Significant Digits - Значащие цифры (джен)

Бесконечное самоотречение — это последняя стадия, непосредственно предшествующая вере, так что ни один из тех, кто не осуществил этого движения, не имеет веры: ибо лишь в бесконечном самоотречении я становлюсь ясным для самого себя в моей вечной значимости, и лишь тогда может идти речь о том, чтобы постичь наличное существование силой веры.

— Кьеркегор Сёрен, «Страх и Трепет», перевод с датского языка Н. В. Исаевой, С. А. Исаева.

≡≡≡Ω≡≡≡

14 июля, 1992 года.

Кабинет директора МакГонагалл, Школа Чародейства и Волшебства Хогвартс

— Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Не уходи! Нет, нет, нет, не уходи, не забирай, нет-нет-нет... Пожалуйста, пожалуйста, я больше не могу вспомнить имена моих детей...

На этом воспоминание обрывалось. Похожий на привидение мальчик стоял словно вкопанный, с ужасом и болью на лице, указывая палочкой на тихую скелетоподобную Беллатрису Блэк сквозь полупрозрачную ткань Мантии невидимости. Они застыли в каменном коридоре перед толстой металлической дверью с простым замком, озарённые светом от человеческой фигуры, глубоко в созданном человеком аду.

Гермиона силой воли вытолкнула себя из жидкости воспоминаний в Омуте памяти, и её стошнило на пол.

Глядя на неё, Гарри почувствовал подступающий к горлу кислый комок. А когда Гермиона взглянула на него, её глаза были застывшими и мёртвыми, словно камень.

— Но... ты теперь главный, Гарри, — её голос был очень тихим. — Просто закрой Азкабан. Пусть его разрушат. Освободи всех, Гарри. Сделай... сделай что-нибудь.

Она в отчаянии повесила голову.

— Исправь это.

— Я не могу, — сказал он голосом столь же тяжёлым, как и скорбь в его сердце.

Хоть он и знал, что последует дальше, и надежда словно птица трепетала в глубинах его души, хоть он и осознавал, что Гермиона должна знать, если она будет действовать... но он делал ей больно. Он снова делал ей больно, пусть так и было правильно для неё и для всего мира, и абсолютно необходимо.

— Я просто... это... — у Гарри были подготовлены слова, но сейчас они казались совершенно неподходящими. — Большую часть заключённых освободили, за исключением... самых ужасных. Я не могу остановить это... не могу исправить... я не могу отправиться туда сам. Я правда не могу. Я слишком... Важен. Сейчас я слишком важен. Я не могу рисковать собой и будущим этого мира. Не могу, пока путь к лучнику и скорпиону... пока... Слова застряли у него в горле. Обет и логика могли удержать его от действий, но не могли прекратить чувство стыда.

— Они не закроют его. Они не понимают... не до конца, — сказал он.

Пальцы Гермионы впились в камень под ней. Ногти судорожно царапали поверхность, и их блеск становился тусклым от серой пыли.

Гарри произносил речи и угрожал, стоя перед Визенгамотом. Он имел в распоряжении мощнейшие политические знания Амелии Боунс, самые хитрые планы Аластора Хмури и огромный моральный вес поджатых губ Минервы МакГонагалл, но всё же голосование провалилось. Взяточничество, клевета и нашёптывание сделали своё, и пусть многие сильные оппоненты к тому моменту уже были обезглавлены, несмотря на этот пример... голосование провалилось. В кульминации обсуждения Визенгамот — будучи не в силах найти решение, устраивающее Мальчика-Который-Выжил, который, очевидно, стал одной из самых влиятельных фигур в стране, — выдвинул альтернативное предложение казнить дюжину оставшихся узников вместо их освобождения. Гарри отклонил эту возмутительную идею, и с преимуществом в три голоса Азкабан остался открытым.

Дементоров всё ещё кормили.

— Но есть кое-что, что может всё исправить, — сказал он. Гермиона по-прежнему сидела на полу, судорожно вздыхая, и Гарри опустился на колени рядом с ней. — Если мы уничтожим дементоров, тогда... это станет концом для Азкабана. Больше никаких пыток. Большие ничего... этого.

Слово вырвалось из её горла резко и громко:

— Как?!

— Есть способ вызвать патронуса... иначе. Такой, что с его помощью можно уничтожить дементоров. Они не неуязвимы... вот почему они боялись меня в Визенгамоте. С ним можно... сделать и другие вещи... Можно всё исправить. Ты сможешь всё исправить, если научишься, — Гарри слегка сдвинулся, вытащив подол мантии из-под колена. — В Азкабане остаётся дюжина человек, которых я не смог спасти.

Он положил руку ей на спину, чувствуя, как та вздымается при каждом вздохе в попытках превозмочь увиденное. Гарри знал, что чувствует Гермиона... Помнил, как сила этого чувства почти вытянула из него жизнь через патронуса, когда он был в том кошмаре. Он наклонился, ненавидя себя за эту манипуляцию. Но он помнил, как разрывалось его сердце, помнил, чего ему стоило видеть через иллюзию... видеть смерть за страхом. Понимать. Ему пришлось довести её до такого же состояния, иначе он бы обманывал её. Почти шёпотом он сказал:

— Но ты можешь.

Она подняла глаза, снова живые, пронзительные и сияющие, и попросила:

— Расскажи мне.

≡≡≡Ω≡≡≡

Возьмите ребёнка за руку. Отведите его в тёмное место... Возможно, подвал, которого он боится, или аллею, которая пугает его настолько, что он переходит на другую сторону улицы, когда приходится проходить рядом. Посмотрите ему в глаза. Скажите: «Малыш, кому-то очень плохо там, во тьме. Кому-то очень больно. Всё время больно, и он кричит, а рядом нет никого, кто мог бы помочь. Там обитают существа, которые пожирают его».

Положите руки ему на плечи и укажите во тьму. Скажите: «Посмотри. Посмотри в темноту. Кому-то больно, и кто-то кричит, и кого-то едят, и никто не может помочь.

Никто, кроме тебя»

Сожмите его маленькую тёплую ручку и скажите: «Только ты можешь. Только ты.

Всё что нужно сделать, это взлететь.

Всего то. Я знаю, ты сможешь. Я верю в тебя. Я верю в твои силы. Просто... лети. Поднимись в воздух. Взлети в небо и устремись вниз, во тьму. Этот человек, которого едят, совсем один, и тебе просто нужно взять его за руку и взлететь оттуда вместе с ним.

Никто, кроме тебя, не сможет».

Затем поверните этого малыша к темноте и подтолкните. Лёгкий толчок, он немного наклонится вперёд. На его лице появится решимость, и он сожмёт кулачки и подпрыгнет...

Но он не может летать. Конечно же, он не может летать. Вы просите невозможного. Он упадёт на землю и сдерёт коленки, поднимется и попробует снова, и снова упадёт, но подпрыгнет и будет пытаться, пытаться, снова и снова. Он будет кричать от разочарования и тянуть руки к этому подвалу, этой аллее, этой темноте.

