Радко отважный (джен)

И солнце, и все птицы небесные могли лицезреть в эти дни редкое зрелище. Наследник знатного княжеского рода работал носильщиком.

Собственно, иначе мы бы стригу в лагерь не доставили. Сама бы она точно не пошла, да и много ли пройдешь со связанными ногами?

Вот и тащили тварь как бревно или как носилки. Брались по очереди вчетвером. Эти четверо пронесут стригу до ближайшего привала, потом следующая четверка бралась. И хоть то радовало, что мне лично волочь пленную бестию приходилось не все время.

Тем не менее назвать приятной ее компанию было трудно. Правда, не потому, что она пыталась сбежать, пробовала разорвать путы или, на худой конец, укусить кого-то из нас. Нет, стрига лишь скалилась, когда кто-то из людей оказывался у нее перед глазами. Другое дело, что ощущение у нас временами было, будто тащим труп. Не говоря уж о том, что лишний груз — он и есть лишний груз. Обратную дорогу эта живая (или не совсем живая?) ноша нам сильно замедлила. Еле за четыре дня в лагерь вернулись.

И что еще примечательно, ни слова за время пути стрига не произнесла. Притом, что пленник-человек обычно то угрожать пытается, то давить на жалость, то пробует даже общий язык найти с теми, кто его захватил. Как-то худо-бедно поладить. Тогда как тварь даже есть или пить ни разу не попросила.

Хотя… учитывая, чем питаются эти существа, наверняка понимала, что это бесполезно. Едва ли кто-то из наших согласился бы пожертвовать ей свою кровушку. Хотя бы каплю. И даже в порыве жалости. Которую, тем более, ни один из нас к стригам вообще-то не испытывал.

Не пытались и бойцы из нашего потрепанного десятка заговаривать с ней. Оно и понятно. Про взгляд, парализующий волю, нам еще Гайду рассказывал. А я вообще испытал его действие на собственной шкуре. А потому, на правах командира, напомнил.

Зато в лагере, увидев нашу пленницу, Шандор Гайду вмиг просиял. И заявил в порыве самоуверенности:

— Уж я-то эту тварь разговорю!

И велел отнести стригу к себе в командирский шатер. А сам еще распорядился приготовить ему склянку раствора для серебрения и разжечь неподалеку от шатра костер. На этом костре предводитель наш еще основательно подогрел кочергу — докрасна аж. И с кочергой этой, а также склянкой уединился со стригой в шатре.

Чем они там занимались почти час — гадать не берусь. Только то и дело из шатра доносились адские вопли, леденящий душу рев и визг, от которого хотелось немедленно заткнуть уши, чтобы из них ненароком не вытекли поврежденные мозги. В конце концов истерзанный и обожженный труп стриги наш предводитель выкинул из шатра да велел закопать где-нибудь. А еще лучше сжечь.

Сам же, вспотевший и окровавленный, но довольный, сообщил во всеуслышание:

— Было трудно, но я у нее все выяснил. Потайной ход действительно есть. И я теперь знаю, где.

— Интересно, — строго между нами поделился своими сомнениями на этот счет Мирча, — неужели он смог действительно все выспросить у стрыгаи? Да еще в таких подробностях? Под какой горой вход искать, что за пещера?..

— О! Ты не знаешь нашего предводителя, — отвечал я с ноткой беспечности.

Потом добавил — не без смущения:

— Правда, я тоже не сильно его знаю. Но, бьюсь об заклад, если кто и смог бы чего-то добиться… хоть от стриг, а хоть и от черта лысого, то только он. Необычный человек. Незаурядный.

— Это понятно, — не стал спорить по поводу талантов Гайду Мирча, — просто… стрыгаи вообще-то не мастаки разговоры разговаривать. Конечно, не так, как упыри. Те-то вообще, будто воды в рот набрали. Но и стрыгаи тоже… не шибко умные, не шибко разговорчивые. Даже когда к нам прилетают за пополнением… говорят, я так думаю, только то, что хозяин им велит. А объяснениями себя не утруждают.

— Уж поверь, — попытался я развеять его сомнения… а заодно и свои, коими я от паренька того бы гляди заразился, — под пыткой любой будет готов себя утрудить. Хоть захрюкать, хоть залаять, хоть рассказать, как он в двенадцать лет за купающимися девочками подглядывал. Да что делал при этом… и какой рукой. Все рассказать. Лишь бы не так больно было.

