Легенда о Чхве Ёне (гет)

Разбудило Инсу солнце и страшный кошмар. Солнце светило ей в лицо, а кошмар был старым, давно знакомым и оттого ещё более пугающим. Она пыталась бежать, пыталась и не могла, ей было очень тяжело, но она бежала изо всех сил. Теперь она понимала, отчего ей так тяжело — ей мешал живот. Она бежала, выбиваясь из сил, по узкой тропинке, вокруг не было ничего, кроме километров вспаханной чёрной жирной земли. Она бежала, выбиваясь из сил, и добежала, наконец. Задыхаясь, вошла в низкий наполовину вкопанный в землю каменный дом. Пол этого дома был земляным, здесь было явно прохладнее, чем снаружи, яркий свет рассветного солнца пробивался через единственное окно и падал на его лицо. Он лежал прямо на земле, безвольно разбросав руки, Инсу хотела наклониться к нему и проверить пульс, но ей было очень сложно это сделать, ей мешал живот, наконец, она нашла способ — упала на колени и поползла — дотянулась до его шеи, тело было холодным, пульса не было, он был давно мёртв... Инсу закричала от ужаса и проснулась.

— Чхве Ён-сси? — она так заботливо укладывала его, но за то время пока она спала, положение его тела изменилось, и теперь он был значительно дальше от неё. Он лежал, безвольно раскинув руки: его правая рука всё ещё покоилась под её головой, но больше не обнимала её плечи, а левая — живот. — Любимый? — ответа не было. Инсу не смогла побороть охвативший её приступ паники, она подтянулась к нему, схватившись за его руку, упала на его грудь, с трудом удерживаясь на руках, и припала к его губам. — Любимый, ты жив? — он сглотнул и замотал головой. — Ты жив, глупый, ты жив: "Милая, подожди до рассвета", — кто пугал? Рассвет, а ты жив. Рассвет? Чхве Ён-сси, очнись, любимый, рассвет, мы проспали, Чхве Ён-сси, уходить надо, слышишь? — она, наконец, дотянулась до его шеи, пульс был очень слабым. Организм не смог побороть болезнь. — Чхве Ён-сси, любимый, живи, как бы больно и сложно не было, живи, умоляю ради меня и ребёнка живи. — Она осторожно легла ему на плечо и ласкала его, пока не уснула. Пробуждение во второй раз было ужасней, чем в первый — её разбудил лязг металла, Инсу открыла глаза: Чхусок и Токман в сопровождении двух стражников, тащивших тяжёлые кандалы, приближались к лобному месту. Чхусок подошёл к Чхве Ёну, опустился на колени, приподнял его голову и поцеловал в лоб:

— Отмучился, командир, всё, — в его глазах и в глазах Токмана стояли слёзы, стражники с цепями сиротливо мялись в сторонке. — Я сам похороню его. — Чхусок потащил своего генерала за руку и приподнял. — Помоги, Токман, тяжело. Убери эту женщину. — Инсу мёртвой хваткой вцепилась в другую руку мужа.

— Небесный лекарь, отпустите, — проговорил Токман и попытался вырвать руку своего командира из мёртвой хватки жены.

— Стой, оставь его, он только что был жив. Чхве Ён-сси? Любимый, ответь, очнись. — Инсу поднялась, и тело её мужа оказалось в руках удальчи.

— Пойдем, Токман-а, поможешь копать, давай на плечо. Вот так, командир, — Чхусок закинул тело своего генерала на плечо, — пойдём на холм, там тепло и солнечно. Я похороню его там, куда светит солнце.

— Куда? Он жив. Хоронить? Ты заживо его хоронить собираешься? Он жив, он не мог умереть и оставить меня одну с ребёнком. — Инсу подбежала к мужу и нащупала пульс на его шее. Пульс был слабый, редкий, но был. Он умирал. — Чхусок, остановись, сердце бьётся, ты убиваешь его сейчас. Ему нужен абсолютный покой. — Гвардеец остановился:

— За что вы убили своего мужа, Небесный лекарь? Преступник Чхве Ён был приговорён к дохёну пожизненно и должен остаток своей жизни провести в цепях. Вы говорите, он жив, но ему нужен абсолютный покой? Сейчас я опущу это тело обратно на помост. Видите тех двух стражников, видите цепи в их руках, они закуют его в эти цепи и поволокут к клетке, они забросят в клетку истерзанное тело этого человека и повезут в Чансо. Они будут ехать пять дней и делать в дороге всё, что им заблагорассудится, они могут остановиться где-нибудь на сутки и пить в кабаке, они напьются и пойдут к кисен, а он всё это время будет умирать в клетке. Они не позволят ему выйти и не накормят, на улице будет снег или дождь — им всё равно, им не приказывали довести живого. Это будет абсолютный покой? Мы с Токманом выкопаем глубокую могилу, даже если вы правы, хотя я и не чувствую его дыхание, он без сознания сейчас и не заметит перехода от жизни к смерти.

— Оставь его, Чхусок! — Инсу бежала вслед за удальчи, пытаясь дотронуться до лица мужа, наконец, ей это удалось. — Любимый, умоляю ответь, хоть застони, приди в себя, не умирай, не оставляй меня. — Инсу заливалась слезами. — Любимый, любимый, я не переживу твою смерть, любимый, очнись.

— Милая, не плачь, я всё ещё жив. Где ты, милая? Я слышу, но не вижу тебя. Что со мной? Так больно! — Чхве Ён пришёл в себя и застонал.

Чхусок остановился, повернул обратно и вскоре опустил своего командира на деревянный настил.

— Генерал, ты жив!

— Где она? — застонал Чхве Ён. — Приведи её сюда, Чхусок, мне больно не видеть её...

— Я здесь, любимый, здесь и никуда не уходила. Быстро говори, где болит, и умирать не смей, я тебе не прощу.

— Вот она, моя милая... — проговорил Чхве Ён и потерял сознание.

