуетесь на нее.

Недоверие на лице Ханны сменилось удивлением, она покраснела. Кивнула на дверь:

— Проходите. Мамы не будет часов до шести.

Проведя Ариэллу в гостиную, Ханна вполне любезно усадила ее в явно лучшее кресло и предложила чаю. Ариээла согласилась, так как в самом деле слегка продрогла, и попутно бросила быстрый взгляд на комнату. Чистота удивляла — и не скажешь, что здесь живет кто-то вроде Джорджианы. Небогато, но они с Жеромом жили примерно так же. "Все-таки мать не пьет".

— Пока чайник кипятится... — Ханна повела плечами. — Можно, я присяду рядом с вами? Устала немного.

— Конечно.

Ариэлла ждала: что-то ей подсказывало, что девочка заговорит сама. Так и вышло.

— Я... Я-то думала, письмо затеряется, — Ханна нервно разгладила синюю юбку. — Такая глупость вышла. Я.. просто сгоряча, от обиды это сделала. Не стоило вас вмешивать. И да... Я знаю, это низко, нехорошо и вообще... Порядочные люди так не поступают.

— Надеюсь, вы в самом деле так думаете, а не пытаетесь произвести хорошее впечатление.

Ханна дернула плечом:

— Не любите людей, которые пытаются произвести хорошее впечатление?

— Кто я такая, что не любить их? Но чем больше они стараются, тем худшее впечатление производят: вы не замечали этого?

Ханна фыркнула, отвела глаза, хрустнула переплетенными пальцами. Дурная привычка, но сейчас это мелочь.

— Так, думаете, с ними в этом все дело? В старании? Чем больше хочется, тем меньше дано — так?

— В определенном смысле — да. Хотя это не значит, что надо путать человеческое общество с хлевом.

Кривая усмешка. Задумалась. Взгляд в сторону.

— Если вы подумали о Джорджиане, то я не намекала на нее. Хотя, не спорю, поступила она некрасиво. Ведь в самом деле поступила — иначе вы не стали бы мне писать? Без повода? Или из зависти?

Ханна закатила глаза.

— Почему все думают, что я ей завидую? Ну да, она красивее, умнее, дядя любит ее, а меня не любит. Ну и что? В письме к вам я написала правду. И я не завидую Джорджи, просто... не знаю, — ее глаза стали влажными. — Я пришла к дяде тогда. Он не прогнал, но снова сказал, что я... слишком серьезно воспринимаю шутки. И что вместо обид надо просто наконец полюбить Джорджи, как сестру. Будто она любит меня. Будто он сам меня любит. Хорошо еще, про бревно и сучок ничего не услышала. Или про фарисеев. Дядя мне любит о них рассказывать.

— Понимаю, вам было больно это слышать, — признала Ариэлла. — Вы хотели другого, правда?

Ханна сглотнула.

— Какая разница? Вы его не заставите.

Она прикусила губу, словно сдерживая новые слезы.

— Вы ничего не говорите о своей матери. И я не видела ее у себя в школе. Наверное, неделикатно спрашивать, почему...

— Можно и спросить, — Ханна судорожно вздохнула. — Когда ушел отец, у мамы случилось нервное расстройство. Я немного помню, я была старше, а Джорджи — совсем маленькая... Мне было пять, ей — три. Мама лежала на кровати, не могла пошевелиться. Тетя Микаэла ухаживала за ней, и дядя почти не выходил от нас. Потом ее забрали в больницу. На время. И дядя тогда в первый раз попросил нас с Джорджи никогда не тревожить маму и не расстраивать ее... И ни о чем не просить. Иначе ее снова заберут. Я старалась с самого начала. А Джорджи было, наверное, наплевать.

— Если я накажу ее за поведение в Рождество, вы останетесь довольна? Или все же... Вы хотите чего-то большего?

— Не надо ее наказывать, — поморщилась Ханна. — Это же семейные дела, не школьные. И это ничего не изменит.

— Вы слишком привыкли за этим прятаться, цепляться за эту ложь. Из одного действия рождается другое. Вы написали — я приехала.

— Да, уж на это я не рассчитывала, — улыбнулась Ханна. Увы, даже искренняя улыбка не украшала ее. И вдруг она нагнула голову и вдохнула.

— Тогда... В Рождество.. К нам приехали все родственники... Тетя Реджина и бабушка расстроили дядю Эдварда, он пил капли на кухне, с ним была тетя Микаэла. И он рассказал ей, что деньги на образование Джорджи дает наш отец. Дядя нашел его и потребовал, чтобы тот заботился о ней хотя бы так. Он.. Он перед кошкой извиняется, если запнется об нее, а тут... И это ради Джорджи! А она...

Кажется, подслушивать в этой семье — норма жизни, равно как и жестоко колоть друг друга. Слезы капали с кончика носа Ханны; она то и дело их вытирала. Ариэлла обняла ее за плечи.

— Вы всего лишь хотите быть такой же любимой, как Джорджи, верно? Не отбирая у нее, всего лишь получить столько же тепла и заботы? От того, кто рядом и кто в силах их дать?

Ханна молчала, отдыхиваясь, вытирая лицо. Ариэлла сжала руки.

— Я не знаю, смогу ли помочь вам. Я постараюсь. Но никто не может выбрать за человека, понимаете? В любом случае, вы можете мне писать, если станет тяжело.

— Спасибо, — улыбнулась Ханна сквозь слезы. — Я постараюсь больше не ябедничать.

Они выпили чаю и поговорили еще немного: Ариэлла на всякий случай расспросила, чем Ханна хочет заниматься, когда вырастет. Не всегда мечты, появившиеся в этом возрасте, меняются. Девочка пока не определилась. Ей нравилось писать сочинения и обсуждать книги, но она не собиралась становиться учительницей. Она, в сущности, в самом деле часто притворялась, причем даже не с какой-то целью, а ради искусства (уж в этом они с Джорджианой оказались походи) — но и актрисой быть категорически не собиралась. "Это несерьезно". И как же она рада была наконец с кем-то поговорить по душам.

Однако Ариэлле предстоял и еще один разговор.

Отец Эдвард, как она узнала у Ханны, жил неподалеку от Морской церкви. Многоквартирный дом недавней постройки из тех, что Ариэлла ненавидела — кирпичные коробки без лица, напоминающие корпуса заводов. Он положительно изуродовал набережную, нелепым массивом разделяя ее пополам Так же пуста и убога, безлика оказалась и квартира — распятие на стене, койка, письменный стол — и книги, сложенные в углу высокими стопками.

Отец Эдвард, увидев ее, испугался.

— Джорджиана?

— В некотором роде. Не бойтесь, она сама жива и здорова. И все-таки у нее большие проблемы.

В свете бледной лампы Ариэлла заметила, что отец Эдвард побледнел, красивые черные глаза расширились. Она подала ему письмо Ханны, он живо пробежал лист глазами. Было видно, что он одновременно и успокоился, и помрачнел.

— Простите, — покачал он головой, вернув письмо. — Вас не должны касаться наши семейные неприятности — мне жаль, что вы оторвались от работы.

— Я так поняла, Ханна просила у меня защиты. Было бы странно отказать ей.

— Защиты от младшей сестры? — он нервно рассмеялся и развел руками. — Право, это я виноват. Я понимаю. Так бывает, что одна из девочек красива, умна и обладает искренним характером, а другая — дурнушка без особенных способностей, зато умеет хорошо притворяться. Это вина взрослых, если вторая начинает завидовать первой и тем более строить козни. У нас в семье, к сожалению, вышло именно так. Повторюсь: мне жаль, что мы вас невольно побеспокоили. Я поговорю с Ханной очень серьезно буквально завтра.

— Я уже с ней поговорила.

Он немного удивился, но не обеспокоился.

— Что же нового она вам сказала? Прошу вас иметь в виду, она большая притворщица и лицемерка.

— Отец Эдвард, — тихо спросила Ариэлла, — скажите мне, как назвать человека, который на словах признает вину, но на деле продолжает с наслаждением придаваться дурным привычкам?

— Хм, — отец Эдвард в упор посмотрел на нее. — Право, я не могу подобрать точного слова. А зачем вам это?

— Вы не можете подобрать точного слова для себя самого. Однако для старшей из племянниц у вас уже нашлось не одно определение. Вы, я смотрю, уже давно произвели некий суд в своей собственной семье и отделили пшеницу от плевел?

Отец Эдвард прерывисто вздохнул.

— Да, мне не стоило выносить однозначных определений. Ханна — сложный, сложный ребенок.

— Я ни про одну свою ученицу не могу сказать, что она ребенок простой. Разве не все мы сложны?

Отец Эдвард поколебался.

— Разрешите не согласиться с вами. Джорджиана — все-таки совершенно открытый маленький человек. Она вся как на ладони. Этого у нее не отнять.

— А разве характерно для человека, который весь как на ладони, травить одноклассницу скопом или устраивать неприятности другим тайком? Как вы считаете, Ханне было приятно остаться в праздник голодной, а потом усталой брести по холоду к не любящему ее человеку, от которого она не может дождаться сочувствия? Это то Рождество, которое она заслужила? Я даже не буду уточнять, провела ли она Сочельник в играх, в молитвах или же, как часто бывает со старшими девочками, помогала взрослым. Это уже не имеет особенного значения.

Отец Эдвард хрустнул пальцами — понятно, откуда Ханна научилась этому.

— Да, — признал он. — Я боюсь, наша семья злоупотребляет ее помощью. И конечно, у нее были причины обидеться. Хотя, признаюсь, мое поколение воспитывали куда более жестко, и иногда мне кажется, что причины для обиды у нынешних детей очень мелки. Но ведь вы согласны, что нельзя позволять ребенку сосредотачиваться на обидах? Я и как опекун, и как священник обязан научить Ханну прежде всего смирению, терпению и прощению.

— Не спорю, это прямая ваша обязанность. Хотя, признаюсь, я считала, вы по крайней мере Джорджиану любите и осознаете, что по отношению к ней у вас ровно такой же долг.

— Должен отметить один нюанс: Джорджиана никогда не обижается на сестру. А я не раз случайно слышал, как грубо Ханна говорит с ней, когда никого нет рядом.

— Грубо говорит? Или портит праздники, выставляет на посмешище? Ответьте честно: Ханна когда-нибудь платила сестре той же монетой?

— Никогда, — признал отец Эдвард. — Она слишком старается казаться хорошей.

— Я вижу, это ужасное преступление в ваших глазах.

— Я не могу закрывать глаза на лицемерие.

— Я не прошу вас этого делать. Но вы хоть раз представляли себе, что думает Ханна, что она на самом деле чувствует? Или вас это не интересовало?

Отец Эдвард не ответил, но слегка опустил глаза.

— Пять лет, — сказала Ариэлла очень тихо. — Ей было пять лет, когда папа бросил ее, а мама заболела и на какое-то время оставила детей. А после вернулась к ним... Совсем другая. Уже будто не она, чужой человек. В пять лет еще не понимаешь чужих трудностей. Осознаешь только одно: тебя разлюбили, ты больше не нужен, ты остался один.

"Как же страшно детям в одиночестве..." Где-то в памяти испугано захныкала маленькая девочка. Ариэлла отвернулась к окну.

— Сестра мала и любить еще не может. Вы пришли к ним тогда и стали заботиться, но любить их обеих вам почему-то показалось слишком много, и вы выбрали Джорджиану — не нарочно, всего лишь почувствовали в ней родственную душу, кто вас упрекнет? А Ханна так и оставалась одна, не любимая никем, никому не нужная. Я не знаю, что она встречала на пути, знаю только, что в каждый такой момент она оставалась одна, верно? Она научилась выживать. Этому чаще всего и учатся нелюбимые и одинокие. И все-таки она не оставляла надежды, наверное, привлечь ваше внимание. Не оставляла надежды, что вы однажды полюбите ее. И каждый раз вы ее отвергали, потому что способ, благодаря которому она научилась выживать, вас не устраивал. Вами двигали, может быть, благие намерения, но ни капли не согретые любовью к ней. Или вы заранее, с пяти лет, признали Ханну недостойной вашей любви? Безоговорочно недостойной? Вы осознаете высоту, на которой находитесь по сравнению с жалкой двенадцатилетней лицемеркой, не так ли? Куда там — снизойти до нее...

Молчание на сей раз было долгим. Отец Эдвард застыл посреди комнаты, как будто весь уйдя в свои мысли. Наконец ответил слабым, дрожащим голосом.

— Нет, вы несправедливы. Это неправда, — он даже мотнул головой. — Я люблю Ханну так же, как и Джорджиану. Наверное, я слишком много видел в ней недостатков, слишком привык осуждать ее, забыл, что она ребенок... Это неправильно, и это нужно исправить.

— Вы весь разговор соглашались со мной, как я понимаю, лишь бы не спорить. Могу ли я надеяться, что сейчас вы наконец согласились искренне? Точнее — что вы наконец чувствуете, о чем говорите?

Когда он ответил, то уже гораздо тверже — почти официально.

— Я очень благодарен вам, мадам Айсви. В двух шагах отсюда есть место, где вы можете остановиться на ночь. А сейчас, прошу прощения, я мог бы побыть один?

— Конечно.

Ариэлла вышла, улыбаясь. Что ж, если Ханна будет ей писать, она сможет понять, насколько помог сегодняшний разговор. И по Джорджиане что— то, да будет видно.

Давно уже спустилась темнота, но город еще не уснул. Озарялись одно за другим окна в уродливом доме, зажигались огни на набережной, мелькали фары автомобилей. Бледно-голубым светилось окно гостиничного ресторана — в самом деле, очень близко. Ариэлла шла, прислушиваясь к шуму моря, и вспоминала, как давно — как же давно! — они шли здесь с Жеромом. Только ночь была теплая, и ее рука лежала в его руке, а газовые фонари отражались в стеклах очков. Ее ноги были тогда такие легкие, улыбка Жерома — мальчишеская, он поправлял ее косынку, гладил волосы, а потом они на пляже ходили босиком, радуясь теплой воде... Но о берег бились теперь уже холодные волны, где-то плакал ребенок, и ветви на ветру скрипели, заставляя думать о скрипе веревки под тяжестью висящего тела.

"Привет, Клэр. Как твои дела? Мои, если честно, паршивей некуда. Ненавижу эту деревню, эту нашу нищету, старых дев с поджатыми губками — весь мир ненавижу. Ладно, лучше по порядку.

Джек и Молли оказались хитрее, чем ты думаешь. Они только сделали вид, что послушались вас с Софи, а на самом деле решили, что по жребию один из парней должен побить заводилу — Марка Картера. Я не мог отказаться — на меня и так косо смотрят. И жребий выпал мне.

Я должен был напасть на Марка после занятий, когда он свернет к своему дому один, а Джек, Молли и Дерек смотрели бы из-за угла. Все, в общем, так и вышло, но этот трус, едва я повалил его и успел пнуть, поднял вой. И ближайшего дома выскочила какая-то старушенция и ее племянник, в котором росту точно больше шести футов и весу, как в матером кабане. Он меня поднял, как котенка. Я знаю, мальчишки бы ушли потихоньку, и был бы шанс все представить как нашу личную ссору, но Молли выскочила из-за угла и замолотила по этому верзиле кулаками. Вопила, чтобы не вмешивался, что у нас поединок, и вообще он ничего не знает. В общем, нам всем пришлось по настоянию старой девы отправиться в школу. Родителей моих тоже вызвали — то-то они обрадовались!

В общем, как ты можешь догадаться, ни одному нашему слову не поверили. Как же, мы, деревенские хамы, подняли руку на сына сквайра! Промотавшегося, правда, и женившегося на деньгах, но кому какое до этого дело? Его всегда будут уважать больше, чем нас всех, вместе взятых. В общем, я наказан. И письмо тебе пишу в чулане, и не выйду оттуда еще целую неделю. Ко мне, правда, приходила Софи — говорили с ней через дверь. Разумеется, она крайне возмущена. Оказывается, она подралась с Молли — точнее, та вцепилась ей в волосы, когда Софи обвинила ее во лжи и вероломстве. Не удивляйся, если они будут писать тебе некоторое время порознь. Или вообще никогда не помирятся, ты же их знаешь.

Пожалуйста, умоляю, узнай, как надо учиться петь. Ты мне только напиши, как, а я сам начну. Я хочу уехать отсюда, все зачеркнуть, забыть. Театр — мой шанс, единственный шанс, ты знаешь. Гарри".

Клара судорожно стиснула края письма. Было очень горько, обидно, досадно. И неожиданно. Конечно, когда после пожара ребята из Риверс-Холла стали ходить в школу в Олдерстоуне, их, конечно, встретили не особенно тепло, но все же не сказать, чтобы сразу стала собираться гроза. Что же такого не поделили ребята? За все каникулы Клара так и не смогла этого узнать. Джек и Молли, по сути, в самом деле обманули их с Софи. Конечно, им могло казаться, что так лучше. Но лучше никому не стало.

Очень хотелось сейчас быть рядом с Гарри. Клара знала, как глубоко и болезненно он переживал любую несправедливость. А с каждым годом у него словно кожа истончалась, а в последние каникулы Клару всерьез напугало, каким мрачным, колючим он стал.

Тогда-то он и попросил Клару узнать, как правильно петь, и научить его. Гарри решил, что после школы уедет в Корлинг и попробует стать актером или певцом.

— Иначе тошно жить. Всю жизнь горбатиться на заводе, возиться с машинами или заваливаться бумажками в разных конторах? А радоваться чему? Отдыху в Розфильде? Или новому пиджаку? Я не хочу так жить. Но я понимаю, я должен готовиться. Учи меня всему, чем учат тебя, хорошо? Особенно петь, танцевать и читать стихи. Больше мне неоткуда узнать, как это делать правильно.

Клара дала слово. Но когда вернулась в школу и попросила мисс Эрдли научить ее петь, выяснилось: вокалу учит сама мадам Айсви. И вот уже неделю Клара собиралась с духом, чтобы обратиться к ней. Почти сразу, как они вернулись с каникул, директриса зачем-то уезжала на два дня, а потом вызвала к себе Джорджи.

