Легенда о Чхве Ёне (гет)

Повествование охватывает исторический период от 1357 г. до 1388 г. и привязано к историческим событиям.

Небесный лекарь долго перебирала в голове все свои скудные познания в психологии и готовилась к этому разговору. Нет, так дальше жить было нельзя, невозможно... Нет, этот человек, этот великий человек отдал своей стране всю свою драгоценную жизнь без остатка, уже отдал и не одну... Он чудом остался жив, тридцать пять лет, два серьёзных хирургических вмешательства под общей анестезией, клиническая смерть и не одна, последнее шоковое состояние привело к кислородному голоданию головного мозга, и восстановление функций нервной системы при всех её усилиях и сверхъестественных возможностях его организма заняло больше месяца, а проступившая на его висках ранняя седина стала тому свидетельством. В конце концов, он должен подумать о ней и о сыне, он говорил, что она для него важнее и этой страны, и этого короля. Готовясь к душеспасительному разговору, Инсу поднялась до рассвета и собрала все закуски, которые он любит, разбудила кузнеца и заставила того оседлать лошадей, хозяйка дома принесла ей сшитый под чутким присмотром слинг для ребёнка. Получилось не очень, так и не удалось соорудить подголовник, но Чхон уже давно и уверенно держит головку, так что не беда. Инсу вернулась к дому и застала мужа сидящим на крыльце с ребёнком на руках. Малыш Чхон, пригревшись на руках отца, досматривал сладкий детский сон на свежем воздухе, Инсу умилилась на секунду и встретилась с мужем взглядом, его взгляд отчаянно вопрошал: «В чём я провинился на этот раз, что ты меня оставила?»

— Чхона соберу и едем, — произнесла она вслух, вспоминая недавний рассказ подхватившего простуду Токмана, своего главного доносчика. Воин рассказал, как её муж после нескольких дней подряд проведённых в карауле, позволив себе заснуть, едва не выдал местонахождение отряда японцам, когда звал её во сне. — Сиа, Сиа, — позвала она хозяйку дома, — сестрица, помоги мне.

Чхве Ён молча наблюдал за приготовлениями, к тому времени как Инсу вернулась, обмотанная длинным широким шарфом, Чхон уже проснулся и играл с отцом. Небесный лекарь с удовольствием бы понаблюдала за игрой, ей было интересно узнать, кто кого первый умает, но решила, что у неё ещё будет время поставить над мужем такой эксперимент.

— Давай его сюда, — произнесла она, подойдя к супругу.

— Куда? — удивился командир и обнял сына, будто защищая его от какой-то угрозы. Ребёнок на его руках засмеялся, весело заболтал и потянул ручонки к лицу отца.

— Так, слушай меня, любимый, — проговорила Инсу, заглядывая мужу в лицо, Чхве Ён взял ручку сына губами и замотал головой, смотря в глаза жены, восторгам Чхона не было конца. Инсу с трудом могла продолжать разговор, сдерживая улыбку, — надо закрепить Чхона у меня на спине, видишь эту… ткань, которой я себя обмотала? Так вот, наш сын поедет у меня на спине, сейчас ты устроишь его там в складках и посадишь меня с ним в седло. Понял меня, муж мой?

— Что? — переспросил Чхве Ён, выпустив ручку сына изо рта, и Чхон, приподнявшись, ухватил отца за нос.

— Я говорю, сына мне на спине закрепить помоги, в седло меня посади, и поедем. Я всё собрала: еду, молоко сцедила, лошади осёдланы, — пошли.

— Ты сына моего собралась в этой тряпке на спине везти? — проговорил Чхве Ён, и Инсу думала уже, будет ли правильнее просто проигнорировать эту сказанную в нос фразу или всё же стоит ответить. — Молоко, говоришь, сцедила, а кормить ты его не будешь?

— Ну, во-первых, это не тряпка, а слинг, и детей так носят и в Африке, и в Индии, — совершённое упущение медленно укоренялось в её голове: она так забегалась, что забыла покормить младенца.

Чхве Ён оторвал ребёнка от своего лица и на вытянутых руках протянул матери:

— На, корми, — Чхон в первый раз за это утро посмотрел на родительницу и стал что-то медленно и певуче объяснять ей на своём наречии, в отличие от отца Инсу его не понимала. Она бросилась к лошадям и вскоре вернулась с небольшой керамической бутылочкой, пробку которой ей удалось приспособить под соску. Инсу думала, что её изобретательности в условиях четырнадцатого века мог бы позавидовать любой инженер, ах, если ли бы кто-то смог оценить её усилия. Увидев бутылочку в её руках, Чхве Ён довольно ухмыльнулся: — Эдак я и сам, — Чхон с серьёзным видом зачавкал.

«Ну ладно, муж мой, ладно, покуда будь всем доволен, развлекайся, вечером я тебе всё припомню», — подумала про себя Инсу, а вслух произнесла:

— Теперь поставь его в вертикальное положение и погладь по спинке, — взгляд Чхве Ёна говорил: «И без тебя знаю, женщина».

Инсу фыркнула и с недовольным видом пошла к лошадям, ждать, что он поднимет на руки и усадит в седло, не приходилось, но она привыкла справляться без него. Она оглянулась в воротах, думая, что он за ней не последовал, муж с сыном на руках шёл за ней след в след абсолютно бесшумно: «С ногами порядок», — подумала Инсу и довольно улыбнулась.

— Возьми осторожно, — проговорил Чхве Ён, останавливаясь у коновязи, и протянул жене ребёнка, прибалдевший от еды и развлечений Чхон не возражал, Инсу прижала к себе сына, генерал отвязал лошадей и в раздумьях осматривал сооружённую женой на спине конструкцию.

— Да, да, вот в этот кармашек, а ножки — вот в те дырочки, чтобы по бокам болтались, — Инсу уже наивно полагала, что всё будет так, как она и задумывала. Внезапно она потеряла твёрдую почву под ногами и взлетела в седло, пока она отходила от потрясения, её муж вскочил на коня и забрал сына у неё из рук.

— Поехали, — буркнул он и ударил её лошадь по крупу.

— Ты, ты… — Инсу не находила слов, чтобы выразить своё возмущение, но необходимость управлять норовистым животным заставила её оставить пререкания и замолчать, Чхон с довольным видом подпрыгивал в седле и пытался поймать ручонками разлетающуюся от быстрого бега гриву лошади. Встречный воздушный поток вскоре окончательно успокоил Небесного лекаря, и она вполне благосклонно поглядывала на занятого ребёнком мужа. Нет, когда он был дома, она занималась только госпиталем и кормлением ребёнка, остальное он брал на себя, в эти дни её жизнь была относительно сносной.