Чхусок отвернулся и, похлопав не сумевшего сдержать слезы Токмана по спине, стал удаляться от лобного места. Инсу подошла к мужу и попыталась осмотреть его. Стражники, немного помявшись, подошли к телу Чхве Ёна и стали заковывать его в кандалы, Инсу, проверявшая реакцию зрачка и считавшая пульс, не заметила, как руки и ноги её мужа оказались в цепях. Он открыл глаза, посмотрел на неё сумасшедшим от боли взглядом и застонал:

— Любимый, где, что? — спросила она.

— Не надо, умоляю, убери это, мне не вынести, слишком тяжело, — простонал он и отключился.

Инсу огляделась в поисках причины мучавшей её мужа боли и заметила стражников.

— Что творите? Не трогайте. Снимите это сейчас же именем Небесного лекаря.

— Приказ короля — заковать преступника Чхве Ёна в цепи и доставить к месту ссылки в Чансо.

— Кого заковать? Преступника? — вскричала Инсу и в ярости сжала кулаки. — Это где здесь преступник? Генерал Корё Чхве Ён, спасший столицу этой страны от нападения «красных повязок», вернувший наместничество Сансон и отвоевавший северные земли, это его ты, мерзавец, преступником назвал?! Я, Небесный лекарь, ученица Хваты, приказываю снять с этого человека цепи и оставить в покое.

Стражники переглянулись:

— Женщина, когда ты Небесный лекарь, сделай так, чтобы преступник сам к клетке пошёл, а то больно тяжело его в цепях тащить, — проговорил один.

— Давай за ноги и волоком, — предложил другой.

— Гляди, этот помрёт по дороге, точно не довезём.

Инсу в слезах закрыла своим телом ступни мужа и легла на его колени:

— Изверги! Любимый, любимый мой, что же я с тобой сделала?! Не умирай, умоляю, живи, встань, поднимись!

— Уйди, женщина!

Стражник схватил Инсу за ноги, пытаясь оттащить её от мужа:

— Чхусок, помоги, — закричала она и потеряла сознание.

Гвардейцы вернулись к помосту:

— Я, командир удальчи Пэ Чхусок, сам доставлю генерала к месту ссылки. Возвращайтесь в Чансо своим ходом.

Стражники переглянулись:

— Приказ получили, — ответил один из них, другой кивнул, и оба поспешили прочь.

Инсу очнулась от того, что рассветное солнце светило ей в лицо, прежде чем открыть глаза она ощупала окружающее её пространство в надежде обнаружить его поблизости, но в этом ей не повезло. Она открыла глаза и отвернулась от солнца — на помосте она была одна. Инсу в панике собрала разбросанные вещи и бросилась бежать. На дороге стояла тяжёлая клетка, запряжённая хилой лошадёнкой. Токман, утирая слезы, завешивал клетку плотной чёрной тканью. Он уже лежал внутри, заботливо укутанный в те самые одеяла, — клетка была ему мала, голова упиралась в прутья, а ступни торчали бы между прутьями, если бы не кандалы, которые мешали им пройти. Дверь клетки была открыта, и Инсу, недолго думая, запрыгнула внутрь, уложила его удобнее, залезла к нему под одеяло и сразу же уснула.

Пробуждение и сон её были ужасны: судьба не щадила её, посылая яркие предостережения о грозящей этому человеку смерти, но проснулась она не от кошмаров, а от его стона. Стон превращался в хрип, и этот хрип разбудил её. Повозка остановилась, и Чхусок, откинув плотную чёрную занавесь, заглянул внутрь:

— Что происходит? — спросил он. Инсу нащупала пульс — такой же слабый, но быстрый. Сердце отчаянно билось, его потрясывало. Инсу вскрикнула. — Что происходит, Небесный лекарь?

— Чхусок, делай, что хочешь, нужен кипяток, прокали мои иглы и сними с него цепи.

— Небесный лекарь, мы доедем до деревни часа через три, — последовал ответ.

— Некогда ждать три часа, Чхусок, он умирает. Делай, что хочешь, только цепи с него сними, нужен кипяток, белая ткань и иглы мои прокали.

— Цепи снять не смогу, ключи не догадались у стражников забрать. Кипяток будет, иглы прокалю.

— Чхусок... — закричала Инсу в панике, тело её мужа конвульсивно дёргалось в её объятиях.

— Небесный лекарь, это всё, что я могу сделать, я поскачу вперед в деревню и принесу вам еды, — проговорил командир удальчи.

Чхусок закрыл занавесь: «Разводи костер, Токман-а, воду кипяти, стоим пока».

— Токман-сси, камней набери и прокали, — Инсу целовала мужа и заливалась слезами: "Неужели, септический шок, с его малокровием это неизбежная смерть. Любимый, не умирай, я рядом и буду с тобой, что бы не случилось, только не умирай".

— Любимый, выпей это. — Инсу поднесла к губам мужа флягу, поддержала его под затылок, чтобы выпрямить шею, но напоить его было не так просто. Его организм отказывался принимать что-либо внутрь, и некогда тёплое вино, уже давно потерявшее свою целительную силу, с бульканьем выливалось из его рта. — Любимый, умоляю тебя не умирай. — Инсу поцеловала его в губы и стала разбинтовывать его руки, как и ожидалось, они загноились. Цепи мешали, не позволяя поднять руки выше, и Инсу с трудом могла отодвинуть кандалы, чтобы получить доступ к венам на запястьях, гной не пошёл выше кистей. — Токма-сси-к, что костер? Угли есть, иглы прокалить надо. — Инсу никогда не приходилось работать в таких условиях, иглами она разрывала кожу на его руках, выдавливала и выбирала гной, промывала раны, он не очнулся и не застонал ни разу, на его лице выступила испарина. Инсу удовлетворилась результатом и перевязала руки мужа. — Токман-сси, кипяток есть?

— Есть, ваша милость.

— Травы возьми, заварить надо, — командовала Инсу. «Вот, любимый, инъекцию сушеницы я тебе сделаю, страшно, но всё равно сделаю, а, чтобы с сердцем всё было нормально, будешь ты у меня спать, пока едем». — Токман-сси, камни из костра доставай, остудить надо немного, а потом под спину ему положим, согреть его надо, только, чтобы не простыл потом. Токма-сси-к, иглы ещё раз прокали, отвар во фляги набери, его надо часто-часто и понемногу поить и сразу новую партию ставь, бинты будешь кипятить.