Он верил вам. Он верил вам, когда вы говорили, что он сможет. Что кто-то во тьме один, кому-то больно и нужна помощь. Он верил, что лишь он один может помочь.

И как ужасно

быть

неспособным.

≡≡≡Ω≡≡≡

Гермиона не могла. Она не могла сотворить чары Патронуса.

Она часами сосредоточенно разговаривала с Гарри, часами изучала физику и философию. Она часами практиковалась. Шесть, десять, иногда четырнадцать часов в день. У неё был Маховик времени, и каждый день она использовала его.

Каждый час, свободный от подготовки к Стандартам Обучения Волшебству или от работы в странной маленькой больнице, которую организовал Гарри в той комнате в башне с потрёпанными диванами, несколькими стульями и окнами во всю стену, с горсткой смущённых авроров для охраны и сложным входом, защищённым чарами и ловушками Аластора.

Каждый час, свободный от тренировок на аврора, хотя после них она была настолько измучена, что могла расплакаться, взвинченная, раздражительная и готовая УКЛОНЯТЬСЯ и АТАКОВАТЬ, и ПРИГНУТЬСЯ, и ЗАЩИЩАТЬСЯ, и чёрт знает что ещё, пока не падала без сил.

Каждый час, свободный от исцеления людей в башне, от мириад загадок и неожиданностей её новой роли. Лесат Лестрейндж пропал из собственной кровати в спальнях Слизерина, и Гермиона была так вымотана, что смогла присоединиться к его поискам лишь на шесть часов, после чего ей пришлось вернуться в свою кровать — и не то чтобы она смогла заснуть.

Каждый час, свободный от встреч с высокопоставленными лицами, дворянами и эмиссарами, от личных визитов каждому члену Визенгамота и паре дюжин представителей Конфедерации, когда она делала всё возможное — отдавая всю себя, всю свою детскую гордость, каждый грамм рухнувшей на неё славы — Девочка-Которая-Ожила, как же она ненавидела это имя сейчас, ведь она была посмешищем, и в Азкабане были люди — и она убеждала, запугивала, умоляла повлиять на закрытие тюрьмы, но то была слишком большая просьба для Визенгамота. Гарри и Гермиона сделали всё возможное: ещё двое заключённых были освобождены. Один умер. Но девять осталось, несмотря ни на что. Девятерых человек всё ещё пожирали.

Она поговорила о своей проблеме со всеми, с кем могла, без опасности разрушить их потенциальную способность вызвать патронуса. Тогда Гермиона была средним окклюментом, и ей следовало быть осторожной, но всё же она рискнула и поспрашивала про проблему в поисках вдохновения и руководства. В один памятный вечер она встретилась с Драко, и они проговорили всю ночь до рассвета, и она плакала в его руках.

Гермиона и Драко обсуждали возможность убедить доверенных людей, кто может вызывать патронусов, собраться и напасть вместе. Одни бы сдерживали дементоров, пока другие вызволяли заключённых. А потом они согнали бы этих тварей на какой-то другой остров и установили сменную стражу. Со всеми деньгами, волей и славой Гарри и Гермионы наверняка целая сотня ведьм и волшебников захотели бы присоединиться. Зоопарк дементоров, пока не получится их уничтожить. Тюрьма дементоров.

Но дементоров надо кормить. Даже патронус не сдержит их, если они будут голодны. Не навсегда. Плюс такой штурм означал бы открытое восстание против Визенгамота и закона, что нанесло бы столько же вреда, сколько пользы.

Гарри рассказал ей об истинной природе дементоров всё, что знал. Он рассказал о своём абсолютном непринятии смерти как естественного порядка вещей. Он рассказал про свои мечты о будущем, о далёком будущем, где понятие «смерть» перестанет существовать — ха, у них есть Камень, возможно, это уже не такое далёкое будущее. Она прочитала Хайнлайна⁽¹⁾, Азимова⁽²⁾, Сагана⁽³⁾, Воннегута⁽⁴⁾, Адамса⁽⁵⁾ и тысячу других книг. Гарри показывал ей воспоминание снова и снова. Он организовал, чтобы привезли дементора, и Гермиона пробовала сотворить чары в его прямой видимости и прямо перед ним, с защищающими её чарами патронуса и без них, и любым другим способом, какой они только смогли придумать. Он читал заклинания одновременно с ней и объяснял в процессе, и стоял за спиной, направляя её палочку, и так далее. Снова и снова, пока она не сдавалась, тут же заставляя себя продолжить. И каждый раз ничего не выходило. Совсем ничего. Ни единой серебряной искорки.

В своей комнате — личной комнате, ей нужна была такая, чтобы учиться, практиковаться и планировать, — Гермиона читала, тренировала движение палочкой и вдумчиво произносила:

— Экспекто Патронум!

Но когда она творила эти чары, даже спустя тысячи и тысячи попыток, она едва слышала саму себя, в её голове звучали лишь слова:

— Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!

Всё не должно быть так, однажды ночью в библиотеке подумал Гарри, глядя на Гермиону, свалившуюся от усталости на книгу. Ты самый смелый человек... ты самый лучший человек. Когда дементор пожирал меня, ты побежала навстречу ему, чтобы спасти меня. Когда Волдеморт искушал тебя всеми хитростями, какие только смог придумать, ты не отвернулась от добра. И ты знаешь науку... тебя растили в науке. Не как меня, но ты знаешь о её возможностях. Ты смелая, добрая и сообразительная — сообразительнее меня — благоразумная... Так почему всё так, как есть? Как я мог... мог так сломить тебя?

Было несправедливо ожидать от неё такого. Так нечестно, что они перепробовали всё, но на самом деле никто не хотел отдавать решающий голос за то, чтобы освободить серийного насильника или массового убийцу из единственной неприступной тюрьмы. Все знали историю Годфрея из Зонтага, Тёмного лорда, которого в десятом веке помиловал и освободил Визенгамот за его помощь в войне с лордом Фаулом Презренным⁽⁶⁾ — негодяя, который был одним из самых жутких злодеев того времени, чьё зло сплотило основателей Хогвартса против него. Годфрей принял своё помилование и отправился строить свою империю в Баскских землях в Испании, и творил там невыразимые вещи, за гранью любого закона, пятьдесят лет... Вещи, которые на самом деле были слишком чудовищными для разума любой тринадцатилетней девочки. Но Гермиона прочитала до конца и билась в агонии, думая, что возможно поэтому она не могла вызвать патронуса... Ведь она от всего сердца старалась освободить девятерых людей, которые были истинными злодеями. Сердце не всегда слышит логику.

Но Гермионе Джин Грейнджер не дано сдаваться или уступать. Возможно, это недостаток. Может быть, поэтому однажды она стала жертвой обмана, убедившего даже её саму, что она была убийцей. Она не могла позволить себе остановиться. Она не могла простить себя. Она пыталась и терпела неудачи, и плакала. Со временем, несмотря на всю магию, что текла в её крови, её глаза стали пустыми, как у дементора.

