Соловей и брусничная фея (джен)

Гром среди ясного неба. Примерно так можно было описать состояние, в которое Джорджи впадала за последнюю неделю второй раз.

А ведь ничто не предвещало беды! Каникулы прошли замечательно, даже тетя Реджина и бабушка на сей раз не сумели основательно испортить удовольствие от всех шалостей, что приходили в голову Джорджи и Джасперу. А у них нашлись союзники. То дядя Хорас и его дети затевали с кузенами снежные побоища, то братья Летти прибегали, чтобы позвать сбежать за город, а как-то Гудвин, брат Айрис, пригласил поучиться стрелять из лука. В школу Джорджи вернулась с головой, еще кружившейся от постоянной радости, постоянного ожидания новых развлечений, предвкушения... Она и не помнила первые несколько дней. А потом мадам Айсви рассказала ей про письмо Ханны и объявила, что Джорджи наказана. Она говорила в тот вечер много, строгим голосом и вообще так, что Джорджи почувствовала себя ужасно в чем-то виноватой, даже расплакалась. И только когда директриса объявила решение, слезы высохли. Джорджи задумалась.

В принципе, виноватой она ни в чем не была. Немножко подшутила над Ханной — не так уж ужасно, в общем, самое обычное дело. Было и прошло — не извиняться же. После Рождества уже три недели минуло, стоило ли вспоминать? В общем, Джорджи решила, что ее наказали совершенно несправедливо.

Она дорого бы дала, чтобы узнать, возьмут ли ее в планетарий. Мадам Айсви по-прежнему едва замечала ее, здоровалась очень холодно. Стало быть, надежды на прощение почти не осталось. Джорджи не прекращала кипятиться с досады: обещанные дядей встречи с Брюсом пока запретили, лишили прогулок, даже сладкого, а теперь еще и планетария, и все из-за Ханны!

А сегодня пришло письмо от дяди Эдварда. И его тоже ни с того ни с сего заинтересовали Ханна и шутка Джорджи.

"Боюсь, ты перешла всякие рамки, — писал он.— Я осознаю степень собственной вины в этом, но все же, Джорджиана, я не могу позволить тебе впредь обижать родного человека и губить себя. Поэтому настоятельно прошу тебя в этом триместре вести себя благоразумно. Иначе я буду вынужден отнестись к тебе куда строже, чем раньше". Некоторое время Джорджи пыталась осознать, о чем именно ей написали. Потом стало почему-то холодно. Получается, мадам Айсви съездила, поговорила с дядей, и он... разлюбил Джорджи?

Верить в это не хотелось. Такого просто не могло быть. И все же Джорджи сидела, снова и снова перечитывая письмо, и ни на что не могла даже отвлечься. Такой ее и нашли вернувшиеся из библиотеки Карен и Летти.

— Что с тобой? — испугалась Летиция. — Ты такая бледная. Ты больна?

Вместо ответа Джорджи молча протянула им письмо. Карен зачитала его вслух, не обращая внимания на смущение Летиции. Некоторое время они молчали, переглядываясь. Наконец Летиция ласково обняла Джорджи и погладила по плечу.

— Не надо так переживать. Ничего не случилось, правда. Падре Эдуардо немного рассердился. Но поверь, к каникулам он забудет обо всем. Если уж так боишься, напиши Ханне, извинись перед ней.

У Летти на плече было спокойно и тепло, как у мамы, но от последних слов Джорджи вскинулась.

— Я не буду лицемерить! Я перед ней не виновата!

Летти прикусила губу. Карен скептически усмехнулась, спокойно встретила прямой взгляд Джорджи.

— Положим, Джо, ты такая же невинная овечка, как я, Фредди или Лиза.

Да что она несет?!

— Но ты должна кое-что понимать. Понимать, что сейчас происходит.

— И что же? — спросила Летти недовольно.

Карен нахмурила красивые брови.

— Дядя Джорджи, в общем, продал ее ради того, чтобы о нем хорошо думал посторонний человек. Видимо, он все делает с тем, чтобы о нем хорошо говорили люди.

— Что?! — Летиция вскинулась, задохнувшись от возмущения. — Ты не можешь так говорить, ты его совсем не знаешь!

— Сама рассуди. Если бы он вправду так любил Джорджи, то и десять мадам Айсви не заставили бы его относиться к ней иначе. Ведь ничего нового она ему открыть не могла. А значит, вся его забота и раньше была показной. Ведь так красиво — опекать больную сестру и ее малюток, ах! — Карен притворно прижала платок к глазам.

У Джорджи шумело в ушах, она почти задыхалась, пол шатался под ногами. Но она не могла сейчас вспомнить ничего, что опровергло бы слова Карен и оправдало бы то, что дядя вдруг так изменился. И почему вдруг ее словно оглушило?