— Небесный лекарь... — голос Чхусока донёсся снаружи.

— Чхусок, поесть принёс? — спросила Инсу. — Это потом. А сейчас лезь сюда.

— Туда? К вам залезть? — голос гвардейца звучал испуганно.

— Так точно. Поможешь мне командира своего усадить удобнее. Лежать ему здесь всё равно не получится, поэтому будет сидя ехать, вредно это, но, когда ноги в прутья упираются, это ещё хуже. Нам бы нормальную повозку, Чхусок, а в Кэгён можно и не возвращаться.

— Как здоровье командира? — спросил удальчи.

— Он переборет болезнь. Я сделала инъекцию, чтобы повысить свертываемость крови, хотя при его слабом сердце и малокровии — это и опасно, но он уже точно потерял те два литра, после которых наступает смерть, внутренние органы повреждены, и новое кровотечение убьёт его. Остаётся только надеяться. При сепсисе кровь должна быть жидкой, но я надеюсь, что повышение вязкости крови будет незначительным. Он уже дважды мог умереть за прошедшие сутки, но я надеюсь, пока он верит, что я рядом и не оставлю его, он будет жить.

— Он может прийти в себя? — спросил гвардеец.

— Нет, Чхусок, это практически невозможно, — ответила Инсу. — Я буду держать его в состоянии медикаментозного сна всю дорогу до Чансо, чтобы внешние раздражители не влияли на сердце и нервную систему — ему нужен абсолютный покой.

— Если он очнётся, когда я буду внутри, он убьёт меня, — командир удальчи, наконец, высказал вслух то, что беспокоило его.

— Убьёт? — Инсу погладила мужа по голове и поцеловала в губы. — Сейчас не сможет, но я бы на это посмотрела.

Чхусок влез в повозку:

— Что делать?

— Токман-сси, камни тащи. Из камней нужно ему изголовье сделать. — Чхусок, обжигаясь, укладывал большие горячие камни горкой в углу клетки. — Вот так, теперь приподними его, а я одеяло подстелю, чтоб не обжегся он о камни, теперь клади его. Ноги надо выпрямить, сгибать нельзя. Штанины по бокам разрезать, кровоснабжение в ногах нужно контролировать, поэтому я поставлю иголки, чтобы кровь циркулировала правильно. Теперь второе одеяло поверх. Будете помогать мне переодевать его, слышите, и камни менять, как остынут. Надеюсь, тепло будет полезно для его отбитых внутренностей. Всё это палка о двух концах: как с гематомами бороться — полезно, при сепсисе противопоказано. А получается так: хочет жить — будет, не хочет — не будет. В общем, думай, Чхусок, хорошо думай, старайся — думай, как ехать будем. Самим надо есть каждые четыре часа — мне с ребёнком надо хорошо питаться, а то малыш обижается, а так как он в папу весь, то ответ у него на всё один — с этого мира ноги делать. Каждый день надо камни греть, его переодевать, останавливаться для этого, опять же перевязку делать. С одной стороны доехать надо быстрее, с другой — гнать нельзя: простынет, продует — умрёт.

— Милая... — простонал Чхве Ён.

— Он в себя пришёл? — Чхусок испуганно дёрнулся.

— Не пугайся, Чхусок, это бред.

— Не уходи, милая, не оставляй меня... Я не выживу без тебя…

Инсу вскрикнула: «Сердце!» — и стала считать пульс.

— Да, здесь я, глупый, никуда не уйду. Ну, прости, довела я тебя...

— Милая... — стон Чхве Ёна превращался в хрип, его тело конвульсивно задёргалось.

— Он не знает об этом, — проговорил Чхусок.

— О чём? — спросила Инсу, напрасно стараясь скрыть панику в голосе.

— О том, что вы здесь, — объяснил гвардеец.

— То есть как это? — Инсу дрожащими руками достала чистую тряпицу из сумки и перебирала глиняные пузырьки в поисках анестезии.

— Когда мы уложили его в клетку, он пришёл в себя и спросил о вас, Небесный лекарь. Мы сказали, что вы потеряли сознание, увидев его в цепях, и решили оставить вас в Кэгёне. Он похвалил нас за правильное решение, застонал и потерял сознание.

— Любимый, я здесь! — закричала Инсу.

Чхве Ён открыл глаза и оглядел пространство пустым ничего не видящим взглядом, он скрестил скованные цепями руки и потянул к груди, но кандалы помешали ему, тогда он захрипел и закрыл глаза. Инсу, наконец, накинула чистую тряпицу на нижнюю часть его лица и стала по капле дрожащими руками выливать анестезию пополам со слезами.

* * *

— Тойча, впусти меня, — Ногук стояла под дверями покоев супруга.

— Ваше величество, если вы пришли сообщить о смерти генерала, то милостью королевы позвольте ему проснуться. Он заснул только под утро, перебирал бумаги и предавался слезам.

— Тэогун жив, — королева оттолкнула евнуха и ворвалась в покои мужа. — Ваше величество, просыпайтесь!

— Королева, — Конмин открыл глаза и застонал, отодвинул мирно спящую на груди дочь и поднялся. — Чхве Ён мёртв, вороны выклевали ему глаза за ночь, я должен посмотреть на творение рук своих. — Король схватился за грудь и застонал.

Ногук быстро преодолела расстояние, отделяющее её от мужа:

— Генерал пережил эту ночь, ваше величество.

— Дорогая, жена моя, где он? — воскликнул Конмин.

— Тэогун пережил эту ночь, только мы проспали, его заковали в цепи и в клетке повезли в Чансо. Ваше величество, не медлите ни секунды, напишите приказ о помиловании и самым быстрым гонцом отправьте его в Чансо, возможно, он нагонит их по дороге.

Король подошёл к своему столу, взял чистый лист и расправил его:

— Среди бумаг, что достал генерал, есть всё, включая реестр земель Корё, составленный Синдоном. Этот монах больше не нужен мне, только кто сможет справиться с этой задачей, кроме него. — Конмин обмакнул кисть в чернила и стал писать.

