Легенда о Чхве Ёне (гет)

Рассветное солнце осветило её лицо, она заслонила глаза рукой и тихонечко застонала — просыпаться не хотелось. Солнце тут же послушно скрылось: он положил её на бок и закрыл её лицо от солнца своей головой.

— Любимый, — простонала она, — я ещё посплю немного, хорошо? — он поцеловал её в щёку.

— Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля, — громкий неприятный голос доносился снаружи.

— Ён-а, кто там ещё? Пускай оставят нас в покое, — проговорила Инсу сквозь сон. Он поцеловал её ещё раз, на этот раз в губы долгим поцелуем. — Я тоже тебя люблю, — прошептала она.

— Вылезай из-под цепей и не вставай, — проговорил он.

Инсу слишком хотела спать и послушно выполнила всё, что он говорил. Его тяжёлые неровные шаги затихли за дверью:

— Говори тише, стражник, куда я должен идти, веди.

Это было последним, что она услышала перед тем, как погрузиться в сладкий сон: «Идти? И куда ты намылился, любимый?» — успела подумать она.

Во второй раз разбудило её чувство голода, она ощупала ложе и убедилась, что его нет рядом. Инсу открыла глаза:

— Любимый, ты здесь? — позвала она, ответа не последовало. Она поднялась и направилась к выходу. Инсу вышла из дома, за дверью стояла старушка с узелком и переминалась с ноги на ногу:

— Лапушка, ты жена тэогуна Чхве Ёна будешь?

— Я буду, матушка, — Инсу опасливо отстранилась. Старушка подошла к ней и сунула узелок в руки.

— Возьми, красавица, лица на тебе нет от горя. Всё в жизни этой бывает, уж весь век свой выживаю, одно в жизни счастье — мужа уж когда лишилась да сыновей сберегла, и то тэогуну спасибо.

Инсу чувствовала, как все её внутренности сводит от голода, ребёнок недовольно елозил внутри, её муж привык к лишениям, она могла терпеть, но как объяснить это ребёнку в животе она не знала. Как объяснить, что ему придётся разделить участь родителей ещё в утробе матери. Инсу развернула узелок, там лежала ощипанная курица, хлеб и фляга. Она разрыдалась и упала на колени:

— Матушка… — простонала она и лишилась сознания.

— Лапушка, лапушка, да что с тобой? — воскликнула старушка.

Инсу очнулась от её причитаний:

— Ох, и домина, пол ниже уровня земли, ни дымохода, ни очага, одно окно, да крюки пыточные в стену и в потолок вбиты. Как ты здесь, красавица? Не то очнулась? Ну давай пей, пей горяченькое. — Старушка влила в рот Инсу густой куриный бульон. — Ну, как ты, лапушка?

— Где муж мой, матушка? — простонала Инсу.

— Ох, и не думай о том, себя береги. Я уйду, а ты поешь сейчас, а, как не в моготу будет, приходи, тут за полями деревенька наша. В любой дом постучишься — помогут.

— Благодарствуйте, матушка, — Инсу никак не ожидала такой помощи от незнакомых людей в этом страшном мире.

— Да что ты, лапушка?! Муж твой, может, того сам не знает, так весь род мой спас. Мы так ещё рабами не были, да как муж мой помер да с тремя сыновьями на руках оставил меня, мы по миру и пошли. Старший-то в стражу пошёл в Ханян к Ли, извергам этим, — никакой жизни нам под ними не было — но и так хоть немного вздохнули. А тут и трёх лет не прослужил, как идёт королевская сотня под командованием генерала Чхве Ёна на Сансон, говорят, всю стражу перебьют, уж моё несчастное сердце кровью облилось. Так генерал Ханян взял, стража на королевскую сотню с копьями шла, а погибших всего двое — и оба Ли, которых и не жалко, мой сын домой вернулся жив, здоров, я за мужа твоего всех богов молила. А как стали нас из рабов в янины записывать, так все мои сыновья в солдаты подались. Сама подумай, куда нам? Земли нет, да с риса на воду перебивались, мне самой — всё одно помирать, так они как-то проживут, хоть и не долго. Я с жизнью и с сыновьями простилась, а тут пустовавшие земли тэогуну в награду отдают. Приехал он, значит, высокий, красивый, только глаза больные, даже с лошади не слез, детвора наша бегала на него смотреть, все ветки в округе облепили, говорит: «Ни сеять, ни пахать не умею, на что мне земля? Только чтоб не пустовала…» — и уехал. Так нас всех на эти земли янинами и записали, король подъёмные нам выделил да золота — дом генералу твоему строить, все озолотились, сыновья мои все трое женились, так уж внучков качаю. Думали, дом будет, как дворец королевский, а тут старик приезжает гадкий такой на вид, злой, строительством распоряжался, и выстроили эту душегубку, а деньги поделили. Хорошо живём мы, доченька, земли урожайные, налог не платим. А тут говорят, тэогуна за государственную измену осудили да в собственное имение и сослали, мы ждали, на такого человека любопытно посмотреть, уж то не король, а главнее короля, за то, небось, и сослали. А тут ведут его через деревню в цепях, сам запинается, дрожит в исподнем, мне так жалко стало его, старший-то мой и тот его старше будет, такой молодой, я курицу зарезала, ощипала и сюда пошла, так жалко… — Инсу залилась слезами. — Уж как сама ты рабой не стала, не понятно, супружество упразднили что ли, а так жёны государственных преступников рабами в богатых домах и загибаются, может, хоть здесь повезло.

— Матушка… — застонала Инсу.

— Ну, ну, лапушка, поплачь, легче станет, просто поплачь, тут уж горю никак не поможешь. Сыновья мои живы, и то хорошо, мужа не сберегла, так ты о себе подумай да ребёнка сбереги, я-то знаю — одно счастье тебе будет. — Инсу разрыдалась, старушка гладила её по спине, пока она не успокоилась. — Ну и будет, милая…

Инсу проводила старушку и поела курицу, в котелке над сооруженным ей очагом был наваристый куриный бульон, во фляге оказалось молоко, она выпила его и поела хлеба: «Когда же ты придёшь, любимый?» Солнце поднялось в зенит и совсем не прогревало дом, она сложила горячие камни из очага и забилась в угол, голод больше не мучил её, и ожидание стало для неё самой страшной пыткой, она оглядела себя — отпечатки его кровавых рук на белом траурном платье обнимали её живот. Она постаралась положить руки так, чтобы они совпали с этими отпечатками, как будто она держала его за руки. Дверь отворилась, и он появился на пороге — он стоял на коленях — кто-то подтолкнул его в спину, и он упал с высокого порога навзничь, лёг пластом и застонал. Инсу вскочила на ноги и подбежала к мужу:

— Чхве Ён-сси! — она закричала от ужаса. — Чхве Ён-сси? — его спина превратилась в кровавое месиво, рубашки на нём не было. — Что с тобой? — она попыталась дотронуться до его спины, он застонал и зашёлся кашлем. — Любимый, что с тобой? Тебя били? — он замотал головой. — Так, как же? Что с тобой? Ответь, не молчи. — Он промолчал, повернул голову набок и посмотрел на неё. Она испугалась его взгляда, была в нём какая-то безысходность и покорность судьбе, выбежала во двор, зачерпнула миской суп из котелка, прихватила флягу и хлеб. — Ты должен выпить это сейчас же, — она поставила миску на пол рядом с его лицом и сразу поняла, что совершила ошибку. Он отодвинулся:

— Зачем, как скоту? — спросил он. — Если я поесть, как человек, не могу, может, и пытаться не стоит?