К побережью приехали поздно, по дороге сшитый всеми правдами и неправдами слинг был окончательно заклеймён изобретением вредным и бесполезным, улов тоже был не очень, пока муж запекал на углях рыбу, она попыталась приготовить из выловленной им мелочи острый рыбный суп. Специй не было, и суп едва ли мог получиться достаточно вкусным, но её муж ел всё, что давали. В конце концов, Чхон употребил запечённую родителем на углях рыбину, чем привёл того в полный восторг, Инсу молчала о том, к каким ухищрениям ей пришлось прибегнуть, чтобы сделать кушанье пригодным для ребёнка. Выехали в сумерках, Чхве Ён держал сына одной рукой, а другой управлял лошадью, Чхон спал, и его отец, стараясь не разбудить драгоценное дитя, ехал так медленно, что они уже рисковали застать ночь в дороге. Изредка генерал переводил взгляд с сына на жену и тихонько улыбался, Инсу почувствовала овладевшее мужем блаженное расположение духа и подумала: «Пора!».

— Послушай, муж мой, — начала она, стараясь, чтобы её голос звучал как можно нежнее.

— Слушаю, — ответил Чхве Ён и в очередной раз улыбнулся.

— Ну, сколько можно так жить! Я так больше не могу.

— Как? — Чхве Ён вздрогнул всем телом, а Чхон заворочался на руках отца, и Инсу уже подумала было, что поспешила, и муж не дошёл до нужных кондиций, но теперь деваться было некуда.

— Ну, послушай, у нас ведь даже своего угла нет.

— А-аа, ты про дом, — успокоительно вздохнул генерал, — но кузнец нас никуда не гонит, его жена и мать к тебе как к родственнице относятся и во всём помогают, ты говоришь, что тебе тяжело, уедем — и помочь будет некому. — Инсу набрала воздух в лёгкие, чтобы продолжить втолковывать мужу положение дел, но он не позволил ей открыть рот. — Я понял, понял. Я должен перестроить тот дом.

— Для начала просто снести, — успела вставить свою лепту Инсу.

— Я понял, — проговорил Чхве Ён, посмотрел на спящего сына и тяжело вздохнул, — но и милая моя должна понять, что сам я строить не умею…

— А ещё пахать и сеять, — перебила Инсу.

— Мои люди возведением укреплений на побережье и собиранием флота заняты, а когда это будет сделано, я и тогда просить их заняться моим домом не посмею.

— Послушай, любимый, можешь ответить мне честно на один простой вопрос, — Чхве Ён кивнул и уставился в глаза жены нежным преданным взглядом. Инсу поборола желание приласкать его и твёрдым голосом проговорила, — ты кто?

— Твой муж, — ответил он, не задумываясь, Инсу прогнала грозившую вылезти на лицо улыбку и махнула на него рукой.

— Я не о том. В каком ты чине, звании и должности сейчас?

— Чин? Звание? Что? — переспросил он.

Инсу тяжело вздохнула:

— Ну, насколько я знаю, тебя же со всех постов сняли только что чин и оставили. Можно считать, что ты сейчас на почётной пенсии по состоянию здоровья. Тэогун Чхве Ён, чин и этот, как его, ранг, чиновник третьего ранга. Ты подсуден только королю и высочайшему Совету, пользуешься неприкосновенностью, а жить можешь как тебе заблагорассудится, хоть рыбаком оставаться, так что твой этот отряд, укрепления на границе и флот — это исключительно твоя блажь. Хотя, насколько я помню из истории, сейчас ты должен быть магистратом Ханяна…

— Почему не всего Сансона? — на этот раз перебил жену Чхве Ён. — Послушай, я магистратом Ханяна уже был, не помнишь, чем это закончилось?

— Такое не забывается. А сам-то ты помнишь, что вытворял в Ханяне?

Чхве Ён опустил голову и сдавленно проговорил:

— Прости, я не понимал, где я и что со мной, помню, ты меня ласкала, ребёнка на руки укладывала, а потом подходишь, забираешь, отворачиваешься и уходишь, я удержать хотел и понял, что не могу, сказать не могу, схватить не могу и даже за тобой пойти не могу. Я подумал, ты меня бросаешь…

Инсу уже не слушала, она вошла в раж:

— Если бы я увидела тебя таким, на месте чиновников тоже сняла с должности. Так его величество месяц продержался, ты уже стал в себя приходить, когда уезжали, сам на лошадь сел.

— Синдон там тоже был?

— Был. Ржал в голос. Нет, ты только подумай, я тебя в твою амуницию обрядила, на трон твой усадила, подушками обложила, крестьян позвала, чтобы они перед тобой на коленках постояли, вроде того, ты их принимаешь, тебе все дела — пять минут посидеть с грозным видом, как ты умеешь, пока чиновники посмотрят, а тебе мягко, ну, ты и спишь. Я тебе, чтоб не спал, сына на руки уложила, ты мигом воспрял и ну миловаться с ребёнком, это не генерал, а одно название. Чиновники заходят, я у тебя Чхона забрала, ты ребёнка мне отдал чуть ли не со слезами, а сам с кресла мне в ноги скок, уж целовать колени мне ты не успел, раньше чувств лишился. Муж мой, любимый мой, ну как же удобно было в доме магистрата: кухарка была, в доме прибирались, Чхунсок с Токманом за тобой ходили, да и вы с Чхоном та ещё парочка, оба говорить не можете, только подвываете друг другу, я сына тебе уложу на руки, он спит, чудо, что за ребёнок, а так ведь со мной и двух часов не проспит спокойно.

— Не надо было пускать их, — прошептал Чхве Ён.

— Пускать, говоришь, не надо, как же мне было их не пустить. Приехали в Ханян, стражи — Чхунсок с Токманом — они всё в одном лице: и стража, и сиделки. У меня ребёнок больной на руках, муж двухметровый больной на руках без меня дышать не может, как бы я их не пустила?

— Прости меня, — прошептал Чхве Ён, опуская голову всё ниже.