Та вернулась в шоке, в слезах и очень злая: ей запретили сладкое, прогулки и обещанные было встречи с Брюсом до тех пор, "пока мадам Айсви не сочтет нужным".

— А это значит, что я могу просидеть в четырех стенах до лета! — бушевала Джорджи.— И все из-за Ханны! Никогда ее не прощу!

Старшая сестра Джорджи, Ханна, написала директрисе письмо, нажаловавшись на пустяковую, по словам Джорджи шутку. Расспрашивать подробнее было неудобно, и все-таки по лицу Летиции Клара заподозрила, что шутка только в глазах Джорджи была пустяком.

Масла в огонь подлили двое. Сначала Марселла узнала от Альфонсины, за которой водилась привычка подслушивать, что совсем скоро их класс ожидает поездка в Корлинг, в планетарий.

— Получается, — у Джорджи затряслись губы, — я не попаду туда?

— Попроси, чтобы тебе заменили наказание на какое-нибудь другое, — насмешливо посоветовала Лиза. — Или дядюшке напиши, пожалуйся.

— Замолчи, Лиза, — тут же ответила сидевшая с ними Карен. — В том, что у тебя кто-то погиб, мы не виноваты.

— Не кто-то, — отчеканила Лиза, — а отец! У меня он был, и ему было не наплевать на меня, в отличие, например, от кого-то из вас, не будем показывать пальцем! Он был полицейским и погиб при аресте бандита!

Клара вспомнила обгорелые развалины школы, и стало очень горько. А Карен безжалостно продолжала:

— Охотно верю. Так как ты думаешь, отец гордился бы тобой? Одобрял бы твое поведение?

Лиза надменно прищурилась:

— Я учусь на отлично, как он хотел. Я не скрываю, что презираю лентяек, хулиганок и ничтожеств — но это только честность, ее он тоже одобрял.

— Здравствуйте, бабушка, — вздохнула Джорджи. — Будто не уезжала из дома.

Она, Карен и Марселла расхохотались. Клара была рада, что ссоры не вышло, хотя все еще болезненно было в груди от короткого рассказа Лизы. Помочь Лизе Клара пока не могла, но надо было срочно придумать какое-то развлечение для Джорджи, чтобы она сама не ввязалась с тоски во что-то опасное.

Они с Летти и Карен нашли время, чтобы посовещаться и обсудить план действий. Карен пообещала при любой возможности отвлекать Джорджи разговорами, Летти — устраивать игры. Клара решила, что будет навязываться с просьбами помочь по математике и естественным наукам. Они тут же и взялись выполнять план, но Джорджи откликалась вяло, и они опасались, как бы она не выкинула что-нибудь, чем сделает себе только хуже.

Еще Клара продолжала наблюдать за Фредерикой. Жизнь у той круто изменилась после случившегося ранней осенью. Она потеряла подруг: Клара не могла в точности сказать бы, как все было, но кажется, Офелия не захотела продолжать общаться с опозоренной Фредерикой, а Альфонсину та оттолкнула сама. Учителя больше не спускали Фредерике малейшего непослушания. В то же время, кажется, мадам Айсви часто говорила с ней. Когда Джорджи и Карен объединились с Лизой и начали что-то вроде травли, им это не сошло с рук.

Кларе было, конечно, жаль Фредерику, но и страшно находиться рядом: такая невиданная злоба вспыхивала иногда у той в глазах. Когда она появлялась в классе, наступала тишина, будто бы предгрозовая. Оставалось только молиться, чтобы Джорджи и Карен не решили возобновить войну с ней.

Словом, триместр начинался тяжело, а тут еще письмо от Гарри. Клара откровенно боялась подходить к мадам Айсви. Она понимала, что в ее просьбе нет ничего ужасного, ничего, нарушающего правила школы, но ее пугал человек, способный так долго таиться, чтобы потом нанести удар, выбивающий почву из-под ног, погружающий в отчаяние. Конечно, если подумать, директриса поступала справедливо. Но действовать через боль, одиночество, ощущение беспомощности... Этого Клара понять не могла. Как не могла и сопоставить такую мадам Айсви с той, что просто так однажды подарила ей самой новые туфли. Или той, которая иногда вечерами — они, сидя в гостиной, слышали пару раз — чудесно пела старшеклассницам.

У директрисы был удивительный голос — высокий и нежный, глубокий, гибкий. Слова песен как будто оживали у Клары перед глазами: вот самолет маленькой точкой расчерчивает небо, вот замерли в невероятном холоде Вселенной далекие звезды, вот шелестят травы в ночной степи, а вот идет по улице, среди толпы, женщина, вдруг ставшая одинокой. Клара порой забывала, где она — словно переставала видеть перед собой комнату и подруг.

Конечно, ей самой так петь научиться никогда не удастся. Но ведь она не для себя будет просить, а для Гарри. Клара с горечью представила, как ему одиноко теперь и сколько еще предстоит вытерпеть. Хоть бы в Олдерстоуне учителя и одноклассники не оказались такими уж злопамятными... Слабая надежда. И заступиться некому, никого из прежних учителей в школу Олдерстоуна не приняли. Гарри нужна хоть какая-то радость, хоть один луч надежды. Поэтому ей стоит найти в себе смелость.

Мадам Айсви не раз повторяла, что ровно с четырех до шести часов ученицы могут обращаться к ней с любым вопросом. Клара подошла к половине пятого, надеясь, что не будет слишком большой очереди. Нет, у кабинета не было никого, и когда Клара постучалась, ей разрешили войти.

Сегодня она хоть и нервничала, но не настолько, чтобы не разглядеть кабинет как следует. Обстановка уютная, но сдержанная, есть некоторые будто бы домашние детали — чайник, полка с книгами, хороший диван. Плотные портьеры немного затеняют яркое зимнее солнце — сейчас, впрочем, почти закатившееся. Клара вдруг подумала, что в кабинете есть что-то таинственное, как и в самой директрисе с ее черными платьями.

— Здравствуйте, Клара. Вы что-то хотели мне сказать?

— Да, мадам. Здравствуйте, — Клара сделала реверанс. — Я хотела вас попросить... Если вас не затруднит...

Все же было очень страшно. Клара сделала паузу, но директриса смотрела выжидающе, и пришлось продолжить.

— Вы могли бы научить меня петь?

Мадам Айсви немного задумалась, хотя и совсем не удивилась.

— Для начала давайте проверим, что вы можете сейчас, — наконец сказала она. — Спойте что-нибудь. По своему желанию.

Клара хотела выбрать "Дорогу сироты", но побоялась, что мадам Айсви не понравится ее произношение. Минуту, наверное, она раздумывала, но мыслями постоянно возвращалась в Риверс-Холл, у Гарри, к развалинам школы... К отцу. И решение пришло само.

— Спускается ночь, опустела дорога,

Луна над землей поднялась.

Но кто это бродит во тьме за порогом,

От взоров луны не таясь?

Брусничная фея, румяные щеки,

Зеленый, как хвоя, наряд,

И кудри льняные под темным покровом,

А очи, как звезды, блестят.

Она малышам по ночам навевает

Лесные, зеленые сны,

Цветы и деревья она укрывает

Теплом до прихода весны.

Брусничная фея, румяные щеки,

Зеленый, как хвоя, наряд,

И кудри льняные под темным покровом,

А очи, как звезды, блестят.

На мягкие мхи под развесистой елью,

Покуда роса не блеснет,

Бывало, ложились и путники с нею,

Чтоб утром продолжить поход.

Красавица фея покой им дарила,

И ночь прибавляла им сил,

Но каждый из них по очам ее светлым

Тоску навсегда уносил.

Клара пела, и у нее перед глазами плыла ночь со всеми неповторимыми запахами и множеством отчетливых в тишине звуков. Она видела фигуру в темном плаще, но светлую лицом, неслышно ступающую по тропам, дарящую покой, отдых и бодрость всего живого. Она видела перед собой луну, черные силуэты елей, молчаливые дома с темными окнами. Кажется, тихая мелодия даже затянула ее в танец.

Песня кончилась — лес стал кабинетом, луна — настольной лампой, а фея — мадам Айсви, которая улыбалась.

— Какая интересная песня. Это ведь... переложение вашей местной легенды?

— Да, мадам.

Директриса оперла голову на руку.

— Знаете, когда-то один человек рассказывал мне сказку... Похожую на эту, как мне кажется. Если вы не торопитесь, я могу рассказать ее вам, и вы сами сравните.

— Конечно, я не тороплюсь. Если я вас не задерживаю...

— Тогда слушайте. Однажды ночью, когда бушевала буря и волки выли на разные голоса, по лесной тропинке шел молодой путник. Спустился туман, раздался вой, и путник, хотя и был храбрым юношей, не на шутку испугался. Его стали окружать густые, длинные тени, но вдалеке замелькал огонек, и он побежал на свет, слыша за спиной топот погони. Вдруг прямо из леса он выскочил к ограде и открытым воротам, за которыми возвышался старинный особняк. Путник вошел, хотя его удивило, что ворота были ржавые и скрипели на ветру, будто их давно не мазали — а ведь всего в двух шагах от ограды скрипа он еще не слышал. Он оказался в запущенной саду, уже зараставшем ельником. Всего одна тропинка вела из сада к особняку, и на этой тропинке стояла девушка. Путник понял, что топот за его спиной давно умолк. Буря внезапно успокоилась, луна выглянула из-за туч, и путник смог разглядеть девушку: она была в черном платье и в темном плаще, черноволосая, с синими, точно сумерки, глазами, и бледная, как смерть. Путник испугался, но только на минуту, а потом спросил ее:

— Сударыня, что вы здесь делаете? Тут холодно и сыро, и ворота у вас открыты — а ведь за мной сейчас гнались! Лучше войти в дом, здесь оставаться опасно.

— Гнались? Нет, вам почудилось, — улыбнулась девушка. — Это все не больше, чем наша фантазия.

Путник взял девушку за руку — та была холодна, как лед. Он накинул ей на плечи свой плащ и сказал, что ей стоит выпить чаю. Да он и сам бы от чая не отказался. Они вошли в дом: внутри оказалось богато и красиво, но там будто бы никто не жил уже много лет: пыль, паутина — и снова холодно, пронзительно холодно. И зеркал не было. Чайный прибор уже стоял на столе, но у девушки чашка была в пыли и паутине, и сама она ничего не пила, смотрела только, как пьет он, и задавала разные вопросы: что есть время и что, если оно умерло вдруг, уснуло и не проснулось.

— Тогда стоит подумать, не отравили ли его, — рассмеялся путник. — Расспросите знакомых, друзей.

В ответ на его шутку девушка махнула рукой:

— Спрашивайте.

— Что же, вы друг времени?

— Это довольно близко к истине.

— И можете вы мне сказать, что с ним случилось? Не из-за вас ли оно не проснулось?

— Что вы, — засмеялась девушка, — кто ему указ? Почему луне не надоест умирать и оживать? Почему духи на болоте переживают один день целую вечность? Кто ответит? Многим ли круг отличается от смерти или сна?

С каждым словом девушка все больше очаровывала путника, и он спросил, как ее имя.

— Я отвечу вам только после танца.

— В таком случае где же музыка?

И музыка зазвучала, тревожная и плавная, крадущаяся, как кошка в темноте. Путник словно бы узнал ее, но не мог понять, где же слышал раньше. Тело девушки оставалось таким же холодным, но движения ее были так нежны, что путник словно опьянел от них. И вот, когда в конце танца они приблизились друг к другу, он, обезумев от страсти, снова спросил, как ее имя.

— Да ведь ты сам сперва догадался, — ответила ему девушка. — Имя мне — Смерть. Поцелуй меня, и мы будем навек вместе.

Только тут путник узнал музыку: играл похоронный марш. Но он решил рискнуть. Он припал к губам девушки, и в одном поцелуе она выпила его душу.

Клара невольно вздрогнула.

— Какая ужасная сказка! Жестокая.

Она сжала губы: чуть не проговорилась, что ей бы очень хотелось ворваться в сказку и как-то остановить путника, спасти его.

Директриса грустно на нее посмотрела.

— Так как вам кажется, похожа она на вашу легенду?

— Нет, конечно, нет! Наша легенда — про жизнь, про новые силы. Про надежду.

— Да, — кивнула мадам Айсви. — В определенном плане смерть противоречит надежде. Но и вашу легенду можно понять по-разному: то ли путешественники, отдохнув, отправлялись в путь, то ли их встречал отдых перед новым миром. Иным миром.

Клара затрясла головой.

— Я все-таки не хочу в это верить.

— Неудивительно. Люди боятся смерти. Человек, который рассказал мне эту сказку, умер.

— Мне жаль, — ответила Клара, все еще поеживаясь. А ведь, если подумать, наверное, мадам Айсви рассказал про путника и Смерть кто-то близкий: как-то видно это по ее глазам, слышно по изменившемуся голосу. И ее близкий умер.

— Я буду учить вас петь. Ступайте. Подойдете ко мне через день, будет свободное время.

Клара уже повернулась к двери, когда директриса снова ее остановила.

— Еще одну минуту. Нужно, чтобы вы понимали: я буду учить вас не только технике. Чтобы вы учились передавать эмоции, надо, чтобы вы доверяли мне. А вы, кажется, меня боитесь?

Клара растерялась, не зная, какой ответ будет правильным.

— Мадам, я... Очень уважаю вас.

— Боитесь. Вас напугал случай с Фредерикой? Обманный маневр и внезапное нападение с моей стороны?

Молчать было невежливо, возразить — нечего. "Почему она знает, о чем я думаю?"

— Я никогда не тороплюсь выносить человеку приговор — и вам не советую. Я никогда не отношусь строго к первоклассницам. Вы видели, Фредерике давали шанс за шансом исправиться — она не пользовалась. Исход так же предсказуем, как ваш распорядок дня. И вы ведь не будете отрицать: если человек здесь не делает ничего плохого, с ним ничего плохого и не случается?

— Не буду, — согласилась Клара.

— Но все-таки вас что-то продолжает беспокоить?

"Скажи, что нет". Но как-то само вышло, что Клара сказала:

— По-моему, девочки только расстроились. Фредерика молчит, но злится, и Джорджиана... очень сильно переживает, что ее вдруг так ограничили.

— Еще бы, — улыбнулась мадам Айсви. — Я еще не видела человека, который менялся бы легко и радостно. Кстати, ваше внимание к Джорджиане сейчас очень хорошо для вас самих, но не для нее. Вы, конечно, хотите оградить ее от неприятностей. Но вы не можете стать ей няньками на всю жизнь. Кроме того, конечно, чувства каждого имеют значение, но Джорджиана... слишком привыкла к своей значимости.

"Как и Фредерика?" — вдруг подумала Клара и поморщилась: все же Джорджи была по-своему добрым человеком и не заслуживала такого сравнения.

— Да, некоторые люди обладают удивительным, парадоксальным обаянием. Но не считайте, что им повезло.

— Может быть, — рискнула Клара, — Джорджиане можно все-таки будет съездить со всеми в планетарий? Ей этого так хочется, ей так интересно...

— А ведь поездка должна была стать сюрпризом, — покачала головой мадам Айсви. — Что за мастера подслушивания учатся в моей школе! Можете так уж за Джорджиану не волноваться. Но главное — не передавайте наш разговор ей самой. Иначе вы навредите в первую очередь ей же. Ступайте.

Закрыв за собой дверь, Клара выдохнула и вытерла лоб. Она как будто сделала что-то важное и трудное, и сил не осталось — захотелось прилечь. "Так Джорджи все-таки поедет или нет?" Кларе очень хотелось обнадежить подругу, но, во-первых, слово есть слово. Во-вторых, если она неправильно поняла директрису, выйдет, что Джорджи она просто обманет. И Клара решила молчать.

Гром среди ясного неба. Примерно так можно было описать состояние, в которое Джорджи впадала за последнюю неделю второй раз.

А ведь ничто не предвещало беды! Каникулы прошли замечательно, даже тетя Реджина и бабушка на сей раз не сумели основательно испортить удовольствие от всех шалостей, что приходили в голову Джорджи и Джасперу. А у них нашлись союзники. То дядя Хорас и его дети затевали с кузенами снежные побоища, то братья Летти прибегали, чтобы позвать сбежать за город, а как-то Гудвин, брат Айрис, пригласил поучиться стрелять из лука. В школу Джорджи вернулась с головой, еще кружившейся от постоянной радости, постоянного ожидания новых развлечений, предвкушения... Она и не помнила первые несколько дней. А потом мадам Айсви рассказала ей про письмо Ханны и объявила, что Джорджи наказана. Она говорила в тот вечер много, строгим голосом и вообще так, что Джорджи почувствовала себя ужасно в чем-то виноватой, даже расплакалась. И только когда директриса объявила решение, слезы высохли. Джорджи задумалась.

В принципе, виноватой она ни в чем не была. Немножко подшутила над Ханной — не так уж ужасно, в общем, самое обычное дело. Было и прошло — не извиняться же. После Рождества уже три недели минуло, стоило ли вспоминать? В общем, Джорджи решила, что ее наказали совершенно несправедливо.

Она дорого бы дала, чтобы узнать, возьмут ли ее в планетарий. Мадам Айсви по-прежнему едва замечала ее, здоровалась очень холодно. Стало быть, надежды на прощение почти не осталось. Джорджи не прекращала кипятиться с досады: обещанные дядей встречи с Брюсом пока запретили, лишили прогулок, даже сладкого, а теперь еще и планетария, и все из-за Ханны!

А сегодня пришло письмо от дяди Эдварда. И его тоже ни с того ни с сего заинтересовали Ханна и шутка Джорджи.

"Боюсь, ты перешла всякие рамки, — писал он.— Я осознаю степень собственной вины в этом, но все же, Джорджиана, я не могу позволить тебе впредь обижать родного человека и губить себя. Поэтому настоятельно прошу тебя в этом триместре вести себя благоразумно. Иначе я буду вынужден отнестись к тебе куда строже, чем раньше". Некоторое время Джорджи пыталась осознать, о чем именно ей написали. Потом стало почему-то холодно. Получается, мадам Айсви съездила, поговорила с дядей, и он... разлюбил Джорджи?