Она подвергалась особому виду пыток. Там были люди, которых пожирали в темноте, но Гермиона не могла взлететь и спасти их.

≡≡≡Ω≡≡≡

23 декабря, 1992 года

Восемь месяцев после смерти Гермионы.

Шесть месяцев с экзамена профессора Квиррелла и воскрешения Гермионы.

Пять месяцев с того дня в кабинете директора.

Тауэр

Речь шла про неё, она слышала. Её слух был лучше среднестатистического, особенно на высоких частотах — она не была уверена почему, но подозревала, что из-за постоянной регенерации стереоцилии в её внутреннем ухе.

— Мисс Грейнджер доведёт себя до смерти, если продолжит в таком духе, и это будет на вашей совести, — сказала директор МакГонагалл Гарри тихим, но сердитым голосом.

Она сидела с прямой спиной на скамейке рядом с Гарри, в то время как он касался палочкой грудной клетки девочки, которая была без сознания.

— Даже она не способна сделать это, даже с таким упорством и за столько месяцев... То, что не может продолжаться бесконечно, рано или поздно должно прекратиться, и я боюсь последствий. Вы должны что-то предпринять. Она не послушает меня, — МакГонагалл наклонилась ближе и сказала что-то еще, но Гермиона смогла разобрать лишь слова «отравили её разум».

Гермиона стиснула зубы и сконцентрировала внимание на мужчине среднего возраста перед ней. В прошлом году он заболел Драконьей оспой⁽⁷⁾ и не пролечил её надлежащим образом, теперь вся его кожа была покрыта сочащимися язвами. Она сконцентрировалась на трансфигурации их в здоровую плоть.

Гарри, в свою очередь, оставался тихим и мрачным. Он не смотрел на Гермиону — возможно, знал, что та могла их слышать. Он лишь кивнул МакГонагалл и продолжил работу. Наконец, он положил свою руку в особой перчатке на грудь девочки перед ним. В перчатке был спрятан Камень, почти полностью скрытый в специально созданных Расширяющих чарах на ладони. Последняя предосторожность, если не дадут результатов ловушки Аластора в коридоре на входе, жёсткие ограничения на тех, кто был допущен внутрь, и тот факт, что все пациенты были оглушены или спали. Гарри должен был прикоснуться к каждому человеку, демонстрируя им самый ценный и могущественный артефакт во всём мире. Лучшее решение дилеммы, какое они смогли придумать. Конечно, не идеальное: сейчас они исцеляли дюжину людей в день, но Гарри хотел увеличить число на порядок, так что скоро понадобится новое. Даже мысль об этом утомляла Гермиону.

Через некоторое время директор ушла. Гермиона попыталась выбросить случившееся из головы и крикнула:

— Гарри.

Без лишних слов мальчик со шрамом в форме молнии встал со скамьи и подошёл к Гермионе. Он положил руку на грудь её пациента.

— Что хотела директор? — спросила она, не меняя голоса.

Гарри даже не моргнул и, не отвлекаясь от пациента, ответил:

— Просто кое-какие вопросы насчёт расписания для Научной Программы. Она волнуется, что первые несколько лет выпускники не получат подобающего образования из-за перехода от стандартного учебного курса Хогвартса к нашему новому, не проверенному. И она снова высказала мне за ту идею с Факультетами.

Гарри рассматривал идею разделения учеников на новые группы в рамках Научной Программы, чтобы создать новые лояльности и разрушить старые скверные шаблоны. Он говорил, что важно иметь правильных героев, и предложил Факультеты Талейрана, Ньютона и... двух других. Гермиона безуспешно попыталась вспомнить, каких других маглов он предлагал. Это было неважно. Гарри буквально был единственным из всех на совещаниях по планированию Программы, кто считал это хорошей идеей. На самом деле МакГонагалл была откровенно обижена. Гермиона объяснила своё несогласие на такое усложнение цитатой Джона Галла: «Новые системы подразумевают новые проблемы» (Общая Систематика⁽⁸⁾, страница 29, автоматически подставил её мозг).

Она не хотела каких-то новых сложностей. Её жизнь и так стала одной большой сложностью, острой, словно стрела пронзившая сердце.

— Ладно, — сказала она, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Думаю, я закончила на сегодня. Пойду в библиотеку.

— Постарайся отдохнуть, — тихо сказал Гарри.

Гермиона кивнула, но она не чувствовала себя уставшей. Не физически. Она чувствовала... моральное истощение, так ей казалось.

Должно быть, подумала Гермиона, шагая по коридору, что-то подобное чувствуют филантропы-взрослые. Если в год вы зарабатываете двадцать тысяч фунтов, сколько вы пожертвуете на благотворительность? Может, вы оставите достаточно для комфортной жизни и отдадите остальное. Оставите восемнадцать тысяч и пожертвуете две тысячи в Оксфам. Но почему не две тысячи один фунт? Почему не десять тысяч — ведь вы можете достаточно хорошо жить на половину вашего достатка, а эти деньги могут спасти жизнь. Когда остановиться? Когда можно расслабиться и сказать, что вы сделали достаточно?

Всегда будет простор для чуть большей этичности, раздумывала Гермиона. Так же и в больнице Гарри, которую авроры синекдохически называли Тауэром, всегда можно будет исцелить больше людей. Конечно, никогда не выйдет исцелить всех в Британии, а уж тем более в мире... Но каждый день Гарри будет изо всех сил стараться увеличить количество людей, прилетающих по портключам. Он всё сильнее подстегивал пары авроров, которые выбирают безнадёжных пациентов из Святого Мунго и Годриковой Лощины, нуждающихся в уникальной целительной способности Тауэра. У Гарри грандиозные планы на расширение штата и сокрытие Камня... Он всегда был упорным. Всегда старался стать хоть чуть-чуть лучше.

Но у Гермионы была другая забота. Забота, которая занимала её двадцать восемь часов в день, семь дней в неделю, из-за которой она ломала голову над каждой возможной хитростью, идеей, фактом, что могли бы помочь. Потому что за это время минуты утекали. Минута за минутой, тик-так... и в эти минуты страдали люди.

Гермиона боялась, что не сделала достаточно.

По всей логике вещей она должна была уметь вызвать истинную форму патронуса. Оправданий не существовало. Можно было простить себе пожертвования в Оксфам, ведь у неё не было доходов — и ведь она напрямую помогала спасать жизни, — но девять человек, подвергаемых пыткам, были на её совести. Гермиона не могла делать то, что должна была уметь, а время, когда она могла бы отмахнуться от ответственности и переложить её на взрослых, прошло. Аластор почти наверняка не мог бы научиться истинной форме патронуса. Как и директор, или мадам Боунс, или любой из авроров, или Невилл, или близнецы. Попытка научить их разрушила бы их патронусов, и, скорее всего, не научила бы ничему новому. Смотреть в лицо смерти, не отводя глаз... Видеть её как то, что нужно победить и превозмочь... Отвергать смерть на некоем фундаментальном уровне... Такой образ мышления даже она могла понять лишь в теории. Она не могла делать вид, что всё иначе. Она не могла делать вид, что ответственность лежит на ком-то другом.

