Девушка и Снейп (гет)

Померк рассудок. Сердце, плачь,

Ты — колокольчика рыданье,

Ведь караван моих надежд уходит в дальнее скитанье.

Любимая! Моя душа, как птица без воды и зерен,

Без щек и родинок твоих обречена на умиранье.

Абдуррахман Джами, перевод С.Северцева.

Меня разбудил шум дождя. Его нежные, успокоительные песни с детства были дороги моему сердцу, вот и в тот день я проснулась с ощущением тихого счастья и умиротворения. Глаза, наконец-то, открылись, и я увидела небольшую полуосвещенную комнату. Некогда белый потолок, выцветшие обои как раз такого цвета, который я называла цветом осеннего дождя, а мама — грязно-серым, старые занавеси, похожие на крылья подстреленной птицы — возможно, многим всё это показалось бы некрасивым, но мне стеснило дыхание от того, как гармонична и грустна была эта картина — серая комната, тишина, и вечер, и серый дождь за окном. В кресле, придвинутом к моей кровати, дремал Северус. Вид у него был непривычно домашний: черная рубашка, черные джинсы и мягкие, изрядно потертые тапочки.

Я сразу же всё вспомнила. И несостоявшееся свидание, и страшное видение, и свой безумный полет, и то, что абсолютно точно успела произнести заклинание подмены. Как же получилось, что я осталась жива? Поведя глазами, я разглядела, что лежу, по грудь укрытая одеялом, в какой-то незнакомой белой сорочке. Это открытие повергло меня в немалое смущение — очевидно, тому, кто излечил мою рану, пришлось меня переодеть, так как прежнюю одежду залило кровью. Очень хотелось осторожно обследовать свой правый бок, хотя он до сих пор и не давал о себе знать, но я не осмелилась пошевелиться, чтобы не разбудить Северуса. Не без тревоги вглядывалась я в его лицо, опасаясь прочесть на нём последствия того страшного ранения, но результаты моих наблюдений и утешили, и успокоили меня — я не заметила перемен к худшему, разве что некоторые признаки утомления: темные круги под глазами и резче обозначившуюся морщинку между бровей.

Он сидел совсем рядом: протяни я руку — смогла бы дотронуться до его руки. Когда Северус слегка пошевелился во сне, моё сердце настолько ускорило бег, что, казалось, ещё немного, и душа птицей спорхнет к нему на колени. К счастью, мне недолго пришлось томиться — почувствовав мой взгляд, Снейп открыл глаза. Сон слетел с него буквально в мгновение ока. Ещё мгновение — и он склонился надо мной, даже не взяв, а, скорее, схватив за плечи.

— Девочка моя, наконец-то! Ты узнаешь меня?

— Могу ли я тебя не узнать?

Он обнял меня и прижал к себе так, что я едва могла дышать, но в ответ я лишь крепче прильнула к его груди.

— Чего ты хочешь? Только попроси! — прошептал он, и сердце захолонуло от этого шепота.

— Поцелуй меня, — прошептала я в ответ.

Когда самое дорогое в мире лицо приблизилось к моему, я уже не чувствовала страха, как тогда, в подземелье, и только робость помешала мне самой потянуться ему навстречу. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, как я мысленно возвращаюсь в то мгновение: бледные руки, словно белые крылья птицы, ложатся на мои загоревшиеся щеки, чёрные глаза безотрывно смотрят в мои глаза, и я растворяюсь в них, покоряясь их желанной власти. А потом эти глаза становятся огромными, как мир, и мягкие губы прижимаются к моим губам, сперва нежно, затем требовательно. Тёплая волна пробегает по всему телу, и я, как могу, отвечаю на поцелуй, забыв о своих страхах, забыв о том, что не умею целоваться, желая лишь одного — продлить эти драгоценные мгновения.

И только когда сердце уже совсем зашлось от счастья, я осторожно отстранилась, а отстранившись, взглянула в лицо Северусу. Взглянула и не могла оторваться. Этот человек, всеми принимаемый за угрюмого и сурового, показался мне прекрасным черноволосым ангелом, слетевшим с небес к моей постели. Правдив и верен недавно прочитанный мной стих: всякий истинно любящий — уже небожитель.

— Я и во сне тебя искала, — сказала я, не сводя глаз с Северуса.

— И нашла?

— Нет, — призналась я. — Нашла только твой дом. Во сне у него был смешной адрес. Паучий тупик или что-то в этом роде.

— Мой дом и в самом деле в Паучьем тупике, Джоанна.

— Ещё скажи, что мы сейчас в этом доме, — предположила я с улыбкой.

— Так и есть, — серьезно ответил Северус.

Я немало удивилось тому, что мой сон оказался вещим. Кроме того, ещё много вопросов оставались невыясненными, но для длинного разговора нужны были силы, в то время как мне уже стало ясно, что я не смогу долго просидеть без опоры, поэтому я попросила Снейпа:

— Сядь рядом со мной, и возьми меня на ручки. Теперь ты знаешь, что это значит.

