Дым и зеркала (джен)

Первое правило бара – железные нервы, второе – абсолютное спокойствие, третье – умение гнуть свою линию до конца. Четвёртое – всегда держать под рукой палочку и бейсбольную биту, без этого три предыдущих правила бессмысленны и даже опасны.

Ханна Лонгботтом, в девичестве Аббот, была прирождённым барменом. Дядя, Том Аббот*, настолько восхищался её умением одними сведёнными бровями поставить на место пьяную компанию, что, умирая, завещал бар именно ей, хрупкой блондинке восемнадцати лет от роду, в завещании снабдив это решение припиской от руки, красными чернилами: «Из вас всех только эта девочка – настоящий мужик!» Дальние родственники обиделись, а Ханна, как в далёкие годы детства, повязала передник (который теперь был почти как раз) и приступила к работе.

Не то чтобы это ей нравилось, но… Мать умерла давно, отец – недавно. В университет Ханна не поступила. Хотела пойти на курсы машинисток, но подвернулась работа хозяина бара. «Ничем не хуже прочих», — подумала Ханна и продолжила повторять эти слова день за днём, когда открывала кассу и изображала гостеприимную улыбку. Но с течением времени ощутила себя в западне. В баре время словно остановилось, без каких бы то ни было намёков на «перспективу», «изменения», «прогресс» и прочую ерунду, которой человеку хочется, когда в жизни всё ровно, даже если пару лет назад он многое был готов отдать за стабильность. Одним словом, Ханне казалось, что она застряла в «Дырявом котле» навсегда, и ей было тоскливо.

Обычные «хорошие девочки» уверены, что в барах и клубах и есть «настоящая жизнь», и ждут совершеннолетия, чтобы это проверить. Ханна с детства знала, что это не так, и скорее готова была поверить, что настоящая жизнь – это парки, библиотеки, уютные кафе, где говорят вполголоса, но только не «Дырявый котёл», проходной двор на границе между маглами и магами. Обычные «хорошие девочки», разочаровавшись в жизни и дойдя до той стадии депрессии, в которой была Ханна, непременно стали бы злоупотреблять «Огденским», но для мисс Аббот огневиски был настолько неотделим от образа бара (втайне ненавистного), что алкоголь буквально не лез в горло. Вместо этого она неожиданно пристрастилась к чтению сказок и фэнтези. И нет, это были не «сказки барда Бидля» или что-то вроде этого, нет: Ханна, волшебница и дочь волшебников, читала обычное магловское фэнтези и периодически жалела, что та, другая реальность, в которой эльфы были красивыми, гномы полезными, а драконы ручными (ну, хотя бы бывали иногда ручными), – не существует.

Иногда, лавируя между столиками и держа в каждой руке по четыре кружки пива (вы не знали, что полулитровую кружку можно держать мизинцем? Как много вы не знали о барменах!), Ханна воображала себя зачарованной принцессой, проклятой и пленённой, не в силах покинуть место своего заточения. По законам фэнтези, за ней должен был явиться принц… ну или хотя бы дракон (не очень ручной, но добрый сердцем).

Судьба преподнесла ей некую смесь первого со вторым. Столик для него был словно мал. И стул. Потолок низко нависал над светловолосой макушкой, и хотя Ханна понимала, что это всего лишь иллюзия, вызванная тем, что крыша в «Дырявом котле» была слегка покатой, ощущение того, что к ней в бар заглянул какой-то крупный серьёзный зверь (вроде сенбернара… или слона) не пропадало. А ещё у этого «зверя» были большие печальные глаза, поэтому Ханна решила подойти к его столику после всех других заказов, – чтобы было время поговорить.

Она привыкла шутить с клиентами: легко, необидно, умело держа дистанцию. Вот и в этот раз сказала ему какую-то глупость – почти на автомате, так, чтобы разговор поддержать, – а он вдруг улыбнулся. Искренне, широко. Как ни банально это прозвучит, но у него была улыбка ребёнка при внешности кузнеца и огромных лапищах, в которых кружка пива смотрелась едва ли не чайной чашкой.

