Заря Валинора (джен)

в которой появляется персонаж из «Властелина колец», Эрвен ведёт себя ещё более странно, чем всегда, а автор бесплатно добавляет ещё одну песню Blind Guardian

Когда наследники Финвэ (разбившиеся на две группы и старательно соблюдавшие дистанцию) прибыли следующим утром на поле будущей битвы, они к великому своему удивлению не обнаружили там ни Манвэ, ни Намо, и вообще никого из валар. Только одну эльфийку, невысокую, гибкую, темноволосую.

— Кто ты? — спросил Феанор.

— Прошу простить моего брата, — сказал Финголфин таким тоном, из которого следовало, что прощать Феанора для любого разумного существа является самым последним делом. — Он никогда не отличался чувством такта. Нас вызвали сюда, чтобы мы могли… Э-э… Уладить наши разногласия… Мы ожидали встретить нашего судью…

— Я не понимаю вашего языка, — сказала эльфийка на синдарине.

— Ого, — Карантир тоже перешёл на синдарин. — Тёмный эльф! Что она здесь делает?

— Я буду вашей судьёй, — ответила эльфийка, — и довольна этим не более, чем вы, так что давайте закончим как можно скорее.

— Нимродель? — удивилась Галадриэль. — Что ты такого натворила, что заработала от валар такое наказание?

— Я не делала ничего, что задело бы валар, — отчеканила Нимродель. — В отличие от всех остальных, здесь присутствующих.

— Ты её знаешь? — спросил Карантир. — И как тебе удалось протащить в судьи свою синдарскую подругу?

— Мы не друзья, — сказала Нимродель ледяным тоном. — И я не из синдар, и не смейте меня с ними путать.

— Она из нандор, — ответила Галадриэль.

— В самом деле, кузина? — не мог остановиться Карантир. — Дружишь с авари? Надеюсь, не собираешься выйти за одного из них замуж?

Галадриэль, не обращая на него внимания, обратилась к Нимродели:

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Очень сложно найти непредвзятого судью. В Валиноре в кого ни ткни, угодишь в феанороненавистника.

Келегорм расхохотался:

— Ты что, хочешь сказать, что не ненавидишь нас? Очень сомневаюсь. Да если бы взглядом можно было убить, мы все давно уже оказались бы в Мандосе!

— Где вам самое место, — проворчал Тургон.

— Я не люблю всех нолдор одинаково, — отрезала Нимродель. — И синдар тоже. Потому меня и выбрали, против моей воли, а теперь давайте поторопимся и закончим с этим. Вы будете сражаться по очереди, один на один. До первой крови. Друг друга не убивать и не калечить, ясно вам, варварам? Потомки Индис выбирают себе противников, потому что с точки зрения валар они чуть меньше виноваты.

— Я дерусь с Феанором, — немедленно сказал Финголфин.

Галадриэль разозлилась:

— Это я хотела драться с Феанором! Это моих родных он убивал в Альквалондэ!

— Да, и если я не ошибаюсь, у тебя был шанс подраться с ним там, — парировал Финголфин. — Мне так не повезло, так что с Феанором дерусь я. А ты можешь выбрать любого из его сыновей.

— Любого, кроме Карантира, — сказал Ангрод. — Мы с ним ещё не закончили.

— Любого, кроме Келегорма, — сказал Тургон. — Я не простил ему, что он не позаботился о моей сестре.

— И это говорит тот, кто послал её в Нан Дунгортеб с горсточкой охранников, да ещё и некомпетентных, — скривился Келегорм.

— Они были вполне прилично подготовлены, и никто её туда не посылал, она собиралась навестить Фингона, и если бы не ты, никогда не совершила бы такой идиотский поступок…

— Это в чём именно я вдруг оказался виноват? Ты сам должен был смотреть за ней получше!

— Извини, — вступила в разговор Аредель, — но я и сама прекрасно могу о себе позаботиться, и мне не нравится, что вы обсуждаете меня, как будто меня здесь нет. И с Келегормом я тоже дерусь сама, Тургон. Ты можешь взять на себя Куруфина.

— Но…

— Ты можешь взять на себя Куруфина, — повторила Аредель. — Келегорм — мой.