— Меня твои покаяния из себя выводят. Говоришь, строить не умеешь? Крестьяне за твой дом золото от короля получили, а выстроили что? Тебе мавзолей или одиночную камеру, в которой ты должен был загнуться и ведь отчаянно старался, и только я помешала. Так пускай свою ошибку исправят и деньги отработают. Заставь их. — Чхве Ён тяжело вздохнул. — Любимый мой, ты, чиновник третьего ранга тэогун Чхве Ён, нет и не будет в этой стране генерала выше тебя, а как живёшь? Нет, был бы ты один, живи как хочешь, хоть в землю лезь и живьём закапывайся, с тебя станется, так у тебя семья, о жене и о сыне подумай. Опять же тебя магистрат на Цусиму посылает, так не победить тебе, я говорю, не пущу тебя никуда завтра, не пущу, сонным опою или свяжу…

* * *

Нет, она конечно же ошиблась, но и приказ магистрата обманул. Мало ли почему так сообщила разведка, может, здесь и вправду было пятнадцать судов, а потом пришло ещё восемьдесят пять, но теперь их было сто. Лодки оставили с другой стороны острова и путь до пристаней проделали вплавь, пятьдесят человек оставись в деревне, восемьдесят караулили лодки, и небольшой отряд никак не мог противостоять такому противнику. Вынырнув рядом с одним из кораблей, Чхве Ён собирался свистнуть, чтобы приказать своим людям возвращаться, но подплывший следом малец остановил его. Меньше всего хотел Чхве Ён брать с собой мальчонку — старшего сына приютившего его с семьёй кузнеца — мало того, что мал был так и лез всюду, смотрел круглыми от восхищения глазами, ловил каждое слово. Нет, страшно было за мальца и не только из-за того, что не хотелось потом перед отцом за него отвечать, только сам он, качая на руках проснувшегося с рассветом сына, не заметил, как юркий парнишка прибился к отряду:

— Командир, нихошки все на берег сошли, слышь, командир, не ждали они нас. А суда-то какие… Нам бы таких парочку, ну, нихошки строить умеют, — Чхве Ён макнул мальца в воду и тут же выдернул, чтобы тот не захлебнулся и не сучил по воде руками, привлекая внимание, нет, не следовало брать с собой мальца, слаб больно.

— Уходим, — буркнул Чхве Ён, едва сынок кузнеца обрёл равновесие в воде, и свистнул условным свистом.

— Командир, — протянул малец, жалобно посмотрев в глаза генералу, и тот поплыл к кораблю, чего не сделаешь, чтобы порадовать ребёнка, хоть и чужого. По верёвке Чхве Ён забрался на борт и сразу же вытянул якорь. Сынок кузнеца уже стоял за спиной, вода стекала с него, заливая палубу, Чхве Ён подумал, что проплыли они с мальцом одинаково, но тот определённо был более мокрым.

— Сиди здесь и не высовывайся, я трюм проверю, а ты — чтоб не единого звука, понял?! — малец кивнул, его потрясывало.

Генерал взял мальчонку за шкирку, заставил сесть на палубе в угол и спрятаться за бортом, он думал о том, что никогда прежде не отдавал более подробных приказов. Чхве Ён спустился в трюм, и пока его глаза привыкали к темноте, напряжённо прислушивался. Нет, не слух, но другое, выработанное за годы сражений чувство говорило ему о том, что здесь он был не один. Чхве Ён повернулся вокруг собственной оси и ощутил тяжесть меча в руках. Квигом засеребрился в темноте, но его света было недостаточно, и Чхве Ён закрыл глаза — зрение не могло помочь ему, и не стоило тратить силы на бесполезное чувство. Свист меча, рассекающего воздух, и лёгкое прикосновение вызванного им воздушного потока, командир привычно расправился с тремя противниками и открыл глаза, третий из нападавших всё ещё висел на проткнувшем его грудь мече и смотрел в глаза генерала мёртвым взглядом — Чхве Ён сбросил труп с меча и схватился за сердце, отчаянно хватая ртом воздух. В такие минуты он чувствовал себя мёртвым, в такие минуты он не чувствовал в себе сил жить. Вот сегодня, качая сына на руках, он жил, ночью, когда спал рядом с женой, чувствуя на груди её приятную тяжесть, жил, и вчера он прожил целый день, а сейчас эти три воина, только что им убитые, тянули его в небытие. Они ничем не отличались от него, и он рано или поздно разделит их участь, а въевшийся в его кожу запах их смерти и сегодня, и завтра будет отравлять дыхание его жены. Чхве Ён переложил меч из одной руки в другую и посмотрел на лезвие — крови на мече не было — в конце концов, он сам решил защищать восточное побережье, раз уж его жена и сын живут здесь, а сомнения в бою могли стоять жизни воину. «Могли и стоят. Меч или копьё? Если копьё, то проткнёт или пустил влёт?» — успел подумать Чхве Ён. Движение воздуха за спиной предупредило его об угрозе, генерал сделал шаг влево и сомкнул пальцы на древке, повернулся и вслепую ткнул копьём туда, где должен был оказаться противник. Смертный крик сказал ему о том, что копьё в его руках попало в цель, остриё вошло глубоко в грудь врага, но не убило его. Воин лежал, дёргаясь на полу, и кровь била фонтанчиком из его приоткрытого рта. «Вот, также и я», — подумал Чхве Ён. Перед его мысленным взглядом встало лицо жены, тело налилось тяжестью, в глазах мелькали яркими пятнами мантии чиновников и расплывчатые образы не так давно пережитого судилища. Чхве Ён склонился над мёртвым врагом и закрыл ему глаза. Чувства подсказывали ему, что больше здесь никого нет, генерал повернулся к врагу спиной и стал подниматься на палубу — малец, оставленный им в укрытии, не терял времени даром, и весь его отряд уже разворачивал паруса захваченного корабля. Движение конечно же заметили с соседних судов.

— Что творите? — заорал Чхве Ён. — Ложись! Всем лежать, за бортом прятаться! Мерзавцы! Жить надоело!

Соседние корабли ощетинились зажжёнными стрелами. Молнии заплясали по лезвию Квигома, Чхве Ён рубанул воздух перед собой и правый корабль покачнулся на волнах, лучники с трудом устояли на ногах, а стрелы попадали на палубу, вызвав панику. Тем временем японцы с корабля, стоявшего по левому борту успели дать залп. Чхве Ён повернулся и сбил три стрелы перед своей грудью, четыре воина его отряда, пытавшиеся закрыть его, упали перед ним, пронзённые стрелами:

— Я сказал, прятаться за бортом, — заорал Чхве Ён. Несколько стрел задели по касательной его тело. Генерал застонал, молнии заплясали вокруг и светящийся шар завис перед ним в воздухе. В следующую секунду этот шар врезался в японский корабль. — В море выходим, к Чансо правь, — командовал генерал.