Инсу легла с ним рядом на земляной пол, отодвинула миску с супом и поцеловала его в щёку:

— Ну, прости, прости меня, я сидела здесь, ждала тебя и думала только о том, как бы накормить, ты больше суток ничего не ел и не пил. Сейчас я обработаю твою спину, усажу тебя поудобнее и накормлю.

Инсу поспешила к своему рюкзаку, думая о том, хватит ли обеззараживающих средств, чтобы вылечить этого человека, под руку ей попался анестетик:

— Что с тобой случилось? Тебя избили?

— Нет, только высекли, — ответил он равнодушно.

— Что ты сказал? — воскликнула она. — Высекли? За что?

— Работать не смог. Привели в кузню, кузнец показывал куда бить, а я должен был попасть туда большим молотом. Молот я не удержал, вот и высекли, когда бы удержал, не секли. — Инсу смывала кровь с его спины и роняла слёзы из глаз, он лежал, не шевелясь, тихонько постанывая, когда жидкость попадала на разодранную до мяса кожу. — У нас с милой моей всего два пути теперь, — проговорил Чхве Ён, кусая губы. — Первый — милой моей смилостивиться надо мной и убить меня, второй — милой моей оставить меня и уехать в Кэгён.

— Я выбираю третий путь. — Инсу старалась говорить бодро, чтобы он не чувствовал душившие её рыдания. — Останусь с тобой и спасу тебя, только ты должен рассказать мне, что с тобой было. Ни один врач не может лечить, не зная историю болезни.

— Зачем, милая, тебе знать, что со мной было, я расскажу тебе, что со мной будет. Отныне и впредь до самой моей смерти каждый мой день, а я хочу, чтобы он был только мой, будет начинаться с этого крика: «Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля». Я буду подниматься, подходить к двери, открывать её и становиться на колени перед четырьмя стражниками. Стражники будут подносить свои сабли к моему горлу, я буду подниматься на ноги и идти вместе с ними в кузню. С каждым днём сил у меня будет всё меньше и меньше, и если сегодня я не удержал молот в конце концов, то завтра и подавно не смогу работать. Я буду пытаться, милая, я помню, что обещал тебе не умирать добровольно, но сил у меня уже совсем нет, и стражники будут сечь меня до тех пор, пока я не потеряю сознание. Тогда двое из них возьмут меня под руки и потащат сюда. Они притащат меня, откроют дверь и пинком отправят в эту душегубку, от удара я приду в себя, а, может, и не очнусь. Скоро начнутся дожди, и пол этой хижины будет мокнуть от воды, тогда я буду лежать в грязи и грязью захлёбываться. Наступит день, придёт тот день, когда сил встать у меня уже не будет. В тот день эти стражники, покричав перед входом и не дождавшись меня, зайдут в этот дом и будут вчетвером топтать меня и бить ногами, пока не убедятся, что я не могу встать, тогда они уйдут. Я буду ещё жив, когда они уйдут, я же обещал тебе добровольно не умирать. Я хочу, чтобы в этот день тебя здесь уже не было, я хочу, чтобы они не увидели мою жену, когда войдут в этот дом, я ничуть не жалею тебя, милая, ничуть, просто моё сердце разорвётся, если кто-нибудь ещё, кроме меня, посмотрит на тебя таким взглядом. Если кто-нибудь ещё посмотрит на тебя таким взглядом, мне захочется убить его, а, так как сил у меня не будет даже на то, чтобы подняться, я не смогу это сделать, и моё сердце разорвётся. Вот, что со мной будет, милая. С этого дня пройдёт от трёх до пяти дней: они будут приходить каждый день и с каждым днём бить меня всё меньше и меньше. Наконец, наступит день, наступит тот день, когда стражники не придут, и это будет самый страшный день в моей жизни. В этот день дверь этой хижины откроется, и сюда войдёт человек, единственной задачей которого будет причинить мне боль. Я не знаю, что это будет за человек, и могу только предполагать, что он будет делать со мной, но Синдон обещал, что я буду умирать как мой прадед, значит, он снимет с меня эти цепи и прикуёт к этим крюкам за руки, потом он будет резать меня и ломать мне кости, а потом отрубит руки и ноги. Потом он возьмёт большой острый крюк и зацепит его мне под правое ребро, а тот обрубок, что от меня останется, подвесит под потолок. Я буду жив к тому времени, я буду ещё жив, я знаю, я такой же как мой прадед, он сутки провисел на таком крюке и всё умереть не мог. Потом этот страшный человек уйдёт, подопрёт дверь снаружи большим камнем и оставит меня умирать. Я не знаю, как долго проживу после этого, может быть, сутки, а, может, и дольше. Я привык к запаху крови и тлена, вряд ли запах собственных разлагающихся конечностей убьёт меня. Вот только кто будет пытать меня, я не знаю, самому Синдону долго ещё прятаться, пока его грех забудется. Сейчас его на каждом углу каждая собака ищет и не пропустит. Вот, когда тащили меня сюда, примерещилось мне, что это ты будешь, милая. Милая, — он внезапно поднялся, опустился на колени и прижал её к себе, — мне жизни нет, а ты умереть не даёшь, милая, каждый день с рассвета — пытка, эти четверо по приказу короля глумятся надо мной, я думал, остаток дня просто умирать буду, а тут ты душу терзаешь, лечишь, смерть оттягиваешь. Милая, мне умирать так страшно, позволь сейчас, позволь тебе в глаза глядя, — Инсу сдерживала сотрясавшие её грудь рыдания, чтобы этот человек, стоя на коленях и лаская её, не замечал, как дрожит её тело. Она украдкой оторвала тряпицу от своего платья и стала пропитывать её анестезией.

— Прости меня, — проговорила Инсу, — тебя, моего сильного и смелого, сломали, было у тебя всего одно слабое место — глупая и своевольная жена — туда и ударили, так и сломали. И как же ты измучился, любимый, умирая по моему слову, умирая, когда тебе самому так отчаянно жить хотелось. Любимый, я же тогда в сердцах сказала, любимый, испугавшись твоего меча, а ты просто поверил. Вот же, взял и поверил. — Инсу опустилась ему на колени и своими ногами прижала его ноги и цепи, сковывающие руки, к полу, он внимательно слушал её, смотрел преданным и нежным взглядом в глаза, она обнимала его и ласкала, он страстно отвечал на ласку, целуя её, наконец, она взяла его голову в свои руки и, поддерживая его одной рукой под затылок, потянулась к брошенной на бедро тряпице. Он понял её действия по-своему, закрыл ей рот поцелуем и прижался к ней:

— Люб-лю тебя, — прошептал он. — Совсем не обязательно так на ноги давить, я не пошевелюсь. Отпусти цепи, я хоть ноги твои обниму, прижму, тебе так удобнее будет. Давай, то милостивая смерть будет мне, сломленному, сталь хорошая всё за тебя сделает, просто к шее прижми и резко так быстро порежь, если кинжал дашь, я сам всё сделаю. Как отобьюсь, к кузнецу иди, он тебя в Кэгён отвезёт, не откажет. — Сердце Инсу зашлось болью, муж нежно и преданно смотрел ей в глаза в святой уверенности, что она сейчас достанет кинжал и зарежет его. — Люб-лю тебя, давай, — Инсу приложила пропитанную анестезией тряпицу к его лицу. Его глаза расширились от ужаса. — Не… поступай… со… мной… так, — сумела разобрать Инсу.

