Китнисс будет преемницей Сноу? (гет)

POV Цезаря Фликермана (продолжение)

Однако, Мелларк приходит в себя молниеносно. Какая выдержка! Браво, мой юный друг! А сбить с ног пекаря не так и просто. Сто очков в его пользу!

— Да, мисс, боюсь, их украли… — он произносит это на автомате и тут же прикусывает язык. Но поздно: наша юная визави бледнеет и готова грохнуться в обморок. Но не успевает:

— Простите, мисс, вы сказали, что ставили на меня, в какой день это произошло? — Мелларк что-то замыслил, не знаю пока, что. Девчонка вынуждена реагировать:

— В первый, мистер Мелларк, ставки делаются за час до старта.

— Не знал…

Ха-ха, откуда нашему пекарю это знать? Хотя, впрочем, мог бы и догадаться, ставки во время игр — такое тупое надувательство. «Город мириадов огней» оценил бы по достоинству: градом камней! Они лишь с виду такие смирные, капитолийцы, а внутри — Дикие Звери.

Я отлично помню интервью в студии Рубрия. 37-е игры. Я тогда был у него ассистентом, работал с софитами. Да, начинал я простым осветителем! Это было странное времечко... Так вот, бунт начался прямо в студии: эта девочка из Второго, у неё ещё такое имя было красивое — Гера. Да, Гера Макгвайер, она возьми и ляпни про про убитого ( и убитого не ею) Рокуса — трибута, кажется, из Пятого дистрикта. Капитолий обожал Рокуса: красавец, чем-то похожий на Одэйра, но немыслимо жестокий… Вот тогда они и вскочили с мест. Зал разделился на фанатов Победительницы и фанатов Рокуса, и они пошли «стенка на стенку». Победительницу успели вовремя увести. Её защищало пять миротворцев, но ей всё же тоже досталось.

Толпа выплеснулась на Авеню Победы и начался бунт, жуткий и кровавый. Вспоминать страшно даже сейчас. Кстати говоря, Сноу стал президентом как раз после того мятежа! Я как-то не задумывался об этом, а ведь Кориолан стал президентом на похоронах! Шутка ли? Сорок тысяч мертвецов, включая президента Пемблтона, семеро сенаторов, несколько министров. Над Капитолием тогда кружили планолёты и сбрасывали на мятежную толпу парализующие бомбы, а миротворцы отгоняли беснующуюся толпу от Сената и президентского дворца пулемётами!...

Давненько это было. Да, весёленькая была у меня молодость…

— Ваше интервью, сэр, всё началось с вашего признания, — и наш пекарь краснеет, а его костюм приобретает салатный оттенок. Зрелище уморительное, но странное дело — на девушку это не производит особенного впечатления, всё её внимание сфокусировано на лице самого Мелларка.

* * *

POV Пита Мелларка

Блин, меня точно в ледяную воду скинули. Ощущение — хуже не придумаешь, мысли мчатся куда-то вдаль, но совершенно не туда. Так, беру себя в руки, «в ежовые рукавицы», как любит говорить моя маменька…

А… О… Придумал!

— Мисс, скажите, а вы ведь уже получили выигрыш? — я знаю, что ставившие на Китнисс (четыре человека) и на меня (два человека) по бумагам Крейна уже получили свой выигрыш, хотя бы частично. Но если «мистер К. Х.», «главный победитель» в смысле суммы — миллиард долларов, между прочим (!), свою груду денег уже получил целиком, другим же не повезло: трое из списка № 1 (Китнисс) получили порциями по 1/10, и всего где-то 2/5, а по списку № 2 (Мелларк) некто получил всё, а второй получил порциями по 1/25 и 1/10, всего не менее 3/5 суммы выигрыша. Имена выигравших мне также не известны — Сенека имел привычку в своих черновых записях все шифровать и сокращать, и полной ясности у меня нет никакой: официальный ответ по выигрышам Крейн составить не успел. А Плутарх не удосужился написать про выигрыши хоть что-то. За полгода-то! Кстати, странно!

— Мне выплатили полный выигрыш, мистер Мелларк, четыреста тысяч долларов, Если бы не эти деньги, нас с мамой посадили бы в долговую тюрьму.