* * *

Инсу вытерла слёзы и в очередной раз попыталась забыться сном, она не могла успокоиться с тех самых пор, как проснулась на рассвете и не обнаружила его рядом. Чхон тоже не спал, чувствуя овладевшую матерью горесть, отказывался брать грудь, не плакал и пристально смотрел на неё чёрным отцовским взглядом, чем только больше пугал её. Этот взгляд отчего-то напоминал Инсу, как муж сутки назад, перед тем как лечь спать, потянул к ней сложенные в замок руки и проговорил: «Вяжи!» В конце концов, ей удалось заснуть в обнимку с ребёнком, накормив того из бутылочки. Разбудил её голос старшего сына приютившего её с семьёй кузнеца, малец возбуждённо голосил на весь дом:

— Командир, слышь, командир, ведь горело так, что в Ханяне, должно быть, видно было. Ведь сотню кораблей нихошки потеряли, сотню не меньше… Командир, а корабь-то какой, какой корабь, командир.

Инсу осторожно уложила сына в колыбель и направилась к дверям, они задрожали под тяжестью впечатавшегося в них тела, небесный лекарь вздрогнула и отшатнулась, снаружи донеслось приглушённое рычание:

— Если жить надоело, иди и топись, только меня за собой не тяни. А будешь на весь дом орать, так что жену и дитя разбудишь, забуду, что ты хозяина этого дома сын, и сам убью, запомни и отцу передай, чтобы он за тобой лучше смотрел.

Двери открылись, и этот человек вошёл в комнату, Инсу бросилась мужу на плечи, он поймал её, поднял на руки, обнял и закрыл рот поцелуем.

— Ты больше никуда не уйдёшь, никогда не уйдёшь, не уйдёшь же, — говорила она, вырываясь из объятий и сопротивляясь мешающему говорить поцелую, от него привычно пахло кровью и морем. — Я свяжу тебя или ткну иголкой… Я с ума схожу, чья кровь на тебе, твоя или чужая?

— Бревном у тебя, милая, на руках лежать — уже лежал и больше не буду, — проговорил он и отстранился. Инсу хотела вернуться к прежнему занятию, но он обнял её и прижал к себе так, что она не могла пошевелиться. — Я с Чхоном останусь, а ты должна идти, очень много раненных, нужна твоя помощь. — Он осторожно поставил её на пол и отпустил. Инсу оглядела мужа и кинулась ему на плечи.

— Ведь до тошноты нарубился, любимый, до тошноты, — она поцеловала его, отпустила и быстро вышла из комнаты.

Инсу вышла из дома и направилась к госпиталю, недавно выстроенное по образцу и подобию королевской лечебницы здание было гордостью небесного лекаря. Деревня пребывала в полном смятении, а предрассветная темень, не разгоняемая светом факелов, только ухудшала положение. Инсу вошла в госпиталь и погрузилась в атмосферу стонов и криков:

— Света больше, свет несите, — кричала Инсу, — и не бегайте здесь, огонь дрожит, — в помещениях госпиталя она чувствовала себя Чхве Ёном.

Раненных было много, в основном обожжённые, но самыми опасными оказались раны от стрел. К тому времени, как первая операция была закончена, разгорелся жаркий летний день, а на платье небесного лекаря выступило молоко — ситуация казалась ей катастрофической. Наконец, раздав распоряжения, она могла со спокойной совестью покинуть своих пациентов. Один из раненных поймал её за предплечье и слабым голосом прошептал:

— Наш командир? Наш генерал выжил? — сердце Инсу оборвалось, она выскочила из госпиталя и, не чувствуя под собой ног, побежала к дому. Раз за разом, день за днём, ночь за ночью она переживала этот кошмар, нет, так дальше жить было нельзя, невозможно. Инсу распахнула двери и влетела в комнату, её муж и сын спали в невозможной для человеческого тела позе. Чхон в лёгкой вышитой рубашечке разметался по постели от жары, его головка покоилась на ладони отца, правая нога лежала у того на груди, а левая пяткой угодила родителю в приоткрытый во сне рот. Чхве Ён изредка недовольно всхрапывал, но выплюнуть ножку сына не мог. Бутылочка, в которую Инсу обычно сцеживала молоко, валялась на полу, пробка в ней отсутствовала, а длинная полая тростниковая трубка, служившая той самой соской, была раздавлена. Чхве Ён переоделся и, судя по мокрому пятну на подушке, ухитрился и как-то вымыться, та одежда, в которой он пришёл, была со злостью закинута в угол, и запах крови и моря распространился по комнате. Инсу улыбнулась, подобрала ребёнка и попыталась переложить того в колыбель, но Чхве Ён, освободившись от драгоценной ноши тяжело застонал. Небесный лекарь усмехнулась, её муж развалился на постели, раскинув руки в стороны всем своим видом показывая, куда она должна уложить ребёнка и куда лечь сама. Инсу усмехнулась, осторожно уложила сына и сама пристроилась с краю.

— Умаялась? — спросил Чхве Ён.

Инсу кивнула и прижалась к нему:

— Твои люди будут жить, — проговорила она, — есть тяжёлые, но их жизни ничто не угрожает.

— Они меня от стрел собой закрыли, я не понимаю зачем.

Инсу облегчённо вздохнула, подняла голову и поцеловала его в щёку:

— Просто ты у меня очень глупый, поэтому не понимаешь.

Чхве Ён поднял сына на руки, открыл глаза и сел, опираясь о стену:

— Раздевайся, — проговорил он.

Инсу тяжело вздохнула, коротко поцеловала мужа в губы и, нежно глядя ему в глаза, проговорила:

— Любимый, я же тебе объясняла…

Чхве Ён усмехнулся и ответил на поцелуй:

— Глупая, раздевайся, говорю, жена. Чхон голодный, опирайся на меня, раздевайся и сына на руки бери, тебе и самой будет легче. — Инсу выдохнула и стала снимать испачканный молоком халат. — Ну, бери уже ребёнка, молоком пахнешь, не выношу этот запах.