Мирча на это лишь плечами пожал. Спорить, видно, не привык. По крайней мере, долго. Ну и покраснел еще — от моих слов, не иначе. Знать, сам не без греха.

И кстати о Мирче. Сделавшись десятником, я предложил пареньку вступить в наши несколько поредевшие ряды. Какое ни на есть пополнение. Мирча не возражал, тем более что возвращаться в родную деревню желанием не горел. Не против оказался и Гайду, недовольный очередной потерей в лице Слободана.

Новичку достался кинжал и арбалет погибшего десятника. А вот чтоб саблей махать (я не говорю про секиру) Мирча был хлипковат. Разве что когда отъестся… если, конечно, успеет. Потому что поход наш, так или иначе, близился к завершению.

Впереди ждал замок Боркау. Наконец свернув лагерь, мы отправились к нему. Как прежде, следуя указаниям Шандора Гайду.

Многие небось уже успели соскучиться по такой жизни!

Предводитель наш все так же скупился на объяснения. Но только время от времени командовал: «идем туда» или «поворачиваем сюда». Ну а мы шли и поворачивали. Что же еще оставалось-то?

* * *

Понадобилось не меньше седмицы… дней десять, кажется. Десять дней подъемов и спусков, преодолений лесистых холмов и перевалов, обходов круч в горах. Мы шли, сгибаясь под леденящими горными ветрами. Но при этом, что дивно, обошлись без потерь… людских. Только одну лошадь, увы, пришлось прирезать, когда бедняжка оступилась на горной тропе и охромела.

Так, по большому счету в целости и сохранности, мы добрались до входа в нужную пещеру. Нужную, если верить Шандору Гайду. А некоторый резон верить ему все же имелся. Потому как твердыня Белы Безбожника была уже близко. Достаточно, чтобы разглядеть не только остроконечные башни, эдакими исполинскими копьями вонзающиеся в небосвод.

Еще даже не слишком острый взгляд мог приметить каких-то крылатых существ, что чернели в небесной синеве, кружа над стенами и крышами башен. Существ, которые точно не были птицами.

— Красота! — проговорил я, глядя на синеющие горы и чистое небо. — Просто не верится, что в краю этом властвует Тьма.

— Так Тьма не в краю, — с умным видом заметил Драган, — Тьма в душах. Например, в душах родителей, готовых родным чадом пожертвовать, лишь бы собственная задница не пострадала.

Мне при этих словах еще вспомнились мои собственные родители. Да, никому они меня не скормили. Но избавились тем не менее. Тоже пожертвовали в некотором смысле. Хоть я и остался жив.

Но вернемся к пещере. Вход в нее, высотою аршина в три, темнел перед нами, из-за свисающих сталактитов напоминая огромную зубастую пасть.

Прежде чем войти, мы распрягли лошадей, тащивших повозки — пусть погуляют, еды себе поищут. Не гнать же обоз через подземные туннели. Лошади же не везде пройдут, начнем с этого. Не смогут, как человек, ни протиснуться, ни проползти там, где туннель сузится. Про повозки же и говорить нечего.

Подновили серебряное напыление на оружии. Прихватили из повозок да рассовали по дорожным сумам запасы провизии на пару стоянок да запасные болты для арбалетов.

Напоследок поглядели в сторону замка и реющих над ним стриг — не спешат ли к нам, не захотят ли помешать? Ну или хотя бы на лошадках невинных отыграться?

К немалому облегчению твари оставались достаточно далеко. И едва ли вообще замечали нас, копошащихся на земле.

Наконец зажгли факелы — по одному на каждый десяток и еще один лично у Шандора Гайду. Да шагнули в огромный темный зев.

Пещера встретила нас не только темнотой, но и воздухом, сырым и душным; незнакомыми запахами. Пятна света от факелов выхватывали время от времени из подземного мрака то сталактит, то его торчащий из земли антипод, отчего снова напрашивалось сравнение с зубами.

Туннель не был безмолвным. Нет-нет, да доносился до нас шорох, который издавала обитающая в пещере живность, испуганная появлением грозных нас. Где-то капала вода… а может, это все те же сталактиты сочились влагой.

И над всем этим нависал свод. Низко нависал — временами мы даже макушками его задевали, ощущая, какой он неровный и твердый. Еще я представил, как по ту сторону свода этого буквально давит на туннель сверху целая гора… гора, готовая раздавить всех нас.