Поэтому Гермиона заставляла себя. Придумывать новые стратегии, новые способы мышления, склонять Визенгамот освободить следующего заключенного — она знала имена и преступления всех оставшихся жертв с такой точностью, что чувствовала, что знакома с ними, хотя у них лишь изредка хватало сил говорить с ней, когда она приходила — попытаться сделать хотя бы ещё одну вещь, чтобы всё исправить. Минуты мучительно уходили, и каждую из них она могла бы избежать. Если бы не облажалась.

Она вернулась в свою комнату. Как это произошло? Она же собиралась в библиотеку.

Вместо этого Гермиона тяжело села на кровать. Она чувствовала, как сходит с ума. Но не могла сделать этого. Не могла позволить себе такой роскоши. Минуты утекали. Одна за другой. Еще одна минута, когда она всё не исправила.

В какой-то момент она уснула глубоким сном, словно погрузившись в зыбучие пески. Её затянуло внутрь, и она забылась.

≡≡≡Ω≡≡≡

Гермионе снился сон.

Она поднималась на гору со своим сыном. Она откуда-то просто знала, как бывает во снах, что это её сын — знание было в её крови. У неё была длинная борода, и она повидала где-то сотню зим, но не потому её шаги были тяжелыми. Они были тяжёлыми из-за отчаяния. Её толкала вперед печаль. Было ли это реальным? Случилось ли это когда-то? Казалось, это не имеет значения. Песок утекал из-под её сандалей, когда они поднимались под жарким солнцем .

(и Гермиона, которая лишь однажды была на богослужении — в шесть лет с её бабушкой и дедушкой в Гилфорде, но то чтение было всеобъемлющим, — заметалась во сне и застонала в тишине холодной пустой комнаты) ⁽⁹⁾

От неё требовали что-то ужасное, и она знала, что ей не хватит силы. Но они всё равно поднимались на гору, поскольку больше ничего нельзя было сделать, и время от времени она с любовью клала руку на спину своего сына, который был её настоящего возраста. Когда она думала о своей жене, её словно пронзало ножом, и она задыхалась, ведь от неё требовали чего-то ужасного. И она знала, что не справится.

(Гермиона снова тихо застонала, и мышцы её ног напряглись, а когда она повернулась на бок, волосы тёмными локонами закрыли лицо).

На южной вершине горы стоял тёмный окрашенный камень, и когда они дошли до верха пыльной тропы, она споткнулась и упала. Мальчик подхватил её за руку и помог встать, и она сжала его предплечье на секунду в знак благодарности, прежде чем отпустить. Он улыбнулся, его глаза под светло-золотыми волосами были твердыми и добрыми. «Где жертва, отец?», — спросил он её.

(ей тринадцать, и от неё требуется так много, слишком много, и это несправедливо, и даже во сне она понимала это, но три мягких слова застыли на её неподвижных губах, так и не сказанные).

От неё требовалось что-то ужасное, и она не могла ничего изменить, лишь шаг за шагом двигалась вперёд, пока не закончила все приготовления. Она успокоила сына, и они расположили древесину со сладким запахом на месте, инжир из их рощи. Она привязала мальчика крепкой верёвкой, грустным и строгим взглядом заставив его замолчать, когда он начал сопротивляться. Как бывает во снах, в её руке откуда-то взялся нож, хотя она его не доставала.

(слёзы на тёмных ресницах)

Пришло время поступить правильно и быть сильной, и воля не принадлежала ей. Она знала, что должна ослушаться — знала каждой частичкой сердца и души, что должна ослушаться, — но жизнь её была построена на смирении, и сейчас она не могла отступить, это была расточительность за гранью её возможностей, ведь она десятилетиями считала себя единственной, кто проявлял послушание. В чём был смысл её жизни, если сейчас она свернёт со своего пути — пойдёт в одиночку новым путём? Сколько страданий перенесёт её семья? Какую цену они заплатят за последствия её выбора? Она знала правильный выход, знала, что должна выбросить нож и уйти прочь, одна, и наплевать на последствия, наплевать на последствия — знала правильный выход, но не могла сделать этого. Она должна слушаться. Нож. Он поднят.

(три слова на её губах)

Но в последний момент, в самый последний —

(три слова на её губах)

— она посмотрела на сверкающий нож. Остановилась. Почувствовала внутри решимость, твёрдую и крепкую —

(три слова на её губах)

— был лишь один способ сохранить верность всему, и она разорвала путы своего сына, подняла нож и вонзила его в собственную грудь, и не было боли, лишь ликование, наконец, наконец, наконец, и она воззвала к горе криком, полным неповиновения, и всё затряслось вокруг неё, «Прими эту жертву — я оплачу все долги!» В её груди зияла дыра, но кровь не пульсировала через неё, вместо этого был свет, и был огонь...

И Гермиона проснулась, резко сев на кровати и положив руку на грудь, с её губ громко слетели три слова, нарушив тишину древней школы, три слова, что лежали в её сердце под грузом разочарования и боли, грусти и изнеможения.

— Ни минуты больше!

И высоко в ночном небе ей ответил крик птицы, пронзительный и чистый, словно голос бога.

Гермиона сидела прямо, тяжело дыша. Она была полностью одета, мантия была мокрой от пота, и она чувствовала себя грязной. Но ещё она чувствовала себя... нормально. Решение принято, и теперь неважно, как плохо было раньше. Она будет одна, но с ней всё будет нормально.

Это словно быть маленьким ребёнком, играть на жаркой улице, бегать, измазать всё лицо грязью и насобирать веточек волосами, но знать, что когда наиграешься, ты можешь прыгнуть в прохладный и чистый бассейн, и всё это будет уже неважно.

В тот момент, когда ты решишься, можно уже не беспокоиться.

Гермиона сдвинулась к краю кровати и спустила ноги, её дыхание успокаивалось. Она встала, стянула с себя мантию и бросила под ноги, подходя к окну. Она знала, что увидит.

Чувство вины нависало над ней долгие месяцы, и было облегчением наконец почувствовать определённость. Она не была религиозной — даже не представляла, как это могло работать в магическом мире, — но всем сердцем верила, что нужно делать правильные вещи, несмотря ни на что. В её сне... Что ж, аналогия, созданная подсознанием, была неточной, но эмоции были правильными. Решение было правильным. У неё был план... тот, что в отчаянии она прокручивала весь прошлый месяц.

Fiat justitia ruat caelum, как говорил лорд Мэнсфилд⁽¹⁰⁾. Пусть свершится правосудие, даже если небо упадёт. Она пойдет и попробует, будь она проклята. В конце концов, они перепробовали всё, что смогли придумать. Остался последний шаг.