— Просто скажи, что хочется попробовать, всё, сиди и не двигайся, — проговорила Инсу, взяла сына на руки, привалила мужа к стене своим телом и поднесла ребёнка к груди, — сядь лучше, помоги мне выпрямиться, надо же уже присосался, как ты смог успокоить этого ребёнка, если он был голоден?

— Объяснил ему, что еда будет, когда придёт мама, а пока надо потерпеть, терпеть легче всего во сне, вот он и уснул. Спи, ты устала, я тоже буду спать, как проснусь, поедем в Ханян, будем по рынку гулять.

— Правда? — спросила Инсу, подняла голову и посмотрела мужу в лицо.

— Не дергайся, Чхон поперхнётся.

— А-аа, ну да: тебе же надо доложить магистрату. Возьмёшь меня с собой, а как же Чхон?

— Чхона тоже возьмём с собой, Токман с Гэуком будут сопровождать нас, вы поедете в повозке, я верхом. Теперь спи.

Инсу забылась счастливым сном, муж держал её за плечи, сын лежал на руках, всё было на своих местах, а следующие дни сулили только развлечения.

* * *

Теперь Инсу думала, что её ожидания от обещанных мужем каникул были слишком велики, от того и не оправдались. Она проснулась на рассвете в объятиях мужа, и всё было на своих местах, нет, конечно, ей пришлось долго будить его, но, несмотря на это, уже к полудню они были в дороге. Приготовления к поездке были спешными, но она не единожды нашла себе утешение в этих судорожных действиях: её муж впервые надел в дорогу вышитую её руками одежду, — этот факт не мог не радовать её. То, что он перестал надевать доспех даже в самую тяжёлую битву, волновало её давно, а его любовь к простой и тёмной одежде делала его похожим на ссыльного. Инсу старалась изо всех сил, покупая дорогие ткани, украшая его одежду драгоценными нитями, которые она научилась складывать в то, что она считала народными узорами, но обычно её усилия заканчивались тем, что он переставал носить испорченную одежду. На этот раз он надел вышитый её руками халат и подвязался кушаком, который когда-то запрятал в самый низ сундука, стоило ей вышить его золотой нитью, прибрал волосы и спрятал изуродовавшую его виски седину под шёлковой лентой с тамгой королевского клана. Инсу ехала в повозке, держала на руках мирно дремавшего ребёнка и довольно поглядывала на мужа через приоткрытые створки окна. Всё было на своих местах: её сын спал и ел, муж смотрел на неё и улыбался, — дорога прошла незаметно. Хозяин постоялого двора угодливо поклонился ей и подобострастно залебезил перед её великим супругом, а к ужину тот принёс ей сладости и фрукты, — вот только Ханян встретил её неприветливо, и дело было совсем не в том, что с этим городом у неё были связаны неприятные воспоминания о продолжительной болезни супруга, и даже не в том, что рынок Ханяна не шёл ни в какое сравнение с тем рынком, что так запомнился ей в Согёне, просто, проснувшись на рассвете, она не обнаружила его подле себя, а расшвырявший во сне пелёнки Чхон замёрз в предрассветной прохладе и как никогда нуждался в согревающих объятиях отца, который, вернувшись к полудню, был чем-то так расстроен, что своей сумрачностью испортил ей всё удовольствие от покупок. Чхве Ён отрешённо шёл впереди небольшого отряда из четырёх гвардейцев, которые своими телами защищали главное его сокровище — жену и сына — и Инсу не могла прорваться через стену из тяжёлых доспехов удальчи. Наконец, её муж остановился возле травяной лавки, и она с жадностью набросилась на прилавок, только вот продавец, получив от генерала какой-то условный сигнал, исчез из вида. Нет, так больше жить было нельзя, невозможно… Инсу ударила мужа в спину, сунула ему недовольного с раннего утра своей участью сына, который тут же протяжно запел свою обычную присказку. Небесный лекарь хотела, чтобы младенец отругал родителя, но, судя по интонациям, Чхон жаловался отцу. Наконец, несколько отрезов драгоценного шёлка, редкие травы, зелёный чай, орехи и прочие лакомства пополнили руки гвардейцев — Инсу удовлетворилась покупками, смерила мужа высокомерным взглядом и направилась к постоялому двору. В конце концов, всё вышло так, как она и хотела, ничто не могло помешать ей. Всё было на своих местах, только вот, помогая ей забраться в повозку, её муж проговорил:

— Милая, в худшем случае через три дня, в лучшем через неделю у нас будут гости.

Инсу приняла у него из рук уснувшего ребёнка и спросила:

— Что за гости, Чхве Ён-сси?

— Мои названые дядька и тётка, может, ещё двоих-троих из Сурибан прихватят, — последовал ответ.

Сердце Инсу оборвалось, визиты родственников мужа превращали её жизнь в ад. Нет, привычка этих людей говорить её мужу правду в лицо, ту самую сермяжную правду, которую ему было так полезно слушать, была не лишней, но, стоило ей поддержать этих людей словом или даже взглядом, и они принимались за неё. С другой стороны молчание тоже не помогало, когда Инсу молча прислуживала за столом, эти люди начинали громким шёпотом обсуждать, какое из блюд каким ядом отравлено, и демонстративно вздрагивали, стоило ей приблизиться. И это было только пол беды, потому что главным испытанием для неё в это время было не допустить, чтобы Чхон оказался на руках названых деда и бабки: не дать младенца на руки означало смертельно обидеть гостей, а дать — потерять его, — но хуже всего было то, что его родной отец этого не понимал. Инсу покачнулась и упала на лавку, Чхон проснулся и недовольно закряхтел, собираясь заплакать, Инсу прижала сына к себе, и младенец зашёлся криком.

— Я с сыном в монастырь уеду, — простонала небесный лекарь.

Чхве Ён залез в повозку, забрал сына из рук матери и попытался успокоить:

— Перестань, ты пугаешь Чхона, — проговорил он, качая дитя. — Если так хочешь, то можешь ехать в Могул, я отправлю с тобой пятьдесят человек из моего отряда.

— Почему не сто? — всхлипнула Инсу, Чхон на руках отца повернул головку в сторону матери и, проглотив слёзы, обиженно заныл. Небесный лекарь сдалась: — Хорошо, я остаюсь, — проговорила она.

Чхве Ён закрыл двери повозки и сел на лавку напротив жены:

— Поехали, — приказал он, Инсу залезла на лавку с ногами и забилась в угол.