Верить в это не хотелось. Такого просто не могло быть. И все же Джорджи сидела, снова и снова перечитывая письмо, и ни на что не могла даже отвлечься. Такой ее и нашли вернувшиеся из библиотеки Карен и Летти.

— Что с тобой? — испугалась Летиция. — Ты такая бледная. Ты больна?

Вместо ответа Джорджи молча протянула им письмо. Карен зачитала его вслух, не обращая внимания на смущение Летиции. Некоторое время они молчали, переглядываясь. Наконец Летиция ласково обняла Джорджи и погладила по плечу.

— Не надо так переживать. Ничего не случилось, правда. Падре Эдуардо немного рассердился. Но поверь, к каникулам он забудет обо всем. Если уж так боишься, напиши Ханне, извинись перед ней.

У Летти на плече было спокойно и тепло, как у мамы, но от последних слов Джорджи вскинулась.

— Я не буду лицемерить! Я перед ней не виновата!

Летти прикусила губу. Карен скептически усмехнулась, спокойно встретила прямой взгляд Джорджи.

— Положим, Джо, ты такая же невинная овечка, как я, Фредди или Лиза.

Да что она несет?!

— Но ты должна кое-что понимать. Понимать, что сейчас происходит.

— И что же? — спросила Летти недовольно.

Карен нахмурила красивые брови.

— Дядя Джорджи, в общем, продал ее ради того, чтобы о нем хорошо думал посторонний человек. Видимо, он все делает с тем, чтобы о нем хорошо говорили люди.

— Что?! — Летиция вскинулась, задохнувшись от возмущения. — Ты не можешь так говорить, ты его совсем не знаешь!

— Сама рассуди. Если бы он вправду так любил Джорджи, то и десять мадам Айсви не заставили бы его относиться к ней иначе. Ведь ничего нового она ему открыть не могла. А значит, вся его забота и раньше была показной. Ведь так красиво — опекать больную сестру и ее малюток, ах! — Карен притворно прижала платок к глазам.

У Джорджи шумело в ушах, она почти задыхалась, пол шатался под ногами. Но она не могла сейчас вспомнить ничего, что опровергло бы слова Карен и оправдало бы то, что дядя вдруг так изменился. И почему вдруг ее словно оглушило?

— Это неправда, неправда! — Летиция повысила голос. — Легко так говорить, но сама попробуй...

Открылась дверь, вошла Клара, больше обычного погруженная в себя. С удивленным видом остановилась посреди комнаты.

— Вы ссоритесь? Что случилось?

— Ничего, — отрезала Джорджи. Она просто не могла долго тонуть в обжигающе-горьких чувствах, которые все еще переполняли после письма дяди и слов Карен. — Я хочу, чтобы мы сейчас поговорили о чем-нибудь... По истории, что ли. К примеру, о войне. У кого-то из вас родственники воевали? Или, может, попадали в оккупацию? Вам ничего не рассказывали?

Война случилась двадцать лет назад. По соседству со Скендией, в Ландрии, взял власть сумасшедший диктатор, Курт Кранцен. Его поддерживали лидеры Айбарии и Ремилии, из-за этого многие оттуда сбежали. Но ему было мало, он двинулся войной одновременно на восток и на север — а севернее как раз была Скендия. Правда, в Скендии он продвинулся только немногим дальше южной границы, а с востока его прогнали назад. Закончил свои дни он на виселице.

Не то, чтобы Джорджи так уж интересовала история, но она подумала: о войне точно найдется что сказать каждой из них.

— До Розфильда война не дошла, — сказала Летиция девочкам. — Но многие служили. Дедушка Джорджи погиб.

Джорджи не хотела сейчас думать о своей семье и сразу спросила:

— А у вас обеих?

— Папа до войны готовился учиться на врача, — ответила Клара не без гордости. — На фронт он ушел, как санитар. И после войны понял, что боли с него достаточно — он сам так говорил. Поэтому стал учителем. А его друг, доктор Стиффорд, был слишком молодым, на фронт его не брали, и он сбежал сам.

— А кренны создавали партизанские отряды, чтобы выбивать врага с оккупированных территорий, — подхватила Карен. — И чтобы помогать бежать жителям, которых захватчики назначили к высылке в трудовые лагеря. Папа был в таком отряде. Он помнит, там даже дети участвовали. Ему особенно запомнился один паренек, лет пятнадцати, Грегори. Из местных. Хороший проводник. Сам говорит, такой худенький, бледный, синеглазый, но не кренн — волосы льняные. Нервы железные — всегда спокойный был. Жаль только, схватили его. Сгинул, наверное.

— Наверное? — уточнила Клара; она выглядела настороженной. — То есть твой папа просто так думал?

— Ну да. Что же с ним еще могло быть?

— Кошмар, — поежилась Летиция. — Каково было его матери услышать об этом...

— Мать и сестру Грегори, как он сам говорил, к тому моменту угнали. А отец пропал без вести, — Карен задумалась. — Он был только немногим старше нас. А мы ведем себя... Как Фредди.

— Неправда, — фыркнула Джорджи. — Она такая одна.

Карен посмотрела на нее с иронией, Джорджи с вызовом вскинула подбородок. При Карен она словно подтягивалась: очень хотелось доказать всему миру и прежде всего подруге, что она, Джорджи, в случае чего не поведет себя, как Фредди, и слабину не даст.

На ужин Джорджи отправилась в боевом настроении, но там отсутствие сладкого и острого снова напомнило ей обо всех неприятностях последних дней. Так что вечером захотелось — чего ей хотелось крайне редко — побыть одной. Однако не дали: у самых дверей пустого кабинета ее догнала Клара.

— Надо поговорить. Правда, надо.

Джорджи, пожав плечами, закрыла за ними обеим дверь.

— Скажи, Карен и Летти на самом деле ссорились, когда я вошла? — взволнованно спросила Клара и добавила. — Понимаешь, мне друг написал, что наши с ним подруги — там, дома — переругались. А теперь еще и тут.

— Как сказать, — Джорджи пожала плечами. — Ну, ругались они, да.

— А из-за чего?

Снова вспоминать... Джорджи не любила такого. Переживешь неприятность, забудешь, пойдешь дальше. И она знала, что если Кларе твердо отказать, она не будет настаивать. Но все-таки решила не томить малявку, а то разболеется от переживаний (Джорджи почему-то казалось, что это возможно). Собиралась рассказать самую суть, но начала издалека и выложила всю историю.

Манерой сочувственного молчания Клара напоминала Летицию, но в отличие от нее, с утешениями не торопилась.

— Да, значит, Карен и Летти действительно просто поспорили. Ну, это ничего. Джорджи... Ты не рассердишься, если я тебе скажу... про твоего дядю?

Джорджи пожала плечами: ей не хотелось о нем думать. Было бы здорово, если бы не приходилось вообще о ком-то думать, из-за кого-то переживать. Выматывает, время теряешь — в том числе, выслушивая утешения таких, как Клара и Летти. Неужели не видят, когда человеку вообще неинтересно их слушать?

— Понимаешь, наверное, Карен и Летти правы обе. Я только сегодня задумалась, буквально, когда вы рассказывали о войне. Человек такой разный! Вот ты видишь кого-то неприятного, отстраненного, холодного — а кто знает, может, он герой? Или прошел что-то такое ужасное, что в нем умерло все? Он не перестает быть неприятным человеком и не перестает быть героем. Вот и твой дядя. Он, конечно, хочет, чтобы о нем думали хорошо — а кто не хочет? Но и тебя любит. Это не лицемерие, просто это все переплетено, как в косе. Знаешь, я никак не могла понять: в косе вроде бы две пряди, а когда ее начинают плести, волосы делят натрое. Вот нам с друзьями как-то сказали, что дурные мысли и чувства следуют за каждым добрым поступком, как нитка за иголкой. Мы тогда так разозлились, а теперь я начинаю понимать по-другому. Это же не значит, что поступки-то недобрые или человек не любит, понимаешь?

Джорджи с досадой поняла, что сейчас разревется.

— Но письмо-то он написал, понимаешь! Значит...

— Значит, он за тебя беспокоится, — ответила Клара. — Это что, первый раз, когда его за тебя ругали, а потом он ругал тебя?

Захотелось рассмеяться: раз был, пожалуй, тысяча первый. Джорджи шмыгнула носом и вдруг обняла Клару так, что та пискнула.

...Чудеса случаются, это точно. В субботу, после завтрака, мисс Эрдли сказала, что едут они все — и Джорджи тоже. В девять подъехал автобус, куда Джорджи, конечно, забралась одной из первых. Правда, рядом с ней села мисс Эрдли — ну что ж, а с Фредди ехала мадам Айсви. Их считали опасными — в этом что-то было.

Жаль только, дорога оказалась не самой короткой: ехать в молчании и смотреть по сторонам, на однообразные зимние пейзажи, надоело быстро. Другие девочки не оборачивались: кто-то дремал, кто-то смотрел в окно. Немного развлекли метнувшиеся вверх по ели серые белки, выскочивший на обочину заяц да какие-то неизвестные, явно не местные птички с хохолками, усеявшие куст рябины. Хотелось дернуть за косы сидевших впереди Марселлу и Альфонсину, засвистеть, поболтать ногами, но Джорджи с досадой осознала, что растеряла храбрость. Она бы сделала все, но не под строгим взглядом учительницы.

В Корлинг въезжали через рабочие кварталы. Джорджи с отвращением поморщилась: здесь все было в копоти, даже свежий снег уже как будто стал серым.Небо ярко-голубое, и на его фоне — почерневшие здания и ржавые крыши, кое-где разбитые стекла; голые кривые ветви закопченных деревьев, как костлявые руки с крючковатыми пальцами, тянутся вверх.

— Мерзость какая, — возмутилась Карен. — Уродство.

— Как ужасно здесь жить, — пробормотала Альфонсина.

— Слов нет, зрелище отвратительное, — согласилась директриса, сидевшая впереди. — Но хорошее контрастное вступление к тому, что мы сейчас увидим.

Улицы становились веселей и чище, стали появляться большие вывески, все больше ездило машин. А потом снова поворот — и вот автобус остановился у здания, похожего на цирковое.

У входа появился сгорбленный старичок с длинной седой бородой и очками-колесами. Он опирался на трость и то и дело поглаживал поясницу, но глаза у него были такие озорные, что Джорджи, не удержавшись, подмигнула.

— Мадам, конечно, не рассердится, — прогнусавил он с совершенно замечательным акцентом, — если я не сам проведу вас. О, я дам вам отличную сотрудницу, нашу лучшую! Еще никто не жаловался!

"Интересно, почему — она недовольных отправляет в Космос, полетать?"

— Мадам Айсви знакома с директором планетария, — шепнула вставшая рядом Карен. — А с кем из влиятельных людей Корлинга она незнакома, хотела бы я знать?

— Тоже мне, нашла влиятельное лицо, — проронила Офелия. — Тут собрались одни ничтожества.

— Мы тебя приглашали присоединиться к разговору? — Карен окинула Офелию пренебрежительным взглядом.

— Зря ты меня прогоняешь, — усмехнулась Офелия. — Мой отец из ученой компании, я тут многих знаю.

— Однако отзываешься о них нелестно.

— Знаю им цену, — Офелия многозначительно повела бровями. Между тем перед ними появилась маленькая, стройная женщина лет тридцати пяти, с пышным узлом бледно-золотистых волос и яркими зелеными глазами. И платье на ней было светло-зеленое, что, как потом говорила Летти, идет немногим, но ей очень шло. Свежее лицо, румяные щеки, нежные розовые губы— настоящая красавица. Портило ее только то, что она немного прихрамывала.

— Эмма Уоррен, — бодро представилась женщина. — Сначала мы с вами посмотрим планеты. Потом звезды. Приглашаю следовать за мной.

Видимо, Офелия решила не оставлять их с Карен в покое, потому что снова зашептала:

— Видите, она хромает? Я знаю, почему. Мама мне ее показывала на празднике у одной своей подруги. В молодости она попала в аварию, ее буквально собрали по частям. Она вряд ли бы так хорошо сейчас выглядела, если бы, — она многозначительно промолчала, — не мой отец. Он самый лучший хирург в стране! И случай показался ему интересным. И вот...

...И вот перед ними открылся зал, полный макетов планет. И Джорджи позабыла все на свете, рассматривая кольца, кратеры, горы и долины. Каждый макет был огромен — и все-таки гораздо меньше настоящей планеты.

— Их можно вращать, смотри! — Карен слегка толкнула макет, и он закрутился. Марселла и Альфонсина ахнули от изумления, Клара попятилась, потом приподнялась на цыпочки. Кассандра тихонько подступила к ним.

— Вот в том углу, справа, выставлен большой метеорит. Но думаю, нам о нем расскажут.

Лекция оказалась довольно любопытно: кое о чем Джорджи даже не читала. Но будь ее воля, она не стала бы ничего слушать: все-таки все эти цифры — что-то такое поверхностное, недостаточное. Ведь никто еще из людей в Космосе не побывал, никто не видел своими глазами и не мог бы сказать, как это, например — ступать по Луне или Марсу. "А может, это буду я? Прилечу к марсианам, накину на кого-нибудь из них лассо, увезу на Землю, буду в зоопарке показывать. А если они за ним полетят? Хм... Тогда лучше выкупить. Преступника какого-нибудь, например".

Повинуясь порыву, Джорджи подняла руку:

— Мисс.. — она заметила обручальное кольцо. — Ой, простите, миссис Уоррен, как вы думаете, марсиане большие? Нам, если что, удастся с ними справится?

Так как миссис Уоррен посмотрела на нее весьма удивленно, Джорджи поспешила добавить:

— Ну, с кого они из нас? С Клару, или с Карен, или Летти? — она потыкала пальцами. — Я понимаю, вы их ни разу не видели, но если представить...

— Если представить... — миссис Уоррен задумалась. — Вряд ли они могли бы сильно вырасти. Условия все же суровые, знает ли. Так что, скорее всего, если они есть, они меньше самой маленькой из вас.

— Слышишь, Клара, — улыбнулась Джорджи, — ты любого из них уделаешь.

Клара выпятила грудь и задрала подбородок.

...Странное ощущение нарастало, когда они после наблюдали за звездным небом, будто бы пара в Млечном пути: как жадно хотелось немедленно сделать так, чтобы все это немедленно стало тебе таким же домом, как Розфильд, или по крайней мере местом близким и понятным, как их школа. Ведь Джорджи уже сейчас готова была жить здесь, чтобы наблюдать за летающими метеоритами и искать жизнь среди лунных кратеров — но почему-то Земля держала, не отпускала ее, не желала делиться воздухом и поддерживать полет. Но ведь то, чего не дают, то можно взять самой, правда? человек может додуматься, наверное, до всего на свете, только было бы желание думать. "А если бы удалось провести кислород на Луну и Марс? Возделывать там поля? Может..."

Джорджи так замечталась, что и не заметила, как настала пора уходить. Карен и Летти взяли ее под руки с двух сторон, Клара семенила позади — так и вышли, и им никто не сделал замечания.

Бывает так: попадаешь на улицу, и не верится, что все еще тот же день. А там, где стоял планетарий, все-таки было удивительно тихо. Директриса вдруг положила руки на плечи им с Карен.

— Я вижу, вас экскурсия впечатлила особенно.

Джорджи энергично закивала. Карен молчала, глядя вопросительно.

— Подумайте: на эти звезды люди смотрят, может быть, десять веков. Может быть, когда-то человек, дикий, пещерный, поднял голову, увидел звезды— и с тех пор началось его движение к тому, каким он стал. А звезды непрерывно светят над ним... И над многими еще поколениями.

— Звезды — это вечность? — тихо спросила Карен. Джорджи прервала ее:

— Ты же слышала, у них есть свой срок! Зачем говорить ненаучно?

— Срок есть, но нам он не по силам, — вздохнула мадам Айсви. — Но вопрос хороший, девочки. Что значит время для нас? А для звезд? Подумайте.

Конец второй части.

Три месяца спустя.

Лестницу покрывали солнечные квадраты. Клара старалась обходить их, ступать по теневой стороне. Солнце сегодня было такое яркое, что казалось: освещенные ступени будут раскалены. На середине лестницы она не утерпела и остановилась: захотелось полюбоваться, как зеленая ткань платья под прозрачными вроде бы лучами меняет цвет, озаряясь золотым.

Все складывалось очень хорошо. Мадам Айсви учила ее петь, и Клара в каждом письме Гарри пересказывала ему то новое, чему научилась сама. Когда она навещала Риверс-Холл на Пасху, они с Гарри пели вместе. Его очень радовало, что он учился новому. С Молли и Софи он помирился, и они вроде бы простили друг друга, но прежней дружбы, увы, не восстановилось. Зато взрослые, в их числе доктор Стиффорд, заступились за ребят перед учителями в Олдерстоуне, и те пообещали, что решат проблему. И только кое-что Клару не то, что огорчало, но заставляло поволноваться. Мисс Джефф задала им по биологии сделать в паре доклад и сама распределила, кто с кем будет работать. Кларе досталась Фредерика.

Клара не боялась, конечно. Время, когда Фредерика злилась, прошло. Теперь она скорее выглядела очень грустной. Но все-таки было понятно: то, что придется работать с Кларой, не может ее обрадовать. Однако велели так велели — Клара решила не откладывать неприятное. Запечатав и сложив в специальный ящичек письма для родных и для друзей, она отправилась искать Фредерику.

Той, видимо, так неуютно было находиться с одноклассницами, что она успела полюбить уединение и старалась спрятаться от всех — как и сама Клара в начала года. Так что Кларе было довольно просто догадаться, где ее искать. В такую чудесную погоду, конечно, Фредерика могла облюбовать один угол сада, менее красивый, чем другие, куда редко добирались остальные ученицы.