Гермиона толкнула окно вверх, открыв его одной рукой, и высунулась.

Он был размером с лебедя или около того. Его перья были алыми с золотым, и с каждым взмахом мощных крыльев яркие искры озаряли эту безлунную ночь. Его клюв был чёрным и почти прямым, а не загнутым как у хищной птицы. За ним оставался огненный след, языки пламени прыгали свободно и беззаботно. В его глазах была доброта.

Не бойся, Гермиона Грейнджер, сказала ей Распределяющая шляпа более года назад. Просто реши, где твоё место.

Она отступила от окна, и феникс впорхнул внутрь, словно наступил стремительный рассвет.

Феникс снова крикнул, и в маленькой комнате этот крик прозвучал сильно и гордо. Он произнёс первое слово, которое говорит каждый феникс каждому избранному человеку:

Идём.

Гермиона улыбнулась. Она взяла свою палочку и кошель и вытянула руку. Пламя поцеловало её ладонь, а затем был водоворот огня и страсти.

Гранвиль... его звали Гранвиль, с удивлением подумала она. Они исчезли.

≡≡≡Ω≡≡≡

— Мистер Поттер! Просыпайтесь! Во имя Мерлина, просыпайтесь!

Гарри поднял глаза от своей книги.

— Я не спал, директор, — тихо ответил он. — Гермиона пропала?

— Пропала! — голос с шотландским акцентом исходил от светящейся кошки, и в нем была резкость. — Что вам об этом известно?

Минерва МакГонагалл потеряла так много друзей за долгие годы, и очень часто это сопровождалось странными событиями в ночи. Она потеряла своего самого лучшего друга не так давно. Не стоит держать её в неведении.

— Я слышал феникса, директор, — сказал он, сглотнув комок. Он часто заморгал, и глаза наполнились слезами. В тот момент он сразу же всё понял. — Гермиона отправилась в Азкабан. Думаю, она не могла больше ждать. Драко сказал мне... Я не знал, что делать. Я должен был позволить ей решать... Вы сами сказали, она убивала себя...

— В Азкабан?! Одна?!

— Свяжитесь с ними и скажите им пойти... Нет, скажите им оставаться с патронусами. Просто на всякий случай. Так будет безопаснее. Но... они должны позволить случиться тому, что должно случиться. Мы не можем... — он замолк, и серебристый кот засиял ярче.

— Мистер Поттер!

— Мы не можем перечеркнуть её выбор!

≡≡≡Ω≡≡≡

23 декабря, 1992 года

23:00

Азкабан

Она появилась в свирепой буре... с грохотом и землетрясением, словно Юпитер.

В командной комнате на верхнем ярусе Азкабана, этого тёмного пристанища смерти и отчаяния, находились десять авроров. Десять авроров, достаточно корыстные, чтобы добровольно принять назначение, презираемое Бруствером, Боунс и Хмури. Если бы никто не согласился охранять это место, это могло бы стать другой причиной для его закрытия... могло бы всё изменить. Но здесь была четырехкратная оплата, а некоторые ведьмы и волшебники умели очень хорошо придумывать себе оправдания.

Пятеро авроров спали, а пятеро играли в карты. Но скоро все они поднялись по тревоге, поскольку Азкабан начало трясти.

Гермиона не знала, какой вес мог переносить феникс в своём пламени, когда он исчезал во вспышке огня в одном месте и появлялся в другом. Гранвиль и сам не знал.

Но какими бы ни были ограничения Гранвиля, они позволяли переносить огромные серые куски скалы, изъятые из покрытых солью опор Азкабана. Камни весили по десять или двадцать тонн каждый и падали с неба с километровой высоты. Мрачный камень и металл Азкабана выдерживал, но трескался и ходил ходуном.

Азкабан был искусственным строением. Много веков назад его построил Тёмный Лорд, и дементоры пришли кормиться страданиями, которые он причинял. Это было место бесконечной темноты, созданное из боли, превращённой в твёрдый камень. Когда Тёмный Лорд был побеждён, ведьмы и волшебники Британии воспользовались возможностью и превратили это место в тюрьму. Но неотъемлемая сущность Азкабана никуда не делась. Солнце никогда не вставало. Что бы это ни было за нападение, ночная тьма скрывала его от глаз авроров.

— Во имя Мерлина, что это?! — крикнул Никомидиус Саламандер, вставая на ноги и хватаясь за спинку кровати.

Металлический пол комнаты скрипел, раскачиваясь под ногами, чары дефектоскопа, наложенные на один из его краёв, не выдержали, и тот загнулся вверх из-за нагрузки.

— Поднять всех, — рявкнула Гортензия Худ. — Поднять всех!

Она с трудом бросилась к Исчезательному шкафу, который соединял их ДМП, пытаясь найти в своей мантии ключ.

Грегор Нимуэ и Холли Нгуен уже были на своих мётлах в воздухе, Нгуен кричала:

— Атака сверху! Поддерживайте патронусов!

Побеги и раньше пытались организовывать, и большая часть планов рассчитывала на самих дементоров. Отвлечь или оглушить авроров, и дементоры позаботятся об остальном, когда патронусы пропадут. Это ни разу не сработало, но тем не менее было умно.

— Тревога! Тревога! — закричал Саламандер в своё зеркало, в то время как в крепость ударила новая волна грома. — На нас напали!

В зеркале появилось лицо молодого парня с широко раскрытыми глазами, Саламандер не знал его.

— На вас... что?! О, Мерлин... Я позову...

Парня резко прервали и обзор зеркала внезапно поменялся, безумным зигзагом оно показало стол, пол, чью-то рубашку, и наконец Саламандер увидел Кингсли Бруствера. Мужчина сильно хмурился, был небрит и не носил свою фирменную тюбетейку.

— Уходите оттуда. Уходите оттуда и поднимайтесь в воздух, все!

— Сэр, дементоры! Мы не можем... заключённые! — ошеломлённо крикнул Саламандер.

Последовал ещё один оглушающий грохот, когда очередные двадцать тонн камня обрушились на крышу Азкабана с силой взрыва, и комната опасно затряслась.

— Оставьте патронусов внизу и поддерживайте их, но сами убирайтесь оттуда! Мы знаем, кто это! — крикнул Бруствер. — Выводи людей, я сказал!

Саламандер схватил зеркало и спрятал его в свою мантию, зигзагами пересекая комнату.

— Бруствер велел подниматься в воздух. Оставляем патронусов здесь, но всем в воздух и наверх! — он схватил метлу с подставки на стене и бросил Худ, которая открыла засов Исчезательного шкафа, затем бросил вторую метлу другому аврору. — Наверх, наверх! Убираемся! Они знают, кто это — есть какой-то план!

Они поднялись в воздух и выбрались наружу за две минуты: восемь из них присоединились к двум, кто уже был наверху. Худ лишь остановилась на секунду, чтобы активировать Исчезательный шкаф, но из него никто не вышел. Протокол был... что случилось с протоколом?!