* * *

Жестокость этого мира превосходила все мыслимые пределы и не укладывалась в голове. Всё, что хорошо начиналось, заканчивалось всегда одинаково плохо. Впрочем, в её случае и начало, и конец были одинаково плохими. Именно такие мысли посещали Небесного лекаря, когда она сидела за обеденным столом в компании родственников мужа, а её малолетний глупый сын переходил с рук на руки и был всем доволен. Инсу следила за тем, как бы вымоленный у смерти младенец не исчез в складках одежды этих разбойников, пока Чхон довольно гулил, а его беспечный родитель копался ложкой в миске с супом. Намбо протянул довольного жизнью ребёнка жене и проговорил:

— Чего звал, племянник, говори, покуда я добрый.

Чхве Ён отложил ложку и выпрямился, судя по его виду, разговор предстоял сложный, и Инсу вся обратилась в слух, не сводя взгляда с удобно устроившегося на коленях названой бабки сына:

— Следить за магистратом и письма королю слать, чтоб не перехватили, для того мне люди нужны.

— Вот же, неймётся тебе, племяш, ведь недавно оклемался, ведь дай бог полгода прошло…

— Так больше, отец, больше, седьмой месяц уже идёт, — проговорила названая тётка Чхве Ёна, подбрасывая заливающего довольным смехом ребёнка на руках.

— Сам будешь приезжать ко мне за письмами, дядя, или пришлёшь кого? — спросил Чхве Ён и вернулся к еде.

— Сам буду приезжать, сам, покуда с внучком поиграю, а потом свезу, ребятки мои намастрились во дворец лазить. Так, племянник, ни за что не поверю, что ты место своё захотел вернуть, чем же тебе новый магистрат досадил?

— Ждали на Цусиме.

За столом воцарилось молчание, Чхве Ён с аппетитом уплетал приготовленную женой еду.

— Что ты сказал? — простонала Инсу.

— Да, сынок, глупая у тебя жена, так уж и быть, объясни ты ей на этот раз, а то ведь греха не оберёшься, — проговорила названная тётка Чхве Ёна, милуясь с ребёнком.

Генерал оторвался от еды и посмотрел в глаза супруге.

— С тех пор, как мой учитель погиб, я кожей предательство чувствую. Магистрат приказал мне на Цусиму идти, там пятнадцать кораблей стоят, так он сказал.

Намбо ткнул жену локтём в бок и проговорил:

— «Если тебе генерал подраться неймётся так, что из штанов выпрыгиваешь, то на Цусиму иди и пятнадцать кораблей жги» — вот как магистрат сказал.

Инсу было не смешно, она смотрела мужу в глаза и собиралась разрыдаться.

— Я пришёл, двадцать человек с собой — на пятнадцать кораблей достаточно, тем более что нихонцы с кораблей на берег сошли, так не пятнадцать кораблей было, а сто. Я приказ отступать отдал, а сам полез, в трюм спустился, вот там меня четверо и ждали. Так не просто ждали, троих я сразу убил, а четвёртый из засады напал. Как из трюма вылез, на соседних кораблях люди оказались. Так выходит, милая, ждали, что приду, знали, как убиваю.

Тётка Чхве Ёна протянула дитя через стол матери, Инсу машинально приняла ребёнка, а названая бабка, освободившись от ноши, стукнула по столу ладонью, Чхон, до того довольно гуливший, замолк и удивлённо воззрился на нарушившую идиллию семейного застолья родственницу:

— Издеваешься над нами, племянник, сколько раз тебя хоронила, уже сосчитать боюсь, а ты всё напролом прёшь.

Инсу знала, что слова действуют на её мужа хуже, чем прямые действия, и просто разрыдалась, прижав к себе сына. Чхон всегда был готов составить компанию матери, едва она собиралась излить свою печаль слезами, но на этот раз, прежде чем поддержать усилия родительницы, он повернул головку к отцу и стал напевно вопрошать того о чём-то.

— Нет, сын мой, никто не обидел нашу маму, она просто плачет, — проговорил Чхве Ён в ответ на взгляд сына. — Сейчас я спрошу у неё, что должен сделать, чтобы она успокоилась, она и перестанет.

Слова мужа осушили слёзы на лице Инсу, она резко прекратила рыдания и посмотрела в его смеющиеся глаза. Небесный лекарь пристально вглядывалась в лицо супруга: «Да, вот они все: шрам над правой бровью, глубокий шрам на щеке, два под левым глазом, рваное ухо, исклёванные руки». Инсу живо представила себе, как вся её жизнь рядом с любимым пройдёт вот так, в вечном страхе за него, как каждый день, каждый час, каждую минуту она будет ждать и молиться всем богам, получая в награду лишь мгновения пылких ласк. Сколько бы она не прожила рядом с ним, эти ласки всегда останутся лишь мгновениями, а её жизнь будет этим бесконечным, напряжённым ожиданием, и сердце будет каждую ночь заходиться предчувствием беды. Инсу прижала к себе сына, и из её глаз потекли настоящие, а не притворные слёзы. Чхон скуксился и надул губки. Родственники оторопело наблюдали разыгравшуюся перед ними сцену. Чхве Ён поднялся с места и подошёл к жене:

— Отдай сына и успокойся, ты пугаешь его, — Инсу оттолкнула мужа и продолжала, обливаясь слезами, ласкать ребёнка. Борьба была недолгой, и вскоре она сама не поняла, как оказалась у него на коленях. — Ну всё, сядь удобнее, нет, между нами Чхона не прячь, ему же дышать нечем, боком повернись, ну, хватит уже, жена, — говорил Чхве Ён, убирая волосы и пытаясь заглянуть в её глаза, — ну, что не так, что случилось?

— Раны твои зашивать, с того света вытаскивать я больше не могу, — причитала Инсу. Чхве Ён прижал её голову к своей груди и закрыл ей глаза одной рукой, другой поддерживая сына. Чхон улыбался и даже посмеивался, протягивая ручки к родителям, которые по его младенческому разумению играли друг с другом в прятки.

— Несчастное дитя, — простонала названая тётка Чхве Ёна, — с отцом покойником и матерью умалишённой кем он вырастет?

— Сыном своих родителей, — осадил родственницу генерал. — Так, дядя, людей дашь за магистратом следить?

Намбо тяжело вздохнул:

— На что тебе племянник за магистратом следить? Кто не знал, что ты на Цусиму идёшь, — только ленивый. Вот, может, твоя жена нихонцам и доложила, или кто-то из людей твоих супостатам подсобил, нет, своим воинам ты веришь — право твоё, верь, — а крестьяне что, янины эти.