— Если вы ещё раздумываете по этому поводу, я облегчу ваши страдания, как только этот монах появится во дворце, я уеду в Могул, в любой монастырь, который вы выберете, и заберу с собой дочь. Мы не останемся в помещении, в которое вхож этот изувер.

Король дописал приказ и поставил печать:

— Чхусок, — крикнул он, — войди.

Гвардеец вошёл в покои короля, и Конмин удивлённо взглянул на него:

— Командир королевской гвардии Чхусок уехал в Чансо сопровождать преступника Чхве Ёна к месту ссылки, — проговорил удальчи, склонив голову.

— Я не приказывал ему этого.

— Приказа командиру королевской гвардии не покидать Кэгён не было, ваше величество, вы должны радоваться тому, что Чхусок решил сопровождать генерала, теперь мы можем быть уверены в том, что он переживёт дорогу, — проговорила королева.

— Послушай меня, удальчи, этот приказ о помиловании и восстановлении в правах тэогуна Чхве Ёна ты отвезешь магистрату провинции Сансон.

— Удальчи Гэук приказ короля исполнит, — произнёс гвардеец и опустился на колени.

— Передай тэогуну, удальчи Гэук, что он полностью оправдан, так как доказательства его вины были ложными, а слова его жены, Небесного лекаря, забыты.

— Приказ короля получил, — гвардеец поднялся с колен, кланяясь подошёл к помосту, забрал свиток из его рук и удалился.

Королева обняла мужа:

— Осталось подождать каких-то две недели, ваше величество. Тэогун вернётся, мы исцелим его раны. Он наденет тяжёлый серебряный доспех, золотые наручи и золотые поножи и будет носить серебряный топорик с тамгой королевского клана, а вы с поддержкой десятитысячной армии получите абсолютную власть в этой стране.

— Я отправил гонца на границу и пригласил Ли Сонге ко двору.

— Ваше величество, скоро всё закончится. Это ужасно, когда монарх не может осуществить задуманное в своей стране, но скоро всё будет по-другому. Тэогун вернётся, и всё будет по-другому, ваше величество, — королева обнимала и ласкала мужа.

* * *

— Командир, слышишь меня? Командир? В себя приди!

Гвардейцы с трудом внесли своего генерала в дом — дверь была слишком низкой для того, чтобы они могли пройти — Инсу вошла за ними следом и забилась в угол. Сбылся её самый страшный кошмар: ещё выглядывая из-за занавесок, она узнала эту дорогу, по обе стороны от которой на сколько хватало глаз простирались вспаханные поля чёрной жирной земли, а этот дом, будто специально построенный для того, чтобы убить его, окончательно вывел её из равновесия. Значит здесь, когда живот станет большим настолько, что ей будет тяжело сидеть и наклоняться, он умрёт. Об этом предупреждала её судьба. Всю дорогу её грела одна единственная мысль, что здесь её ждёт богатый дом, десяток другой слуг, которые помогут ей создать больному закованному в цепи человеку условия для выживания, но её надеждам не суждено было сбыться. Дорога была кошмаром, ночи были кошмаром, дни были кошмаром, вся её жизнь превращалась в один бесконечный сбывшийся кошмар. Судьба не щадила её, предупреждения становились всё ярче по мере приближения к тому, что она считала надёжным и безопасным убежищем. В первой же деревне они попытались снять с него цепи, подъехали к кузне, его, завёрнутого в окровавленные одеяла, вынесли из повозки, но кузнец наотрез отказался сделать то, о чём его просили. Не помогли ни мольбы, ни угрозы, ни щедрые посулы: Инсу валялась в ногах кузнеца и выла, пока её сын не показал, что у него тоже есть гордость, напомнив о себе болью, и им не пришлось уйти. Кузнец тяжело вздохнул и произнёс на прощание фразу, которую Инсу пришлось ещё не раз услышать: «Я знаю, кто этот раб, и что он сделал, но не могу ослушаться приказа короля». В дороге их не оставляли в покое: на въезде в одну из деревень на них напали крестьяне с вилами — и, хотя Инсу не была твёрдо уверена в том, хотели ли они свершить, наконец, народный суд над предателем или просто отбить тэогуна у охраны, это происшествие так напугало её, что она решила впредь объезжать любые населённые пункты стороной. И всё-таки одну деревню они миновать не смогли: крестьяне здесь в предместьях порта Чансо косились на завешенную чёрной тканью повозку с каким-то подобострастием и охотно показывали дорогу к дому генерала Корё. Это укрепило Инсу в несбыточной надежде, что здесь её ждёт избавление от страданий, только на выезде на них напала толпа ребятишек мал мала меньше, которые забросали повозку камнями, и, хотя на этот раз Инсу была уверена в том, что целили дети в Чхусока, а попали в Токмана, эта радушная встреча не вызвала у неё благодарности. Дом генерала, который она ожидала увидеть удобным и богатым, оказался сбывшимся кошмаром.

— Очнись, командир, слышишь? — Чхусок спрыгнул с высокого порога, и Токман осторожно опустил тяжёлое тело ему на руки. Чхве Ён застонал и очнулся:

— Слышу, очнулся, только какой я тебе командир. И очнулся зачем? Пока спал, жена мне снилась, проснулся — и нет её. Что Тэман? Не вижу его, хвостом же крутился вокруг, — его голос такой же тихий и слабый, какой она слышала на лобном месте после клинической смерти, заставил Инсу содрогнуться.

— Подрался он, командир, всё пытался тебя у охраны отбить. Сильно избили его стражники, в госпиталь отнесли, Тоги его лечит, говорила, недели три не отпустит, — Токман последовал за своим командиром и теперь помогал удерживать тело Чхве Ёна, который осматривал окружающее пространство, не пытаясь даже пошевелиться.

— Как хорошо всё складывается. Когда вернешься в Кэгён, Чхусок, скажи ему, что умер я. Передай ему наказ мой, чтобы со службы уходил, женился, уезжал из столицы и жил в своё удовольствие. Скажи, то мои последние слова были, от слёз ещё никто не умирал.

— Послушай меня, генерал, я с тобой не смогу остаться... — прошептал Чхусок.