Они присоединились к Нимуэ и Нгуен в оговоренном месте над Азкабаном, в двухстах метрах выше и дальше от него, вне зоны досягаемости любых отскакивающих осколков. Ветер и дождь хлестали их, пока они не подняли защитные чары. Комфорт практически вылетел из головы, учитывая свидетелями чего они были. Нгуен держала в руке своё зеркало... Должно быть, она тоже связывалась по нему. Вот почему они не атаковали. Вот почему они просто... наблюдали.

Что-то с рёвом пламени быстро порхало, то появляясь, то исчезая, оставляя за собой беспорядок искр, когда оно взмывало в небо и опускалось к опорам, и снова вверх, и снова вниз, и время от времени повсюду. Наверное, оно имело какую-то форму, но её нельзя было разобрать из-за дальности и дождя.

— Что это? — крикнул Саламандер Нгуен. — Кто это?!

— Я не знаю, — ответила маглорождённая ведьма, её голос едва можно было расслышать из-за бури. — Кажется, как будто... это... — но она остановила себя и не закончила мысль.

Сверкали молнии и грохотал гром.

Нечто стало вести себя немного иначе. Одна громадная каменная глыба использовалась снова и снова — таинственная вспышка пламени вырывала её из реальности и сбрасывала сверху, похоже где-то с двух километров, вбивая в одну и ту же часть покатых стен тюрьмы — во имя Мерлина, это что, феникс?! — неужели здесь Альбус Дамблдор, он вернулся оттуда, куда исчез? — последовал такой удар, что глыба раскололась пополам — но теперь и Азкабан дал трещину, в потолке образовалась дыра, а стены с той стороны разрушились и начали падать в пропасть огромными кусками металла и камня. Это было невероятно, буквально невероятно, поэтому Саламандер провёл тест Джексона на сомнительность, чтобы проверить, не находится ли он под действием Конфундуса, но ничего не поменялось.

— Дементоры! — вскрикнул Нимуэ, ткнув пальцем в сторону тюрьмы.

Из центра Азкабана поднимался поток чёрных плащей, подсвеченный вспышками пламени и молний, прорезающих ночное небо. Несколько патронусов всё ещё оставались на верхнем ярусе здания, но их воздействие было слабым из-за расстояния и созданий, которые были голодны. Он ожидал этого, было естественно для них искать нарушителя, чтобы наказать его и кормиться им.

Саламандер почувствовал, что его внутренности скрутило. Он не знал, что должен ощущать... не знал, кто это был... не знал, что происходит. Он столкнулся с нерешительностью, нехарактерной для аврора. Он зачаровал себя от ветра и повернул голову к Худ, но та выглядела такой же поражённой. Это было... слишком значительно для них...

≡≡≡Ω≡≡≡

Гермиона думала, что она не будет бояться, но это было глупо. Естественно она боялась. С большой вероятностью она могла погибнуть. Она только что поняла... что ж, что это было не так важно, как казалось раньше, вот и всё.

Если они не закроют Азкабан, Гермиона разрушит его.

Она предполагала, хоть и не с полной уверенностью, что могла бы использовать свои ожидания как оружие — как Гарри говорил и показывал ей, — чтобы сдерживать дементоров, пока она разрушает Азкабан, даже если не получится их уничтожить. Она пробьёт брешь в здании тюрьмы, будет ожидать, что дементоры уйдут (и они уйдут), и спасёт девятерых человек с нижнего яруса. Авроры могут сторожить булыжники, которые останутся после неё, если это место так важно для них.

Гранвиль схватился за её спину, с легкостью перенося её вес, его когти надёжно сжимали заднюю часть мантии, из-за чего та плотно натягивалась спереди. Конечно, в этом действии не было особого смысла: биология предположила бы, что Гранвиль слишком мал для этого — ради всего святого, он же не был орлом Хааста. Их держало в воздухе магическое пламя, и феникс был так счастлив и горд, так величественно кричал, когда они появлялись и исчезали в трещащих взрывах пламени.

Они замирали на мгновение в воздухе, и Гермиона показывала на камень — разве ей вообще нужно показывать? — а тут же волна жара проходила через всё тело, словно её пожирал огонь, но так удивительно приятно... И они оказывались там, куда она показывала. Гранвиль опускался, и Гермиона хваталась за выбранный булыжник, отплёвываясь от морской соли, заносимой ветром в рот, и они снова загорались, исчезая из этого мира в мгновение ока.

На самом деле она не могла поднять эти глыбы, но это не имело значения: это Гранвиль поднимал их и возвращал в реальность в километре над Азкабаном, чтобы сбросить и ударить по тюрьме.

Спустя десяток или два десятка попыток она начала выбирать булыжники побольше и подниматься ещё выше. Из-за хлестающего дождя и темноты Гермиона не могла видеть, как много уже было разрушено, но видела, как трясётся и дрожит здание тюрьмы. Она опасалась приближаться, чтобы посмотреть, даже на одно огненное мгновение... Боялась подходить слишком близко к дементорам. Гермиона ожидала, что они вжимаются в яму на нижнем ярусе, ожидала изо всех сил — странное ощущение, пытаться заставить себя поверить в предсказание будущего, — но она не доверяла этому.

Казалось, что внизу всё ещё оставались авроры; она могла различить фигуры трех маленьких серебряных существ. Нет, они наверху, на мётлах. Они не вмешивались... Она знала, надеялась, что они не станут вмешиваться. Пусть они и согласились охранять это место, всё же они были из тех людей, что могли использовать чары Патронуса. В них было хорошее. И сейчас, когда они наблюдали, скорее всего, они ожидали, что дементоры останутся в яме, где те всегда и обитали. Это могло помочь.

Гранвиль, казалось, не устал... Она не знала, может ли вообще утомить перемещение феникса, и имеет ли значение груз. В его радостных криках не было и следа усталости или страха. У фениксов была цель, в отличие от других развитых существ. Их цель была в правильном действии, неважно, насколько это опасно и какие будут последствия. Гранвиль оглядел черноту Азкабана и разгорелся радостной борьбой.

Гермиона увидела толстый длинный булыжник, похожий на копьё — слишком темно и мокро, чтобы понять из чего он сделан — и Гранвиль принёс её туда, крепко удерживая. Спикировал на несколько футов, оставляя за собой горячий след золотых искр, освещающих всё вокруг. Она прижалась к булыжнику и впилась пальцами в камень так сильно, что раскрошенный минерал забился под её ногти — и они снова исчезли, сгорая в радостном пламени. За алое мгновение весь мир перестраивался, чтобы материализовать их над Азкабаном... Теперь уже в двух километрах или даже больше.

Гермиона отпустила камень, как только они появились — если бы она держалась, утянуло бы их вниз? — булыжник упал словно клинок отвесно вниз и с треском и грохотом ударил по Азкабану — Кра-КУМ! — звук столкновения эхом отражался от непомерно высоких опор. Хорошо получилось. Ещё раз.