Она точно нашлась именно там, но не читала и не играла со стеной сарая в сквош, как сделали бы другие на ее месте. Фредерика молча сидела на скамеечке и смотрела перед собой — как всегда, мрачно.

"Сразу к делу", — решилась Клара и позвала Фредерику.

— Привет. Я насчет биологии. Надо все-таки решить, кто из нас о чем будет рассказывать. У меня есть план, я его карандашом набросала. Что ты возьмешь?

Фредерика продолжала молчать.

— Ну это глупо. Я понимаю, тебе со мной не хочется разговаривать, но двойку-то из-за этого зачем получать?

— Прикидываешься добренькой? — каким-то странным, низким голосом спросила Фредерика. — Нравится такой быть?

Над словами Фредерики стоило задуматься... Когда будет время. Пока следовало добиться какого-то согласия по докладу.

— А тебе нравится быть злюкой?

— Это лучше, чем лицемерить, — Фредерика тяжело на нее посмотрела. — Ты же на самом деле ненавидишь меня. Как все вы. Вы все мне завидуете. Никому из вас не стать лучше меня.

Клара кашлянула.

— Прости, но учимся, к примеру, мы с тобой сейчас одинаково. Обе далеко не лучше всех.

— Да! — нервно расхохоталась Фредерика. — Только вот тебе приходится из кожи вон лезть, чтобы добиться хотя бы такого результата и не скатиться ниже Флейм и Керли, потому что ты еще большая идиотка, чем они! А если бы я считала эту помойку под названием школа достойной стараний, я бы давно оставила далеко позади и зануду Белл, и мерзкую выскочку Вёльмен, не говоря уже об этих гадинах Хэмиш и Гольд! Я еще поднимусь выше их всех! А ты так и останешься ползать по земле. Тупая, нищая и уродливая.

Клара секунду подумала: конечно, Фредерика почти предсказала ее судьбу... С вероятность девяносто девять процентов. Но все-таки оставался и еще один.

— Я могу найти клад, заплатить врачам, и они укоротят мне нос. И я уже не буду такой уродливой, как теперь, — улыбнулась Клара. Фредерика неожиданно ухмыльнулась более мягко.

— Ври больше. Так не бывает.

"Да уж, наши с тобой жизни это особенно подтверждают".

— Не было и не было, а тут возьмет и будет. Так как насчет доклада? Посмотри план. Выбери что-нибудь. Можешь картинки показывать, кстати. Такие красивые!

— Я не люблю цветы, — вдруг призналась Фредерика.

— А почему? — удивилась Клара.

— Не люблю, и все. Они слабые.

Клара наморщила лоб. Она как-то никогда не догадывалась посмотреть на цветы с этой точки зрения.

— Ну, они же просто цветы. Почему ты считаешь их слабыми?

— Они не защищаются, — пожала плечами Фредерика. — Их легко сломать. И вообще, они безмозглые. В этом плане, пожалуй, ты тоже похожа на цветок.

Клара хихикнула: она не думала, что ее можно сравнить с цветами, пусть даже и так.

— Ну, мне больше нравится быть птицей, — призналась она. — Иногда хочется встать на крыло... Улететь... Такая свобода, знаешь... Я хотела бы быть соловьем, наверное. Ой, а ведь не обижайся, но ты не совсем права насчет цветов. Они бывают хищные. Слыхала про росянку?

— Нет, — насторожилась Фредерика. — Что это?

Росянка не впечатлила Фредерику, потому что опасной оказалась только для насекомых. Однако договорили и разошлись они с Кларой вполне мирно. Клара даже задумалась, смогут ли они подружиться со временем, однако решила события не торопить.

...Кабинет биологии выглядел экзотически: по стенам — увеличенные фото самых разных животных, цветные изображения северного леса и джунглей, по углам — несколько чучел: тетерев, павлин, уж и заяц. по центру — несколько парт, для тех, кто хотел бы что-то записать, но в основном ученицы устраиваются на диванчиках вдоль стен. У классной доски застыл, скалясь, скелет в шляпе и галстуке — Мистер Хоррор. Альфонсина и Марселла, увидев его впервые, подняли визг, Летиция тоже вздрогнула, и долго еще потом девочки на него косились. Зато Джорджи и Карен на первой же перемене подошли и пожали костяную руку, а потом спорили, был ли Мистер Хоррор при жизни учителем в этой школе. Кассандра принялась им доказывать, что скелет ненастоящий, а Карен попросила их не разочаровывать. Что до Клары, она понадеялась, что права все же Кассандра.

По всем предметам они шли споро, и биология не была исключением. Сегодня должны были выслушать доклады про некоторые семейства цветковых растений. Кларе и Фредерике достались Луковые.

Честно говоря, поначалу тема немного расстроила Клару, но когда она посмотрела на картинки в учебнике и потом в журнале в библиотеке, но удивилась, насколько цветущий лук может быть красив. Изящные белые цветы, лиловые шары соцветий, или еще золотистые... Некоторые сорта она видела в школьном саду. Они только что распустились. От картинок веяло весной.

Клара иногда задумывалась: зачем растения такие нарядные? Чтобы выживать? Но ведь для насекомых достаточно, наверное, яркости. Зачем еще и запах, и это удивительное изящество, это нежность? А зачем соловьи так хорошо поют — неужели соловьихи разбираются в музыке? Вот и луку достаточно быть полезным — но он еще и красиво цветет.

Урок прошел прекрасно. они передавали друг другу картинки с самыми разными цветами, а мисс Джефф еще и явилась с большим букетом и попросила каждую выбрать цветок, назвать, к какому семейству он относится, и указать все его части. Кларе достался пион. Марселла и Альфонсина приложили к волосам свои тюльпан и розу, а Джорджи оторвала листок от черемши и украдкой его сжевала.

Мисс Джефф заметила это, но только засмеялась:

— Мисс Хэмиш! Немытое в рот тащить, ну что вы как дитя малое!

— Хм... Вкусно, — сообщила Джорджи и тут же добавила. — А вот я бы хотела знать, почему девушкам принято цветы дарить? От них же никакого толку. Вянут через два дня, и все. Лучше бы...

— Конфеты? — иронично подсказала Карен.

— Можно. Или бутерброды с ветчиной, или блинчики.

— В твоих руках они тоже долго не проживут, — улыбнулась Карен.

— Конечно. Но я буду сытая.

Лиза громко и очень выразительно фыркнула. Офелия с холодной усмешкой добавила:

— Когда молодой человек ухаживает за девушкой, то он обычно приглашает ее в кафе.

— А что ему мешает по дороге к кафе подарить булочку? Это дешевле, в конце концов!

— Но ведь так можно поправиться, — ужаснулась Марселла. — Разве девушка этого захотела бы?

— Я слышала, любят за недостатки, — решила немного поддеть ее Клара.

— Между прочим, цветы раньше тоже были... полезным подарком, — улыбнулась Кассандра. — Древние люди делились друг с другом лекарственными растениями.

...Клара и Фредерика получили за свой доклад пятерки, но подругами из кабинета не вышли. Как только прозвенел звонок, Фредерика будто перестала интересоваться Кларой: собрала вещи и ушла, не оборачиваясь, ни на кого не глядя. Оставалось только пожать плечами: вряд ли Фредерика вообще кому-нибудь поверит так сразу.

Домашней работы на вечер оставалось не так много, и Клара собиралась отправиться послушать, как мадам Айсви поет под гитару вместе со старшеклассницами. Директриса пообещала, что со следующего года Клара будет учиться и гитаре, и девочка совсем не была против: все пригодится. Тем более, звук гитары словно трогал душу, а еще инструмент можно было обнимать.

Мадам Айсви говорила, что Клара должна одновременно и слышать, как человек поет технически, и ощущать его чувства. Второе пока, несомненно, побеждало. Клара просто не могла думать о технике пения, когда директриса пела о войне, и ее голос звенел, как холод ночи, как разбитое выстрелом стекло. И глаза у мадам Айсви становились ледяные — как у отца Грегори иногда бывали, Клара только с зимы, с памятного рассказа Карен, стала догадываться, почему. И мысли Клары уносились к заметенному снегом пепелищу, к лицу отца, на котором не таял снег, и к найденной на пожарище перьевой ручке. Владельцев ее не нашлось, и Клара, обернув ручку кусочком крепа, носила ее с собой.

Задумавшись, Клара вышла в сад и удивленно уставилась на одноклассниц, сгрудившихся у решетки. Ей нескоро удалось заглянуть за их спины, но она явственно расслышала мальчишеский голос.

-... Бумаги потеряны. Отец рвет и мечет. Честно, мне страшно домой идти. Может, у вас можно спрятаться? Я бы к вечеру ушел и тихонько проскользнул к себе.

Видимо, это был мальчик из той семьи, где они с мадам Айсви в сентябре были в гостях — после Рождества Джорджи часто его навещала.

— Тоже мне, мужчина, — фыркнула Карен. — Ты же не брал эти бумаги, чего тебе бояться?

— Если только в самом деле не брал, — добавила Лиза. — Может, Джорджиана на тебя плохо влияет?

— Лиза, завтра же контрольная, — охнула Джорджи, — иди скорее учи!

Летиция стала рассуждать.

— Ты мог бы постоять здесь.. минут десять? А мы пойдем к директрисе и вместе попросим ее...

Джорджи закатила глаза.

— Нет уж, я умру от такого занудства. Пошли вместе. Расскажешь мне все. К ужину вернусь, наверное.

И несмотря на общие предостерегающие окрики, она нырнула между стоячие прутьев решетки и исчезла в густом кустарнике.

— Так что стряслось? — торопливо спросила Джорджи, когда школа осталась далеко позади и возмущенные крики заглохли.

Брюс закатил глаза.

— Да я же говорю, отец принес домой какие-то деловые бумаги, очень важные, запер в ящик стола у себя. Это было вчера. Сегодня днем он за ними заехал прямо с работы: ящик закрыт, а бумаг нет! Как корова языком слизнула. Мама была в Корлинге, вернулась только сегодня к обеду, Андерс — в школе. Сейф в папиной спальне...

— А ты орешь об этом на весь парк, — оборвала его Джорджи. — Вот так крикнул при ком-нибудь или в школе кому проболтался... Может такое быть?

Она хотела предостеречь Брюса, но никак не ожидала, что он расплачется. Ну, почти расплачется. Губы у него затряслись, лицо скривилось. Он завертел головой — должно, быть, это обозначало отчаяние. Он нагнул голову, словно собираясь бодаться.

— У нас... Приличные люди. И я такого не говорил! Нет! Ну, с кем бы я стал это обсуждать?

— Мало ли. С друзьями.

— У меня... Не важно. В общем, нет, я не могу быть виноват. Но я просто... Не знаю, как вернуться домой.

— Ну если ты не при чем, то в чем дело? — все же не понимала Джорджи.

— Да... — Брюс ковырнул ботинком землю. — Так противно от себя. Я же хочу помочь. А тут отцу плохо, мама растерялась... Она никогда не теряется! А тут... А я не знаю, что делать с этим всем. От меня никакого толку. Ненавижу это.

Джорджи слабо кивнула. Загадка определенно заинтересовала ее, и отвлекаться на бессмысленные слова утешения совершенно не хотелось.

— Ты можешь привести меня в дом? Заодно я еще кое-что у тебя спрошу.

— Ты хочешь...

— Поискать бумаги, — кивнула Джорджи. — Или хотя бы выйти на след похитителя.

— И расскажем все папе, а он обратится в полицию! — просиял Брюс. — Как я раньше не догадался! И странно, — задумался он, — почему папа сам...

— Не обратился? Значит, не хочет, — пожала плечами Джорджи. — Мы сами с тобой поищем их. Пошли.

Она очень постаралась припомнить все, что обычно спрашивали в детективах сыщики, и задать Брюсу все эти вопросы, покуда они дворами, срезая путь, шли к его дому. В детективах, однако, свидетели были умнее: Брюс не знал, были ли враги у его отца, и не представлял, кому бумаги могли понадобиться. Из тех, кто мог войти в дом, не вызывая подозрений — точно никому. Не домработнице же, которая у них с самого рождения Брюса. Тем более, она на несколько дней уехала за город к родственникам.

— Это надо проверить,— важно ответила Джорджи. — Она могла быть подкуплена.

— Миссис Флосс нас не продаст! — Брюс даже покраснел от возмущения и сжал кулаки. — Не смей так говорить, не а то я тебя стукну, слышишь?

Джорджи на него воззрилась. Брюс шагнул к ней и застыл, переводя дыхание.

— Ну и что ты этим хочешь сказать? — спросила она хладнокровно.

— Ты лучше не зли меня, — пробормотал Брюс. — Я дерусь. Я недавно стукнул мальчишку младше себя. Сильно. Он даже упал.

— Ну это ты смелый, — Джорджи пожала плечами. — Но мы должны рассмотреть все версии.

— Эту не будем.

— Тогда не ворчи, если не раскроем дело. Ну ладно. Получается, если из домашних брать некому и не за чем... Чужие? Ты замечал, чтобы за вашим домом следили?

Брюс крепко задумался.

Идти они скоро устали, сели на автобус, и Брюс заплатил за два билета.

— Наверное, не следили все-таки. Я бы заметил.. Наверное.

— Ты можешь положиться на свою наблюдательность? — спросила Джорджи скептически. Чем-чем, а внимательностью друг не отличался.

— Ну что, по-твоему, я такой идиот? — снова вспылил он.

— Не ты идиот, а они профессионалы, — пояснила Джорджи. — Похитители. В таком случае, наверное, они не оставили бы следов, но вдруг нам повезет.

Когда они наконец добрались до дома Ивлингов, Джорджи честно начала рассматривать каждый дюйм, приказав Брюсу тоже смотреть под ноги. Осмотрев крыльцо, дверь, дорожку (и ничего не обнаружив), они прошли в сад за домом.

Здесь пахло влагой, немного — гнилым деревом. На грядках золотились первоцветы, набухали бутоны на яблонях и кустах терновника. Тут, наверное, понравилось бы Летиции и Кларе, но Джорджи не настолько любила цветы и не могла себе позволить отвлечься от поисков. И вдруг — какая удача! — она заметила окурок, вдавленный в землю, а рядом — оброненный обрывок газеты.

— Папа не курит в саду! — взволнованно воскликнул Брюс. — Андерс вообще не курит.

Джорджи присвистнула: прямо перед ней открывался отличный вид на дом. Вечером, если окна освещены, можно рассмотреть наверняка буквально все, оставаясь в тени.

— А ты говоришь, за домом не следили. А вошли... — она пошла прямо. — Вошли наверняка через террасу. Тут даже я влезу.

Проверить это она не успела, потому что на террасу вышла миссис Ивлинг. Она была в домашнем синем платье и такой же шали, длинной и теплой. Лицо помятое, встревоженное.

— У отца, кажется, началась мигрень, я дала ему таблеток, — сказала она Брюсу, поздоровавшись с Джорджи. — А куда пропал Андерс, ума не приложу. Ушел после обеда, так и не появился. И сумку не взял... Значит, не в библиотеку идет.

Она говорила так грустно, что Джорджи стало жаль ее.

— Миссис Ивлинг, — рискнула она попросить, — а у вас есть знакомая собака? Ну то есть, у вас есть знакомые, у которых есть собака?

— Нет, — удивилась хозяйка. — А зачем вам?

— Я бы дала ей понюхать то, что нашла, она бы взяла след и привела меня прямо к вору.

— И вы пошли бы за ней прямо к вору? — миссис Ивлинг покачала головой. — Это очень опасно, Джорджиана.

Не обратив внимания на ее слова, Джорджи осмотрела террасу. На подоконнике обнаружился неясный грязный след.

— Мне нужно видеть ковер, — заявила она.

— Прошу прощения, — возразила миссис Ивлинг. — В этой комнате паркет. Если бы остались следы, я бы их давно заметила.

— Наверное, преступник их вытер, — предположил Брюс. — А про подоконник забыл.

На паркете в комнате в самом деле ничего не оказалось, но все же у самого дверного проема, ведущего в коридор, Джорджи заметила какую-то грязь.

— Вытер, да не до конца, — проворчала она.

— Однако нам вряд что-то даст ваша находка, — покачала головой миссис Ивлинг. — Кроме того, наверху мой муж, он болен, и я не хотела бы, чтобы его тревожили. Давайте лучше выпьем чаю.

Джорджи чуть не зашипела с досады. Миссис Ивлинг мешала расследованию! Конечно, она не могла быть причастна к пропаже документов: зачем ей? Но она просто влезала не в свое дело по глупости. Джорджи часто так мешали. Однако делать было нечего: пришлось вернуться в столовую, из которой они только что вышли, усесться за стол и полчаса хлебать чай под ласковые вопросы миссис Ивлинг о школе и семье. Про семью Джорджи отвечала с особенной неохотой: там и вправду все немного изменилось. Рядом с ней и дядей теперь постоянно торчала Ханна, и приходилось слушать про ее сочинения. Да и дядя как будто по часам время отмерял, чтобы Ханне уделять ни минутой меньше. Конечно, Джорджи нашла, чем себя назвать, но когда в семье что-то менялось, об этом приходилось думать. А думать о семье Джорджи не любила. Тем более, миссис Ивлинг почему-то задавала вопросы часто хоть и по-доброму вроде, но порой чай в горло не лез потом.

Вдруг в коридоре послышался какой-то шум. Брюс недовольно заерзал.

— Это Андерс, наверное? — спросил он мать.

— Да, у него свой ключ, — ответила миссис Ивлинг спокойно. — Не бойся, он наверняка пройдет прямо к себе.

Однако шаги приблизились к столовой. Брюс сжал зубы и с ненавистью посмотрел на дверь. Она резко отворилась, и вошел Андерс, всклокоченный, в порванном пиджаке, с разбитой губой. Миссис Ивлинг чуть приподнялась, но сразу снова опустилась на место.

— Что-то случилось? — сдержанно спросила она. — Ты подрался?

Вместо ответа Андерс молча выложил перед ней картонную папку. Мать аккуратно развязала ее и открыла. И ахнула.