— Ну ладно, — сдался Тургон. — Его вина, во всяком случае, ненамного меньше.

— Это в чём я ещё виноват, — возмутился Куруфин, — если ты, конечно, не считаешь, что я должен был убить Эола, когда была такая возможность? Не знал, что ты одобряешь убийства.

— Если кто и одобряет убийства, так это ты, — заявил Ородрет. — И, кстати сказать, я считаю, что сражаться с Келегормом или Куруфином имеет право Финрод, потому что они пытались отобрать его королевство и из-за них он погиб.

— Я уже простил их за это, — сказал Финрод. — И кроме того… Я обещал Амариэ больше не лезть в драки.

— Мне бы тоже не хотелось драться, — согласился Маглор. — С меня хватит. Как насчёт музыкального поединка, Финрод? Я слышал, ты едва не победил Саурона.

— Так, значит, у нас Финголфин против Феанора, Ангрод против Карантира, Аредель против Келегорма, Тургон против Куруфина и Финрод против Маглора, — подвела итог Нимродель. — Есть прогресс, несмотря на все споры.

— Мы не спорим, — заметил Маэдрос. — Никто не обнажает меч, не грозит смертью, не бросается демонстративно вон — это даже обсуждением можно назвать только с натяжкой.

— Да ну вас, нолдор, — проворчала Нимродель. — Вы безнадёжны.

Маэдрос успел зажать Карантиру рот раньше, чем тот начал выдавать что-нибудь презрительное в адрес тёмных эльфов.

— У нас остались Маэдрос, Амрод и Амрас на одной стороне, — продолжала Нимродель, — и Фингон, Аргон и Галадриэль на другой.

— А я? — спросил Ородрет.

— Участвуют только дети и внуки Финвэ, — отрезала Нимродель. — Иначе число не совпадёт.

— Можешь пойти подраться с Келебримбором, — предложил Карантир.

— Не рискнёт, — хмыкнул Куруфин. — У Ородрета много хороших качеств, но смелость и решительность в их число не входят.

Ородрет принял такой вид, как будто собирался взорваться, а потом повернулся и бросился вон.

— Насколько я понимаю, теперь наше общение может считаться спором по нолдорским стандартам, — заметила Нимродель. — Итак, Фингон, кто будет твоим противником?

Галадриэль подняла брови:

— Помнится, мне сказали, что я могу выбрать любого из сыновей Феанора, и вдруг всех самых худших уже разобрали, а мне теперь придётся иметь дело с последним оставшимся?

— Я ещё остался, — напомнил Маэдрос.

— Так-то оно так, — согласилась Галадриэль, — но она сказала Фингону выбрать противника, а он наверняка выберет тебя, чтоб тебе не пришлось иметь дело со мной.

Фингон состроил виноватое лицо.

— Нет, — возразил Маэдрос, — он возьмёт кого-нибудь из близнецов. Пусть лучше три эпохи твоего гнева обрушатся на меня, чем на них.

— Точно? — засомневался Фингон. — Ну хорошо. Я выберу одного из близнецов.

— А я — Маэдроса, — кивнула Галадриэль.

— Я дерусь с Амрасом, — сказал Аргон. — Так будет честно, потому что мы оба погибли в самом начале войны и не cмогли отточить свои навыки, как все остальные.

— Очень хорошо, — заключила Нимродель. — Значит, решено.

— И кто будет первым? — спросил Куруфин.

Нимродель неодобрительно глянула на него:

— Финрод и Маглор.

Оба названных эльфа достали арфы и принялись их настраивать.

— Не понимаю, почему именно их выпустили вперёд всех, — проворчал Карантир угрюмо. — Они даже не хотят драться.

— Именно поэтому, — сказала Нимродель. — Их поединок должен получиться довольно мирным. Я пытаюсь отложить настоящее кровопролитие в надежде, что Намо придёт в разум и прекратит эту глупость.

— Типичное поведение тёмного эльфа, — заявил Карантир. — Игнорировать проблему и надеяться, что она как-нибудь исчезнет сама собой.

— Карантир! — предостерегающе сказал Маэдрос.