— Какой я тебе генерал? Прекрати, говорю, — надтреснутый голос мужа лезвием по стеклу царапал сердце Инсу. — Конечно, не можешь, уезжай быстрее, а то король хватится, здесь меня под окном положи, чтобы на рассвете солнце на лицо светило.

Чхусок и Токман уложили Чхве Ёна на земляной пол под единственное окно, и сердце Инсу зашлось болью, да, именно здесь он и лежал.

— Тэогун, держись, дом очень плохой, не дом, а душегубка, ни очага, ни дымохода... — проговорил Чхусок.

— Отлично, — выдохнул Чхве Ён и, как показалось Инсу, усмехнулся, — как только хвороста наберу, первым делом костёр разведу, чтобы дымом задохнуться. Удружил Синдон, не то что ты, Чхусок, был бы ты мне другом, уже прирезал, а ты оружие, значит, в Кэгёне забыл.

— Тэогун, пол ниже уровня земли снаружи. Дождь пойдет — поплывёшь, — продолжал гвардеец, склонившись над своим командиром.

— Значит, поплаваю. Главное, недолго осталось. Работать не смогу — бить будут, пол дня побьют, пол дня посплю. Сам себя обслужить не смогу, есть, пить не буду, если повезёт — поплаваю, до хвороста точно не дойду, так что дымом задохнуться не получится. А жаль, хоть бы согрелся перед смертью, а то холод собачий.

— Ты бредишь, тэогун? — Инсу хотела задать тот же вопрос только в более грубой форме.

— Брежу. Наяву брежу. А как же иначе? Прекрати так называть меня, говорю. Раб или преступник, так теперь ко мне обращаться следует. — Чхве Ён попытался сесть, но у него это не получилось, он приподнял скованные цепями руки, дёрнулся и застонал, эти действия лишили его последних сил. — Послушай меня, Чхусок, ближе подойди, — прошептал он. Гвардеец опустился на колени, приподнял своего генерала, поддерживая под спину, и склонился над ним, — я тебя о милости попрошу, милостью командира удальчи через три недели приезжай, меч не забудь, король разрешит, убедись, что мёртв я, если нет, то смилуйся, добей, голову отруби. Чхусок, вернёшься в Кэгён, жену мою оберегай, защищай, заботься, она ведь ни в чём не виновата, всё Синдон, слышишь, Синдон её обманул, она спасти меня хотела, слышишь, спасти, — Чхве Ён открыл рот, пытаясь отдышаться, и Инсу вздрогнула в своём убежище, она никак не ожидала повторения этих пугающих симптомов после недели достаточно успешного лечения, набрав достаточно воздуха, генерал схватил гвардейца за доспех, притянул ещё ближе к себе и продолжил прерывающуюся хрипами речь. — Как год пройдёт — женись, знаю же, что нравится она тебе. Ребёнок ублюдком родится — жаль, только не бросай, я надеюсь, дочь будет, она уверяет, что сын. За сына страшно, королева заберёт — воспитает цепного пса, каким я был, не заберёт — Синдон найдёт способ его ещё в зыбке придушить, не хочу, чтобы сын мой так умер.

Инсу дольше не могла слушать такие речи. Она вскочила на ноги и подлетела к мужу.

— Ты что сказал сейчас, мерзавец, что ты сказал? Всё ещё умереть пытаешься? Я ночи не спала, согревала его, переодевала, гной из рук выкачивала, а он — задохнусь, утоплюсь, есть, пить не буду.

— Ты здесь? Ты со мной? — Чхве Ён отчаянно хватал ртом воздух. — Ты откуда здесь взялась?

— Откуда я взялась, придурок? Всё решил. Ты как ребёнка своего назвал? Ублюдком? Своего ребёнка?

— Наше супружество упразднено, женщина. Я — твой раб, изменник и предатель, ты — Небесный лекарь, не помнишь? Ребёнок, рождённый вне супружеского союза, называется ублюдком, — Чхве Ён отпустил Чхусока, опустился на пол и отвернулся к стене, но Инсу не позволила ему абстрагироваться от её присутствия.

— Этот мерзавец ещё и препирается! — вскричала она. — А меня, меня ты кому отдал? Ведь просто взял и отдал, как не нужную вещь выкинул. — Инсу примерялась, чтобы пнуть мужа, и определяла место на его теле, пинок в которое будет достаточно болезненным, но не повредит здоровью. Она замахнулась, он закричал от боли, прежде чем она нанесла удар, и Инсу не сразу поняла отчего. Она стояла на одной ноге, а он, натянув цепи так, что бинты на его руках начинали краснеть от крови, вытекающей из незаживающих ран, держал её за лодыжку. — Любимый, ты чего? — воскликнула Инсу, он сжал зубы, унимая стон.

— Чхусок, слышишь меня? — громкий и сильный голос генерала Корё заполнил собой доставшееся ему жилище.

— Слышу, командир, — ответил гвардеец.

— Видишь эту женщину? Хватай и тащи. Хочешь, свяжи, рот заткни, если мешать будет. Скачи во весь опор до Кэгёна, там дом у неё большой и красивый, смотри, чтобы оттуда она нос не показывала. Никаких лошадей, никаких походов на рынок, покуда меня не похоронят. Это мой приказ, Чхусок. Я заговор издалека чую, а она в нём принимает непосредственное участие. Зачинщик Синдон где скрывается, знает. Меня оболгала и убила. Как преступницу охраняй. За чиновниками следи, помнишь тех, кто на суде надо мной на колени перед королём не падал: слева пятый, шестой и седьмой, и справа пятый, седьмой, восьмой и девятый. За ними особенно следи, остальных охраняй, старайся.

— Любимый, умру без тебя, жить не буду, перестань умоляю, кровопотеря — смерть для тебя, — простонала Инсу.

— Чхусок, что творишь, сказал же, хватай и тащи. Хочешь, чтобы моя жена и ребёнок в таком месте жили?

Чхусок поднялся с колен и схватил Инсу за плечо, она вывернулась из хватки мужа и его друга, взвизгнула и упала на земляной пол, приподняла закованные в цепи руки мужа и положила себе на спину, обняла его грудь и обхватила ноги.