Представил. Осознал. И мне чуть плохо не стало. Да и не только мне, кстати. Причем без всяких «чуть». Один из ополченцев застонал ни с того ни с сего. Другой так же без видимых причин разразился отвратительнейшей бранью, какую и в кабаке-то не услышишь. Я даже покраснел, наверное.

Одно хорошо — выражал свое отношение к пребыванию в пещере наш сквернослов недолго и негромко. Хотя эхо все равно разнесло поганые словечки по всей нашей колонне. А то и вообще по всему туннелю.

Эхо! Было так непривычно слышать, что каждый твой чих повторяется и возвращается к тебе, причем неоднократно. Будто какие-то духи подземного мира пытаются вступить с тобой в беседу. Но слов не знают и оттого вынуждены лишь передразнивать. Или дразнятся просто, забавы ради.

Сам туннель, что ценно, нигде не раздваивался. А значит, не ставил нас перед выбором, в какую сторону повернуть. То есть, заблудиться нам точно не грозило. Так что, если б я был хозяином замка Боркау, то действительно предпочел проложить потайной ход за его пределы именно через этот туннель. Всяко удобнее туда-сюда ходить, чем через подземный лабиринт. Переплетенный диким и непредсказуемым образом.

Другой вопрос, что и этот туннель вел нас к замку не напрямик. Но вился, изгибаясь, поворот за поворотом. Будто гигантская змея его прокопала. Если на поверхности нам, чтоб до Боркау добраться, хватило бы пары часов, то блуждая вот так, по подземельям, нам и весь день потратить на дорогу было не чудо.

И конечно мало-помалу путь через туннель начал нас утомлять. Утомлять темнотой, несвежим воздухом, кого-то — самим по себе отсутствием простора, к которому легко привыкнуть в мире под солнцем. Ну и, само собой, однообразием, какое все мы вынуждены были час за часом созерцать. В лесу-то хотя бы елки с соснами могли чередоваться, а сосны с дубами, березами или осинами. А тут — только сталактиты, будь они трижды неладны; только нависающий свод (и толща породы за ним) да еще собратья по оружию, бредущие рядом.

Так прошло несколько часов… по моим внутренним ощущениям. И, как видно, судьбе или высшим силам вдруг стало угодно сделать наш путь менее скучным. А может, вмешались другие силы — не высшие, но совсем наоборот. Мог и лично Бела постараться. Будучи колдуном да прослышав, что мы на подходе. Вот и решил подгадить.

Короче, началось землетрясение.

Свод содрогнулся, на головы нам посыпалась пыль и крохотные камушки. Кого-то даже угостило камушком не таким и крохотным, судя по возмущенному выкрику.

Задрожала и земля под нами. Несколько факелов погасло.

— Держать строй! — скомандовал Шандор Гайду. — Да поспешите.

Куда именно поспешить — куда шли или в обратную сторону — наш предводитель уточнил почти сразу.

— Вперед! Вперед! — увещевал он нас. — Не отступать ни за что! Ему нас не запугать.

А вот кому, ему, уточнять тем более не требовалось. Тоже небось вспомнил про графа-чернокнижника и связал землетрясение с ним.

Тогда как тряска усиливалась с каждым мгновением. С грохотом рушились сталактиты, землю под ногами пересекали все расширяющиеся трещины. И мы прибавили шагу.

Несколько человек зашибло упавшими сверху сталактитами. И мы уже бежали, не оглядываясь.

Один из ополченцев оступился и ухнул в трещину, разверзшуюся слишком широко. Он кричал, звал на помощь. Но мы даже шагу не сбавили. Не было времени. Слишком быстро оно уходило с каждой судорогой земли.

Под конец уже сам свод начал рушиться. Падали огромные куски породы, заваливая туннель. И всех, кто не успел проскочить. Большинство, впрочем, успели. К тому времени, когда землетрясение утихло так же внезапно, как и началось.

Шандору Гайду не пришлось даже объявлять привал. Мы сами, в изнеможении, да все как один грязные и взмокшие, присели прямо на земляной пол. Все… за исключением тех, кто уже никогда никуда не сядет, потому что отдых свой обрел на веки вечные. Таковых при беглой перекличке набралось аж семнадцать человек.

В моем десятке, правда, землетрясения не пережил всего один. И с каким-то нездоровым, неподобающим хорошему командиру, облегчением я узнал, что это не Драган и не Мирча. Да, паренька из горной деревни мне тоже было бы жаль, как младшего брата, которого у меня никогда не было. Привязаться я к нему успел. Да и он мне вроде бы доверял.