— Это... — Брюс вытянул шею.

— Бумаги отца! — радостно воскликнула Марта и бросилась на шею старшему сыну. — Ты молодец, Андерс! Как же ты смог их отыскать?

— Просто немного подумал, — Андерс ухмыльнулся.

Брюс не двигался с места, но не сводил с брата восхищенного взгляда. Про Джорджи как будто ве забыли. Подождав немного, она сползла со стула, подняла брошенное в кресло пальто и выскользнула через дверь на террасу.

Марта Робертс родилась в Корлинге, в семье фармацевта и учительницы танцев. Отец ее был из "спустившихся креннов", мать приехала откуда-то с юга.

Они снимали квартирку в мансарде, жили весело и безалаберно, как и подобает, наверное, вчерашним студентам. В квартире, насколько помнила девочка, редко бывало меньше трех гостей разом. В любое время дня и ночи они спорили с хозяевами, читали вслух, танцевали под пластинки. Еще не зная буквы, Марта уже точно выучила, как зовут председателя парламента, как музыка влияет на зрителя. который смотрит фильм. И еще многое из истории, культуры, литературы и политики — совершенно бессистемно. Так и вспоминалось ей потом раннее детство: сидит она, бывало, солнечным зимним утром на журнальном столике у окна, на свернутом одеяле, на полу какой-то папин приятель чинит радиоприемник, а другой вместе с мамой по ролям читает "Выжигу" — очень модную тогда пьесу. Потом приходит тетя Ванесса, мамина подруга, берет Марту на руки, переносит за стол и сажает к розетке с вареньем и целой горке оладий. Мама, привстав с книжкой в руке, декламирует, но вдруг швыряет книжку в угол, хватает Марту и крепко целует. Марта счастлива, но еще счастливее становится вечером, ведь с работы приходит папа и тоже играет с ней.

Идиллия закончилась, когда Марте исполнилось шесть. Сначала гости стали приходить к ним реже и по одному, а некоторые вовсе исчезли. Потом пару раз девочка просыпалась ночью от криков. Марта принималась хныкать, папа подскакивал и укачивал ее, покуда она не засыпала. А после однажды в ноябре девочка проснулась совершенно одна. В квартире не было никого, совсем никого. Марта сначала закричала и расплакалась от испуга. Потом заставила себя успокоиться, прошла на кухню, увидела, что на столе оставлен завтрак для нее: яичница и бутерброд с сыром, и чай, который давно остыл. Марта поела, умылась и оделась. Подумав, села читать: они с мамой недавно начали азбуку, и мама посоветовала ей слова в учебнике пытаться читать самой. Марта не успела справиться и с одной страничкой, когда вошел папа.

— А где мама? — спросила Марта, радостно его обхватив.

— Уехала. На поезде, — глухо ответил папа, объяснил ей, что брать на обед, и скоро снова ушел. Марта успокоилась: раз мама уехала, значит, скоро вернется. Много дней — как ей тогда казалось — она ждала маму: каждый день протирала пыль и вызубрила всю азбуку. Но мама все не приезжала. И тогда Марта решилась спросить у папы, когда же мама вернется.

— Никогда, — ответил папа очень странным голосом. Марта тогда не решилась уточнять, надеясь, что он просто пошутил и до маминого приезда дня два. Как это вошло у нее в привычку, она стала представлять, как мама войдет в квартиру, обязательно поцелует дочь, возьмет на руки. Этого так не хватало.

Но мама все не возвращалась. Без нее Марту пошла в первый класс. Там соседка по парте сумела как-то разговорить ее, и Марте рассказала про маму. Соседка, из тех, кто всегда все знает, фыркнула:

— Тебе наврали, конечно! Твоя мать просто умерла.

Как Марта испугалась в тот день! Она едва смогла дождаться отца с работы и сразу спросила его.

— Мойра жива, надеюсь, — отец покачал головой. — Но она в самом деле больше не вернется. Она уехала от нас с тобой, мы ей не нужны.

— Почему? — Марта заплакала. — Ведь я стараюсь хорошо учиться, и даже сама уже пеку оладьи, и...

— Ей все равно, — прервал папа. — Если человек не любит, его любви не добиться ничем. Не жди ее больше. У нас своя жизнь.

Марта долго еще не верила, не мирилась. Она стала круглой отличницей, старалась, чтобы в доме не было не пылинки, осваивала кулинарию, читала запоем, училась играть на фортепьяно. Чем больше времени проходило, тем более острой, невыносимой становилась тоска. Походы в гости к одноклассницам стали мучением: Марта не могла равнодушно видеть, как тех обнимали и целовали матери. Но чтобы не вызывать ненужных вопросов, она научилась подавлять слезы.

И вдруг однажды все перегорело. Кажется, на дне рождения той самой соседки, которая знала все и про всех. Марте было уже тринадцать. Она вдруг осознала, что не может больше страдать. До ее боли действительно никому нет дела, ей придется лечить себя самой. Если еще не поздно — тем лучше. Она решила жить, радуясь тому, что у нее есть, и не думая о тех, кому не нужна — у нее получилось.

Училась она, как уже упоминалось, блестяще, лучше почти всех в их довольно сильном классе, и многие учителя советовали ей продолжить образование. Не вышло: началась война, отца забрали на фронт, а Марта отправилась работать в госпиталь санитаркой. С войны отец вернулся невредимым, и Марта взялась было за учебники по химии и биологии, собираясь рискнуть и попробовать выучиться на врача: молодой доктор Фицли в госпитале очень ей это рекомендовал. Но об этом снова пришлось забыть, на сей раз навсегда: отец заболел лейкозом.

Печатать на машинке Марта умела с детства. Наскоро выучившись еще и делопроизводству, она устроилась секретарем в торговую фирму, дела которой шли очень хорошо. Заправляли фирмой два совладельца: энергичный, крайне подвижный Джек Бейли постоянно был в разъездах, а вот Юстас Ивлинг, молчаливый человек за тридцать, предпочитал сидеть в кабинете. На работе поначалу приходилось трудно, и лишь через полгода, привыкнув, Марта стала замечать странные взгляды, которые мистер Ивлинг посылал ей порой не в самое подходящее для этого время. Она бы подумала, что ошиблась, ведь, в конце концов, она не имела раньше дел с мужчинами. Но все чаще он вызывал ее в свой кабинет, даже если в ее помощи не было особой нужды, стал с завидной регулярностью требовать то чай, то кофе. И однажды, когда она, поставив перед ним маленькую чашку, повернулась к двери, вдруг взял ее за руку.

— Простите? — удивилась Марта, но вырываться не стала.

— Я хочу, чтобы вы побыли со мной, — буркнул Юстас Ивлинг; его рубленое лицо потемнело, глаза впились в пенку в чашке.

— О, я совсем не против, — пролепетала Марта, совершено растерявшись, — но ведь могут прийти посетители.

— Да, правда, — кивнул Ивлинг. — Тогда позвоните отцу и скажите, что задерживаетесь. Сегодня мы с вами поужинаем в кафе.

— Спасибо, вы очень добры...

Марта не помнила, как вышла из кабинета. Как нарочно, сразу навалились бумаги, посетители пришли, и нескоро удалось обдумать произошедшее.

Первое, о чем вспомнила Марта, когда приемная наконец опустела — что Ивлинг знал про ее отца. Видимо, он уже наводил справки. Неужели настолько заинтересован ею? Марта не могла понять, было ли ей приятно. Юстас Ивлинг был слишком отстраненным и закрытым, чтобы она могла о нем сказать что-то, как о человеке; на внешность смотреть она не привыкла, но все-таки красавцем его никак нельзя было назвать, а деньги... Не сказать, чтобы сейчас она не нуждалась: все уходило на лекарства и питание для отца, Марта ела пустую кашу и носила длинные юбки, чтобы прикрыть дыры на чулках. "Но кто сказал, что мистер Ивлинг потратится на меня? И потом, ведь будет получаться, что я с ним... За деньги?" Стыд обжег щеки, точно жар начался, нахлынуло отвращение к себе.

Было ведь, было иначе... Марта вспомнила полдень, больничный двор. Искры солнечного света окружают лужи, без умолку перекликаются воробьи. У доктора Фицли точно золотая корона на голове, щеки золотые от веснушек, а как согревают глаза...

Он перенес полиомиелит в детстве, ходил, тяжело опираясь на трость, был долговязый и худой, как скелет, и сиял для всех, как солнце. Он улыбался Марте, подбадривал, шутил, а через полчаса озарял палату и точно так же шутил со всеми больными, а потом с медсестрой на посту... Он явно не нуждался в Марте, и она запретила себе думать о нем. Только имя запомнила зачем-то: звали его Андерс.

После войны он уехал — вроде в Розфильд, а может, и южнее. И не было смысла о нем вспоминать, он не мог ей помочь. И оставалось только подавить острый стыд перед тайной нежностью и глупыми мечтами, связанными с ним.

...В ресторан мистер Ивлинг свозил ее несколько раз, потом вывез прогуляться на Королевский бульвар, но вел себя очень корректно — даже, пожалуй, с робостью. Весной он пригласил ее в театр, на оперетту — ту самую, о которой недели за две до того Марта хорошо отзывалась в столовой, когда болтала с Пэм, машинисткой из юридического отдела. Шпион был вычислен, но внимательности мистера Ивлинга Марта снова отдала должное. Как и его стойкости: классическая музыка явно его утомляла, а когда главная героиня начинала петь высочайшим сопрано, он прижимал пальцы к вискам. Марта сжалилась над ним и в антракте предложила сбежать.

— Правда? — по-детски обрадовался мистер Ивлинг. — Да, пожалуй. Мне, знаете, больше по душе мюзик-холл.

— Может, в другой раз? — осмелела Марта. — Давайте просто погуляем пока.

Недавно прошел дождь, мостовая блестела. Небо было темно-фиолетовое, с золотой полосой на горизонте. Они остановились на мосту через старинный Йельский канал — каменном гнутом мостике с широкими перилами. И там тяжелая рука Юстаса Ивлинга очень бережно легла ей на плечо. Марта не стала уклоняться.

— Я... Вы нравитесь мне, — пробормотал он, разглядывая ботинки.

— Спасибо, — только и смогла она вымолвить. Новость была ожидаемая, но что с ней делать, она так и не смогла себе сказать.

— Я хочу, чтобы вы вышли за меня замуж.

А вот это было уже неожиданно. Такой обеспеченный человек мог найти невесту побогаче.

— Я... Я ... Вы уверены в этом, мистер Ивлинг? Вы достаточно хорошо меня знаете?

Он серьезно кивнул.

— Я наводил справки, где только можно. О вас никто ничего дурного не может сказать. Вы прекрасный работник... Хорошая дочь.

Он то ли кашлянул, то ли крякнул.

— Я понимаю, что... не гожусь в герои романа. Вы не можете в меня влюбиться. Но вам будет выгоден брак со мной. Я могу оплатить хорошее лечение для вашего отца. Надо ведь все попробовать. Понимаете, я могу и просто так дать вам денег, если попросите, но... Не знаю, наверное, не слишком подло, что я и для себя чего-то прошу?

— Каждый думает прежде всего о себе, — улыбнулась Марта. — Зачем же себя обвинять. Вы и так очень благородно себя ведете. Я согласна, мистер Ивлинг. Спасибо за все.

...Ей понадобилось совсем немного времени, чтобы полюбить Юстаса — стоило лишь получше его узнать. Да, он был страшно упрям, к целям всегда шел напролом, и кроме его планов, для него ничего не существовало. Ему трудно пришлось в жизни, отец его был пьяницей, а мать рано умерла. Будь Юстас другим, вряд ли он бы достиг такого успеха. Но именно с ним Марта почувствовала то. чего давно не ощущала: что рядом с ней человек, на которого можно положиться, который не оставит ее одну, что бы ни случилось — но которому и она сама бесконечно нужна, которым она... любима. Отец, наверное, любил ее, но после ухода матери перестал обращать особенное внимание, а чем дальше, тем больше проблем на нее перекладывал. Было очень больно, когда он умер — незадолго до их с Юстасом свадьбы — но Марту не настигло ужасное одиночество, потому что рядом был ее твердый, умный, но в чем-то доверчивый и прямолинейный муж.

Похоронив отца, они скоро переехали в Квинленд: Юстас возглавил открывшееся там дочернее предприятие. Марта осела дома, на съемной квартире, поглощая творог и яблоки и читая все новомодные книжки по уходу за детьми, раннему развитию и воспитанию, какие успела вывезти из Корлинга. Перед самым отъездом выяснилось, что она беременна.

Она полюбила сосновый парк Квинленда, его ухоженные сады, булыжные мостовые. Каждое утро, проводив мужа, Марта, не спеша, выходила из дома на долгую прогулку. Она наблюдала за служанками, болтавшим на углах, лавочниками, представлявшими свой товар скромно одетым старым девам, ребятишками, с блаженным визгом запускавшими змея. И ей казалось, что здесь, в такой чистоте, и родиться может только самый чистый, добрый, миролюбивый человек на свете.

Роды прошли довольно тяжело, но ребенок ее порадовал: крупный, здоровый мальчик со звонким голосом, темным пушком на голове и ярко-синими креннскими глазами. Юстас был тоже очень рад, правда, дома стал появляться не каждый день: на предприятии были какие-то проблемы. Ну что ж, у молодой и здоровой Марты сил было много, и она полностью сосредоточилась на младенце.

Андерс рано пошел и заговорил, читать выучился уже в три года, чуть позднее — и считать. Болел он мало, вопросов поначалу задавал много, но очень рано как-то отделился от матери, предпочитая в одиночку убегать из дому и заводить знакомства — каждый раз новые. Это не тревожило Марту: она ведь не собиралась слишком привязывать его к себе. Правда, ей было бы спокойнее, если бы он дружил с детьми соседей или ее новых подруг. Но с ними Андерс предпочитал соревноваться в счете или в том, кто больше знает, понимая, что выйдет победителем. У Юстаса времени на семью по-прежнему было мало, но все же Марта, понимая важность присутствия в жизни ребенка обоих родителей, придумала для него роль. Отец в семье стал "высшей инстанцией", к которой обращались в случае крупных провинностей мальчика и который, в то же время, устраивал необычные развлечения вроде поездки на аттракционы в Корлинг. И много лет все было хорошо: с делами у Юстаса все наладилось, бизнес значительно расширился, семья переехала в собственный дом. В тот год, когда Андерс должен был пойти в школу, у Марты родился второй ребенок — Брюс.

Снова она постаралась избежать всех проблем. Она не превращала старшего сына в няньку, но и не стала бы мешать ему играть с младенцем, если бы только он захотел. Она нашла время, чтобы проводить его в первый класс, познакомиться с учителями, узнать про одноклассников. Она старалась хоть иногда учить с ним уроки — впрочем, быстро поняла, что ее помощь здесь не требуется. Это стало большим облегчением: роды протекли еще труднее, чем в первый раз, Марта плохо себя чувствовала, да и Брюс капризничал и часто болел.

От каждого его крика заходилось сердце, от его плача слезы катились из глаз — но его улыбки, головка, доверчиво прижатая к ее плечу, протянутые к ней ручки приводили в восторг. Марта была готова часами сидеть рядом с его кроваткой, слушать дыхание, наблюдать, как он теребит погремушки или напрягает плечики, пытаясь перевернуться. С Андерсом она, наверное, слишком старалась сделать все безошибочно и даже не успела понять, какая радость — поцеловать крошечную ножку своего, своего ребенка. Порой она чувствовала себя каким-то зверем. у которого не осталось ничего, кроме любви к детенышу, да ничего больше и не требовалось.

Когда она впервые поняла, что Андерсом что-то не так? Когда увидела своего старшего сына другими глазами, разглядела страшную, наглую усмешку и зимний холод в глазах? Может, когда к ним на Рождество зашла в гости соседка, вечно недовольная своими сыном и дочерью, и Андерс сиял от гордости, когда соседка хвалила его и ругала своих детей? Когда колко и зло отказался с ними играть: мол, ему с ними скучно, а того, во что привык играть он, они не поймут?

Марта давно убедилась: на старшего сына не влияют нотации. Она решила действовать иначе: потихоньку выучила соседских детей решению нескольких задач на сообразительность — из нового сборника, который не показывала сыну. Потом однажды пригласила их в гости, достала книжку и предложила каждому решить по задаче. Естественно, Том и Лиззи справились лучше, чем Андерс. Конечно, им было приятно торжествовать над мальчишкой, который их презирал (и насколько знала Марта, поддразнивал); конечно, он раскраснелся от досады и разочарования.

— Какой урок ты извлек из сегодняшнего? — спросила Марта сына, когда гости ушли. Андерс хмуро вертел сборник задач в руках.

— Надо лучше соображать, — буркнул он.

— И это все?

— А что еще? — он непонимающе посмотрел на мать.

Марта наклонилась к сыну.

— Ты не самый умный. С этим надо смириться и спокойно принимать, если тебя кто-то обходит. Второе вытекает из первого: если ты и сам можешь проиграть, то не должен презирать проигравших.

— Я не буду больше проигрывать! — он вскочил на ноги. — Я выучу все, и эти ничтожества...

— Что ты сказал? — прервала сына Марта, чувствуя, что ей становится страшно.

— Эти ничтожества, — повторил Андерс. — Такие же, как мои одноклассники. Полные идиоты. Там не с кем даже поговорить!

— Тебя поэтому в ноябре побили? Ты отказался говорить нам с отцом, кто и почему — знал, что мы не будем довольны тем, как ты обращаешься с одноклассниками?

Андерс закатил глаза.

— Если они действительно идиоты, что я могу сделать?

— И даже после того, как сегодня проиграл именно ты, не хочется ни над чем задуматься?

Сын в самом деле задумался, съежившись снова над задачником. Он вертел книжку в руках — и вдруг бессмысленно уставился на заднюю сторону обложки.

— Они не могли выиграть сами, — выпалил он. — Им ни за что не решить бы эти задачи сразу!