Они подняли вытянутый булыжник, потрескавшийся из-за удара, и повторили процедуру. Кра-КУМ! Ещё и ещё. Кра-КУМ! Теперь они могли бить по два раза в минуту, девочка и феникс работали в непередаваемой гармонии, сплочённые боевой песней в их сердцах. Кра-КУМ!

Можно было сделать это шесть месяцев назад, подумала она, сжимая зубы и вытягивая руки, чтобы схватить камень-копьё. Шесть месяцев прошли минута за минутой, а ведь они могли действовать незамедлительно, когда голосование в Визенгамоте провалилось. Если своими ожиданиями можно контролировать, куда отправятся дементоры, не имело значения, что она не могла их уничтожить, и можно было действовать шесть месяцев назад. Может, не без посторонней помощи, а Гарри не мог бы помочь, не разрушив свои планы, но она могла взять всё на себя. Могла найти единомышленников. Могла сделать это много месяцев назад.

Больше она никогда не будет ждать. Не позволит страданиям продолжаться, если можно их остановить. Ни минуты больше.

Кра-КУМ! — ударил камень, и Азкабан проломился. Она увидела это издалека и подняла кулак, а Гранвиль испустил радостный крик, от которого дрожь прошла по телу, и она выплеснула эмоции в бессловесном крике, который унесло ветром.

Но потом появились дементоры.

Их привели разломанные стены или, правильнее сказать, разломанные стены заставили авроров ожидать, что те атакуют. Это было естественно и очевидно, и Гермиона почувствовала себя очень глупой, вытирая воду с лица рукавом. Сверкнула молния, и черные плащи, развиваясь, начали подниматься из Азкабана, словно грязные обрывки бумаги, уносимые ветром.

Гранвиль закружился, его и её мысли слились воедино, и когда Гермиона повернула шею, она увидела, что они начали очень быстро подниматься. За ними оставался пламенный след, дементоры вытянулись в линию и начали преследование. Для дементоров не было причины вот так лететь, кроме как — нет, что она делает, зачем она вообще начала думать об этом.

Она мысленно направила Гранвиля вверх в небо, не обращая внимания на грозу и наслаждаясь мгновением уюта от тёплого прикосновения света, излучаемого фениксом. Они медленные и они движутся толпой... мне нужно просто сохранять дистанцию.

Гермиона сконцентрировалась на скале на другой стороне острова, которую приметила раньше, сейчас её не было видно. Девочку обожгло волной огня, разрывающейся внутри плоти и поджигающей одежду, и Гранвиль перенёс их туда. Гермиона посмотрела наверх и увидела, что дементоры идут следом. Она выжидала... Выжидала... почти целую минуту, пока они спускались в черном облаке ужаса, а затем ухватилась за скалу, и Гранвиль унёс их прочь в огненном потоке.

Гермиона отпустила камень, теперь они были так высоко, что она даже не видела дементоров, и провисели там с минуту, вслушиваясь в какофонию взрыва от падения валуна. Гранвиль бил по воздуху своими алыми крыльями, и с каждым их взмахом повсюду разлетались светящиеся искры. Я могу делать это весь вечер. Пусть преследуют... Я буду ломать их дом, пока он не разверзнется, а потом мы полетим вниз и спасём пленников, одного за другим. Она знала очень хорошо, где держали каждого из них, она посещала каждую камеру много раз (хотя она не заходила в каждую... для некоторых из пленников это было бы слишком). А потом я сотру в пыль это адское место.

Она подождала, пока снова показался поток дементоров, следующих за ними, и засмеялась коротким резким смехом, который бы удивил её друзей, а потом Гранвиль перенёс их в пламени к основанию Азкабана и завис, выбивая искры и громко крича в бурю. Вы — смерть, и вы можете летать, но мы — жизнь , и мы можем телепортироваться. Когда из ночной тьмы спустились черные развевающиеся плащи, освещаемые вспышками молний, Гермиона ухватилась за скалу, а Гранвиль накрыл их огнём, снова исчезая.

Через огненное мгновение они снова появились в этом мире. Тёмном и ужасном мире грозы, которая бушевала вокруг них, хлестая ветром и дождём. В мире боли и безумия. Без радости, ведь у всего был конец. Конец, когда ты один. Каждое живое создание умирает в одиночестве.

Тепло феникса в сердце Гермионы мигнуло и исчезло, словно его никогда и не было. Каменная глыба упала из её обессиленных пальцев, но она даже не поняла этого. Гранвиль издал сдавленный крик, и его золотое пламя посерело.

Гермиона отстранённо вспомнила, что авроров учили атаковать врагов с фланга. Предвидеть их движения.

Они ожидали этого.

Гранвиль закружил их на месте двумя нерешительными взмахами крыльев, и Гермиона увидела дементоров за спиной. Дюжина из них растянулась по небу. Они ждали.

Один дементор бросился к ним, и теперь Гермиона могла его разглядеть: гниющий труп, кончики пальцев облезли до костей, рот распахнут от вожделения и голода, чёрный плащ развевается от ветра за спиной. У дементора были глаза, и в них было обещание, когда Гермиона встретилась с ним взглядом.

Гранвиль снова крикнул с вызовом и крепко взмахнул крыльями, но мгновение неуверенности оказалось слишком долгим. Дементор столкнулся с ними, заполняя своим присутствием, и Гранвиль сжался. Его золотое пламя стало серым, и крик застыл в горле, и они

начали падать.

≡≡≡Ω≡≡≡

Саламандер тяжело втянул воздух, когда понял, на что надеялся. Он осознал, что болел за эту безликую фигуру из пламени и радости, когда она метала булыжники в Азкабан один за другим. Он знал, что существовали хорошие причины держать это место — он бы ни за что не хотел освободить Долохова, Сарьяна или остальных — но... видеть это...

Золотое великолепие огня, горящее, словно маленькое солнце над тюрьмой, померкло и исчезло из виду.

Худ и Нгуен вскрикнули, но Саламандер не был уверен, чувствовали ли они то же самое. Хотя Нгуен выглядела поражённой и болезненной.

≡≡≡Ω≡≡≡

Сперва настал момент облегчения — несколько секунд передышки, когда они оторвались от дементора. Гермиону закружило и затрепало ветром, и она кричала. Свет Гранвиля вернулся, окрашивая их золотым и алым, феникс взмахнул крыльями и вернул контроль над полётом. Гермиона падала, и Гранвиль нырнул следом. Дементоры хлынули за своим обедом, их плащи развевались.

Гермиона падала шесть секунд.

Этого хватило, чтобы она выхватила свою палочку из кармана в рукаве.

Этого хватило, чтобы Гранвиль громко вскрикнул, разрывая ночь своим голосом словно молнией.

Этого хватило, чтобы она вспомнила.