— Не пугайся и не сопротивляйся, дыши через тряпицу, сейчас уснёшь, — его тело дёрнулось, Инсу надавила на его ноги сильнее, он замотал головой, пытаясь сбросить её руки.

— Я… в… муках… умираю…

— Не видя меня? Знаю, знаю… и от себя меня отпустить боишься… Я всё испортила — я всё исправлю. Я ещё не знаю, что сделаю, может быть, просто спрячу тебя где-нибудь, но я никому не позволю убить тебя. Знаешь, я тут с местными познакомилась, они помогут. Слышишь, спи, дыхание не задерживай, ровно дыши через тряпицу. Вот, псих, не задерживай дыхание, говорю, — его зрачки начинали бегать, он отказывался дышать, сопротивлялся действию анестезии. Инсу отняла руки от его лица. Он судорожно вздохнул:

— Не выходи из дома, не выходи… опасно…

Инсу опять приложила руку к его лицу:

— Ну, поговори у меня, поговори ещё…

— Не на-до…

— Придурок, ты меня на пол дня оставил, значит, тебе считаешь можно? Как будто ты меня всё это время лицезрел? Чего не помер? Тихо, я сказала тихо, без лишних движений. Против логики не попрёшь, так, любимый, — Чхве Ён перестал сопротивляться, задышал глубоко и спокойно, — вот, и хорошо. Эта анестезия медленно действует. Тихо, ты уже надышался, процесс не остановить, будешь сонный и заторможенный, но ты мне и такой нравишься, даже не могу решить, какой больше, — Инсу привстала на его бедрах, и стала по старой привычке ласкать и гладить его лицо. — Я всех их помню, — произнесла она, погладив указательными пальцами его брови, — и за каждый мне больно. Всегда хотела спросить, тебе щёку стрелой проткнули? А вот этот много крови было? — Инсу потеряла равновесие и вскрикнула: её ноги оказались зажаты между его колен, она попыталась вырваться, но не тут-то было.

— Милая, я совсем не против поспать сейчас. Я так и собирался спать, после того как изобьют. Ты, похоже, никуда уходить не собираешься, это плохо, но раз я тебя заставить не могу, то спать будешь со мной. Эта штука на тебя быстрее подействует. — Чхве Ён прижался к её лицу так, что пропитанная анестезией тряпица оказалась между ними.

Инсу разбудил громкий и неприятный звук. Она открыла глаза и огляделась, она лежала под окном на самодельном настиле из досок под одеялом. Этот человек лежал рядом на животе, повернув голову набок.

«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — донеслось снаружи, он застонал, открыл глаза и приподнялся.

— Не вставай и из дома не выходи, — произнёс он и поцеловал её в губы.

«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля».

Дверь дома распахнулась, и Инсу, не веря глазам своим, наблюдала за тем, как её муж, торопливо приблизившись к двери, опускается на колени в дверном проёме.

— Раб Чхве Ён приказ короля исполнит, — проговорил он.

— Ползи вперёд, не поднимайся, — послышалось снаружи.

— Я выполню всё, что ты скажешь, стражник, только позволь дверь хижины камнем завалить, — голос генерала Корё звучал необычно глухо.

— Разве так ты, предатель, о милости меня просить должен? — услышала Инсу, её муж в дверях согнулся пополам и застонал.

— Дверь камнем, дверь закрыть…

— Не уходи, — закричала Инсу, вскочила на ноги и кинулась к выходу — тяжёлая деревянная дверь закрылась перед ней, она попыталась открыть, но дверь не поддалась. Небесный лекарь села на порог, запустила руки в волосы и разрыдалась. Нет, она просто так не сдастся, Инсу упёрлась в дверь плечом — дверь скрипнула — она выбежала наружу. Где-то метрах в двухстах от дома четыре стражника, окружив её мужа и приставив сабли к его горлу, вели генерала Корё по дороге. Он, горбясь, пытался согреться, но это было невозможно. Инсу вернулась в дом, схватила рюкзак и выбежала обратно. Её муж и стражники скрылись за поворотом дороги, но Инсу знала направление и побежала за ними вслед. В её ушах звучал приговор короля: «Изменник и предатель Чхве Ён должен провести остаток жизни в цепях и до конца жизни выполнять каторжные работы по добыче и обработке металла — дохён. Изменнику и предателю запрещается носить более одного слоя одежды независимо от времени года». Инсу бежала, не чувствуя ног:

— Где кузня, матушка, где кузня? — Инсу хватала за руки всех, кто встречался ей на пути, и переспрашивала направление на каждом шагу. Ей казалось, что её мытарства длятся больше часа, когда она вошла в кузню. Здесь было ощутимо теплее, здесь было жарко. На изуродованной кнутом спине её мужа выступили капли пота: «Час от часу не легче — простынет же» — подумала Инсу.

— Послушай, кузнец, покуда мои тюремщики отвлеклись, заработать хочешь? — говорил Чхве Ён под мерный стук молота и молоточков. Каждый удар отзывался болью в голове Инсу. — Жена моя за мной увязалась сюда, надо обратно в Кэгён увезти, только сама она не хочет. Повозка нужна, хорошая повозка, удобная, только чтобы снаружи запиралась, не то сбежит, и в дороге надо за ней, как за больной, ходить. Мать или сестру свою отправь с ней, как довезёшь, командира удальчи Чхусока спроси, сколько скажешь — столько заплатит.

— Молчать! — Инсу вскрикнула, кнут опустился на спину её мужа, оставив на ней широкий след. Слегка затянувшиеся за ночь порезы мгновенно открылись, Чхве Ён охнул, зашёлся кашлем, не удержал молот и упал на колени.

— Не трогай, не трогай его, — Инсу залилась слезами и заслонила мужа своим телом.

— Отойди, женщина!

— Отойди! — Чхве Ён и стражник вторили друг другу. — Уходи отсюда быстрее, беги, — в голосе Чхве Ёна слышался неподдельный ужас.

— Эй, ребятки, здесь баба в трауре. Развлечение продолжается, теперь не только генерал Корё, но и его жена пожаловала в наши пенаты.

Стражники появились на пороге, перекрыв пути к отступлению. Чхве Ён повернулся на коленях лицом к жене, протянул к ней кровавую руку:

— Идём, я спрячу тебя, заслоню, умоляю, идём сюда.