И он посмотрел Марте в глаза, дрожа от ярости. — Ты это подстроила!

"Главное — не начать оправдываться. Ты же права".

— Допустим. А теперь прими во внимание, что я твоя мать и все делаю для твоего же блага. Подумай, зачем я сделала это.

— Мне плевать! — взревел Андерс, швырнул книжку об пол и убежал. Марта осталась стоять, нервно сжимая пальцы. Она пыталась зацепиться хоть за одну здравую мысль, но вместо этого снова почувствовала себя всеми оставленной шестилетней девочкой — и, упав на стул, уронив голову на руки, горько расплакалась.

Сумерки сгустились, скоро должен был вернуться Юстас, а она все рыдала, всхлипывала, дрожала, раскачиваясь из стороны в сторону. Вдруг услышала быстрые, легкие шаги. Андерс вошел на кухню, зажег свет, подобрал книжку и, равнодушно скользнув взглядом, ушел.

Виски сдавило, Марта побоялась, что сейчас сойдет с ума. Но наверху заплакал Брюс, и она поспешила к нему.

Джорджи вернулась в школу все так же, протиснувшись между прутьями забора, а потом влезла в приоткрытое окно на первом этаже. Она надеялась, что еще успевает на ужин. До него было еще десять минут — так ей сообщила Клара, едва она вошла. В их комнате собрались все, кроме Фредерики, Офелии и Лизы.

— Правда, — вздохнула Клара, — взрослые все равно знают, что ты уходила.

Джорджи только фыркнула: еще бы им не узнать после того, как эти дурехи сами же подняли галдеж.

— Но также они знают, что уходила ты по очень уважительной причине, — уточнила Кассандра.

Клара хихикнула, а Карен с довольным видом скрестила руки на груди:

— Да, мы уж постарались.

— Лиза хотела, правда, сразу бежать к директрисе, — рассмеялась Марселла,— но Клара стала ее отвлекать, спрашивала всякую ерунду, не давая пойти, а мы с Альфонсиной уж помогли... А Сандра, Летти и Карен пошли к директрисе и объяснили, что ты на самом деле пошла помогать своему другу.

— Нам, к счастью, поверили, — добавила Летиция. — Правда, тебя попросили завтра полить цветы в кабинете биологии. Но это, скорее всего, за черемшу.

Что ж, можно было безбоязненно отправляться на ужин — но впервые в жизни Джорджи не радовалась, что удалось выйти сухой из воды. Ее даже не заинтересовал запах, доносившийся из столовой, и на отличные рыбные котлеты с отварными овощами она посмотрела без всякого энтузиазма.Удалось слабо улыбнуться, когда к чаю подали печенье с изюмом — но оказалось,даже им можно заесть не всякую горечь.

Летти, конечно, заметила все первой. Когда возвратились с ужина, без церемоний приложила ладонь ко лбу Джорджи, а потом к тем местам на шее, которые она называла "железы".

— Обожжешь ведь, у тебя же ладони всегда раскаленные, -засмеялась Джорджи, хотя весело ей не было.

— У Джорджи жар? — забеспокоилась Клара. — Давайте я тоже проверю, у меня руки всегда холодные.

Ладони у Клары были ледяные, но зато она смогла убедить Летти, что жара точно нет и бежать к медсестре не стоит. Тогда они догадались, что Джорджи обидели у Ивлингов, и принялись расспрашивать, но Джорджи не хотелось обсуждать с ними свой провал. В конце концов, она не могла пока даже собраться с мыслями, понять, что же именно было не так. Но ее что-то тревожило,от чего она не могла отвязаться, Конечно, не то, что все похвалы достались противному Андерсу — какое ей дело до родителей Брюса? Но вся история отдавала чем-то неестественным, какой-то театральщиной. Джорджи страшно не любила опираться на ощущения, ни ни на чем не основывались, кроме, как сказал бы дядя Эдвард, "субъективного". Факты, конечно, были, но...

"Но от того, что я постоянно о них думаю, я никак не могу придумать ничего нового. Может, попробовать рассказать человеку, который услышал бы впервые?" Летти и Клара не годились, но Карен Джорджи подсунула маленькую записку, предлагая ночью выйти пошептаться в коридоре.

Усевшись в углу между ванными комнатами и окном, Джорджи ночью рассказала Карен все, что случилось у Ивлингов. И Карен это тоже не понравилось. Несколько минут она думала, поджав губы.

— Как этот Андерс понял, где искать? — медленно спросила она. — Нападение, видимо, подготовлено заранее... Он знал, что у отца есть враги, даже не интересуясь его делами? Видел слежку, но не сказал? Как ему удалось так просто отнять бумаги?

— Именно, — согласилась Джорджи. — И вообще, он мог знать, где живут конкуренты его отца, но не сами же они влезли в дом. А вот откуда ему знать, кого они могли нанять?

— И следы странные, — отметила Карен. — Нарочито оставленные. Как в дешевом детективе.

Обе замолчали, думая об одном и том же.

— Но ведь ты говоришь, у него алиби? — спросила Карен.

_ Он был в школе, — медленно проговорила Джорджи. — Правда, школа недалеко от их дома. Но он не дурак: зачем рисковать, прогуливая занятие? Заметят же.

Некоторое время она сидела молча, упершись подбородком в колени. В голову лезли совершенно посторонние мысли: вспоминалась ей Ханна, старающаяся теперь придерживать язык не только при дяде или посторонних, их с Джаспером летние проделки — в окно на первом этаже они, кажется, вылезали чаще, чем выходили через дверь. "Окно?" Джорджи моргала. Есть ведь несколько возможностей сделать так, чтобы думали, будто ты где-то есть, а самому выйти.

— Спасибо, — она спешно поднялась. — Мне надо кое-что записать.

Прямо в комнате Джорджи, несмотря на стоны и протесты почти всех девочек, кроме Клары, спавшей всегда, как убитая, зажгла ночник. Вырвала листок из первой попавшейся под руку тетрадки, послюнявила карандаш и стала быстро строчить записку для Брюса.

"1) Узнай, был ли Андерс на всех уроках. Не было ли гимнастики, не отпрашивался ли он? Не болел ли кто-то из учителей?

2) На каком этаже у вас в школе библиотека? Как стоят стеллажи, всех ли видно в читальном зале, много ли там народу во время уроков?

3) Не было ли драк в городе вчера, во второй половине дня?"

— Если это моя тетрадь, я тебя убью, — пробормотала сонная Лиза. Довольная Джорджи погасила ночник и легка, сунув записку под подушку.

На следующий день письмо было отправлено, и чтобы не не изводить себя догадками (и заодно не вызывать лишних подозрений у Летти и Клары), Джорджи решила, что будет в этот день думать исключительно об уроках. Благо, тягостной для нее литературы сегодня не было, зато стояло две подряд математики.

Занимались они все по разным программам, с разной скоростью. Джорджи быстро освоила курс первого года и сейчас заканчивала следующий. Лиза и Кассандра, конечно, отставали от нее, но и они учили материал за следующий год. Остальные шли по обычной школьной программе, и сдвоенная математика каждый раз вызывала у них стоны. Джорджи же каждый раз ее предвкушала, как прогулку в ясный морозный день. Сразу и на душе веселее, и есть хочется.

...В кабинете математики парты были сдвинуты по две, окружая стоявший посреди класса большой фикус. Джорджи, Лиза и Кассандра сидели отдельно от остальных, с одними на всех счетами, а также с целым набором треугольников, линеек и лекал. Мисс Черри, учительница, время от времени подходила к каждой, проверяла задание, разбирала ошибки.

Закончив с задачей, Джорджи откинулась назад, заглянув за фикус. Мисс Черри стояла рядом Марселлой, которая напоминала котенка, вцепившегося в непомерно большой для нее кусок мяса и готового на все, только бы освободиться. Альфонсина рядом закатывала глаза и вертелась. Офелия косилась на стол "шедших вперед": она все пыталась догнать хотя бы Кассандру с Лизой, но это никак не получалось. Остальные корпели над примерами, очень стараясь при этом не сутулиться, и только Карен, прикусывая кончик карандаша, упоенно что-то рисовала на промокашках. На математике это было ее любимым занятием — не зря дядя Эдвард говорил, что точные науки вдохновляют искусство. А главное — окликнуть учительницу вовремя: она, конечно, такая же добрая, как и дядюшка, но она вегетарианка, а Карен с основном рисует охоту.

— Мисс Черри, я решила! Дайте другую задачу.

Мисс Черри, высокая, худенькая и угловатая, поспешила к ней, на ходу прихватывая вновь распустившийся белокурый пучок. Она запуталась в длинной юбке и чуть не упала, но успела опереться о край стола.

— Ох, Джорджи, — васильковые глазки огорченно моргнули за толстыми стеклами очков. Единственная из всех учителей, мисс Черри называла учениц ласково. — Проверьте еще раз. Нет, дайте я посмотрю. Ох, как же вы провели биссектрису! Джорджи...

— Мисс Черри, — надменно сказала Лиза. — Керли считает мух, а Голд рисует.

Учительница посмотрела на нее с упреком, но все-таки отошла к соседнему столу.

— Сбрендила? — шепнула Джорджи. — Карен рисует охоту.

— Я хотела тебе помочь, — обиделась Лиза. — Пока мисс Черри возится с другими, у тебя есть время найти и исправить ошибку.

— Намерения хорошие, Лиза, — мягко осадила ее Кассандра. — Но теперь Джорджи точно будет не до задачи: она волнуется за Карен.

Кассандра ошиблась в том, что за Карен было нечего волноваться. Она оставалась абсолютно спокойной, а вот мисс Черри не на шутку расстроилась, безуспешно объясняя ей, что охота — это плохо.

...Ответа от Брюса пришлось ждать три дня, зато постарался он на славу. Да, он прослышал о драке в районе вокзала в то самый день, когда нашлись бумаги; да, Андерс отпросился перед уроком гимнастики — ему стало нехорошо; его пустили полежать в медпункт, который как раз на первом этаже, он сделал вид, что уснул; койки в медпунтке стоят за ширмой, и в окно вылезти можно, а вот из библиотеки — нельзя, она на втором этаже.

Прочитав письмо от Брюса, Джорджи почувствовала, что сердце бьется быстрее, дыхание сбивается и в кончиках пальцев покалывает. Ей не терпелось пойти и прямо сейчас выложить все, рассказать Ивлингам правду — так раньше хотелось перед всеми похвастаться решением задачи. Она едва удержалась, подумав, что правду должен услышать главным образом Юстас Ивлинг. Он бывает дома только в выходные, и завтра Брюс как раз зайдет за ней. Всю ночь Джорджи обдумывала, как же изложит факты, чем будет доказывать. Ненадолго она представила, что Андерс, возможно, попытается оправдаться. Но ведь учителям его родители точно поверят больше.

Часы до ее триумфа мучительно растянулись, но вот наконец она оказалась у Ивлингов дома, Брюс шепнул, что родители и брат в гостиной, и Джорджи отправилась к ним. Брюс шел за ней. Сначала Джорджи еще думала, не стоит ли начать издалека, но такие штуки для Карен: она сама бы лопнула, пока не высказала главное. Поэтому с порога она выпалила:

— Андерс Ивлинг, я обвиняю тебя в воровстве!

От ее громкого голоса все трое, сидевшие в креслах, вздрогнули. Мистер Ивлинг посмотрел на нее, будто впервые заметив. Миссис Ивлинг почему-то побледнела. Андерс нехотя оторвался от книги и скривился:

— Вот и подтверждение тому, что с нашим Брюсом может общаться только сумасшедшая.

— Кто бы говорил! Ворюга! — выкрикнул Брюс, сжимая кулаки. Джорджи махнула на него рукой, встала прямо перед мистером Ивлингом и стала рассказывать.

Она не ждала признания со стороны Андерса, но кожей чувствовала: мистер Ивлинг верит ей, не считает ее обвинение чем-то невероятным. А у миссис Ивлинг даже губы побелели, она отпила воды и откинулась в кресле. Брюс подбежал к ней и прильнул к ее руке. Андерс слушал, покачивая ногой, позевывая.

— Это правда, папа! — подхватил Брюс, когда Джорджи замолчала. — Я сам говорил с учителями и одноклассниками Андерса, и проверял, за сколько времени можно добежать от школы до нашего дома.

— Какое рвение, — язвительно заметил Андерс. — И насколько это все голословно. В классе меня ненавидят и что угодно подтвердят.

— Если ты сумел восстановить против себя всех вокруг, это тоже кое-что о тебе говорит, — прошептала миссис Ивлинг.

— Не буду спорить, матушка, но это не воровство.

— А носильщики на вокзале тоже тебя ненавидят? — выкрикнул Брюс. — Я их спрашивал! Они тебя запомнили!

К радости Джорджи, на сей раз Андерс хотя бы позу переменил. выпрямился, уперся в подлокотники. И лицо вытянулось.

— Ты врешь.

— Довольно, — прервал его мистер Ивлинг. — Мне была подозрительна эта кража, но я закрывал глаза на то, у кого мог быть самый веский мотив и больше всего возможностей. Да и твоя мать наверняка все поняла и потому была против полиции — верно, Марта?

Та с трудом кивнула.

— Я надеялась, он сам сознается.

Ее муж расхохотался.

— Захотела от волка совести. А ты встань, я буду с тобой говорить!

Андерс медленно, нехотя поднялся. Мистер Ивлинг заложил руки за спину.

— Я понимаю, зачем ты это сделал. Надеялся, что я позволю тебе выбирать, видите ли, где учиться, когда ты закончишь школу? Ну что ж, я сам вижу, что принять тебя было бы позором для любого колледжа и университета. Но только ты учел одного. Все будет так, как я хочу — и теперь точно. Ты мог уйти из дома, начать работать — но ты решил найти путь попроще. Поздравляю, ты дал мне карты в руки. Еще один малейший проступок, малейшее непослушание с твоей стороны — и я пойду в полицию. Спасибо, сынок.

Андерс прикусил губу и немного потупился. Его отец прошелся по комнате.

— Больше никаких грубостей. Никакой лени. Все мои приказы выполняются беспрекословно. Матери слушаешься во всем. Брату помогаешь, защищаешь его, даже не пытаешься его обидеть. Со всеми нашими гостями — вежливость и еще раз вежливость. Марта, ты хочешь еще что-то добавить?

У нее дрожал подбородок, ногти впились в подлокотники.

— Что мне добавить? — тихо проговорила она. — Что наш сын, для которого мы с тобой делали все, оказался низким негодяем? Он хуже вора, он неблагодарный человек... Предатель.

Она прикрыла глаза и тут взглянула на Андерса:

— Думаю, тебе стоит сказать спасибо Джорджиане и Брюсу. Они очень большую услугу тебе оказали. Со временем ты поймешь.

— Может, еще ручки им поцеловать? — фыркнул Андерс.

— Что я тебе сказал? — процедил отец. — Ты же всегда хвалился своей памятью. Ну так?

— Спасибо, Джорджиана, спасибо, Брюс, — пробормотал Андерс, — а теперь, с разрешения всех присутствующих, откланяюсь. Отец, если понадоблюсь — я у себя в комнате.

Он вышел. Брюс опустил лицо, скрывая торжествующую улыбку. Мистер Ивлинг упал в кресло, беспорядочно забарабанил пальцами.

Миссис Ивлинг растянула губы в жуткой улыбке — страшно же, когда у человека мертвые глаза?

— Мужу недавно подарили набор замечательного шоколада, Джорджиана. Хотите, выпьем чаю?

Джорджи испуганно замотала головой. В этом доме ей бы точно кусок не полез в горло. Захотелось в школу, к подружкам в комнату — или домой, к дяде и маме, даже к Ханне. Все легче бы дышалось.

Один из признаков старой дружбы: вместе можно сколько угодно молчать, это не тяготит, вы не нуждаетесь с постоянных разговорах. Тем более, Ариэлла знала, когда молчание совершенно необходимо.

Марта уже рассказала ей обо всем, случившемся за последние пять дней, и в изнеможении умолкла. Ариэлла не торопилась возобновить разговор: ей самой хотелось подумать. Главное — думать именно о Марте и ее семье, не ударится в воспоминания, которые неизбежно нахлынут.

Они с Мартой были знакомы уже тринадцать лет. Почти можно сказать, что Андерс вырос у Ариэллы на глазах, но общались они на самом деле очень мало. Чаще Марта жаловалась на него Ариэлле, и та вынуждена была давать советы — наугад, вслепую. Впрочем, жалобы начались только лет с семи. Ариэлла всякий раз чувствовала неловкость, потому что, в общем, мало что была в состоянии посоветовать о воспитании мальчиков. Все, что она могла сказать, касалось только мальчиков не старше пяти лет. И то сказать, Проспер был идеальным ребенком... Как ей теперь кажется. Вот он встал перед глазами — огненные волосы, задумчивый взгляд... Строгий маленький принц, такой послушный, вдумчивый, серьезный. Ариэлла часто гадала, каким он вырос бы. Как бы хотелось, чтобы он просто вырос.

Наверное, об этом и стоило сказать Марте.

— Мне кажется, все-таки тебе стоит прежде всего порадоваться тому, что он жив. Остальное, поверь, поправимо.

— Мне хотелось бы на это надеться, — ответила Марта очень мрачно. — Но я не вижу в нем перемен к лучшему. С семи лет я стала замечать, что он порочен, с семи лет я пытаюсь исправить его всеми способами, но как будто все это происходит не с ним, проходит мимо. Мы все как будто не существуем для него. Никто не существует для него, кроме него самого.

— Говорят, для подростков это обычное дело. Да и для большинства взрослых, к сожалению, тоже. Я ни в коем случае не оправдываю эгоизм, а только хочу указать, что твой старший сын в этом плане от большинства людей отличается очень мало.

— А что, большинство людей обворовывает своих отцов? Или смотрят на мать, как на пустое место? Или о других не отзывается иначе, как о ничтожествах? Ты ведь не будешь мне говорить, что это преодолимо?