Ничего не понимаю, а чего так мало? У неё, что — украли львиную часть выигрыша? А ну-ка, разберусь-ка я со всем этим «винегретом» прямо сейчас. Девушка выбрала меня, а я себя покажу как полный свинтус?! Ну, нет!

— Цезарь, у меня к тебе предложение, а давай пригласим эту отважную девушку к нам на сцену? А то как-то невежливо разговаривать с ней сверху вниз! — вкладываю в эту фразу максимум красноречия и убедительности. Должно сработать, сколько раз проверено на папе и маме!

Цезарь какой-то кислый. Да и вид у него немножко отрешенный. Он еле заметно кивает мне головой, как бы говоря: «Действуй, Пит!»

Замечаю, что мой «чудо-костюм» темнеет, становится стильно-чёрным, но при этом начинает отдавать вишнево-красным. Зрелище — вообще отпад, я потом этот кусок в повторе пересматривал. Умничка, Порция, ты — мой добрый гений, весь «фурор Мелларка» — наполовину твоя заслуга. Точнее, ваша с Цинной!

А я? Я просто стараюсь не выпадать из образа!

Мисс, одетая просто на редкость аляповато и безвкусно, даже для Капитолия, поднимается на сцену. Мне в голову приходит мысль, что наряд отражает ее крайнее материальное неблагополучие, слово «гигантские долги» просто-таки можно прочесть в ее светло-синих глазах. Она несчастна. И меня охватывает холодная, просто-таки ледяная волна стыда. «Мелларк! Сделай хоть что-нибудь стоящее! Не видишь — леди в большой беде! Ты вообще мужчина?!» — криком кричит моя душа. Не кричит даже, орёт. Она вопит от негодования.

И я начинаю спасать:

— Садитесь сюда, пожалуйста. Вы не были бы так любезны назвать своё имя. Полагаю, имя девушки, поставившей на меня, достойно того, чтобы его узнал весь Панем, — грубая лесть, но потрясающая вещь — она, капитолийка, абсолютно равнодушна к моим словам. Но не равнодушна ко мне. Это факт, она глаз с меня не сводит, но реагирует моментально:

— Олимпия, меня зовут Олимпия.

— Дамы и господа! Девушка, угадавшая невозможное — что Победителем 74-х Голодных игр станет Пит Мелларк. Поприветствуем! — Цезарь Фликерман одной фразой превращает девушку в «героя дня». Зал ревёт, рукоплещет и спустя две минуты начинает скандировать, не очень громко, угадав персональную особенность Олимпии — скромность: «Мисс Олимпия. Девушка, угадавшая победу Мелларка»

В Капитолии скромность? Мне кажется, это уже характеризует её необычность. Да, она — весьма неординарная особа, это становится ясно уже спустя несколько минут, когда она начинает свой рассказ:

— Я первый раз увидела Голодные игры, когда мне было четыре. Папа тогда работал уничтожителем ненужных бумаг в Министерстве продовольствия. Мы жили практически в центре, на Авеню Победы. Помню, как первый раз увидела смерть трибута на Арене, это был маленький мальчик. Мне было тогда одиннадцать. Меня это поразило, я целый вечер не могла успокоиться, плакала и не могла остановится, слезы из глаз текли и текли. Почему он умер?! Почему его убили более сильные мальчишки, двое против одного?! Это же так несправедливо, так нельзя! Эта смерть врезалась мне в память на всю жизнь. Потом мама рассказала, что тот мальчик был из Двенадцатого дистрикта, родом из странного места под названием «Шлак». А когда мне было четырнадцать, я дала сама себе секретную клятву отдавать деньги в кассу только на трибутов из Двенадцатого. Потому, что они никогда не выигрывают! И вот, в прошлом году мы с мамой решили поставить на Пита все наши сбережения, все, что было. Мы разбили копилку и собрали даже все серебряные монетки в полдоллара!

Зал резко затихает. Голос у Олимпии негромкий, но очень приятный. И, странное дело, то, что она оказалась на сцене на шоу Цезаря, что ее видят миллионы зрителей, ее абсолютно не смущает. Она ведёт себя потрясающе естественно, и искренность можно почувствовать в каждом ее слове. А я также замечаю, что в ее обычных, в общем-то, глазах отражается некая внутренняя сила, а так же упорство, отвага и безрассудство. Да-да, именно это я и чувствую в этой девушке с самой первой минуты.