Инсу проигнорировала его:

— Я, Небесный лекарь, ученица Хваты, прозываемая на небесах Ю Инсу, запрещаю бить моего раба. Этот раб болен, и, пока не выздоровеет, я именем Небесного лекаря запрещаю ему работать.

— Ты не можешь отменить приказ короля, — прошептал Чхве Ён, — бить меня запретить можешь, а работать — нет.

— Женщина, ты пытаешься отменить приказ короля? Этот государственный преступник, изменник и предатель приговорён к дохёну и пытается отлынивать от работы, мы заставляем его, выполняем свои обязанности по приказу короля, а ты пытаешься помешать нам? — стражник замахнулся, собираясь ударить.

Чхве Ён схватил жену за подол платья и притянул к себе, она потеряла равновесие и оказалась, как в раковине, под его телом. Он зажал её колени между своих, обнял её и склонился над ней, спрятав от окружающего мира. Удары сыпались на него со всех сторон, Инсу не могла сдержать слёзы, лаская голову мужа, — он открывал наполненный алой кровью рот, пытаясь дышать, и смотрел пустым умирающим взглядом ей в глаза. Стражники били его до тех пор, пока он не повалился набок.

— Что, может, отмучился, а, тэогун? — произнёс один из стражников и поднёс саблю к горлу генерала Корё.

Чхве Ён повернул голову и посмотрел в лицо убийце:

— Режь, — прохрипел он, — режь, только её не трогай.

Инсу высунулась из своей раковины и схватила стражника за ноги:

— Умоляю, не надо, прошу, умоляю оставь его, — Инсу заливала слезами пыльные сапоги тюремщика.

Солдат сплюнул под ноги:

— На сегодня хватит. Женщина, если муж твой завтра не поднимется, сама приходи, с тобой интереснее будет.

Стражники вышли из кузни:

— Чхве Ён-сси? Чхве Ён-сси? Любимый? — Инсу поднесла руки к голове мужа, он, казалось, уже не чувствовал её прикосновений, смотрел пустым равнодушным взглядом в потолок.

Кузнец подошёл, склонился и поднёс руку к лицу генерала:

— Ещё дышит…

Чхве Ён нечеловеческим усилием поднялся и схватил кузнеца за ворот рубашки:

— Помнишь, что я говорил тебе, кузнец. Вот она, жена моя. Спрячь, в столицу увези.

Это усилие, казалось, было для него последним, он отпустил кузнеца, его тело упало на землю, он закрыл глаза и затих.

— Чхве Ён-сси? — закричала Инсу. — Не умирай, не оставляй меня убийцей собственного мужа, отца своего ребёнка! Умоляю, дыши.

Инсу прислушалась — сердце слабо и неровно билось.

— Я позову брата, и мы отнесём его в тот дом, женщина.

— Да, да, сделайте это, умоляю, — проговорила Инсу, целуя лицо мужа и проверяя его пульс.

* * *

— Ваше величество, милостью короля командир удальчи Чхусок смиренно просит об аудиенции.

— Немедля впусти его, — проговорил Конмин. Он поднялся из-за стола, за которым сидел вместе с женой и дочерью.

— Дама Чхве, — позвала королева, — проводите принцессу в мои покои. — Бора-я, доченька, подожди меня, хорошо? Мы с папой поиграем с тобой, как только закончим с делами, — Ногук поцеловала дочь, и девочка, на личике которой уже появлялось капризное выражение, покорно взяла придворную даму за руку.

Чхусок вошёл в покои короля, опустился на колени и склонил голову. Конмин посмотрел на жену и стал спускаться с помоста, на котором стоял его стол:

— Где генерал, Чхусок? Как его здоровье?

Командир удальчи тяжело вздохнул:

— Прошу простить мне своеволие, ваше величество. В соответствии с вашим приказом преступник Чхве Ён в цепях был доставлен к месту ссылки в собственное имение в предместьях Чансо.

— Ты прощён, командир. Генерал вернулся вместе с тобой? Ты оставил его в лечебнице? Пойдём, проводишь меня, я хочу его видеть. Он в сознании? Он может говорить?

Чхусок поднял взгляд:

— Ваше величество, изменник и предатель Чхве Ён доставлен к месту ссылки в цепях.

Конмин и Ногук переглянулись:

— Я виноват, Чхусок, виноват, но за что ты так наказываешь меня? Я до конца надеялся на то, что Небесный лекарь добудет инструменты, и, судя по тому, что генерал жив, это произошло. Я не мог издать приказ о помиловании раньше, чем узнаю о том, что Чхве Ён исцелён.

Чхусок посмотрел в глаза королю:

— Помилование? Вы сказали, помилование?

— Да, Чхусок, приказ о помиловании генерала Корё Чхве Ёна был обнародован больше недели назад. Он полностью оправдан и восстановлен во всех правах, доказательства его вины признаны ложными. Удальчи Гэук должен был доставить этот приказ магистрату провинции Сансон, он выехал через два-три часа после вашего отъезда. Он должен был нагнать вас по дороге. Разве ты не получил приказ, Чхусок?

Гвардеец не смог сдержать слёзы, они побежали по его лицу:

— Никаких инструментов лекарка не получила. Мы ехали неделю, останавливались и стояли подолгу не раз и не два на дню, но никто не нагнал нас. Лекарка дважды возвращала командира к жизни, его руки загноились, и эта женщина разрывала ему начавшие срастаться раны иглами и выбирала гной. Этот человек, он полностью сломлен и думает только о самоубийстве. Мне было больно слушать его речи, он просил приехать через три недели, чтобы убедиться в его смерти или добить. Тот дом, в котором я его оставил, не дом, а душегубка, пол ниже уровня земли снаружи, единственное окно, солнце в которое светит только на рассвете, дом каменный и там холоднее, чем на улице, в стены и в потолок вбиты пыточные крюки. Этот дом выстроен специально для того, чтобы убить его.

Королева спустилась с помоста и подошла к мужу:

— Должно быть, тот удальчи уже добрался до генерала, и скоро они приедут сюда. Возможно, в дороге они останавливаются так же часто.

Чхусок, окончательно забыв о приличиях, вскочил на ноги и стал мерить шагами покои короля:

— Гэук, мерзавец! Гэук! Удальчи! — крикнул он. Гвардейцы, стоявшие в карауле, вошли в покои короля. — Немедленно разыскать удальчи Гэука, он поехал в Ханян к магистрату, а оттуда должен был ехать в Чансо. Первый и второй отряды проверить дороги, придорожные трактиры и дома кисен. Найдёте его там, можете убить, а тело сюда притащите.

Гвардейцы не успели выйти за пределы покоев короля, когда снаружи раздался голос евнуха:

— Ваше величество, удальчи Гэук смиренно просит об аудиенции.

— Впустите его, — король поравнялся с Чхусоком, королева подошла и обняла мужа за плечи.