Ариэлла усмехнулась и задумалась. Конечно, Андерс был, кажется, таким же сложным случаем, как Фредерика Кьюзак. Может ли она сказать, что преодолела недостатки этой девочки? Прочны ли те подвижки к лучшему, такие немногие, что Фредерика обнаружила за последнее время?

— Понимаю, о чем ты говоришь. У меня тоже бывали случаи, когда руки опускались. Но, откровенно говоря, это были дети из семей, непохожих на вашу. Вы с Юстасом любите друг друга, ни у одного из вас нет порока, который отравлял бы всей семье жизнь, вы оба любите детей, но не забываете про умеренную строгость... Ведь все именно так?

— Да, — кивнула Марта с тихим стоном. — Сколько же раз я думала об этом... За что нам такой сын? Что мы сделали не так? Ведь я старалась все выполнять правильно — твои советы, рекомендации из книг. Сколько я их прочла! И все-таки у меня вырос...

Что-то насторожило Ариэллу в ее словах.

— Прости, но мне немного странно это слышать. Наверное, я ошибаюсь. Ты говорила так, будто тебе жаль результата своей работы. Жаль потраченных усилий. Ведь я просто неправильно тебя поняла, так, Марта?

Марта нахмурилась.

— Не знаю. Может быть. Но даже если бы и так — разве моя работа совсем уже ничего не стоит?

— Но ведь это твой сын, Марта.

— Разве я его бросила? — спросила подруга неожиданно холодно и резко, почти грубо.

— Ему могло показаться именно так, — серьезно ответила Ариэлла. — Может быть, в душе ты и понимаешь, что любишь Андерса, и стараешься выразить свою любовь в делах.Но вот с Брюсом ты не стараешься быть идеальной, правда? Ты открыто любишь его. Андерс видит это. А любишь ли ты его — не видит.

Глаза Марты холодно блеснули..

— Мог бы догадаться, что если для него все делают, значит, наверное, к нему испытывают что-нибудь.

— Из-под палки? По чувству долга? Подростки такое не любят.

Марта сердито тряхнула головой.

— Извини, но это просто капризы. Он не сталкивался с настоящей нелюбовью, чтобы привередничать.

— Он не знает об этом.

Лицо Марты окаменело, и она глухо проронила:

— Может, лучше бы узнал?

— О чем ты говоришь?

— О том, что если он научится ценить любовь, только потеряв, я могу сделать так, чтобы он ее... потерял.

— Это, опять же, эксперимент? — Ариэлла пристально посмотрела на подругу. — Должна признать, жесткий. Ты полагаешь, на благо мальчика...

— Я устала думать о его благе, — Марта стиснула руки. — Он отталкивает меня и не ценит моих усилий, я не нужна ему. Что ж, у меня с детства было кредо: мне не нужны те, кому не нужна я. Он не будет нужен мне больше никогда, вот и все.

Ариэлла машинально помассировала занывший висок. Сейчас она видела траву над могилой на отшибе деревни, людей в трауре. Черно-белое фото: двое маленьких детей. И слышала собственный голос, молодой и жестокий:

— Вот ваш сын. Вот ваши внуки. Больше мне нечего вам сказать и предложить. Три года назад вы могли бы застать их всех в живых. Прощайте.

Она попыталась восстановить лицо той, другой женщины, разглядеть ее черты в чертах Марты. А подруга с тоской смотрела перед собой:

— Поверь, я никогда не пожалею о нем. Ведь мне стало гораздо легче с тех пор, как я забыла мать. И тут — перестанет из-за него болеть сердце, и только.

— Перестанет ли? — мягко спросила Ариэлла.

— Я заставлю себя.

— Я себя не заставила.

— Но это же совсем другое. Не сравнивай чистых ангелочков и...

— Хорошо, я не буду сравнивать. У меня есть и другой пример. Послушай о нем, прошу.

Ариэлла отпила воды. Марта, стиснув губы, смотрела в окно — в пасмурное, дождевое небо.

— Жил однажды мальчик... Старший в семье. И мать его невзлюбила — уж не знаю, за что. Не буду лгать, он был лучше твоего сына, но мать все-таки не любила его, хотя и ничем не обделяла — выполняла свой долг. А он был горд и не хотел оставаться в доме, где его терпят только из чувства долга. Тогда он покинул свой дом, уехал в другую страну. Из Гаскии — сюда, в Скендию. Нашел там кров, друзей... И полюбил. И его полюбили.

Оказывается, в нескольких словах можно уместить то бесчисленное множество дней и часов, на которое дробилась их с Жеромом юность. Университет в Корлинге — вот где сошлись их дороги. Она была счастливой девушкой, от природы получившей многое: красоту, таланты, воспитание, а главное — любящих родителей. Он был робким юношей-иностранцем, при огненном цвете волос — бледным и печальным. Но не слабость чувствовалась в нем — Ариэлла быстро оценила ум Жерома, его редкие шутки, поэтическое начало в его характере. К тому же, хоть и явно — она давно научилась замечать это — восхищался ее красотой, но совсем не торопился высказывать симпатию, делая вид, что ценит ее лишь как собеседника.

Она раньше представляла себе, что полюбит человека отважного и сильного, как отец — но полюбила того, кого с первых встреч жалела. И такое это было чувство, что сил у самой прибавилось вдвое и мысли были. как птицы в небе. А он трепетал, как заблудившийся в лесу.

— Знаешь, им казалось, что жизнь бесконечна и оба успеют все. Они строили планы так, будто собирались жить вечно.

Да, правда — в их кружке планы строились для всей страны. Они грезили реформами. Скоро стало ясно: именно Жером придумывал большую часть идей. А к ней он долго, долго не мог сделать первый шаг. Пришлось даже на время изобразить, что она к нему охладела. И только когда он полностью ей доверился, то смог рассказать и о своей семье.

— Он долго боялся пойти навстречу своему чувству: ему казалось, любить его невозможно. Такая... заледенелая душа.

Ариэлла долго не могла говорить дальше: вспоминался дождливый осенний вечер, пустынный коридор университета, головокружение и трепет их первого с Жеромом поцелуя и его смятение, его непонимающие глаза: он сам себе не верил, что с ним такое наяву. Она была готова возненавидеть его родителей за это. Но нельзя было позволять их ненавидеть ни себе, ни ему.

— Потом, после свадьбы, она уговорила его написать родителям. Знаешь, до того, — Ариэлла не удержалась от горького смеха, — он им послал только чек — вернул сумму, которую брал у них на первое время.

Марта фыркнула, но промолчала. Ариэлла все же договорила:

— На письмо они не ответили.

Марта пожала плечами, и Ариэлле пришлось подавить некоторую злость.

С каким трудом она уговорила мужа пойти на примирение, рискнуть первому! И как оказалось — напрасно. То есть она тогда чуть было не подумала — если бы не привыкла с детства надеяться, даже когда не на что. Она помогла пережить ему эту новую боль — затопить его любовью, увлечь новыми перспективами, ведь, как ей казалось, им открыты все дороги. Она родила ему сына, а потом и дочь — и хотя он раньше не проявлял особенной любви к детям, эти два комочка, открыто и доверчиво ему радующихся, как будто окончательно растопили его сердце. И однажды он сам ей сказал, что, пожалуй, готов сделать новую попытку, однако поймет родителей, если они все же решились вычеркнуть его из своей жизни навсегда. Но началась война.

— Когда враги вошли в страну, которая его приютила, он отправился с ними бороться — так, как умел. Но враги схватили его, допрашивали... И повесили.

Перед глазами стало черно. Когда Ариэлла узнала о гибели Жерома, ей показалось, вокруг оглушительно тихо. Люди все-таки шли по улице, шумели деревья, мимо окна носились ласточки — но все плыло, как в замедленной съемке, с отключенным звуком. Она и тормошившую ее мать с молодой соседкой Вивьен, и испуганно молчавшего Проспера узнала не сразу. Первым звуком, который дошел до сознания, был плач малышки Эжени.

А несколько дней спустя, когда мама помогала в госпитале, Ариэлла вышла купить хлеба. Детей оставила с Вивьен. Была бомбежка.

Потом говорили: чудо, что на месте их дома осталась хоть одна обгорелая стена. Зачем? Стена, которая никого не защитила.

— После войны его память увековечили. Могилу отыскали, ее навестили министры, была служба. Туда пригласили и его родителей. Да, мать сожгла то его письмо, но смягчилась потом... Однако вместо сына она увидела могилу.

А внуки существовали только на фотографиях. "Вот ваш сын. Вот ваши внуки. Больше мне нечего вам сказать и предложить. Три года назад вы могли бы застать их всех в живых. Прощайте". Она не запомнила лиц, взглядов свекрови и свекра. Они больше не виделись, хотя она знала, что они поддерживали связь с мемориалом памяти героев, в числе которых был и их сын. И до сих пор Ариэлле было стыдно за собственную жестокость.

Кажется, она снова потеряла счет времени — а ведь думала, эта дурная привычка осталась в детстве. Марта, вскочив с кресла, порывисто обняла ее. Видимо, догадалась, о ком был рассказ. И снова они молчали.

— Ариэлла, — тихо проговорила Марта наконец. — Тебе не стоило это рассказывать. Я ведь понимаю, как тебе было тяжело. А то, что я могу ответить, прозвучит... чудовищно.

— Ты хотя бы осознаешь, как это прозвучит. Но ты ответь.

Марта встала посреди кабинета, прижав пальцы к губам — как Клара Уолли, когда пыталась подобрать слова. Ариэлла часто, вглядываясь в воспитанниц, ловила себя на мысли, что кто-то из них был точь в точь такой, какой была бы Эжени в их возрасте. У кого со звонкой, пылкой, как огонек, девочкой было мало общего, так это у Клары, и только в ее нежном голосе слышались почему-то те же нотки, что в голосе дочери.

— Понимаешь, — начала Марта. — То, что ты рассказала... Не может случиться в нашей семье. С моим старшим сыном. Он... на того человека... совсем непохож. Настоящей гордости в нем нет, к тому же он трус. Так что, пожалуй, я могу быть за него спокойна.

— Марта, не зарекайся. Ты можешь сейчас говорить, что угодно, но тебе его будет все-таки не хватать... И потеря его окажется такой же непоправимой, как если бы он был лучшим человеком на земле.

Марта странно на нее посмотрела.

— А потеря меня? Если он меня потеряет — он огорчится?

У нее задрожал подбородок.

— Я ведь чувствую, что — нет. А ведь мне кажется, что если исполнение долга и не рождает любви, то оно по крайней мере рождает благодарность. И притом не в чеках выражающуюся. Я считаю, что заслуживаю привязанности, потому что я хорошая мать. Юстас — потому что он хороший отец. Брюс — потому что он хороший мальчик. Юстас и Брюс оба во мне нуждаются, и я устала добиваться любви от тех, кто меня не любит. Ведь каждый раз, когда трачу время и силы на Андерса, я обкрадываю их обоих.

— Но как они могут обеднеть от этого?

— Могут, это очевидно. Я замечаю, Брюсу обидно, когда хвалят старшего брата. И его можно понять. Это несправедливо, когда не старающийся человек получает столько же, сколько и прилежный.

— Марта, Марта... — прерывисто вздохнула Ариэлла. — Только не навреди хотя бы Брюсу, прошу, если уж с Андерсом действительно ничего больше не поделаешь. А я бы на твоем месте еще попробовала.

— У меня только одна жизнь, пойми это.

— У всех нас только одна-единственная жизнь.

Марта тревожно взглянула на часы.

— Ох, кажется, у вас скоро ужин. Спасибо, что выслушала, и... Прости за мой ответ. Я побегу, обещала Брюсу сегодня помочь учить стихотворение.

Она стремительно вышла из кабинета — еще такая молодая и быстрая. Ариэлла горько вздохнула ей вслед. Эжени, стоящая у кресла, подмигнула и превратилась в маленькую темноволосую девочку, грустно всматривающуюся в весенние сумерки, затянувшие улицы Корлинга. Девочка ждала маму, а мама не приходила.

...До ужина оставалось еще полчаса. Ариэлла еще успевала прочесть письмо Ханны Хэмиш. С недавних пор они договорились, что вместе с письмами девочка будет отсылать ей заметки о прочитанном и увиденном. Ариэлле казалось, из девочки мог выйти неплохой журналист.

"Жил-был на свете один юноша. Он так чудесно пел, что мог обращаться в соловья. В деревне его любили, но юноше было грустно, что совсем немногие знают о том, как он поет. И однажды он, обратившись в соловья, улетел.

Он облетел многие города и деревни, и везде восхищались тем, как он поет. Но юноша так часто обращался в соловья, что забыл, как же снова стать человеком. А между тем крылья его устали, устало и горло. Однажды, совсем без сил, он опустился на карниз около одного богатого, но мрачного дома и постучал клювом в стекло.

Его впустили. В комнате было темно и тихо. Бледная, больная, близорукая девушка сама редко выходила из комнаты и была ему очень рада. Она часто выпускала его из клетки, поила чистой водой, старалась хорошо накормить. Когда он сидел в ее руках, она, случалось, целовала его и щекотала перышки. Окно она часто держала открытым, но сначала у него не было сил, чтобы улететь. А когда он достаточно окреп, то ему было уже жаль покидать девушку, ведь он был ей единственным другом. Но и дольше находиться в темной комнате, никого не видя и не зная, он уже не мог.

И вот однажды, когда они с девушкой сидели у окна и вдыхали запах черемухи, соловей запел. Так прекрасно он не пел еще никогда в жизни. Девушка, слушая, чувствовала, как прибывают ее силы, как яснеет взгляд. Он пел все громче и радостней, потому что видел, что от звуков его песни она становится все прекраснее. Когда он замолчал, то понял, что снова стал человеком и навсегда им останется — не сможет больше ни петь, ни летать.

— Теперь я человек, такой, как все, — сказал он. — И не жалею об этом ни минуты, потому что люблю тебя".

Клара выдохнула, отложила ручку, промокнула лист. Вот и готово. По литературе им предложили на выбор: написать сочинение о сказках Эллиота Бейзинга или написать собственную. И Клара решила рискнуть, ведь недаром с сентября мысли в голове теснились, как пчелы в улье.

Сочинения можно будет просто сдать, а сказки придется зачитывать вслух. Клару это немного пугало, но она уже поняла: именно здесь ей ничего не грозит. Ничего ужасного и непоправимого.

Клара дотронулась до завернутой в креп ручки в пенале. Понравилась бы папе ее сказка? Когда она начинала фантазировать вслух, ему нравилось.

Наверное, она никогда себе не простит, что не сказала папе ничего, уходя тогда из класса, даже остаться не попробовала. Вышла с остальными, и все. Это вот ужасно больно и так же непоправимо, как то, что папы на земле нет и не будет. И ничего с этим нельзя сделать. Только пытаться не повторить с другими — хотя если бы знали хоть минуту из будущего...

В комнате сейчас больше никого не было. Клара подошла к окну, посмотрела в сад. На качелях сидели две старшеклассницы. Обеих она знала: низенькая черноволосая толстушка Бекки была очень добра, к ней всегда можно было обратиться за помощью, а загадочная красавица Шеба как-то вела у них искусства вместо мисс Эрдли. Когда-нибудь Клара и ее подруги тоже превратятся во взрослых девушек — и какими они тогда станут? Кассандра, Летти и отчасти Карен как будто большие уже сейчас. Но можно ли, например, представить взрослой Джорджи? Едва ли, при всем ее уме. Ведь нужно догадаться, к примеру, прийти к второкурсницам м объявить, что заболела миссис Челленджер и литературы не будет. И ведь поверили! Благо, ее не было почему-то за завтраком. Миссис Челленджер пришла на занятие и никого не застала.

Но с другой стороны... Не так давно Джорджи рассказала им всем, как разоблачила Андерса Ивлинга. Конечно, то, что он сделал, гадко, хотя Кларе было как-то неприятно связывать с ним обман и вероломство. И было грустно представлять, как жить в одном доме с людьми, которые знают: ты предатель и вор. Какими глазами они будут смотреть на тебя, как ты будешь говорить с теми, кто тебе больше не верят? Почему-то Клара сомневалась, что прекрасная, нежная миссис Ивлинг и ее гранитный муж простят старшего сына.

"Но зачем он сделал это?" Она так и спросила Джорджи, но та только плечами пожала:

— С отцом не ладит вроде, не хочет поступить, куда велят. Нет, я бы тоже не хотела.

И вот, хотя девочки восхищались Джорджи, Клара заметила, что та как будто не рада своей победе и вовсе не о том хотела поговорить. Но с Кларой она говорить не любила. Наверное, потом что-то обсудила с Карен. Получается, Джорджи тоже начинает думать о том, права ли она, сомневаться, колебаться? Может, это и называется — взрослеть?

Удивительно все же, как Клара привыкла к ним всем. Ей сейчас даже странно, что когда-то их не знала. Все, что она помнила о дружбе Софи и Молли, как будто немного стерлось из памяти. Может быть, за лето восстановится немного, хотя подруги писали все реже. А вот дружба с Гарри, наверное, сможет выдержать все.

...Клара все-таки спустилась в сад, и там ее сразу схватила за руку Джорджи.

— За мной! Ты нам очень нужна!

В "спортивном уголке" — так называлась огороженная площадка с сеткой стояли Карен и Летти, а напротив них — Кассандра и Лиза. Причем у Лиза волосы были распущены, а глаза так блестели, что Клара ее сначала даже не узнала.

— Теперь можно играть! — воскликнула Джорджи. — Нас поровну!

— Вы хотя бы объясните Кларе, в чем дело, — заметила Кассандра.

— У меня украли заколку, — Лиза указала подбородком на Карен, та надменно усмехнулась, а Летиция закатила глаза. — И согласны ее отдать, только если мы побьем их в волейбол.

— А вы умеете играть в волейбол? — удивилась Клара. — Я вот не умею.

— Ой, ну нас же проверять не будут! — махнула рукой Джорджи. — Просто лови мяч, чтобы он не упал на вашей стороне.