— Это неправда, неправда! — Летиция повысила голос. — Легко так говорить, но сама попробуй...

Открылась дверь, вошла Клара, больше обычного погруженная в себя. С удивленным видом остановилась посреди комнаты.

— Вы ссоритесь? Что случилось?

— Ничего, — отрезала Джорджи. Она просто не могла долго тонуть в обжигающе-горьких чувствах, которые все еще переполняли после письма дяди и слов Карен. — Я хочу, чтобы мы сейчас поговорили о чем-нибудь... По истории, что ли. К примеру, о войне. У кого-то из вас родственники воевали? Или, может, попадали в оккупацию? Вам ничего не рассказывали?

Война случилась двадцать лет назад. По соседству со Скендией, в Ландрии, взял власть сумасшедший диктатор, Курт Кранцен. Его поддерживали лидеры Айбарии и Ремилии, из-за этого многие оттуда сбежали. Но ему было мало, он двинулся войной одновременно на восток и на север — а севернее как раз была Скендия. Правда, в Скендии он продвинулся только немногим дальше южной границы, а с востока его прогнали назад. Закончил свои дни он на виселице.

Не то, чтобы Джорджи так уж интересовала история, но она подумала: о войне точно найдется что сказать каждой из них.

— До Розфильда война не дошла, — сказала Летиция девочкам. — Но многие служили. Дедушка Джорджи погиб.

Джорджи не хотела сейчас думать о своей семье и сразу спросила:

— А у вас обеих?

— Папа до войны готовился учиться на врача, — ответила Клара не без гордости. — На фронт он ушел, как санитар. И после войны понял, что боли с него достаточно — он сам так говорил. Поэтому стал учителем. А его друг, доктор Стиффорд, был слишком молодым, на фронт его не брали, и он сбежал сам.

— А кренны создавали партизанские отряды, чтобы выбивать врага с оккупированных территорий, — подхватила Карен. — И чтобы помогать бежать жителям, которых захватчики назначили к высылке в трудовые лагеря. Папа был в таком отряде. Он помнит, там даже дети участвовали. Ему особенно запомнился один паренек, лет пятнадцати, Грегори. Из местных. Хороший проводник. Сам говорит, такой худенький, бледный, синеглазый, но не кренн — волосы льняные. Нервы железные — всегда спокойный был. Жаль только, схватили его. Сгинул, наверное.

— Наверное? — уточнила Клара; она выглядела настороженной. — То есть твой папа просто так думал?

— Ну да. Что же с ним еще могло быть?

— Кошмар, — поежилась Летиция. — Каково было его матери услышать об этом...

— Мать и сестру Грегори, как он сам говорил, к тому моменту угнали. А отец пропал без вести, — Карен задумалась. — Он был только немногим старше нас. А мы ведем себя... Как Фредди.

— Неправда, — фыркнула Джорджи. — Она такая одна.

Карен посмотрела на нее с иронией, Джорджи с вызовом вскинула подбородок. При Карен она словно подтягивалась: очень хотелось доказать всему миру и прежде всего подруге, что она, Джорджи, в случае чего не поведет себя, как Фредди, и слабину не даст.

На ужин Джорджи отправилась в боевом настроении, но там отсутствие сладкого и острого снова напомнило ей обо всех неприятностях последних дней. Так что вечером захотелось — чего ей хотелось крайне редко — побыть одной. Однако не дали: у самых дверей пустого кабинета ее догнала Клара.

— Надо поговорить. Правда, надо.

Джорджи, пожав плечами, закрыла за ними обеим дверь.

— Скажи, Карен и Летти на самом деле ссорились, когда я вошла? — взволнованно спросила Клара и добавила. — Понимаешь, мне друг написал, что наши с ним подруги — там, дома — переругались. А теперь еще и тут.

— Как сказать, — Джорджи пожала плечами. — Ну, ругались они, да.

— А из-за чего?

Снова вспоминать... Джорджи не любила такого. Переживешь неприятность, забудешь, пойдешь дальше. И она знала, что если Кларе твердо отказать, она не будет настаивать. Но все-таки решила не томить малявку, а то разболеется от переживаний (Джорджи почему-то казалось, что это возможно). Собиралась рассказать самую суть, но начала издалека и выложила всю историю.

Манерой сочувственного молчания Клара напоминала Летицию, но в отличие от нее, с утешениями не торопилась.

— Да, значит, Карен и Летти действительно просто поспорили. Ну, это ничего. Джорджи... Ты не рассердишься, если я тебе скажу... про твоего дядю?