— Ваше величество, милостью короля удальчи Гэук, — гвардеец не успел опуститься на колени, Чхусок схватил его за доспех:

— Где генерал, мерзавец, где генерал? Где этот человек, я хочу видеть его, ты привёз его?

Гэук вырвался из хватки своего командира и опустился на колени:

— Я заслуживаю смерти. Генерал Корё Чхве Ён мёртв. Я опоздал, он умер раньше, чем я успел с приказом. Я ехал день и ночь и загнал двух лошадей, я был в Ханяне через три дня после отъезда, к тому времени приказ о помиловании был обнародован, я видел списки с него на каждом столбе и не беспокоился о судьбе командира. Магистрат отказался сразу принять меня, мне сказали, что в какой-то деревеньке недалеко от Ханяна был бунт, и он усмирял волнения народа. Я ждал неделю. Магистрат приехал, принял меня, и к исходу следующего дня мы были в Чансо, но генерал к этому времени был уже мёртв, — Гэук пал ниц.

Чхусок отвернулся от короля, упал на колени, схватился за голову и зарыдал.

Король вырвался из объятий жены и, покачиваясь, направился к помосту. Принцесса Юань закусила губу:

— Как умер Чхве Ён? — спросила она.

— Ваше величество… — воскликнул Конмин, — достаточно, прошу вас, умоляю, моё сердце разорвётся от боли.

— Перед лицом короля, удальчи Гэук, скажи правду, как умер генерал Корё Чхве Ён?

Гвардеец закрыл глаза руками:

— Я многим обязан генералу, я был рабом, а он сделал из меня человека и заставил уважать себя и свою страну, мне было больно узнать о его смерти и незачем лгать. Тэогун Чхве Ён добровольно покинул этот мир, он повесился.

— Повесился? — одновременно воскликнули Конмин, Ногук и Чхусок.

Командир удальчи вскочил на ноги:

— Повесился, мерзавец, повесился, говоришь? — Чхусок пнул гвардейца в грудь. — Чхве Ён повесился? Он мог свести счёты с жизнью, как угодно, но только не повеситься. Он мог вспороть себе живот, порезать горло, броситься на меч… О чём я говорю? Он ничего этого не мог. Он был в цепях и не мог поднять руки выше пояса, у него не было при себе ни меча, ни кинжала. Он не мог накинуть верёвку себе на шею. — Королева подошла к командиру удальчи и взяла его за предплечье, но Чхусок продолжал говорить. — Мы все здесь предали его, все, кого он спасал ценой собственной жизни, проливая кровь, которой у него осталось слишком мало, равнодушно наблюдали за тем, как он умирает в мучениях, не слыша от него ни единого упрёка, но ты, мерзавец, ты погубил его, а я за это убью тебя. — Командир удальчи поднял гвардейца за доспех. — Ты говоришь, двух лошадей загнал да хоть целый табун загнал, три дня ехал, магистрат не сразу принял, в деревеньке окрест от тебя прятался?! Так и скакал бы в эту деревеньку! Магистрата заставил склонить голову и преклонить колени, чтобы выслушать приказ короля, сам, небось, с кисен прохлаждался, пока его ждал. Мерзавец! Убийца! — Чхусок отбросил гвардейца от себя и пинками гнал его к двери. — Когда бы через неделю ты был в Чансо, мы, не приводя его в сознание, привезли сюда, сняли цепи у кузнеца, он бы проснулся и не помнил ничего того, что произошло с ним.

— Ваше величество, — Гэук размазал кровь по лицу и на коленях пополз к помосту, — умоляю дайте мне меч, я перережу себе горло. Я привёз письмо генерала, — гвардеец извлёк из-под доспеха небольшую испачканную кровью белую тряпицу.

Конмин в одно мгновение преодолел расстояние до коленопреклонённого воина взял ткань из его рук, развернул и прочитал вслух:

— «Прощаю всем» — это он начертал, — простонал король и упал в кресло.

Принцесса Юань подошла к мужу и взяла тряпицу из его рук:

— Это писал он, его могли заставить, этот человек сломлен и не смог сопротивляться.

— Королева, этот человек мёртв, — закричал Конмин.

— Ты видел тело генерала, Гэук? — Ногук заломила руки, ей с трудом удавалось сохранять спокойствие.

— Ваше величество, — Гэук подполз на коленях к юаньской принцессе…

— Удальчи, милостью королевы я приказываю тебе говорить свободно.

— Я видел тело генерала, как только его достали из петли, — последовал ответ.

— Опиши это тело, Гэук. Начни с лица.

— Я знаю командира в лицо, это был он.

— Ты узнал его? — вскричала королева. — Ты смог узнать его, Гэук? Повешенных сложно узнать, у них язык вываливается изо рта.

— Нет, лицо генерала было обычным и абсолютно спокойным, как у спящего, я проверил — он не дышал.

— Ваше величество, — воскликнула принцесса Юань, оглянувшись. Конмин сидел за столом и рвал руками стянутые в тугой узел на затылке волосы, — он жив!

Король поднялся из-за стола и пустым взглядом уставился на жену:

— Удальчи, милостью короля продолжай. Его шея? У повешенных остаётся глубокий шрам на шее. Был ли он на шее Чхве Ёна?

— Был, ваше величество.

— Я понял, Гэук, — Конмин спустился с помоста и на нетвёрдых ногах приближался к гвардейцу. — Как он был одет, Гэук?

— Рубашки на нём не было, он был сильно избит и не единожды высечен. Говорят, стражники лютовали над ним.

— Ваше величество, этого достаточно, отправьте Токмана, чтобы он удостоверился в смерти генерала, — Конмин остановил жену взмахом руки.

— Его руки, Гэук, руки этого человека?

— Ваше величество, — Гэук пал ниц, из его глаз потекли слёзы, — кисти генерала были покрыты незаживающими рублеными ранами, — Конмин отвернулся и стал возвращаться к помосту.

— Ты говорил, Чхусок, что ты говорил о его руках? — командир удальчи стоял и молчал под взглядом королевы. — Не молчи, Чхусок, ответь.

— Я говорил… этот человек перерезал себя запястья кандалами, на запах крови слетелись вороны и поклевали ему руки… Я тогда не успел согнать этих птиц… Небесный лекарь перевязала ему руки, но в дороге они загноились, она разрывала ему начавшие срастаться раны иглами, выбирала гной, и после они очень плохо заживали…

— Это был он, королева, это был он, я, наконец, убил его, у меня получилось с третьей попытки.

— Успокойтесь, ваше величество. Удальчи! — Голос Ногук зазвучал отрывисто и жёстко. — Цепи, Гэук, на нём были цепи? Цепи не должны были позволить ему покончить с собой.

— Королева, когда цепи могли удержать его? — Конмин жалобно всхлипнул.

— Этот человек сломлен, ваше величество, а вы собираетесь предать его в очередной раз. Цепи на этот раз не могли не удержать его, они были для него неподъёмным грузом. Сосредоточься, гвардеец, под страхом смерти ответь, были ли на нём цепи?

Гэук замотал головой.

— Мне сказали, что местный кузнец, в кузне которого он отбывал дохён, пожалел его и снял цепи.