— Что ты творишь, женщина, — прохрипел Чхве Ён, — убери её от меня, Чхусок. Меня мучила ты достаточно, в чём бы виноват я не был, теперь умереть дай.

— Умереть хочешь, мерзавец? Нет, не позволю, умрёшь — собственную жену с ребёнком убьёшь. Я предупредила, что без тебя жить не буду. Езжай, Чхусок, он при тебе не успокоится, мы как-нибудь тут сами разберёмся.

— Я понял, хотел спросить, не надо ли чего, может, еды принести? — проговорил гвардеец.

— Как же не надо, Чхусок, — вскричал Чхве Ён, пытаясь сбросить жену. — Говорю же, убери эту женщину от меня. Хватай и тащи.

— Сам же меня держишь, придурок, а говоришь — убери. Держишь и млеешь от удовольствия. По глазам вижу. Сам держишь, как же я уйду.

— Ничего я не держу, женщина, уходи по добру по здорову. Сказал же, просто уйди!

— Сам держишь, сам, ну, только посмотри на себя, держишь, ведь держишь, — Чхве Ён выбивался из сил, пытаясь отстранить жену, но кандалы мешали ему поднять руки, а она, нависая над его лицом, улыбалась и грозила ему пальчиком, перемежая объятия поцелуями, он одинаково напрасно пытался сопротивляться и тому, и другому.

Чхусок отвернулся и направился к дверям, шум семейной перепалки сопровождал его.

— Уходи, женщина. Всю душу растерзала. Видеть не могу, уходи. В столицу езжай, чтобы ребёнок мой не в грязи родился, — говорил Чхве Ён слабеющим голосом.

— Ну всё, любимый, всё, ты же сейчас заплачешь. Кто же мог подумать, что генерал Корё такой чувствительный. Я думала, тебя ничем не проймёшь. Ну, ничего, не плачь, я тебя сейчас всего расцелую.

— Уходи, женщина! — Чхве Ён вложил в крик последние силы, ему удалось, наконец, сбросить её ноги со своих. Он оттолкнулся от стены, проскользил на спине до противоположной стены и врезался головой в камень, — Инсу не удалось удержаться за его рубашку, ткань затрещала и лопнула по шву, и она оказалась рядом с ним на земле, ни цепи, ни его руки больше не удерживали её. — Чхусок, хватай и тащи, — закричал Чхве Ён.

Гвардеец закрыл за собой тяжелую низкую деревянную дверь и оглянулся, оглядел дом, тяжело вздохнул, покачал головой, похлопал Токмана по плечу и вскочил в седло.

— Ну, всё, всё. — Инсу деловито завозилась возле мужа. — Руки осмотрю. Укольчик тебе сделаю внутривенно, экстракт сушеницы, сама делала, не бойся. Опасно, конечно, но свертываемость крови нужно повысить. Сам виноват, теперь спать будешь, чтобы сердце не травмировать.

— Не смей, не смей усыплять меня. Дорогу я тоже по твоей милости проспал? — проговорил Чхве Ён, уставившись в потолок.

— Да ты в дороге не умер по моей милости! — воскликнула Инсу.

Он застонал:

— Просил же, обещала — к жизни больше не возвращать.

— Да? Не помню. А дом и вправду странный, — проговорила Инсу, следуя за взглядом мужа. — Зачем-то в землю вкопан, а потолок высокий, и крюки эти мощные: два здесь, один там.

— Эти два под размах рук моих как раз, а этот в потолке — мой рост и табуретка. Либо за ребро, либо просто повесят. Уходи, женщина, уходи, пока не поздно. Синдон придёт.

Инсу поднялась на ноги и пошла к двери:

— Ты куда? — воскликнул Чхве Ён.

— Так ухожу, не видишь? Бросаю тебя.

— А, ну так иди, — проговорил он и внезапно оживился. — Постой, — воскликнул он, — одна не выходи — опасно.

— Опасно, говоришь? — переспросила Инсу. — Так, что прикажешь, мне свою охрану в цепях на себе таскать. Ты же хоть корми тебя, хоть не корми — тяжелый.

Инсу вышла из дома и вытерла слезы. Жестокость этого мира превосходила все мыслимые пределы и не укладывалась в голове. «Синдон придёт» — эти его слова несли в себе пугающий смысл.

Двор дома был завален строительными инструментами: брошенная лопата, камни, вёдра, испачканные раствором. Камней было много, и Инсу решила сложить из них очаг на улице, чтобы согреть этого человека, она будет нагревать в костре камни, Инсу огляделась. Сразу за домом был сосновый лес. Как она может изменить судьбу? Очень просто, здесь ты просчитался, изверг, в этом лесу она наберет лапник, чтобы соорудить им постель. Царапая руки, она сложила невысокий очаг и немного очистила дорогу к дому, убрала строительный мусор и прибрала вёдра и строительные инструменты. Может пригодиться. Она вернулась в дом: этот человек лежал на земляном полу и пустым мёртвым взглядом смотрел в потолок. «Так быстро поверил в то, что я ушла, что даже обидно» — подумала Инсу.

— Чхве Ён-сси?

— Что задержало тебя, милая? — ответил он слабым бесцветным голосом.

— Боюсь я за тебя.

— Не бойся. Мне не долго осталось мучиться, только сама уходи, пожалей меня.

— Я на дороге к дому вёдра поставлю. Если кто-то подойдет, ты услышишь. Постарайся отпор дать, хорошо? Я здесь рядом, быстро прибегу.

Он коротко посмотрел на неё и опять уставился в потолок:

— Убери вёдра с дороги, женщина. Ко мне на рассвете гости придут, не дай бог, запнуться. Они, когда злые, больно бьют.

— Что за гости, Чхве Ён-сси? — переспросила Инсу.

— Глупая, уходи, слышишь, совсем уходи. Забыла, к чему приговорили меня? На рассвете стражники придут, поведут в кузню, встать не смогу — будут ногами бить, работать не смогу — высекут, запнуться — может, сразу убьют. Оставь вёдра, милая, оставь.