Джорджи пожала плечами: ей не хотелось о нем думать. Было бы здорово, если бы не приходилось вообще о ком-то думать, из-за кого-то переживать. Выматывает, время теряешь — в том числе, выслушивая утешения таких, как Клара и Летти. Неужели не видят, когда человеку вообще неинтересно их слушать?

— Понимаешь, наверное, Карен и Летти правы обе. Я только сегодня задумалась, буквально, когда вы рассказывали о войне. Человек такой разный! Вот ты видишь кого-то неприятного, отстраненного, холодного — а кто знает, может, он герой? Или прошел что-то такое ужасное, что в нем умерло все? Он не перестает быть неприятным человеком и не перестает быть героем. Вот и твой дядя. Он, конечно, хочет, чтобы о нем думали хорошо — а кто не хочет? Но и тебя любит. Это не лицемерие, просто это все переплетено, как в косе. Знаешь, я никак не могла понять: в косе вроде бы две пряди, а когда ее начинают плести, волосы делят натрое. Вот нам с друзьями как-то сказали, что дурные мысли и чувства следуют за каждым добрым поступком, как нитка за иголкой. Мы тогда так разозлились, а теперь я начинаю понимать по-другому. Это же не значит, что поступки-то недобрые или человек не любит, понимаешь?

Джорджи с досадой поняла, что сейчас разревется.

— Но письмо-то он написал, понимаешь! Значит...

— Значит, он за тебя беспокоится, — ответила Клара. — Это что, первый раз, когда его за тебя ругали, а потом он ругал тебя?

Захотелось рассмеяться: раз был, пожалуй, тысяча первый. Джорджи шмыгнула носом и вдруг обняла Клару так, что та пискнула.

...Чудеса случаются, это точно. В субботу, после завтрака, мисс Эрдли сказала, что едут они все — и Джорджи тоже. В девять подъехал автобус, куда Джорджи, конечно, забралась одной из первых. Правда, рядом с ней села мисс Эрдли — ну что ж, а с Фредди ехала мадам Айсви. Их считали опасными — в этом что-то было.

Жаль только, дорога оказалась не самой короткой: ехать в молчании и смотреть по сторонам, на однообразные зимние пейзажи, надоело быстро. Другие девочки не оборачивались: кто-то дремал, кто-то смотрел в окно. Немного развлекли метнувшиеся вверх по ели серые белки, выскочивший на обочину заяц да какие-то неизвестные, явно не местные птички с хохолками, усеявшие куст рябины. Хотелось дернуть за косы сидевших впереди Марселлу и Альфонсину, засвистеть, поболтать ногами, но Джорджи с досадой осознала, что растеряла храбрость. Она бы сделала все, но не под строгим взглядом учительницы.

В Корлинг въезжали через рабочие кварталы. Джорджи с отвращением поморщилась: здесь все было в копоти, даже свежий снег уже как будто стал серым.Небо ярко-голубое, и на его фоне — почерневшие здания и ржавые крыши, кое-где разбитые стекла; голые кривые ветви закопченных деревьев, как костлявые руки с крючковатыми пальцами, тянутся вверх.

— Мерзость какая, — возмутилась Карен. — Уродство.

— Как ужасно здесь жить, — пробормотала Альфонсина.

— Слов нет, зрелище отвратительное, — согласилась директриса, сидевшая впереди. — Но хорошее контрастное вступление к тому, что мы сейчас увидим.

Улицы становились веселей и чище, стали появляться большие вывески, все больше ездило машин. А потом снова поворот — и вот автобус остановился у здания, похожего на цирковое.

У входа появился сгорбленный старичок с длинной седой бородой и очками-колесами. Он опирался на трость и то и дело поглаживал поясницу, но глаза у него были такие озорные, что Джорджи, не удержавшись, подмигнула.

— Мадам, конечно, не рассердится, — прогнусавил он с совершенно замечательным акцентом, — если я не сам проведу вас. О, я дам вам отличную сотрудницу, нашу лучшую! Еще никто не жаловался!

"Интересно, почему — она недовольных отправляет в Космос, полетать?"

— Мадам Айсви знакома с директором планетария, — шепнула вставшая рядом Карен. — А с кем из влиятельных людей Корлинга она незнакома, хотела бы я знать?

— Тоже мне, нашла влиятельное лицо, — проронила Офелия. — Тут собрались одни ничтожества.

— Мы тебя приглашали присоединиться к разговору? — Карен окинула Офелию пренебрежительным взглядом.

— Зря ты меня прогоняешь, — усмехнулась Офелия. — Мой отец из ученой компании, я тут многих знаю.

— Однако отзываешься о них нелестно.

— Знаю им цену, — Офелия многозначительно повела бровями. Между тем перед ними появилась маленькая, стройная женщина лет тридцати пяти, с пышным узлом бледно-золотистых волос и яркими зелеными глазами. И платье на ней было светло-зеленое, что, как потом говорила Летти, идет немногим, но ей очень шло. Свежее лицо, румяные щеки, нежные розовые губы— настоящая красавица. Портило ее только то, что она немного прихрамывала.