— Вы слышали, королева, слышали? Он мёртв, мёртв, — Конмин закрыл лицо руками.

— Ваше величество, успокойтесь… Удальчи, Небесный лекарь, ты видел её?

— Эта женщина… оболгала своего мужа, зачем мне искать её? — произнёс Гэук, его челюсть тряслась от сдерживаемых рыданий.

— Ваше величество, генерал жив… — Ногук подошла к мужу, склонилась над ним и заглянула в глаза. — Ваше величество, возьмите себя в руки! Пускай, он мёртв, вы хотите искупить свою вину перед ним?

— Мне не позволено даже этого. Я бы стал его рабом, но он и так простил меня, он даже Синдона простил…

— Успокойтесь, ваше величество. Найдите её, найдите, она носит его ребёнка, та женщина, что оболгала и убила его, именно она, не вы. Этого ребёнка, его плоть и кровь, вы должны воспитать как собственного сына, если генерал мёртв. Если он жив… Прикажите Токману отправиться в Чансо, он должен найти лекарку и командира, без них не возвращаться. Если командир мёртв, он должен найти, где его могила, и похоронить с ним это — меч Чхве Ёна — на этом или на том свете может принадлежать только ему. Никто больше его не достоин, — королева взяла со стола мужа драгоценный меч.

— Будь по-вашему, — простонал Конмин.

* * *

Инсу накрыла одеялом истерзанное тело мужа:

— Любимый, приди в себя! Слышишь меня, любимый? — она поцеловала его в губы. — Любимый, — Инсу роняла слёзы на его лицо, — ты двое суток ничего не ел и не пил, я должна накормить тебя, очнись. — Чхве Ён застонал и открыл глаза. — Очнулся, — выдохнула она.

— Плачешь? — спросил он. — Больно!

— Любимый, где болит? — задала Инсу глупый вопрос.

— Не плачь надо мной. Прикоснуться хочу. Тяжело… слишком тяжело, мне всё это не вынести, — застонал он.

Инсу вытерла слёзы и вскочила на ноги:

— Сейчас, сейчас, любимый, я сниму с тебя это. Сниму, потерпи.

Инсу выскочила из дома, его хрип: «Милая! Не уходи!» — нёсся за ней вслед. Она пробежала по тропинке и вернулась — завалила дверь камнями, поставила вёдра-ловушки: «Дождись меня, любимый». Она бежала знакомой дорогой, не чувствуя под собой ног.

— Дом кузнеца, сестрица, дом кузнеца, матушка, — она хватала прохожих за руки, они показывали ей направление, и она судорожно следовала ему, не замечая дороги, запинаясь, падая и поднимаясь снова. Наконец, она переступила порог вожделенного жилища и опустилась на колени. — Вы обещали помочь моему мужу, умоляю всем, что вам дорого, всем, что есть в вас человечного, снимите с него цепи. Я богата, кажется, я богата, эта земля, дом в столице — всё принадлежит мне, я отдам вам всё без остатка, только снимите с него цепи.

Кузнец сидел за столом и внимательно что-то разглядывал. Инсу посмотрела на него.

— Поднимись, женщина, посмотри. — Инсу поднялась, подошла к столу и ахнула.

— Да, женщина, ты можешь понять меня. Это моё сокровище, — кузнец вертел в руках хирургические инструменты, с которыми пять лет назад Чхве Ён похитил её с небес, — четыре года назад ко мне пришёл один человек, по виду юанец, и принёс это. Он сказал расплавить в печи, но, когда я увидел это, не смог выполнить его приказ, никогда не видел такой работы. Я обманул его. Женщина, мне не нужны ни деньги, ни земля, я хочу в этой жизни одного — повторить эту работу.

Инсу смотрела в глаза кузнецу, и из её глаз катились слёзы:

— Это моё, отдайте это мне, — произнесла она, — они нужны мне, чтобы спасти мужа. — Кузнец завернул инструменты в знакомую Инсу клетчатую простынь и убрал со стола. — Вы не понимаете, этот человек, он умирает сейчас из-за меня. Этот человек, этот великий человек, ему суждено ещё тридцать восемь лет творить своими руками историю этой страны, а я убила его тридцати четырёхлетним. Вы знаете, что там в этой тряпице? Это хирургические инструменты. Там на небесах их используют для того, чтобы лечить людей. Я не могла рассмотреть то, что лежало у вас на столе. Хотите, я перечислю всё, что там было? Там был небольшой очень тонкий нож — это скальпель. Там были крюки, такие тонкие пластины с захватами, которые используются для того, чтобы отвести кожу и мышцы человека после того, как сделан разрез. Там…

— Ты говоришь, это спасёт того раба. Я знаю, кто он и что он сделал. Я вижу, что он умирает. Ты говоришь, что это спасёт его?

Инсу пала ниц перед кузнецом:

— Я умоляю, отдайте, я вылечу мужа и верну это. Я, Небесный лекарь, ученица Хваты, прозываемая на небесах Ю Инсу, жизнью клянусь, что верну это, как только вылечу генерала Корё Чхве Ёна.

Кузнец поднялся и протянул Инсу тряпицу, она приняла инструменты двумя руками, склонив голову. Вожделенная тряпица с драгоценным содержимым оказалась в её руках, она прижала её к груди, поднялась, посмотрела на кузнеца сумасшедшим взглядом и бросилась бежать.

Волнение сыграло с ней злую шутку — на обратной дороге она заплутала и вышла к дому только через два часа. Она стояла возле вкопанной в землю хижины и собиралась вернуться обратно к кузнецу. Она забыла о том, что обещала снять с этого человека цепи. Нет, сейчас она просто посмотрит на него и сразу вернётся. «Я иду, любимый, я иду» — прошептала Инсу. Что-то было не так: все расставленные ею ловушки сработали — пустые вёдра были разбросаны по сторонам тропинки, камни, которыми она завалила дверь, убраны, а сама дверь распахнута настежь. Инсу прижалась к стене дома и прислушалась:

— Послушай меня, убийца, я знаю, у вас есть какое-то своеобразное понятие о чести. Послушай меня, я умру сегодня от твоих рук, но ты послушай. Ты знаешь, я мог бы убить тебя, вы пришли ко мне втроём, тебе повезло, что я был не в состоянии убить троих, тебе самому никогда не повесить меня — не дотянешься, я сделал всё, как ты сказал, ты должен выполнить моё условие, — голос Чхве Ёна звучал глухо, волосы на её голове зашевелились от ужаса, приковавшего её к месту, она отчаянно хватала ртом воздух, стараясь остаться в сознании.

— Я сказал, генерал, твоё условие я исполню.

— Я здесь не один, со мной моя женщина, моя жена, когда увидишь её — не трогай, не прикасайся, не убивай, не причиняй ей боль — это моё условие. — Инсу вытерла холодный пот с лица, аккуратно положила хирургические инструменты на камень и полезла за подаренным мужем кинжалом. — Помни, убийца, я написал ту записку, чтобы король поверил, тот гвардеец мог спасти меня, но я лежал мёртвым по твоему приказу, сейчас я затянул петлю на шее, ты должен исполнить моё условие. Поганую смерть выбрал для меня твой хозяин. Цепи намотал, крепче держи, если руки подниму, из петли вылезу. — Чхве Ён отчётливо застонал. — Ну, теперь не тяни, пенёк из-под ног выбей, не самому же мне прыгать.