— Я тоже не умею играть, — мягко сказала Летиция. — А Кассандра умеет. Так что теперь силы равны.

— Но победим мы, и вы вернете мне заколку, — заявила Лиза. — Хватит болтать. Бросайте мяч!

Карен подбросила мяч легким и сильным движением. Взмыв, он камнем полетел вниз. Клара инстинктивно отшатнулась, но Лиза метнулась вперед, и мяч снова взлетел вверх.

Сначала игру вели только Карен и Лиза. Кассандра и Джорджи включились довольно скоро, а вот Летти лишь тяжело дышала и топталась на месте. Сама же Клара успевала только отскакивать, когда мяч падал на нее,и старалась при этом не завизжать.

Сложно было понять, на чьей стороне окажется победа: как казалось Кларе, обе стороны играли с одинаковым успехом. Все раскраснелись, запыхались, но азарт не позволял бросить дело. Летиция вытирала потное лицо, Джорджи успела перемазаться в песке, Лиза светилась злым весельем и не замечала, как растрепалась вся, в каком беспорядке одежда. Карен и Кассандра оставались самыми собранными и сосредоточенными.

— До ужина полчаса! — крикнула вышедшая на крыльцо миссис Кроу. Джорджи издала воющий звук и подбросила мяч так, что он взлетел, как показалось Кларе, до верхушек деревьев. И полетел вниз — далеко за их спины. "Не зашибет", — подумала Клара и вместе с Лизой и Кассандрой рванулась вперед. На сей раз она успела первая.

— Все, девочки, хватит, — строго сказала Летти. — Нам еще нужно перед ужином привести себя в порядок.

— А как же моя заколка? — возмутилась Лиза.

— Думаю, девочки ее отдадут тебе прямо сейчас, — улыбнулась Кассандра. — И так как у нас не было судьи, давайте считать, что закончилось вничью.

Мимо быстро прошла Фредерика — даже не взглянула в их сторону.

— Надо было пригласить ее, — фыркнула Карен.— Она всех нас ненавидит — значит, не подсуживала бы никому.

— Считаешь, все еще ненавидит? — задумалась Клара.

— Она не изменится. Не гадить другим и не орать о себе — самое большее, на что она способна. Кстати, положи уже мяч, ты ведь не пригласила его на ужин?

— Многоуважаемый мяч, — обратилась к нему Клара, — не хотите ли вы нынче отужинать со мной?

Мяч мрачно, как показалась Кларе, пятнышками-глазами смотрел в землю.

— Молчит, — вздохнула она. — Обиделся, наверное.

Уложив мяч на траву, в ложбинку, Клара его погладила.

Когда они вернулись, то успели умыться и поправить прически. Джорджи переоделась, а Летти заплела Лизе отличную косу. За ужином какое-то время Клара приглядывалась к Фредерике, но потом решила, что затея это бессмысленная. Сейчас, даже не говоря с Фредерикой, она вряд ли что поймет. Время покажет. "В конце концов, ты уверена, что можешь чего-то требовать от Фредерики?" как будто мадам Айсви спросила совсем рядом. Клара покосилась на стол учителей: директриса сидела там вместе со всеми. Но в следующую минуту — в самом деле посмотрела на Клару.

Едва девочка встала из-за стола, мадам Айсви попросила ее подойти.

— Если у вас готовы уроки и вы не слишком устали за день, как вы отнесетесь к небольшой прогулке перед сном? Вечер сегодня превосходный. Вы ведь не против? Тогда через двадцать минут будьте готовы,ожидайте внизу.

...Они с мадам Айсви сели в автобус, почти пустой, и ехали довольно долго по отдаленно знакомым Кларе улицам. Так как воскресные прогулки с учителями и старшеклассницами обычно происходили совсем в других местах, Клара поняла, что, вероятно, они снова едут к Ивлингам. Но ведь ей не велели переодеться, да и Ивлингам вряд ли сейчас нужны гости. Сойдя с автобуса, они прошли по какому-то переулку, свернули в другой — и вдруг дома кончились. Перед ними был овраг, заросший черемухой, которая пока не цвела. Небо, опаловое по краям, было еще совсем светлым, луна казалась прозрачной, как облако.

— Пойдемте чуть дальше, — улыбнулась директриса.

Тропинка вдоль оврага привела их к зарослям шиповника, за которыми виднелись ограды нескольких особняков.

— Здесь хорошо. Мы будем петь, а потом слушать тишину, Клара.

— А мы никому не помешаем?

— Помешаем или поможем — зависит от того, как будем петь. Ну что ж, давайте для начала... "Кипарис". Помните, недавно с вами учили?

Клара кивнула. Эту песню она слышала не раз в детстве, и хотя содержание ее печалило, мелодия нравилась, а голос мадам Айсви так и переливался.

— Кипарис, кипарис, надо мной наклонись:

Поделюсь я с тобой и слезой и бедой.

Далеко, далеко уплывает мой друг:

От веселых сторон в край метелей и вьюг.

Во дворце, во дворце там красавица ждет,

Чье лицо — будто снег, а глаза — будто лед.

Не продать, не продать поцелуи мои,

А алмазы ее краше нашей любви.

Он забыл, он забыл, моим сердцем шутя,

Что родное его ожидаю дитя.

Кипарис, кипарис, ветер-бурю навей:

Из веселых сторон не приедет он к ней.

Звуки их голосов рассеивались в сумерках. У Клары перед глазами почему-то была бедная комната, где при свете свечи у окна сидела, обхватив голову руками, девушка. Она была совсем одна и думала об ужасном своем будущем. Образ были настолько отчетливый, что Клара почти ощутила и слабое тепло догорающей свечи, и ночной холод, которым тянет в щели, и и увидела, как на подоконник капают повисшие на ресницах слезы. Клара мотнула головой и замерла: настолько звонкой и чистой была тишина вокруг.

Директриса между тем запела снова: теперь о человеке, который шел с войны и надеялся встретить близких. "Ах, где же мой дом?" — звучало в конце каждого куплета, но в конце песни осталось без ответа. Клара вспоминала, как недавно Джорджи, которой за особые успехи подали на ужин кусок шоколадного торта, расчувствовалась и обняла директрису. Какое у мадам Айсви стало лицо — как маска... Такое же, как теперь. Как было у отца Грегори, когда однажды он услышал, как они с Гарри запели что-то про войну. Какую же леденящую боль они носят в себе и могут ли ее отпустить хоть на секунду, хоть с самыми близкими? Если у них есть близкие...

Они снова помолчали, и скорбно замолчало все вокруг, и первые тени наползли на овраг и дома. Лицо директрисы, замершее в конце песни, постепенно оживало. Кларе послышалось, будто в одном из садов захрустели сухие ветки.

— Мне кажется, сюда идут, — прошептала она. Мадам Айсви мягко потянула ее за собой по тропинке и запела:

— Пел-пел соловей...

— Свистел соловей.. — удивленно откликнулась Клара

— Теперь вот лежит...

— И камня мертвей...

Темный плащ мадам Айсви колыхался длинными складками. Глаза задорно блестели, лицо как бы светилось в сгущавшихся сумерках.

"Она малышам но ночам навевает

Лесные, зеленые сны..."

"Вот же она, — поняла Клара, и дух захватило, — вот Брусничная фея... Папа, я нашла ее". В одном из садов мелькнул вытянутый силуэт, но миг спустя скрылся из виду. А они продолжали идти по тропинке в синеватых сумерках, и Кларе казалось, что тропинка ведет туда, где никогда не кончится ее детство.

Конец третьей части.

Полтора месяца спустя.

Едва выйдя с завтрака, Джорджи выскочила в сад. До собрания еще оставалось время, никто из родителей не успел приехать. Только бы Брюс не поленился рано встать.

Конечно, сама она не видела смысла во всех этих прощаниях и тому подобном. В конце концов, через три месяца они увидятся снова. Но он так расстроился, что она уезжает, жалко было ему отказывать. Брюс ждал ее на их обычном месте. Схватился за ограду, взял Джорджи за руку и широко, до ушей, улыбнулся. Но и заморгал.

— Без сырости, — предупредила Джорджи. — Меня не хоронят. Ну как, узнал вчера, на что сдал математику?

— Пять, — просиял Брюс. — Спасибо тебе. Нет, ты просто волшебница!

Он рассмеялся, и от этого почему-то стало теплее.

— Отец говорит, что познакомит меня с этим своим... партнером, который в Корлинге. Через неделю туда поедем. Здорово, а?

— Наверное, — Джорджи пожала плечами. Она на месте Брюса тосковала бы в ожидании страшно скучного дня, но, видимо, он считал иначе. Повисла пауза, и даже Джорджи стало неловко. Что на ее месте сделали бы Карен или Летти? Наверное, сменили бы тему?

— У вас так больше и не пели?

— Нет, — вздохнул Брюс. — А то я бы подкараулил, честное слово! Интересно же. Не каждый же день такое. Даже Андерс озадачился, — фыркнул он. — Но мы с ним не особенно разговариваем.

— Бойкот, что ли? — Джорджи почему-то стало немного неловко.

— Нет. Мама говорить, ему бойкот объявлять без толку: ему нравится, когда мы с ним не говорим. Просто... Противно как-то с ним заговаривать. Знаешь, что надо ждать подвоха, он ведь обманщик.

А петь — больше не пели.

Полтора месяца назад случилось кое-что странное. Вечером, когда Ивлинги уже поужинали, за окном вдруг запели — судя по голосам, женщина и девочки. Голоса были очень красивые, нежные, звенящие. Некоторое время вся семья сидела у окна, как завороженная, потом Андерс выскочил в сад и попытался отыскать, кто же пел, но женщина и девочка уже ушли — он заметил лишь два темных плаща, исчезающие в кустах.

— Мама, мне кажется, что-то знает, — прищурился Брюс. — Только опять молчит. Нет, наверное, отцу она сказала, а нам не хочет.

— Досадно, — искренне посочувствовала Джорджи . — А подслушивать пробовал? Вот как я тебя учила?

— Пытался, — вздохнул Брюс. — Ничего важного не услышал.

Джорджи насупилась. Не хотелось уезжать, бросая неразрешенную загадку. С другой стороны, может, если она отдохнет, то будет лучше соображать и заметит что-то еще важное?

— Тебе машут из окна белым платком. Твоя темненькая подружка.

Джорди оглянулась и увидела в окне Карен.

— Пора идти. Пока. Писать не надо, отвечать будет некогда.

И она кинулась обратно в школу, влезла в открытое окно и успела добежать до спальни раньше, чем туда вошла мисс Эрдли и повела их всех в зал, на линейку.

Взрослые уже их ждали. Среди учителей и родителей Джорджи сразу заметила дядю Эдварда и весело ему помахала, а Летти успела улыбнуться часто моргавшей тете Ассунте. Девочкам велели встать у стены, мадам Айсви вышла вперед и обратилась к родителям.

— Итак, я должна поблагодарить вас и ваших дочерей за прошедший учебный год. Выдался он, конечно, непростым, но думаю, и девочки, и мои коллеги, и вы, и я сама научились довольно многому. Давайте и дальше жить, отдавая другим главное, что у вас есть — ваш уникальный опыт. Я благодарна вам за ваших дочерей и теперь хотела бы сказать о каждой из них отдельно. Попрошу девочку, которую я назову, выйти вперед. Клара Уолли!

Клара вздрогнула, но вышла сразу. Ее мать слегка тревожно оглянулась.

— Я должна вас похвалить за упорство и терпение. Вы осознаете свои недостатки и боретесь с ними. Продолжайте в том же духе. Джорджиана Хэмиш!

А вот это было неожиданно. Хорошо, что получилось машинально шагнуть вперед.

— Блестящие математические способности, богатая фантазия, похвальное желание помочь другим, но вот над дисциплиной стоит подумать. Правила пишутся все жене зря. Награждаю вас похвальной грамотой за успехи в математике!

Джорджи взяла грамоту и наконец уселась рядом с дядей.

— Как дома дела? — прошептала она.

— Джаспер придет через две недели один, — сообщил он. — А Ханну наградили грамотой за лучшее сочинение. Она обещала к нашему приезду испечь мясной пирог. Пожалуйста, не съедай все, он на два дня. И купит кураги — разделите поровну.

— Ты уверен, что пирог без стрихнина?

— Джорджи! Вы же помирились.

— Мы? Ты уверен? Шутка, дядя. Извини.

Летти, прижимая к груди грамоту за домоводство, уселась рядом, прижавшись к матери. Карен отошла к своей — бледной женщине с немного ехидным лицом; Карен наградили за рисование, но поругали за провокации, то и другое она выслушала о спокойной улыбкой. Мать Кассандры оказалась молодой, скромной женщиной в тонких очках. У Лизы мать была и того невзрачней. Марселлу забирала, видимо, какая-то дальняя родственница, с которой они были на "вы". Джорджи спрашивала себя, правильно ли угадала в толпе отца Фредди — точно, им оказался тучный господин в серо-голубом костюме. Фредди вызвали самой последней и отметили, что она делает успехи в естественных науках и языках.

Награждение закончилось, директриса пожелала всем хорошо отдохнуть, и Джорджи наконец смогла обнять дядю. Потом вместе с Летти они побежали наверх, за чемоданами. На площадке подруга остановилась перевести дух.

— Вот и отучились год, — она радостно улыбнулась. — Помнишь, в сентябре так же по лестнице бежали?

Джорджи оставалось только удивиться, как все помнит сама Летиция.

— Хорошо, что ты больше не поешь ту ужасную песенку про соловья, она такая жестокая.

Джорджи не заметила, как перестала что-то петь. А Летиция смотрела на нее с отчетливой надеждой.

— Мы сейчас поедем все вчетвером. Наговоримся в дороге, да?

Ее стало жаль, и Джорджи ответила:

— Да, конечно.

И закивала Карен, догонявшей их.

Клара дремала на мамином плече, покуда поезд не подъехал к станции. Она проснулась от того, что мама поцеловала ее в лоб. Удивительное чувство — быть рядом с мамой и знать, что тебе можно будет оставаться с ней еще много дней.

На перроне их встречали доктор Стиффорд и Гарри — стояли рядом, как два факела или два дерева осенью, приземистое и тоненькое. Даже удивительно: такие огненные краски в самом начале лета. Доктор был румяным и веселым, как всегда, а вот Гарри немного побледнел и давно не стригся.

— — У тебя все хорошо? — спросила Клара, когда доктор Стиффорд и мама оказались немного в стороне.

— Пока не особенно, — он пожал плечами. — Но, кажется, теперь это мое естественное состояние.

— Что-то случилось?

— Постоянно что-то случается, — Гарри пожал плечами. — Не живется мне спокойно. Видимо, поэтому нашей деревне я не подхожу, а она не подходит мне.

Он помолчал.

— А все-таки... — снова попыталась его расспросить Клара.

— Все-таки мне душно здесь, и ты поймешь когда-нибудь, почему. Кстати, отец Грегори уезжает. А школу нам построят новую, пожарище уберут.

Клара на секунду замерла. Конечно, иначе и быть не могло — но все-таки как будто что-то важное захотели убрать из ее жизни, часть памяти об отце. Стало очень горько. "Но Гарри и остальным ребятам ведь станет легче".

— Что приуныли? — обернувшись, крикнул доктор Стиффорд. — Посмотрите, какой день-то хороший! И я вас точно в это лето на лошади покатаю, помяните мое слово!

Обещание было такое щедрое, что даже Гарри улыбнулся. Они шли по булыжным улочкам, мимо каменных домиков, где в палисадниках зацветали розы, а у распахнутых окон дремали кошки, мимо хозяек, возившихся с клумбами, служанок, выбивавших матрасы... Было так хорошо, спокойно, сладко, и Клара не могла взять в толк, что же так не нравится Гарри. Ничего, успеет еще расспросить его.

У них дома, кроме Густава и Норы (Кларе показались, что и они изрядно изменились, уж точно выросли), оказался отец Грегори, который объяснил, что не застал доктора Стиффорда, узнал, куда тот ушел, и решил подождать его в доме Уолли, чтобы попрощаться.

— Мой поезд в семь.

— Нет, вы видите?! — доктор взмахнул руками. — И с кем же мне, по-вашему, теперь говорить? Один я остался!

— Драматизируете, — коротко ответил отец Грегори. Впервые за все время, пока знала его, Клара увидела, что он улыбается.

— Да уж, доктор, вы зря, — подхватила мама. — Пришлют священника на место отца Грегори, да и школу откроют заново — что вам тосковать? Нора, Густав, сделайте-ка чаю нам всем.

И вот все устроились у стола, и уже сложно было поверить в то, что еще утром Клара была за много километров отсюда, проснулась среди чужих людей. Впрочем, конечно, ни девочки, ни мадам Айсви — после того странного вечера с песнями — не были ей больше чужими. Очень жаль, что нельзя как-то соединить всех, кто ей дорог. И все-таки совсем не хотелось думать о том, что осенью дом снова придется покинуть.

"А отцу Грегори, видимо, Риверс-Холл так и не стал думал, иначе он бы не был так доволен, что уезжает". Правильно ли она угадала его судьбу?

Ей вдруг представилось, что она идет в толпе, где у каждого человека у сердца, под плащом — тайна. И тайна светится особенным огнем, кого-то согревая, кого-то мучая. А бывают тайны, что от неосторожного прикосновения могут вспыхнуть огнем... И ей вспомнился дом Ивлингов и мадам Айсви.

Густав, осмелев, обращался с вопросами то к доктору Стиффорду, то даже к отцу Грегори: его, судя по письмам, в последнее время, страшно интересовало, "кто главнее" в любом деле. Нора склонилась головку к плечу, поглядывала на Гарри, хихикала и предлагала ему то кекс, то конфеты. Сам же потупился с какой-то странной усмешкой. Сейчас Клара впервые поняла, насколько же он красив, но странной, мрачной красотой, несмотря на яркий цвет волос и глаз.

А мама и доктор Стиффорд, кажется, были счастливы. И это, пожалуй, Клара лучше всего понимала.

За окном запел соловей.