— Завалило туннель, — сообщил Гайду, отойдя назад на несколько десятков шагов и светя перед собой факелом. — Поздравляю. Теперь у нас одна дорога. Вперед. К смерти или славе.

Лучше б про сокровища напомнил, на которых, если верить самому нашему предводителю, Бела Безбожник буквально сидел, как курица на яйцах. Больше бы нас ободрил.

Переведя дух и перекусив, мы продолжили путь. И вскоре оказалось, что стрига сказала-таки правду. А Гайду верно ее воспринял. Во всяком случае, сомнений в том, что ведет туннель в замок, у меня почти не осталось.

Дело в том, что мало-помалу туннель перестал напоминать обычное подземелье, но все больше в нем было от творения рук человеческих. Сталактиты исчезли. Свод теперь поддерживали, мешая обвалиться, деревянные подпорки. Стены были выравнены, и кое-где взгляд натыкался на подставки для факелов.

Конечно, с тем же успехом мы могли попасть в заброшенный рудник. Но что-то я сомневался, чтобы какой-нибудь владетель позволил изрыть окрестности своего замка грязным рудокопам. Чтоб натыкаться на их чумазые рожи, всякий раз покидая свою твердыню? Нет, даже такой безумец и просто сволочь, как Бела вряд ли бы на это согласился.

Дальше — больше. Земля под ногами теперь была вымощена каменными плитками. Каменная же кладка покрывала стены. Туннель шел теперь прямо, и бойцы приободрились. Выходило, что до цели пути осталось немного.

Только вот вскоре появились упыри.

Сначала из темноты показался один из этих уродцев. Сгорбленный, грязный как черт и одетый в какие-то лохмотья. С ничего не выражающим лицом, бесцветными пуговицами-глазами, да остатками волос на голове, выглядевшей какой-то обшарпанной. Упырь медленно шел, подволакивая ногу и невидяще уставившись перед собой. Шел нам навстречу.

Недолго думая, шедший впереди Шандор Гайду передал ближайшему из бойцов факел. А сам выхватил саблю из ножен да рубанул приближающуюся тварь, снося ей голову. Яростно рубанул, будто долгом своим считал избавить природу от этого противоестественного создания, а самого упыря — от мучений.

Точнее, попытался рубануть да башку снести. Потому что реакция у твари оказалась отменной — при всей ее кажущейся медлительности. Упырь перехватил клинок сабли рукой. Просто голой рукой! Обхватил его кистью, вместе с режущей кромкой, боли совершенно не замечая. Да сжал, удерживая с неожиданной силой.

Вторую руку уродец потянул к Гайду. Медленно потянул, будто сослепу и наощупь. Зато прямо к лицу. Так что и этого хватило, дабы наш обычно решительный и уверенный в себе предводитель запаниковал.

— Помогите! — не скомандовал, но, скорее, почти взмолился Гайду. И попятился, пытаясь вырвать саблю из руки упыря.

Тщетно! Порождение волшбы Белы Безбожника окоченело, не иначе, до полного одеревенения. И теперь было столь же твердым, как дерево, и столь же прочным.

Но даже дерево не устоит под огнем. Ближайший к Гайду ополченец — тот, кому он отдал факел — додумался ткнуть этим факелом в упыря. Вспыхнул тот не хуже сухой древесины. Однако даже объятый пламенем, не отступал и саблю не выпускал.

— Проклятье! Я же сгорю! — возмущался наш предводитель, беспомощно дергая рукоять сабли.

Один из бойцов поднял арбалет. Прицелился было, но почти сразу опустил. Смекнув, что вряд ли это поможет — против существа, которое даже огонь не больно-то берет. Да и промахнуться можно. Даже в кого-то из своих попасть в тесноте туннеля. А то и в самого Гайду.

К счастью уже в следующее мгновение рука, сжимавшая клинок сабли, отвалилась, объятая пламенем. Пальцы ее разжались. А потом и сам упырь рухнул, разваливаясь на часть. Руки-ноги отдельно, голова отдельно, туловище отдельно. Кучка частей тела, превратившаяся в костер.

Шандор Гайду с облегчением взмахнул своей высвобожденной саблей. Раз, другой. Будто суеверно полагал, что прикосновение противоестественного создания проклянет оружие, как и его самого заодно. Лишая ловкости. Ну и спешил убедиться, что это не так.

— Я один заметил, — проворчал кто-то из бойцов, — что серебро против этого... не очень?