Инсу вбежала в дом, тело её мужа конвульсивно дёргалось в петле. Мужчина в чёрном удерживал ногой упор в земле, к которому крепились цепи, не позволявшие ему поднять руки, которые он инстинктивно тянул к шее. Убийца оглянулся, Инсу метнула кинжал — она тысячу раз видела, как этот человек делает это, от этого броска зависела её жизнь, как будто в замедленной съёмке вся эта жизнь пролетела у неё перед глазами. Вот, он метнул свой кинжал в убийцу, приставившего нож к её горлу, вот, он несёт её на руках, вот, она в первый раз убивает его, вот, он в первый раз воскресает у неё на глазах, вот, он впервые бросает меч и позволяет заковать себя в цепи, чтобы спасти её, вот, она впервые бросает его, и он пытается покончить с собой, вот, он становится преступником ради неё… вот, он — её жизнь — дёргается в петле. Инсу подбежала, поставила ему под ноги выбитый пенёк, обняла его колени и прижалась к ним:

— Умоляю, стой и дыши, умоляю, только дыши. — Она посмотрела мужу в налившееся кровью лицо, Чхве Ён сбросил сковывающие руки цепи, ухватился за петлю, воздух с хрипом потянулся в дыхательные пути, он закашлялся и сверзился на земляной пол. Инсу опустилась на колени и разрыдалась, ей показалось, что она оглохла и ослепла на мгновение, когда она очнулась, этот человек был рядом и обнимал её, прижав её голову к своей груди. — Ты даже не сопротивлялся, почему ты даже не сопротивлялся? Руки, твои руки, цепи просто намотали на них? Тебе было больно, так больно, что ты сам в петлю полез? Кости целы? Дай, посмотрю. Ну, позволь. Тебя душили? Господи, за что?

— Пойдём к окну, — едва слышно прошелестел Чхве Ён.

— Да, правильно. Там светлее. Я наконец-то смогу переодеть тебя. Я принесла одежду, я хотела одеть тебя ещё тогда в Кэгёне, но не успела. Любимый, ложись, я накрою тебя одеялом.

— Лезь под одеяло, — прохрипел он.

— Нет, сперва ты.

Он лёг на бок, отгородив её взгляд от окружающего пространства, положил её голову себе на руку, взял свободной рукой её ноги под колено и положил к себе на ноги, закрылся одеялом:

— Никуда не уйду, даже если заснёшь, поспи немного.

Инсу послушно закрыла глаза и вскоре уснула. Рассветное солнце разбудило её, она спала в той же позе, этот человек лежал рядом, не обманул, только положение его тела изменилось: он лежал на спине и крепко держал её, правой рукой поддерживая под грудью, а левой нежно обнимая живот. Он был одет: три, нет, четыре слоя — всё, что она взяла, всё и надел, даже волосы прибрал, собрал в хвост на затылке, а лоб перевязал той шёлковой повязкой с тамгой королевского клана, которую она нашла в его одежде и просто кинула в рюкзак второпях. Чёрный рюкзак стоял в углу. Она ощупала мужа — его грудь казалась мягкой от бинтов, которые он намотал на себя в беспорядке. Она заёрзала на своём тёплом и мягком ложе, он недовольно застонал и крепче обнял её. Она поцеловала его в подбородок — выше не смогла дотянуться — он не проснулся, но ослабил хватку, и Инсу выбралась из-под его руки. Её пробуждение давно не было таким приятным. Она свернула одеяло валиком, положила ему под правую руку, чтобы не заметил разницы, он перевернулся на бок и, обманувшись, закопался лицом в одеяло — она улыбнулась и погладила его по голове.

— Ну, вот и всё, любимый. Теперь всё будет хорошо. Ты простил меня, не помню, что я такого сделала, но ты простил. — Его руки тоже были перевязаны иначе: изуродованные полузажившими ранами пальцы вовсе не перебинтованы, зато ладони и запястный сустав перебинтованы очень плотно. — Мог бы разбудить меня, любимый. — Инсу поднялась и аккуратно перешагнула через его ноги. В центре дома стоял пенёк, закрытый чистой белой тряпицей, Инсу узнала своё траурное платье — тот самый драгоценный китайский шёлк, его подарок, всё пошло на тряпки. Она оглядела себя: на ней была его одежда, висела мешком, ему пришлось постараться, закрепляя эти тряпки на её теле. Её запястья, локти, ноги до колена и в особенности грудь и живот были плотно перевязаны обрезками белой ткани — выглядела она в этом, должно быть, комично. — Ты целовал меня, когда переодевал, любимый? Я думаю, что да, но хотелось бы знать наверняка, если да, то я теперь ещё неделю мыться не буду. — Инсу подошла к пеньку, который служил импровизированным столом — кусок варёной курицы и чёрствый хлеб. Инсу взяла еду и направилась обратно к жёсткому ложу, уплетая, она предпочитала смотреть на него. Трапеза была необходимостью. Она убрала одеяло из-под его руки и залезла обратно — он не проснулся.

«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — донеслось снаружи, и Инсу вздрогнула.

Этот человек застонал, его спящее лицо исказилось болью, он подмял её вместе с одеялом под себя, перевернулся на живот и продолжал спать.

«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — Инсу в панике забилась под его телом, пытаясь освободиться. Она отчаянно старалась скинуть его с себя, не рискуя при этом прикасаться к его груди и животу, пыталась приподнять его за плечи. Он пошевелился, потёрся ухом о её висок, она повисла у него на шее, он убрал руки ей под спину и продолжал спать, опираясь на предплечья.

«Преступник Чхве Ён должен исполнить приказ короля» — дверь дома открылась, и мерзкое лицо стражника появилось в проёме.

— Чхве Ён-сси! — закричала Инсу в панике. — Умоляю, проснись! — он открыл глаза и удивлённо посмотрел на жену. — Любимый, сзади! — воскликнула она.