— Янины эти, дядя, очень своим благосостоянием дорожат, скончаюсь я сегодня, и им придётся налог выплачивать. Людям своим я верю, они меня от стрел собой закрыли, а, если меж ними крамола и есть, то я найду. Жена моя, небесный лекарь, сама не придумает как меня убить, если ей только не присоветуют, — Инсу дёрнулась на коленях мужа, уложила сына ему на руку и спряталась на его груди. Чхве Ён усмехнулся, Чхон заливисто засмеялся. — Вот видишь, дядя, — проговорил генерал, лаская жену, — а ты говоришь, нихонцам доложила. А кто мою милую научил иголкой меня сознания лишать, не ты ли, тётя? А наш магистрат с нихонцами торговать хочет и посольство им строить собирается.

— Я всегда считал, что Могун Исэк не дурак, выходит, так и есть, а ты, племянник, его замысла не разумеешь? Нихонцы караваны с продовольствием грабят, ведь просто рис воруют, так? — Чхве Ён ласкал жену, не обращая внимания на слова дядьки. Намбо ударил кулаком по столу, но этого было недостаточно, чтобы генерал оторвался от приятного занятия. — Вот как торговать с нихонцами будем, так им и разбойничать будет незачем.

Чхве Ён поднял голову жены и поцеловал её в губы:

— Успокоилась, милая? — Инсу жалобно всхлипнула и утвердительно кивнула. — Сегодня пораньше тебя спать уложу, а то вся испереживалась, издёргалась, ну… — Инсу повернулась на его груди. — Чхона возьми, только сильно к себе не прижимай, задушишь… — она осторожно взяла ребёнка, муж ободрительно улыбнулся ей и, мгновенно изменив выражение лица, оглядел названых родственников колючим взглядом. — Дядя, давно твои люди досыта есть стали?

— Это ты сейчас к чему, племяш? — проговорил Намбо.

— Сам ты дурак, — названая тётка Чхве Ёна махнула на мужа рукой, — будут тебе люди, сынок.

Генерал одобрительно кивнул:

— Так, дядя, всех людей мне отдашь: и торговцев, и нищих-попрошаек.

Намбо удивлённо воззрился на жену:

— Когда вы двое спеться успели? — воскликнул он. — Ведь договорились, жена, что не позволим этому придурку в петлю лезть, заставим дома сидеть, сына ростить. Он же сейчас точь-в-точь братец мой со своим отрядом. Слышь, племянник, поживи спокойно, сам-то ты досыта ешь, сына прокормишь, жена будет много есть, обратно на небеса сплавим.

Чхве Ён прижал к себе жену, закрыв своей огромной дланью её ухо и половину лица, и в свою очередь испытал устойчивость стола, зазвенела посуда, сильный голос генерала Корё заполнил собой небольшое помещение:

— Надоела твоя старая присказка, дядя. Поживи спокойно да поживи, — Чхон посмотрел на отца, коротко вздохнул и на этот раз промолчал, ни о чём не спрашивая родителя. — Как мне жить прикажешь?! В угол забиться? А семью куда девать, под себя подмять? И кем мой сын подо мной вырастет? Или, думаешь, мне остров в океане поискать?! Так нет его. Вот он мой остров. С севера на него монголы идут, с востока — нихонцы, людей как скот забивают, так мне лечь и ждать, когда забьют? Так я лежал уже, когда б не жена, помер.

— Племянник, на что тебе такие силы дадены? Не знаешь? Так я тебе скажу, чтобы ты за себя постоять мог, ведь весь твой клан выкосило, только те предатели, что юаньцам продались, и спаслись, а как был твой род велик, ведь на троне твой прадед сидел, или ты забыл? Так считай, что все они погибли, чтобы ты жил и детей ростил, а ты все их усилия вместе с собой заживо хоронишь.

— Дядя, один мой клан выкосило? Скольких не стало и потомков не осталось, так выходит, каждый и живёт так, как ты мне предлагаешь? Вот, если так, то нет этой страны, только я в такой конец не верю.

Намбо поднялся со своего места с выражением бешенства на лице, и Инсу, выглядывая из-под руки мужа, тихонечко застонала от страха, но старик, совладав с собой, упал на своё место и закрыл лицо руками.

— Дам я тебе людей, сынок, что прикажешь — всё они исполнят, костьми за тебя лягут. Только попомни мои слова, нет на этом свете для меня никого тебя дороже, живу, пока сердце твоё бьётся, — названая тётка Чхве Ёна похлопала мужа по спине. — Так, попомни мои слова, проклятая эта земля тебя за заботу сжуёт, люди эти за то, что ты их от смерти своим телом закроешь, тебе в спину нож воткнут. Будь ты сильнее их, они силе твоей позавидуют, будь богаче, чем бы ты не заслужил, — богатству, счастливее — счастью, будь ты лучше их — чистую душу твою в грязь втопчут.

Инсу опять уложила сына на руку мужу и как-то по птичьи вцепилась в его одежду:

— Ён-а, — простонала она.

Генерал поднял голову жены и поцеловал её в губы.

— Я уже подумал было, что милая моя занемогла раз так долго молчит. — Чхве Ён смотрел в глаза жены насмешливым взглядом, поддерживая её голову под затылок. — Говори, жена.

— Ён-а, батюшку послушай…

Генерал явственно хохотнул, и Инсу вздрогнула от удивления тем абсолютно новым для неё звукам, которые прежде её муж ни разу на её памяти не издавал.

— Милая моя говорит мне спать и есть, на неё смотреть и улыбаться, но сама она, жена моя, сидеть при мне таком не будет. Она посидит, посидит да к другим пойдёт, вот какой госпиталь у неё большой и красивый, больных там много. Жена моя пойдёт тех больных лечить или травы искать, меня к стене привалит, иголкой ткнёт, сына мне на руки уложит, чтобы спал, и уйдёт.

Названая тётка Чхве Ёна явственно фыркнула.