Пожалуй, в тот день мне впервые довелось попросить его о чём-то без смущения, так доверчиво, как только возможно попросить другого человека, зная, что он стал тебе по-настоящему родным, и на любую просьбу откликнется без неправильной снисходительности, так же спокойно и радостно, как ты его просишь.

— Теперь знаю, — ответил Снейп, помогая мне устроиться поудобнее. — И как ты могла перепутать меня с мисс Мейси?

— Запах лаванды сбил меня с толку. Из всех духов Хельга больше всего любила лавандовую воду. Это сейчас я понимаю, что пахло зельем, стимулирующим кроветворение. А тогда мне почему-то показалось, что это она рядом со мной, она ведь всегда была рядом.

Кровать протяжно заскрипела под весом ещё одного человека — Северус сел рядом со мной.

— Теперь я должен тебя обнять? — спросил он, по-видимому, серьезно, но уголки его губ слегка дрогнули.

— Ну, разумеется!

На какое-то время мы оба замолчали, прижавшись друг к другу. Есть ли на свете звуки слаще, чем биение любимого сердца? Если пение райских птиц (а папа говорил, что их пение невыразимо прекрасно) похоже на эту дивную музыку, то я хочу быть достойной райских селений! А ещё лучше прийти туда вместе с Северусом после многих и многих лет жизни. Никогда, ни в том и ни в этом мире я не хотела бы расстаться с ним. Мы оба молоды, и могли бы увидеть много светлых дней, если… Только если он сам этого захочет! А пока можно, замерев, затаившись, слушать и слушать, как бьется его сердце.

— Ты спасла мне жизнь, Джоанна, — тихо произнёс Северус.

— Могла ли я поступить иначе? Твоя жизнь для меня дороже моей.

— После моей матери ты — первая, кому моя жизнь действительно дорога.

От этих слов всё во мне перевернулось. Я знала, что он говорит правду, но эта правда была настолько возмутительна, настолько невыносима, несправедлива, ни с чем не сообразна, что мне захотелось немедленно сделать хоть что-нибудь, чтобы дать ему понять, что я готова любить его за всех, кто его не любил; отдать последнюю каплю крови, последний вздох за то, чтобы он был счастлив. Поэтому я взяла его левую руку — правой он обнимал меня — и сказала так торжественно, как обычно произносят клятвы:

— Солнце. Сердце. Счастье моё. Вся моя жизнь принадлежит тебе.

Удивительное чудо: дождь, шумевший за окном, стих, и мои слова прозвучали в полной тишине. Я хотела поцеловать руку Северуса, но он не позволил мне этого сделать, а, напротив, поцеловал мою, как будто принимая клятву. Тогда я положила голову ему на грудь и замерла, боясь лишним словом нарушить тишину, в которой ещё витали мои высказанные слова и его — невысказанные.

Северус первым прервал молчание, спросив:

— Храбрая моя девочка, откуда же ты узнала заклинание подмены?

— Мама научила, — ответила я, покраснев. — Она у меня — кладезь самых неожиданных знаний. И я прекрасно помню, что всё сделала правильно, но дальше? Что же было дальше?

— Дальше, Джоанна, моя рана закрылась, а ты упала почти что замертво. Я подобрал твою волшебную палочку, потому что моя сломалась при падении, и успел остановить кровь. Я перенёс тебя в свой дом. Около суток ты провела в беспамятстве, и часто рассказывала про видение у озера, про подвеску, про свой полёт. Говоря «рассказывала», я подразумеваю не слова, а мыслеобразы, которые роились вокруг тебя в таком изобилии, что было бы трудно не понять, как всё произошло.

— Но я до сих пор не знаю, кто ранил тебя!

— И я не знаю, но могу со всей определенностью сказать, что он не был волшебником из числа моих старых знакомых. Полагаю, что мне довелось испытать на себе кое-что из «прелестей» криминального магловского Лондона. Этот человек поджидал свою жертву за дверью лавки, которая, как ты помнишь, открывается от себя; и когда я толкнул дверь, я успел рассмотреть только абсолютно безумные глаза с расширенными зрачками и блеск ножа. Удар ножом в каком-то смысле не хуже «авады», особенно если объект нападения ни о чём не подозревает и не считает визит в книжную лавку потенциально опасным мероприятием.

— А как же мистер Уэйн, продавец? Почему он не попытался помочь тебе? Не вызвал скорую помощь?

— В лавке не было покупателей, кроме меня, и, вероятно, поэтому, после разговора со мной он ушел в подсобное помещение и ничего не видел и не слышал. Я бы с весьма высокой долей вероятности истек кровью, если бы не появилась ты, моя белая чайка.

— Не могу понять, как мне удалось это превращение, — задумчиво сказала я. — Все-таки полная трансформация — не для простых смертных. Неужели дело в подвеске?

Я схватилась за грудь, внезапно испугавшись, что чайка потерялась, но тут же вздохнула с облегчением. На месте. Как хорошо.