— Серебро лучше против живых помогает, — отозвался Гайду, точно оправдываясь, — против нечисти, но живой нечисти. Близкой к живой. Серебро ведь как яд… помните, я говорил? А этот, похоже, мертв. Пусть и ходит. Так что ему яд? Сколько ни трави, мертвее не будет. Как слепое орудие. А орудие можно только разрушить… сами видите.

— Смотрите! — выкрикнул кто-то, прерывая его разглагольствования.

Из темноты, на самой границе освещенного передним факелом круга показались сразу три упыря. Шли на нас, вышагивая все так же неуклюже и неспешно.

— Секиры! — скомандовал Гайду, снова войдя в роль командира. И на сей раз не растерявшись.

Отступил на шаг, пропуская вперед пару дюжих бойцов с секирами. Ловко размахивая ими, будто лишь саблями, они набросились на упырей, сшибая им головы, отсекая тянущиеся руки, подрубая ноги.

Вскоре все три твари превратились в груду останков. Человек с факелом подбежал к ним, поспешно поджигая. Посреди туннеля вспыхнул большой костер.

По нашим рядам прокатился одобрительный гул. Уж очень лихо справились те двое. И то, что сражаются они на одной стороне с нами, стоят с нами плечом к плечу, не могло не радовать.

Однако спустя уже несколько мгновений этот гул стих — как отрезало. Из темноты показались новые упыри. Да целая толпа, кажется!

Один из бойцов с секирой успел рубануть ближайшего из уродов, сшибая ему голову. Да поспешно отступил, ловко обогнув костер. Удалось улизнуть от расправы и человеку с факелом. Да заодно поджечь еще одного упыря.

А вот второй умелец обращаться с секирой не отличался быстротой и проворством. Слишком широк был. Потому сумел лишь отбросить одного из упырей — последним ударом. После чего двое других подобрались к нему. Да вцепились руками — один в горло, другой в лицо.

И… честно говоря, не ожидал, что такой крупный мужичина может визжать от боли как поросенок. Впрочем, на свой счет тогда мне тем более обольщаться не стоит.

Боец рухнул на пол — головой прямо в костер. А упыри, которых ничего уже не сдерживало, поперли на нас.

Один, потом еще один лезли прямо через костер из останков своих собратьев — не ведая ни боли, ни страха. Один развалился на ходу, другой почти добрался до нас. Но секира одного из наших умельцев смела урода с первого удара.

— Они более уязвимы, когда горят, — сообразил Гайду. — Отходим. Дадим им прогуляться.

И мы один за другим отступили на несколько шагов. Да ощетинились кто саблями, кто секирами.

К сожалению, не каждый из упырей проходил через костер. Некоторых даже не подожгли, мимо проходя, их горящие собратья. Но и здесь мы нашли какой-никакой выход.

Сначала один ловкий боец швырнул в тварей свой факел. И умудрился поджечь сразу трех упырей. Потом кто-то догадался превращать арбалетные болты в подобие огненных стрел, привязывая к их наконечникам и поджигая лоскутки ткани. Вскоре таких догадливых нашлось полдесятка. И они от души подпалили вдвое большее количество тварей.

— Отходим! — вещал Гайду, видя, что не все упыри спешат разваливаться, даже горя с ног до головы. Сам он тоже орудовал саблей, наравне с нами. И сумел разнести на куски целых двух тварей.

А сколько мы всего тогда успели их пожечь да порубить — извиняйте, не посчитал. Однако к концу схватки пол был буквально завален горящими или догорающими останками. А кое-где уже и кучками костей.

Я, хоть изначально и не был в первых рядах, тоже не уклонялся от боя. Сперва я в числе тех пяти арбалетчиков стрелял подожженными болтами. Потом еще успел помахать саблей, срубив одного и обезглавив другого упыря. Не говоря уж о том, что ни мне, как и никому из наших не удавалось во время сражения оставаться на месте. Мы либо пятились, давая возможность упырям погореть лишний миг-другой. Либо бросались на выручку передним бойцам, до которых эти твари добирались. Почти добирались.

Потому, когда бой окончился, я глубоко с облегчением выдохнул, откладывая саблю и вытирая пот со лба.

Потеряли мы за всю схватку двоих. Включая того бедолагу с секирой, не успевшего отступить.

Могло быть и хуже. А учитывая, сколько при этом изничтожили упырей, могли даже гордиться собой. Как и наши наставники во главе с Гайду — такими учениками.