— Эмма Уоррен, — бодро представилась женщина. — Сначала мы с вами посмотрим планеты. Потом звезды. Приглашаю следовать за мной.

Видимо, Офелия решила не оставлять их с Карен в покое, потому что снова зашептала:

— Видите, она хромает? Я знаю, почему. Мама мне ее показывала на празднике у одной своей подруги. В молодости она попала в аварию, ее буквально собрали по частям. Она вряд ли бы так хорошо сейчас выглядела, если бы, — она многозначительно промолчала, — не мой отец. Он самый лучший хирург в стране! И случай показался ему интересным. И вот...

...И вот перед ними открылся зал, полный макетов планет. И Джорджи позабыла все на свете, рассматривая кольца, кратеры, горы и долины. Каждый макет был огромен — и все-таки гораздо меньше настоящей планеты.

— Их можно вращать, смотри! — Карен слегка толкнула макет, и он закрутился. Марселла и Альфонсина ахнули от изумления, Клара попятилась, потом приподнялась на цыпочки. Кассандра тихонько подступила к ним.

— Вот в том углу, справа, выставлен большой метеорит. Но думаю, нам о нем расскажут.

Лекция оказалась довольно любопытно: кое о чем Джорджи даже не читала. Но будь ее воля, она не стала бы ничего слушать: все-таки все эти цифры — что-то такое поверхностное, недостаточное. Ведь никто еще из людей в Космосе не побывал, никто не видел своими глазами и не мог бы сказать, как это, например — ступать по Луне или Марсу. "А может, это буду я? Прилечу к марсианам, накину на кого-нибудь из них лассо, увезу на Землю, буду в зоопарке показывать. А если они за ним полетят? Хм... Тогда лучше выкупить. Преступника какого-нибудь, например".

Повинуясь порыву, Джорджи подняла руку:

— Мисс.. — она заметила обручальное кольцо. — Ой, простите, миссис Уоррен, как вы думаете, марсиане большие? Нам, если что, удастся с ними справится?

Так как миссис Уоррен посмотрела на нее весьма удивленно, Джорджи поспешила добавить:

— Ну, с кого они из нас? С Клару, или с Карен, или Летти? — она потыкала пальцами. — Я понимаю, вы их ни разу не видели, но если представить...

— Если представить... — миссис Уоррен задумалась. — Вряд ли они могли бы сильно вырасти. Условия все же суровые, знает ли. Так что, скорее всего, если они есть, они меньше самой маленькой из вас.

— Слышишь, Клара, — улыбнулась Джорджи, — ты любого из них уделаешь.

Клара выпятила грудь и задрала подбородок.

...Странное ощущение нарастало, когда они после наблюдали за звездным небом, будто бы пара в Млечном пути: как жадно хотелось немедленно сделать так, чтобы все это немедленно стало тебе таким же домом, как Розфильд, или по крайней мере местом близким и понятным, как их школа. Ведь Джорджи уже сейчас готова была жить здесь, чтобы наблюдать за летающими метеоритами и искать жизнь среди лунных кратеров — но почему-то Земля держала, не отпускала ее, не желала делиться воздухом и поддерживать полет. Но ведь то, чего не дают, то можно взять самой, правда? человек может додуматься, наверное, до всего на свете, только было бы желание думать. "А если бы удалось провести кислород на Луну и Марс? Возделывать там поля? Может..."

Джорджи так замечталась, что и не заметила, как настала пора уходить. Карен и Летти взяли ее под руки с двух сторон, Клара семенила позади — так и вышли, и им никто не сделал замечания.

Бывает так: попадаешь на улицу, и не верится, что все еще тот же день. А там, где стоял планетарий, все-таки было удивительно тихо. Директриса вдруг положила руки на плечи им с Карен.

— Я вижу, вас экскурсия впечатлила особенно.

Джорджи энергично закивала. Карен молчала, глядя вопросительно.

— Подумайте: на эти звезды люди смотрят, может быть, десять веков. Может быть, когда-то человек, дикий, пещерный, поднял голову, увидел звезды— и с тех пор началось его движение к тому, каким он стал. А звезды непрерывно светят над ним... И над многими еще поколениями.

— Звезды — это вечность? — тихо спросила Карен. Джорджи прервала ее:

— Ты же слышала, у них есть свой срок! Зачем говорить ненаучно?

— Срок есть, но нам он не по силам, — вздохнула мадам Айсви. — Но вопрос хороший, девочки. Что значит время для нас? А для звезд? Подумайте.

Конец второй части.