Инсу разрыдалась и выскочила из дома. Вёдра она оставила на дороге. Нет, этот приговор она видела не один раз, только прочитать не могла, она слышала его, но не придала этим страшным словам значения. Она до сих пор не верила, что приговор короля может быть исполнен.

«Вот, и пригодился твой кинжал, любимый» — думала Инсу, отрезая тонкие сосновые ветки.

Набрав столько, сколько могла унести, она поспешила домой, она сама не заметила, как стала называть эту хижину домом, и теперь не было времени думать почему, должно быть потому, что он ждал её там.

— Чхве Ён-сси? — она сама с трудом не запнулась о вёдра, лапник мешал видеть дорогу, и наделала достаточно шума, но этот человек так и лежал, не шелохнувшись.

— Ты не ушла ещё? Я же тебе всё объяснил, — проговорил он, не пытаясь скрыть раздражение.

— Чхве Ён-сси, тебе надо встать.

— Надо, а я смогу, женщина? — спросил он, изучая потолок.

— А зачем я тебя, по-твоему, в дороге неделю лечила?

— Не знаю, — последовал ответ. — Помучить хотела?

Инсу бросила лапник:

— Идём ко мне, любимый, — проговорила она и полезла ему под цепи. Она обняла его под руки и потянула на себя.

— С ума сошла, оставь, оставь меня, — забился он в её руках.

— Ты хочешь, чтобы я надорвалась и ребёнка потеряла. Если не хочешь, помогай.

Он застонал и поднялся. Удивление на его лице было искренним и неподдельным:

— Значит, не побьют, а только высекут.

Чхве Ён сделал несколько неуверенных шагов и стал помогать жене укладывать лапник. Получалось это у него плохо: уже уложенные слои он задевал цепями и сам на себя злился.

— Любимый, просто стой, я сама устрою нам постель, — произнесла Инсу. Чхве Ён постоял с минуту, а потом упал жене в ноги и схватил её за лодыжки. — Любимый, не надо так, я виновата в твоём состоянии, знаю, ты устал и любишь меня до беспамятства. Не надо, мне больно и стыдно, что я сотворила с тобой такое по собственной глупости.

— Чем ты так ровно срезала эти ветки? У тебя есть нож? — он не мог поднять руки выше, цепи не позволяли, но, медленно перебирая руками и подтягивая цепи, приближался к закреплённому на лодыжке кинжалу. Инсу взвизгнула и отпрыгнула от него. — Ты должна дать мне этот нож, смилуйся, я вспорю себе живот.

— Не смей, — Инсу достала подаренный мужем кинжал из ножен, её глаза наполнялись слезами, — ты, ты...

— Мерзавец, — подсказал он, — дай нож! — Инсу зарыдала и поднесла кинжал к своему горлу. — Ты чего? — воскликнул Чхве Ён.

— Сказала же, что люблю, объяснила, что это значит, — говорила она сквозь слёзы.

— Не трогай это, не смей, — он закричал от ужаса. — Я должен умереть, я умру либо быстро и сам, либо меня будут убивать долго и мучительно. Я устал, ты права, я устал терпеть эту боль. Я пал и на этот раз мне не подняться. Я не смогу защитить тебя, не видишь, я почти труп. Я умру, а ты будешь жить.

Инсу прижала кинжал ближе к шее, лезвие поцарапало кожу: он закричал так, как будто, его режут.

— Сказала, что без него жить не буду, он думает, шучу, — проговорила Инсу сквозь слезы. — Нож тебе нужен? Нож? Возьмёшь, когда я закончу. Я принимаю наказание, — произнесла она.

— Не-еет, — закричал Чхве Ён, он рванул цепи, прыгнул и выбил кинжал из рук жены, она потеряла равновесие от удара, но он успел подхватить её и вместе с ней упал на землю. Этот человек когда-то давно умел плакать, он лежал на земле, обнимая закованными в цепи кровавыми руками её живот и прижимая шеей её голову к своему плечу. Слёзы текли из его пустых остекленевших от напряжения глаз по капле, с явным усилием срываясь с длинных мягких чёрных ресниц, его дыхание — стон пополам с хрипом, и Инсу испугалась за него. Кинжал воткнулся в землю в метре от неё. — Я хотел сказать тебе, но не могу произнести это небесное слово.

— Любишь? Я знаю, это я знаю. — Инсу подняла руки и гладила его лицо, стирая слёзы.

— Только совсем не так, как ты. Я просто никого больше не вижу и видеть не хочу. Для меня не существует ни короля, ни этой страны, ни этой жизни, только ты. Пока ты не вернулась, я жил только ожиданием, я жил, держал меч в руках и сражался только для того, чтобы обезопасить твоё возвращение. — Он сел и, покачиваясь, как умалишённый, баюкал её на своём теле. — Для этого я должен был отвоевать северные земли, чтобы небесные врата оказались на территории Корё. Я воевал, я убивал, я исполнил предначертанное, но ты не приходила, и сил у меня совсем не осталось. Если бы милая моя задержалась хоть на минуту, я бы не жил. Ты вернулась, и я захотел жить. Моя милая так ласкала меня, так заботилась и переживала, что я захотел хорошо жить, для этого я должен был уничтожить этого гада, который хочет погубить меня и весь мой род. Это было сложно сделать, но я был так счастлив, что думал — смогу, и король мне не указ, только ты, Ты так защищала его, этого гада, что я подумал, что не нужен тебе больной и пропахший кровью, а ты, Ты пришла ко мне, когда я лежал обездвиженный, и запретила умирать. — Он прижал её крепче и поцеловал в щёку. — Я тогда решил, что уничтожу монаха, только я не победил. Синдон опередил меня. Я тогда подумал, что не нужен тебе побеждённый, больной и пропахший кровью, ты решила избавиться от меня, я умолял пощадить, но ты была неумолима и убивала меня. Я не мог тебе сопротивляться, с тобой бороться, я умирал, мне было больно, мне никогда не было так больно, даже когда я умирал тогда без тебя, мне не было больно, совсем не больно, а вот сейчас мне больно. — Он склонился над ней, поцеловал её в грудь, плечо, шею, щёку, висок, губы — Инсу почувствовала привкус его крови во рту. — Ты пришла и всё мне объяснила, рассказала, как этот монах победил меня, я был счастлив от того, что ты сказала, но мне было больно. Я знаю, что мне не выжить, и твои слова не меняют ничего. Мне хотелось бы жить, чтобы видеть тебя, видеть и прикасаться, но сейчас поздно, и от этого мне так больно.