— Ён-а, нечего тебе японцев бить, здесь так много всего сделать надо… Нам самим дом надо построить…

Чхве Ён набрал воздуха, чтобы ответить жене, но Намбо не выдержал и перебил его, ещё раз хлопнув рукой по столу:

— Так, невестка, послушай, разве не выстроили дом? Я же помню, как полгода назад приезжал и видел, как мой племянник лес с крестьянами на дом валил, ведь едва после болезни оклемавшись. С рассвета лес валил, а к вечеру сам бревном валился, рук поднять не мог. Не помнишь, как я тогда разругался с племянником, какой-то протёртой гадостью его с ложечки вместо тебя потчуя, и вот приезжаю я через три месяца мириться и вижу: дом стоит большой и красивый, — обрадовался я, с племянником помирился и уехал. Ещё через месяц приезжаю с внучком поиграть, смотрю: дом стоит, племянник мой, говорят, на побережье уехал, укрепления строит, — я ругнулся, на дом посмотрел и успокоился. В этот раз приезжаем мы с женой — надо сказать, ты, племянник, нас даже по-человечески не встретил — малец какой-то, кланяясь и заикаясь, нас совсем не в ту сторону зовёт, так я же знаю, где живёшь, вот подъезжаю я к дому, а мне и говорят, что это не дом, а госпиталь, а генерал значит с женой не в том дому живут, а у кузнеца гостят…

— Вот правильно говоришь, муж мой, вот правильно, а всё ты, невестка, мужа гробишь, ты только погляди на него, ведь поседел уже, — внесла свою лепту в разговор названая тётка Чхве Ёна, — а будь у меня дитя, я бы к больным близко не подошла, а, когда бы хотела мужа при себе удержать, уже бы вторым пузатая ходила. Надо, так надо вам второго ребёночка, тут одного никак не уберечь.

Инсу повернулась на коленях мужа, закрыла свою голову его рукой, нащупала сына и прижала младенца к себе. Чхон, окончательно уверившись в правильности собственных суждений, тихонько посмеивался и подвывал, поддерживая игру родителей и родственников, которые детально припоминали его матери все совершённые той ошибки.

* * *

Инсу проснулась от протяжного верещания сына и открыла глаза: Чхон подпрыгивал в сплетённой из тростника люльке и тянул ручонки к забытому отцом между койкой и колыбелью мечу, грозя уже выпрыгнуть из своей постели или проломить её дно.

— Не хулигань, — простонала Инсу, погрозила сыну пальчиком и закрыла глаза, но уснуть ей не позволила одна навязчивая мысль: «Где он?», — забытый меч говорил о том, что её муж где-то неподалёку, а духота разгоревшегося летнего дня намекала на то, что она слишком долго спала, чтобы непоседливый генерал оставался в постели, ожидая пробуждения супруги.

Инсу вскочила на ноги и бросилась к колыбели:

— Кушай, мой маленький, кушай, покушаешь и пойдём погуляем, папу поищем... — проговорила она, доставая Чхона из кроватки и освобождая от одежды налившуюся молоком грудь.

Завтракать Чхон привык с чувством: прежде поутру его мать редко куда-то торопилась, либо досматривая последние сны в объятиях отца, либо заливая слезами его вышитую рубашку. Первый вариант, конечно, был предпочтительным, но и со вторым можно было смириться. На этот раз мать с нетерпением поглядывала на него и дёргалась, не позволяя нормально ухватить сосок, отчего он давился и выплёвывал сладкое молоко, вызывая плохо скрываемое раздражение родительницы. Вконец измучившись процессом насыщения, Чхон отпустил мать, ожидая что та, как обычно поднимет его, прижмёт к себе и погладит по спинке. После еды его всегда тянуло в сон, и он в состоянии лёгкого забытья любил исподволь поиграть с мягкими вившимися лёгкими волнами рыжими волосами матери, но ожидаемое объятие было слишком коротким. Вместо этого женщина уложила его на спинку и стала пеленать, Чхон недовольно покряхтывал: его давно не запелёнывали тем более в такую жару. Инсу подхватила сына на руки, приласкала торопливым поцелуем и собиралась уже бежать, когда в дверях наткнулась на названую свекровь. Тётка приветствовала Инсу словами: «Ну, и мастерица же ты спать, невестка! Твой муж просил меня накормить тебя как проснёшься, так что ешь, не отравлено».

Небесный лекарь бросила косой взгляд на еду и смерила приёмную мать мужа смурным взглядом:

— Где он? Куда пошёл?

— Так, в поля со старостой.

Инсу оттолкнула родственницу и бросилась бежать. Чхон на её руках жалобно подвывал, пока этот отчаянный бег не прекратился, младенец срыгнул завтрак на материнское плечо и замолк, Инсу увидела мужа. Он возвышался над окружившими его крестьянами, превосходя их на голову, простая чёрная одежда делала его похожим на ссыльного. Чхве Ён внимательно слушал гомонивших крестьян и смотрел на колосящиеся тонкими зелёными стебельками риса поля.

— Поля должны быть залиты водой, — проговорил староста.

— Если воды не будет, то рис не уродится? — спросил Чхве Ён.

— Истинно так, ваша милость, поэтому мы сажаем рис, когда разливается река, и собираем, когда половодье спадает, река выносит на поля плодородный ил, — последовал ответ.

— Есть ли что-нибудь, что может расти без такого количества воды?

— Юаньцы ростят гречиху и делают из неё лапшу.

Инсу подошла к мужу и тихонько встала рядом, Чхон, заметив отца, зашёлся высоким жалобным подвыванием, и Чхве Ён, оторвавшись от своего занятия, обратился к жене:

— Зачем ты запеленала его, ему же жарко.

— Привет! — проговорила Инсу и протянула мужу окончательно расстроенного несправедливостью жизни ребёнка.

«Жарко, мокро, тесно», — продолжал жаловаться отцу Чхон.

— Послушай, кузнец, отправь людей, чтобы тайно карту нарисовали и источники воды отметили. Пускай поспрашивают, когда и как реки разливаются, плодородность почв отметят. Ты бы хоть носочки на него надела, штанишки и распашонку, — проговорил Чхве Ён, распелёнывая ребёнка, который всё ещё куксился и недовольно постанывал. — Кузнец, золото посчитай, что осталось, и испорченный рис в Юань свези, достань мне эту гречиху, слышишь, — Чхон, частично освободившись от пелёнок оказался на загривке отце, схватил того за волосы и положил свою головку на его макушку. Вот та самая высота, с которой судьбой предназначено ему взирать на мир. Отец согревал своими огромными руками его ноги до колена и, прежде чем уснуть, Чхон косо посмотрел на мать, вот если бы сейчас он мог схватить и её за волосы, то мог бы считать себя вполне довольным жизнью.