Окончательно Ханну покорило то, что он оказался садовником. Огромные руки бережно обращались с самыми нежными ростками, а ступал он всегда тихо, осторожно, с какой-то прямо-таки индейской грацией, «потому что многие растения не любят шум, знаешь?» Ханна не знала, но верила. Это было так трогательно: ни дать ни взять огромное чудовище, оберегающее Аленький Цветочек.

Её восхищала его преданность делу, его серьёзность, даже его скромность (только через два месяца, увидев, как он расписывается на чеке, Ханна поняла, что он, её Невилл, и есть тот самый Лонгботтом, герой войны, кавалер кучи орденов и «человек-убивший-Нагайну-мечом-Гриффиндора», которого она, конечно, видела, но абсолютно не связывала со своим новым знакомым). Она считала, что единственное, чего ему не хватало, – это веры в себя. И она поддерживала его, не давала унывать, старалась в каждом событии видеть что-то хорошее. Она убеждала его посылать свои работы на конкурсы цветоводов, учила одеваться, говорить перед камерой. Ханна оказалась отличным администратором и карьера Невилла резко пошла в гору, он улыбался всё чаще, а она так и вовсе была на седьмом небе от счастья. Словно кто-то распахнул окно в небо, наполнив жизнь яркими впечатлениями и красками.

____

* Что-то я не верю, что бармен Том был отцом Ханны (не похожа она в каноне на девочку, выросшую при баре). А поскольку точных указаний нигде не даётся, почему бы не предположить, что он её дядя?

* * *

— Что-то не так?

Ханна нахмурилась и сделала попытку заглянуть Невиллу в лицо, но он отвернулся: так стремительно, что она едва не упала, потеряв опору.

— Ничего! – раздражённо пробормотал он и нервно посмотрел на наручные часы. – Мы не успеваем сделать ещё один прогон цветочного шоу, вот что! А ты здесь копаешься!

От такой наглости Ханна даже опешила:

— Я что?

Одного такого шипения, более приличествовавшего выпускникам Слизерина, чем Хаффлпаффа, в «Дырявом котле» хватило бы и артели пьяных рабочих, чтобы понять, что дело плохо и скоро придётся извиняться. Очень скоро. Но Невилл проигнорировал предостерегающий сигнал:

— Пока ты здесь торчала, этот поганец Тобби опять перепутал световую подкормку для водяных лилий! Я еле успел его остановить. И ты ещё спрашиваешь, что случилось?!

Ханна улыбнулась. Дежурной улыбкой бармена, предназначенной посетителям, за которыми уже выслали авроров. Глаза её стали холодными и жёсткими.

— Ты хочешь сказать, я должна была следить за твоим ассистентом? – процедила она мнимо ласковым тоном. – Которого ты принял на работу и до сих пор не способен ни выучить, ни уволить?

Она сама не знала, почему так разозлилась. Что-то в тоне Невилла, что-то неуловимое подсказывало Ханне, что это были не просто усталость или нервы. Он ей хамил, более того: делал это специально. На какую-то секунду даже захотелось расплакаться от обиды, но это ощущение моментально прошло, стоило ей на него посмотреть: Невилл застыл с выражением лёгкой растерянности на лице, но не с тем, какое бывает от раскаяния, а скорее, с усталостью и досадой – он жалел, что теперь ссоры не избежать.

— Ханна, послушай, мы же…

Невилл шумно вздохнул и сделал шаг к ней. Но она только вскинула руки и отступила, продолжая монолог, который начала до этого:

— …и вообще: как может чего-то добиться человек, который не способен даже повязать себя галстук?