— Ты носишь на себе не просто украшение, а мощный артефакт, — сказал Северус. — С твоего позволения я взгляну.

Я сняла подвеску и протянула ему. Он принял её на ладонь, словно взвешивая.

— Что там тебе говорили в магазине? Середина девятнадцатого века? Какое непростительное невежество. Эта вещица намного старше. Ты можешь оставить её мне хотя бы на пару дней?

Вместо ответа я пригнула его пальцы к ладони.

— Можно, я спрошу ещё кое о чём?

— Спрашивай.

— Зачем ты вообще пошёл в ту книжную лавку?

— Чтобы купить тебе подарок. Ты столько говоришь о книгах, что просто не оставила мне возможности иного выбора. Честно говоря, выбирая тебе книгу, я понимал, что задерживаюсь, но не переживал — я знал, что ты меня дождешься.

Я не стала спрашивать, что это была за книга, потому что другой вопрос казался намного более важным.

— Ты помнишь, во сколько ты вышел из книжной лавки?

— Помню. В три с четвертью.

— Невероятно.

— Что именно?

— Получается, я долетела из Хогвартса до Лондона за несколько минут. Настоящие чайки так не летают.

Северус помедлил, прежде чем что-то сказать, а потом произнес негромко и мягко:

— Один мой давний знакомый сейчас сказал бы много правильных слов о той силе, которой доступны любые чудеса. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Да. О любви, — еле слышно выдохнула я.

— И ты любишь меня?

— Люблю. А ты?

Его губы снова приникли к моим, и мне показалось, что бескрайнее море любви несет надо мной свои волны. Какое счастье — жить, какое счастье — быть рядом с любимым!

* * *

Дни, проведенные в доме Северуса, были самыми счастливыми днями в моей жизни. Как я жалела, что придется вернуться в Хогвартс! Моим однокурсникам объяснили, что на берегу озера меня укусила змея, и потребовалось длительное лечение в Мунго. Подруги «весьма предсказуемо» решили, что в Лондоне состоялась помолвка с моим мифическим женихом, и досаждали вопросами о свадьбе. А я продолжала украдкой видеться с Северусом, которого любила день ото дня все больше и больше.

Счастье мое закончилось в тот день, когда по школе разнеслась весть — в следующем году в Хогвартсе будет учиться Гарри Поттер. Рассказывали, что и отец его, и мать тоже учились здесь. Преподаватели гадали — будет ли он похож на них лицом, а главное — способностями. Гриффиндорф ликовал, ожидая своего нового студента.

В тот злосчастный день Северус прислал мне записку:

«Джоанна, ты должна забыть меня. Быть с тобой я не имею права».

Вы думаете, я не пыталась выяснить, почему? Я написала ему несколько писем, оставшихся без ответа, я пыталась заговорить с ним, но натыкалась на ледяное молчание. Один раз я даже пришла к знакомой двери. Снейп не открыл мне. У Шеффилдов и Мэев тоже есть своя гордость, и я решила больше не досаждать ему. Он вправе любить или не любить, помнить меня или забыть обо мне. Но я никогда не забуду и не разлюблю его. Мой дар остался при мне, и я верю: если Северусу будет грозить смертельная опасность, я сумею почувствовать это, сумею узнать, где мой любимый. А потому я не опускаю головы, не ропщу на жизнь — я должна сохранить её, чтобы иметь возможность, если понадобится, прийти к нему на помощь.

Трудно тосковать, когда за окном — цветущий май, и я не тоскую, вернее — стараюсь. Как и в прежние годы, часто гуляю за стенами Хогвартса, подолгу сижу с книгой на берегу озера, следя за игрой солнечных бликов на воде, утыкаюсь лицом в роскошные клубы сирени и целыми охапками приношу её на могилу Хельги, осыпаю себя лепестками яблонь и пускаю по траве солнечных зайчиков. Однажды, ещё в прошлом году, папа взял меня с собою в церковь, и там я услышала удивительные слова: «жизнь жительствует». И жизнь действительно жительствует. Земля прорастает травой и цветами, расцветают яблони, и цветы на них поют свои, неслышные человеческому уху, бесхитростные и радостные песенки, деревья протягивают ветви к животворным лучам весеннего солнца. Всё цветет, все ликует, жизнь продолжается…

Самая прекрасная и самая горькая весна в моей жизни подходит к концу. Календарь неумолимо отсчитывает день за днем. Десять дней до конца мая, неделя, три дня… Знаю, весна снова придет, но весна души — вернется ли она когда-нибудь? Мне хочется верить, что вернется.

А потому я вовремя сажусь за стол и вовремя отхожу ко сну, продолжаю писать статьи и не сторонюсь общества подруг, регулярно отчитываюсь маме о своих успехах в учебе — преподаватели очень довольны мной.

Но, Боже мой! Как больно жить, как трудно жить. Да и кто я теперь?.. Чайка с перебитыми крыльями…