Чхве Ён перекатился, увлекая её за собой, пенёк полетел в вошедшего в дверь стражника и угодил тому в живот, стражник сложился пополам и врезался в следовавшего за ним товарища. Генерал Корё вскочил на ноги, первый стражник так и остался лежать на полу, но второй, поднявшись, успел вытащить меч из ножен — Чхве Ён остановил рубивший его плечо меч ладонями и пинком в грудь заставил стражника выпустить оружие. Инсу бросилась к рюкзаку, открыла его: «Вот, любимый, клетчатую простынку ты убрал, всё собрал, только лучше бы ты меня разбудил, а сам выспался нормально» — под свист меча, рассекавшего воздух, мышцы, сосуды и сухожилия, она собирала развешенные на верёвке сушиться прокипячённые бинты:

— Всё? — спросила Инсу, оглянувшись. Чхве Ён стоял в середине дома, держался за грудь, опираясь на окровавленный меч, окружённый мёртвыми телами, и тяжело дышал. Он тоже оглянулся и протянул ей свою руку. — Бери меня за руку, и бежим. — Инсу выскочила из дома, он вылез следом, и они побежали к лесу. Сосновый лес пропускал мало света, Чхве Ён сошёл с тропинки, и они пошли через бурелом, вскоре он остановился и опёрся о сосну, пытаясь отдышаться. — Тебе больно дышать? — спросила Инсу, он кивнул. — Это рёбра. Сколько раз тебе их ломали? Двигаться не хочется так, тебе бы посидеть или полежать, только бы не двигаться, так? Обопрись на меня. Ну, чего ты на меня так посмотрел? Ты избит, я абсолютно здорова, так что можешь опереться без угрозы для своей чести воина Корё. Давай, опирайся, а то заставлю. — Он обнял её за плечи. — А ты знаешь, это символично: с одной стороны у тебя меч, а с другой я — Небесный лекарь. Вот секрет непобедимости генерала Корё Чхве Ёна.

— Этот меч без ножен — на нём далеко не уйдёшь, я уже думаю бросить его, — простонал Чхве Ён.

— Может, остановимся и отдохнём? Ты зря так замотал себе грудь, от этого тебе только сложнее дышать. Раз лёгочное кровотечение восстановилось, а приёма антикоагулянтов не было, то это либо ребро, которое задело сосуд, либо инфекция, либо сердечно-сосудистое заболевание, я склоняюсь к первому варианту, нужен рентген.

— Остановиться не можем. Остановимся — замёрзнем. Зима уже, милая, к утру подморозит, видишь, как ясно. Нельзя останавливаться не только оттого, что поймают.

— Ладно, как скажешь. Опирайся на плечо, не бойся, я тоже тебя обниму, — Инсу обняла его за пояс. Идти с каждым шагом становилось всё тяжелее. Чхве Ён выбивался из сил, сгибаясь всё ниже. — Ты перебил стражу? — спросила Инсу. Ей было страшно идти, не слыша его голос.

— Да, — выдохнул Чхве Ён и застонал, — ещё четверо на моей совести, но, если бы я не убил их, мы бы точно не ушли.

— Я бы тоже их убила, эти изверги били тебя нещадно, — уверила его Инсу.

— У них были на то причины, я, приговорённый к дохёну государственный преступник, не мог работать. Я воин — не убийца, я не убиваю тех, кто не нападает на меня, просто иногда действую на опережение.

— Я знаю, любимый, ты — думающий воин, поэтому иногда действуешь на опережение…

— И это делает меня похожим на убийцу, а ты за это меня ненавидишь, — Чхве Ён повернул своё искажённое болью лицо и посмотрел в глаза жене.

— Глупый, я люблю тебя, как я могу тебя ненавидеть? Эти чувства взаимно исключают друг друга, — Инсу поспешила успокоить его, но он не поверил.

— Любишь? — удивился он. — Каждый из убитых мною стражников был чьим-то сыном, отцом, братом, мужем, как ты, милая, можешь любить меня за то, что я прервал их жизни?

— Ты — мой муж, отец моего ребёнка, они пытались убить тебя, для меня нет твоей жизни дороже, они заслужили эту смерть. По-твоему, я заслужила хоронить своего мужа, обливаясь слезами, жить с чувством вины до конца своей жизни, а их жёны — нет.

Чхве Ён покачал головой, остановился и открыл рот, пытаясь отдышаться:

— Они действовали по приказу короля, я не должен был их убивать, даже если бы они убили меня.

— Вот глупый! Что за приказ? Несколько ничего не значащих слов, написанных на бумажке, или ты думаешь, король хотел заковать тебя в цепи и заставить выполнять каторжные работы до конца жизни? Да, королю одно счастье, когда ты жив и сражаешься своим мечом за независимость его страны.

— Я воин — не убийца, это убийце говорят только имя жертвы, для меня слова имеют значение, они столь же ценны, как те жизни, что я спасаю и отнимаю. Когда слова в приказе таковы, что я не могу его выполнить, из этих слов приходится придумывать оправдание или чем-то жертвовать, чаще всего собственной жизнью.

— Может, остановимся, отдохнём и разведём костёр, чтобы согреться? Ты не можешь идти, — Инсу опасалась за состояние супруга, только близость смерти могла заставить его говорить так много, тем более объяснять ей всё то сокровенное, что копилось под спудом его души годами.

— Дым от костра будет заметен в деревне, нас поймают, я не переживу, если меня ещё раз закуют в цепи, они стали слишком тяжелы для меня. Жить так больно, но так хочется, только сил нет жить.

— Давай я размотаю тебе бинты на груди, ты замотал слишком туго и не можешь дышать.

— Пойдём, милая, мне очень холодно, — Чхве Ён тяжело опёрся на меч, который глубоко вошёл в землю под его весом, он запнулся и упал бы, если бы Инсу не удержала его. — Я слишком много убивал и теперь наказан за это, представить не могу, какие мучения ждут меня на небесах за прерванные жизни, должно быть, мне предстоит увидеть ещё раз, как ты отвернёшься от меня.

Инсу проглотила подступившие к горлу слёзы:

— Знаешь, а для воина, который столько убивал, ты слишком совестливый и ранимый. Ты прошёл столько войн, что твоё сердце должно было ожесточиться и одеревенеть, а оно осталось живым и горячим, — «и больным» — подумала Инсу, — «теперь я понимаю, что хотел сказать Чхусок, с таким сердцем прямая дорога на тот свет, а не на поле боя».

— Моему сердцу всегда было больно, наконец, стало так больно, что оно уже не хотело биться, а потом пришла ты, и стало ещё больнее, только захотелось жить, сердцу — биться, глазам — смотреть, ушам — слушать. Милая, не оставляй меня!

— Ну, чего ты, куда ж я без тебя, никуда не уйду, прогонять будешь — не уйду. Прогонял же — не ушла, — постаралась успокоить мужа Инсу.

Чхве Ён сделал ещё несколько неуверенных шагов и застонал от боли:

— Мы должны перебраться через холм, тогда сможем развести костёр, чтобы согреться.

Инсу видела, что он не может идти:

— Ну ты как хочешь, а я дальше идти не могу, мне нужен отдых, я должна поспать пару часов. Можем закопаться в опавшие иглы — так будет теплее, вот жалко, второпях я не взяла одеяла.

Чхве Ён выпрямился и тяжело вздохнул:

— Милая моя хочет отдохнуть, я знаю способ согреть её. — Он опустился под ближайшей сосной, опершись спиной о ствол. — Садись.

— Как? — спросила Инсу.

— На колено ко мне, — она села ему на колено, он обнял её ноги своими. — Прижмись ко мне.

— А тебе больно не будет?

— Мне будет хорошо, — она прижалась головой к его плечу, стараясь не опираться на его грудь, он воткнул меч в землю и обнял её, закрыв руки в замок. — Так будет теплее, спи, — Инсу почувствовала, что ей действительно хочется спать и быстро заснула в его объятиях.