Заинтересованный Цезарь, воспользовавшись моим небольшим замешательством, моментально задаёт ей вопрос:

— Значит, вы с вашей мамой намеренно поставили даже не на «Огненную девушку», а на Пита? Но почему? Он ведь намеренно старался не выделяться. Правда, Пит, я угадал?

Мне ничего не остаётся, как признаться в этом перед всей страной:

— Да, Цезарь, ты прав. Теперь я могу признаться в этом открыто: я намеренно делал всё, чтобы помочь Китнисс победить, эта была моя секретная стратегия!

И тут Олимпия, изумляя не только меня, начинает внезапно горячо возражать и самым натуральным образом загоняет меня в угол:

— Что же тут секретного, Пит? Всё же было абсолютно очевидно! Ты же признался в интервью в любви к Китнисс, ты же подарил ей себя! Мама мне так и сказала тогда: «Он сделал это для неё, не для себя». Но ты не подумал о том, что будет чувствовать она сама при этом. Разве она смогла бы тебя убить? Ты не оставил ей другого выхода, и она ответила тебе, рисковала ради тебя жизнью. Но разве ты подумал о том, как она будет жить, если ты погибнешь?

«Так, откуда совершенно незнакомой с Китнисс и не имеющей даже понятия о жизни в моем родном дистрикте капитолийке удалось так точно угадать то, что и мне самому на Арене было совершенно не очевидно? Всё это начинает до меня доходить только сейчас, месяцы спустя после Игр! Когда я оторван от Китнисс, когда она далеко. Китнисс очень остро переживает разлуку. Ей было очень плохо, когда она провожала меня на вокзале два дня тому назад! А ведь она избегала меня длительное время, чуралась, как будто я — живое напоминание обо всём том ужасе, который ей пришлось пережить после той страшной Жатвы, когда выпало имя Прим. И ей не оставалось ничего, кроме как вызваться добровольцем, на верную смерть. А потом выпало ещё и моё имя! Всё изменил приезд Сноу в наш дистрикт! Словами трудно описать, как ей было страшно во время разговора с президентом. Лишь моё присутствие не дало ей тогда умереть от страха, ведь Сноу ужасен в самой сильнейшей, что только можно представить, степени. Она вновь почувствовала крайнюю необходимость в том, чтобы я был рядом. Но именно в этот тяжелый момент Сноу принудил меня уехать в Капитолий! Но откуда Олимпии знать про всё это? Ничего не понимаю!» — вихрем проносится в моей голове.

Пока я растеряно обдумываю, что вообще могу сказать, как мне ответить, как оправдаться, меня вновь спасает Фликерман:

— Мисс Олимпия! Не думаю, что вы правы. Питу было просто не до того, лишь бы спасти нашу несравненную Китнисс. Но у меня к тебе более личный вопрос, ответишь?

Девушка определенно пребывает в смущении:

— Конечно, Цезарь!

— Так вот, почему ты всё же поставила все деньги, которые были у вас с мамой, не на Катона, не на Китнисс, а на Пита? Ты ведь страшно рисковала.

«АААААААХ», — тысячи людей выдыхают в одно мгновение весь воздух из груди, и, подозреваю, что и все собравшиеся в этот поздний час жители дистриктов, которые, в отличии от праздных капитолийцев, привыкших приходить на работу в 11 часов, отрывают драгоценные часы от своего недолгое сна, ведь они встают в пять или шесть часов утра!

«А Цезарь прав. Действительно, ее мотивы для меня полнейшая загадка: да, я — мальчишка из двенадцатого. Но ставить на меня?! Все деньги, которые есть?! Я шёл на Арену не побеждать, а умирать. Победить должна была Китнисс. Великолепная Лучница! Которой я, что верно, то верно, положил к ногам симпатию и любовь всех капитолийцев. Безумие какое-то — так поступать! Ей с матерью грозили разорение и голод! Не понимаю!» — как яркая вспышка возникает у меня в голове мысль. Но я мгновенно получаю ответ, и он меня очень сильно озадачивает:

— Я знала, что Пит готов умереть ради Китнисс. И моё сердце всё подсказало мне, прямо там, у кассы. Мама доверила мне поставить самой: на Китнисс или всё-таки на Пита. Буквально в последнюю секунду я поверила в то, что Пит может победить. Именно из-за своей любви. И безумной отваги.