— Ты должен жить ради меня и ребёнка.

— Ради тебя и ребёнка я умру, — воскликнул Чхве Ён, — и милая моя уедет в Кэгён и будет хорошо жить.

— Хорошо? Без тебя? — Инсу взяла его голову в свои руки. — Прости меня, слышишь, прости, не убивай. Просто прости.

— За что мне прощать тебя, милая, ты — всё для меня, — он опять поцеловал её в губы, она страстно ответила на поцелуй.

— Вот, понимаешь теперь, ты тоже не видишь в этом во всём смысл. Я тоже не могла понять тебя, когда ты просил у меня прощения.

— Нет, я вижу смысл, ты будешь жить в тепле и достатке, растить моего ребёнка. В этом есть смысл.

— Я, убийца, буду растить сына того, кого убила, смотреть на него и вспоминать…

— Мой сын будет в тягость тебе, милая, — перебил он, — королева обещала забрать и вырастить его.

— Разве я об этом говорю? — возмутилась Инсу. — Если ты бросишь меня на этом свете одну, и я не смогу умереть, твой сын станет для меня единственным утешением и смыслом жизни. Только боюсь, он не захочет остаться со мной, когда узнает, что я сотворила с его отцом. Я говорю о том, что, умерев, ты убьешь моё сердце, моё сердце не будет жить без тебя!

— Милая, ты же знаешь, что не виновата, в моей смерти нет твоей вины, это всё Синдон и я сам. Синдон виноват в том, что обманул тебя, а я в том, что проиграл ему.

— Значит, ты виноват? — он сглотнул и кивнул. — Придурок! Псих! Только это всё отговорки. А виновата во всём я одна. Вот, так-то. — Инсу потянулась к кинжалу, а он отчаянно пытался удержать её и не мог.

— Я не буду умирать, клянусь, — воскликнул он. — Я понял, ты не позволишь мне просто умереть, мне придётся ждать, пока кто-то другой не убьёт меня.

Инсу повисла у него на шее, подтянулась на руках и поцеловала его в мокрый от слёз нос.

— Я не позволю тебе умереть, глупый, я спасу тебя. Вот, увидишь.

Он поцеловал её в губы, крепко прижимая к себе, поднялся и пошёл к окну.

— Будем спать? — спросил он. — Уже вечер.

— Ты ложись, ты с утра ничего не ел.

— Я что-то ел утром? — удивился он.

— Ел, я кормила тебя, как маленького, у меня есть ещё молоко и хлеб, но я их сама съем, ребёнку они нужнее, и пойду соберу хворост. Надо согреть тебя. Я соорудила очаг во дворе, прокалю в очаге камни, немного остужу и положу так, чтобы они грели тебя. Ну, пусти…

— Я с тобой пойду, — проговорил он.

— Ну, куда тебя понесло в цепях?

— Ничего, это лучше, чем лежать и думать, где ты и что с тобой.

— Тогда отпусти меня, и я сейчас кинжал возьму с пола, — она повернулась к нему лицом, встретив его испуганный взгляд. — Так, кинжал мой, ты мне его дарил, а значит, он мой. Стой спокойно, понял. Спокойно, спокойно, — Инсу наклонилась и взяла кинжал с пола, — так, без резких движений. — Она убрала кинжал в ножны, и они оба одновременно облегчённо вздохнули. Она взяла его под локоть, он удивлённо посмотрел на неё и вымученно улыбнулся. — Пошли, — сказала она и подмигнула ему, её сердце обливалось кровью. Он медленно поковылял к выходу и почти выполз через невысокую дверь, она последовала за ним, и они, поддерживая друг друга, пошли к лесу. Она шла по дороге, заглядывая ему в лицо, радуясь, как ребёнок, этой короткой прогулке, сначала она держала его под локоть, потом залезла ему под руку и, ласкаясь, обняла его за пояс — его лицо медленно оживало. Инсу была уверена, что он не оставил мысли о самоубийстве, но знала, что ей под силу убить эту мысль. На опушке она выбрала освещённое уходящим солнцем место и поставила его туда:

— Согни руки в локтях, можешь?

— Ты устала? Хочешь, чтобы я нёс тебя на руках? Я попробую.

Инсу рассмеялась:

— Стой здесь, глупый, и никуда не уходи, слышишь? Я буду собирать хворост, а ты понесёшь его — будет тяжело. — Он послушно подпёр собой высокую сосну и стоял, согнув руки в локтях. Инсу собирала хворост и аккуратно укладывала ветки ближе к сгибам локтей, чтобы пыль и земля с них не попали в его раны на руках.

Он тяжело вздохнул и покачал головой:

— С этим хворостом я не смогу унести тебя даже на спине.

Она рассмеялась:

— Я повешу одну вязанку тебе на спину, возьму ещё одну себе на спину, и мы будем греться у костра весь вечер. Всё-таки я — хороший лекарь, ноги тебя держат, и то хорошо.

Они грелись у костра, Инсу нашла за домом толстые половые доски, оставленные нерадивыми строителями. Чхве Ён перенёс их в дом и устроил им из этих досок настил. Пока он был занят досками, она натаскала и нагрела камни. Ночь они должны были провести сносно, Инсу чувствовала жуткую усталость и голод, выпитое молоко и съеденный хлеб не могли спасти её от этого чувства, а этот человек, ничего не евший с тех пор как очнулся, не выказывал ни малейшего недовольства. Он прижал её к себе и лёг на постеленные на полу под окном доски, то, как они провели этот вечер, чем-то напомнило Инсу то, как они жили в генеральском шатре на берегах Амноккана — в том, продуваемом всеми ветрами шатре — вот, тогда они были счастливы, тогда в том шатре, а не во дворце принца Ток Сона. Уложенные вокруг ложа камни давали достаточно тепла, Инсу согрелась и её разморил сон.