Я не уверена, что правда верю, что смерть когда-то исчезнет, подумала она, падая навстречу Азкабану. Всегда будут несчастные случаи, даже если мы достигнем той точки, когда сможем плавать к звёздам и забудем про старость. И я думаю, что всегда буду бояться умереть в одиночестве, и ни одна счастливая мысль не сможет выбросить это из моей головы.

Её мантия дико захлестала, когда она доставала палочку.

На самом деле я не отрицаю смерть как естественный ход вещей, ведь она в глубоком смысле часть вселенной. Даже если человечество сможет преодолеть её, останутся звезды и галактики, которые умирают и вновь рождаются. В своё время придет конец и этому миру вместе с его магией, и это будет смертью, даже если люди смогут пережить его, поднявшись в космос. И всегда будут люди, которые хотят умереть... просто чтобы избавиться от боли.

Я не согласна с Гарри, не до конца.

Её пальцы скользнули по палочке идеально правильным движением.

Мысль Гарри не принадлежит мне. Но у меня есть своя. Потому что я считаю, что нужно подчинить смерть, если не уничтожить. У меня своя мысль. Так же, как у всех есть своя собственная, чтобы применять обычные чары патронуса. Истинная форма патронуса заключается в победе над смертью... в вере, что мы сможем превозмочь её... Смерть как что-то, что нужно подчинить нашей воле... Нам лишь нужно работать вместе... Мы сможем... Я смогу...

Потому что, даже если сейчас это кажется невозможным...

Она выбросила руку вперёд.

Я смогу сделать что угодно, если буду достаточно старательно учиться.

И ветер унёс её шёпот:

— Экспекто Патронум.

≡≡≡Ω≡≡≡

У Саламандера замерло дыхание, когда он увидел свет, излучаемый крошечной падающей фигурой. Сперва это было серебристое свечение, сливающееся с пламенем феникса, который бросился вниз, чтобы поймать волшебника. Серебряный свет патронуса, блестящий и великолепный, снова дарующий ему надежду.

Но что-то было иначе... потому что патронус не был лёгкой дымкой или животным. То был рёв серебряного света, разгорающийся ярче и ярче, до тех пор пока Саламандер не мог уже смотреть на него. Он отвернулся и увидел чёрные воды берегов, освещённые серебром. Это было ни на что не похоже. Словно история о древних временах.

Сначала свет походил на яркую звезду, падающую на здание тюрьмы, но через мгновения он вспыхнул, разгораясь серебристой мощью...

И впервые за долгие века, с тех пор как эту отвратительную крепость высекли из камня и воздвигли над океаном, над Азкабаном наступил рассвет.

Мир заполнило серебряным светом.

Он окатил авроров волной мира, счастья и возможностей, и на душе Саламандера стало уютно — словно прикосновение к пергаменту любимой книги. Свет прикасался ко всему утешающей рукой. Наступил день: день красоты, серебра и радости.

А когда он начал спадать, дементоры исчезли. Хоть это и было невозможно.

И Азкабан пал. Хоть это и было невозможно.

Пол растрескался, развалился и его унесло, остались лишь неровные обломки нижних трёх ярусов. В булыжниках и металле зияли дыры. Азкабан пал.

Свет уменьшился до яркой радостной звезды, а потом её падение прекратилось, и он смешался с алым пламенем феникса. Сдвоенный свет слился в одно сияние улыбок и справедливости. Объединённое сияние поднялось в небо и застыло там, словно новая полярная звезда.

Несмотря на то, что этому месту он должен был служить и охранять его, Саламандер почувствовал радость. Он не мог не чувствовать радости... он сомневался, что кто-то мог ощутить прикосновение этого света и почувствовать что-то кроме радости. Он бросил быстрый взгляд вокруг и понял, что остальные чувствовали то же самое. На всех лицах были улыбки, смешанные с изумлением или неприкрытым благоговением. Он заморгал, по лицу текли дождь и слёзы, и он гадал, что же они увидели. Гадал, что же это за новый свет в небе.

Он увидел, что Нгуен что-то говорит, и на этот раз он прекрасно понял её, несмотря на дождь, ночь и смятение. Это был его ответ.

— Богиня, — сказала Нгуен. — Это богиня.

≡≡≡Ω≡≡≡

И смерть уже не будет больше властна.

Плоть сбросившие мертвецы вернутся

К нам воздухом и западной луной;

Когда их кости превратятся в прах,

То звезды станут их стопой и локтем;

Безумцы высший разум обретут;

Поднимутся ушедшие под воду;

Влюбленные умрут, но не любовь;

И смерть уже не будет больше властна.

 

И смерть уже не будет больше властна.

Под гнетом вод томящиеся долго

Не смогут умереть необратимо;

Оставивший на дыбе сухожилья

И колесом казненный не погибнут;

Удержит вера хваткой их двойной,

Рог зла пройдет сквозь них, не задевая;

Раздробленные, выстоят они;

И смерть уже не будет больше властна.

 

И смерть уже не будет больше властна.

Ни чайки в уши им не закричат,

Ни волны, с шумом бьющиеся в берег;

И майский распустившийся цветок

Под дождиком лицо к ним не поднимет;

Но мертвецы, как выбитые гвозди,

Ударят в солнце молотом голов

И разобьется вдребезги оно;

И смерть уже не будет больше властна.

— Томас Дилан, перевод Ольги Денисовой

 

Примечание от переводчиков: это конец первой арки, следующие главы будут публиковаться раз в неделю.

---

1) Роберт Хайнлайн — американский писатель-фантаст

Вернуться к тексту

2) Айзек Азимов — американский писатель-фантаст, популяризатор науки, биохимик

Вернуться к тексту

3) Карл Саган — американский астроном, астрофизик и популяризатор науки

Вернуться к тексту

4) Курт Воннегут — американский писатель-сатирик

Вернуться к тексту

5) Дуглас Адамс — английский писатель, драматург и сценарист

Вернуться к тексту

6) Персонаж книги "Проклятие лорда Фаула" из цикла "Хроники Томаса Ковенанта, Неверующего" американского фантаста Стивена Дональдсона

Вернуться к тексту

7) заболевший покрывается зелёно-фиолетовой сыпью и его чихание сопровождается искрами, вылетающими из ноздрей

Вернуться к тексту

8) трактат по системной инженерии американского писателя и педиатра Джона Галла

Вернуться к тексту

9) Гермиона однажды была на богослужении и услышала библейскую легенду (см. Курбан-байрам в исламской традиции), эта легенда о том, что к Ибрагиму (Ибрагим = Авраам) явился ангел и велел принести в жертву богу его сына (в Исламе Исмаила, в Христианстве Исаака). Ибрагим послушался и горько горевал (но сына на гору всё-таки вёл). В конце выяснилось, что это было испытанием от бога. В одной версии сын чудесным образом заменился на барана, в другой нож просто не резал. В любом случае суть легенды: бог жёстко требует, но милосерден к тем, кто ему послушен.

Вернуться к тексту

10) Британский адвокат, политик и судья

Вернуться к тексту