Фликерман наклоняет голову вбок и чуть-чуть, одними губами, насмешливо улыбается Олимпии, качает головой, и только затем вставляет свою «коронную реплику»:

— Ты права. Тут не поспоришь. Теперь мы знаем, как вообще это возможно — угадать имя Победителя на Голодных играх. Только случайно! — Цезарь замолкает, но через пару секунд добавляет, после чего зал громко взвывает: — Аплодисменты!

Олимпия молчит. Мне даже кажется, что слова Цезаря ее расстроили или даже обидели. Тут я решаю «внести свою лепту». Но выходит не слишком удачно:

— Вы сильно рисковали. Ведь я даже не собирался добиваться Победы. Но всё же, по-моему, дело заключается не в этом: ставки на Голодных играх — заранее обреченная на провал затея. Сплошной обман. дело даже не в мошенничестве распорядителей, которые всплыли. Непредсказуемость.

Я начинаю замечать внимательно-настороженный взгляд Цезаря. В чем, собственно, дело? А, оказывается вот в чём: слова Цезаря ее нисколько не задели, а вот мои заставляют до крайности возбудиться. Она возмущенно сдвигает брови, на ее белых от пудры щеках проступает румянец:

— Нет! Это неправда, это не так! Выигрыш никакая не загадка, Пит! В Голодных играх всегда побеждает самый достойный Победы трибут. Только ему благоволит Фортуна. Сила — не главное! Лишь удача. Какая была бы чудовищная несправедливость, если бы всё было не так. Живые люди по воле Фортуны попадают на Арену. Только особенным и только тем, кому самой судьбой предназначено попасть на Арену. Только их имя выпадает на Жатве. Даже подумать страшно, если бы всё было не так. Это было бы хуже смерти, значительно хуже, Пит. Главное не выигрыш, Пит, главное — результат. Победитель, недостойный Победы — даже страшно представить, какой это был бы ужас!

От этих слов я точно получаю сильнейший удар под дых — мой мир, каким я его представлял, покачнулся в этом миг. Она что, действительно так думает?! Какая невероятная жуть! И, что самое кошмарное, в ее синих глазах я читаю, что она действительно так думает! Она свято верит в честность Голодных игр! Чудовищно! К такому открытию я не готов, но значения это не имеет никакого!

Открытие, который я делаю в эту памятную ночь, чего там скрывать, переворачивает всю мою душу, потрясает меня. На некоторое время я теряю дар речи, мысли в голове пребывают в невероятнейшем хаосе. Впрочем, это лишь начало:

— Ты уверена в этом? — негромко и даже немного запинаясь, произношу я, но ответ получаю не от нее, а от зрителей и Цезаря.

— Да! Голодные игры всегда были честными! — громко выкрикивает из зала какая-то женщина.

И она не одинока в этом своём заблуждении: сотни людей подхватывают эту фразу и воодушевленно начинают кричать с мест про «самые справедливые на свете Голодные игры».

В этот день я и познаю всю эту чудовищную ложь! Какой бред! И в моём сердце рождается гнев, и это совсем не смешно, потому что начинает происходить вот что — мой костюм вновь стремительно меняет цвет: становясь светло-синим, он начинает проявлять все свои свойства. Очень опасные свойства, присущие электричеству. Костюм начинает наливаться бледно-голубым электрическим светом, а затем появляется весьма сильный треск, который нарастает всё больше и больше Воздух вокруг меня деревенеет от электрических разрядов, которые, в полном соответствии с моим недобрым настроением, моментально приковывают всё внимание зрителей, которые испуганно замолкают и в немом ужасе уставляются на меня. Некоторые с раскрытыми ртами и широко распахнутыми глазами, в которых плескается животный ужас. Они смотрят на искрящееся в голубом электрическом поле Грозное НЕЧТО. Творение гения Порции и Цинны. И оно гневается на них!

В зале наступает гробовая тишина.