* * *

Из кузницы Форменоса, где работала Нерданель, доносился ровный ритм звенящих металлических ударов. Эрвен отложила бумагу, которую читала.

— Интересно, есть ли смысл просить её не шуметь так сильно? — спросила она сама у себя и сама же ответила: — Наверное, нет.

Она снова взялась за чтение, но вдруг бросила бумагу и уставилась в стену с застывшим лицом:

— О нет… Нет, нет, нет. Кровь и тьма, нет!

Если бы кто-нибудь сейчас наблюдал за Эрвен, вполне мог бы решить, что она потеряла рассудок. И дело даже не в том, что она не стала собирать ломкие древние манускрипты и убеждаться, что они не пострадали — хоть это и крайне необычно для неё, всё же не даёт основания посчитать сумасшедшей. Но вот то, что она бросилась бежать по лесу, словно за ней гналась целая стая варгов, не обращая внимания ни на ветви, за которые цеплялись волосы, ни на колючки и острые камни, попадавшиеся под босые ноги… Ну и, конечно, решающим свидетельством послужил бы факт, что она добежала до ручья и принялась кричать на него, как будто ожидала, что он ей ответит. Такие действия явно не входят в первую десятку критериев здравомыслия.

* * *

Песенный поединок начался. Финрод пел о молодых деревьях, зеленеющих весной, о ветре в листве и о детском смехе, который разносится ветром. Маглор пел о голых сучьях, которые ломают зимние бури, и о детях, плачущих от голода. Финрод пел о звёздных ночах, Маглор — об ужасах, таящихся во тьме. Финрод пел о весёлых бивачных кострах, Маглор — о всепожирающем огне пожаров. Финрод пел о тихих озёрах, резвых речках и беспредельной красоте моря, Маглор — о ледяных дождях, штормовых океанах и гигантских волнах, опустошающих берега.

Тогда Финрод собрал оставшиеся силы и запел о Валиноре. Он пел о великолепных Древах, что росли здесь когда-то, о ярких цветах и душистых плодах. Пел о созданных эльфами шедеврах, о построенных ими светлых домах, о гениальных стихах и песнях. Пел о горящих каминах и о семьях, собирающихся за общим столом. О земле, где нет ни немощи, ни смерти.

И Маглор подхватил тему Финрода и запел о том же самом. Но он пел как посторонний, как тот, кто увидел семейный ужин, заглянув через окно, но не может войти в чужой дом, а своего у него нет. Его голос был полон боли, которую принесли ему годы изгнания, века скитаний по дальним берегам, что не стали — и не могли стать — его домом. И в его песне краса Валинора стиралась и блёкла, пока не стала чем-то вроде грёзы, болезненного воспоминания. Мир был тёмным и странным; летели года, и всё привычное исчезало; вырубались леса, шли на дрова деревья, перекрывались плотинами реки — и лишь тоска по прошлому оставалась без изменений, но надежды хоть когда-нибудь вернуться не было.

Струны на арфе Финрода лопнули, и она упала на землю. На лице Маглора возникла странная горьковатая улыбка.

— Нет, — сказал он. — Это ещё не конец.

И он начал обманчиво простой негромкий мотив. В нём были все невзгоды, о которых он пел раньше, но он не был печален. Потому что было холодное великолепие в зимних снегах и льдах, и странное волшебство в ночных тенях, и грозное очарование в танце огня. Были свои мелодии и у ледяных дождей, и у штормовых волн — и они тоже были прекрасны. И была особая, величайшая красота в страстном желании несбыточного, потому что мечта не слабеет, даже если не может сбыться, и любовь — всегда любовь, даже если предмет её недостижим.

Это была песнь Арды Искажённой.

И было молчание. Которое нарушил Карантир.

— Отказываюсь поверить, что Даэрон может быть лучше, — сказал он. — Он, в конце концов, всего лишь тёмный эльф.

— Ты безнадёжен, — откликнулся Ангрод. — Ну что, наша очередь?

Лицо Нимродели, смягчившееся было во время песни Маглора, приняло брезгливое выражение.

— Да ну вас, нолдор, — проворчала она.