Невилл мог бы огорчиться. Обидеться, уйти в себя. В конце концов, он мог искренне психануть и сорвать с себя с таким трудом завязанный синий галстук, чтобы показать свою независимость. Но Невилл только пригладил его дрожащими от нервного возбуждения пальцами и процедил:

— Да что ты знаешь?! Я… — он брезгливо оправил манжеты костюма, — я что, для своего удовольствия этим занимаюсь? – он сделал рукой широкий жест, обводя столики с цветами, обрезки упаковочной ленты, решётки для вьющихся растений… — Мне не так уж много надо. Я хоть сейчас сниму свою кандидатуру с конкурса и уеду!

Ханна словно получила удар в солнечное сплетение. «Он что, хочет сказать, что всё это нужно только… мне? – она даже задержала дыхание, пытаясь как-то уложить в свою голову эту нелепую и кощунственную мысль. – Что ему не нравится то, чем он занимается? Что он мог бы без этого обойтись – он, с его талантом и возможностями, – он мечтает только о том, чтобы его оставили в покое? Выходит, так? Тогда…» Она не додумала мысль до конца, настолько ей стало плохо.

— Да, конечно. Разумеется, — она коротко кивнула, продолжая улыбаться. Так, словно усмешка намертво прилипла к лицу. – Бросай, уезжай, пошли всё к дракклам! Разрушь свою карьеру. Ты же имеешь право, — она посмотрела со смешанным ощущением презрения и тревоги: «Как человек может настолько не уважать себя?» — Неужели тебе совсем не важно, Невилл?

Против воли последняя фраза прозвучала почти плаксиво. Ханна отвернулась к окну, чтобы он не увидел того, что должно было вот-вот случиться. Если уж Невилл – Невилл! – у которого было буквально всё, чтобы добиться успеха, идти к новым вершинам, получать удовольствие от жизни, «радовал» её такими откровениями – что же тогда говорить о ней, Ханне? Да, она не могла того, что мог он, она была просто хозяйкой бара без каких бы то ни было особых талантов. Её способностью было создавать комфорт и ставить цели другим, но не себе. И если ему «всё равно», тогда зачем всё? «Неужели я так в нём ошиблась?»

По щекам поползли липкие, горячие ручейки слёз. Они дышали болезненным теплом, в то время как Ханне становилось всё холоднее и холоднее. Её тело сотрясала крупная дрожь, и Ханна уже не могла с этим совладать.

Он обнял её сзади и попытался что-то сказать. Она начала вырываться, колотить его кулаками в грудь и кричать что-то про проклятых неудачников, с которыми она не желает иметь дело. Больше всего её злило, что когда она пыталась сорвать с него галстук, Невилл каждый раз ловко уворачивался. Он обнял её крепче, так, что захрустели рёбра. Она билась, пока не устала.

Но странным образом Ханна почти успокоилась. Теперь она чувствовала, что ему не всё равно. «И что я на него напустилась, он же ничего такого не сказал?» — рассеянно подумала она. Какое-то время они стояли молча. Потом Ханна шумно шмыгнула носом. Посмотрела на часы и разволновалась:

— Невилл, выставка открывается через десять минут!

Он медленно, словно неохотно, махнул рукой:

— Ладно, забудь, в крайнем случае, немного опоздаем.

— Нет, зачем же… — она вытерла слёзы тыльной стороной ладони и потянулась за палочкой. – Слушай, ты иди, а я сейчас – только себя в порядок приведу!

Она засуетилась, приглаживая растрепавшиеся волосы и пытаясь улыбнуться.

— Да? – с сомнением произнёс Невилл. На его лице читалось неверие, что всё закончилось, пополам с облегчением. Но приличия требовали, чтобы он хотя бы формально поинтересовался: — Может, я лучше здесь с тобой побуду?

«Ну вот зачем он опять начинает? — внутренне возмутилась Ханна, чувствуя, как злость снова подкатывает к горлу: — Почему нельзя сказать всё как есть, а не разводить это как-бы-кто-чего-не-подумал?»

— Невилл, ты что, спятил! Там люди ждут. Всё! – она стряхнула с его костюма несуществующую пылинку. – Иди!

— Тогда пожелай мне удачи!

— Удачи! Иди уже!