Отражение нарцисса (джен)

Графство Хэмпшир, Англия

Бескрайние поля, окаймленные тонкой полоской леса по горизонту, раскинулись на много миль вокруг. Фортескью катил на своем внедорожнике по пустой трассе, наслаждался простором, скоростью и насвистывал под нос старинную ирландскую песенку. Вдали показались черепичные крыши сельских домов — цель была уже близко.

Возле флигеля за оградой заливалась лаем старая овчарка, почуявшая приближение чужака. Журналиста вышел встречать Грег МакКлери — высокий пожилой шотландец с редкими седыми волосами и сморщенным лицом.

— Брендон Фортескью, газета «Британские известия», — представился гость. — Мистер МакКлери, мы договаривались с вами по телефону о встрече.

— Да-да, я помню, — старик поспешно открыл слегка проржавевшую калитку, — я уж вас поджидаю.

— Благодарю, — снял шляпу Брендон и прошел во двор.

— Что вас привело ко мне, мистер Фостерфилд? — поинтересовался МакКлери, наливая ему кружку эля в честь знакомства.

— Фортескью, — поправил его журналист. — Я собираю материалы о выдающихся исследователях Оксфордского университета.

— Вот как, — усмехнулся Грег. — Ну, а я-то тут, извольте узнать, при чем?

— Мистер МакКлери, — хитро сощурился Фортескью, — вы явно недооцениваете себя. Только ленивый и невежественный англичанин не знает о ваших трудах в области клонирования.

— Вы подобрали точное определение — ленивый и невежественный. Все эти ученые советы, вершители судеб прогресса именно такие и есть, — похоже, журналисту удалось нащупать болевую точку, так как отставного профессора понесло в пространные рассуждения. — Они вот сейчас носятся с этим клонированием, как с писаной торбой: одно исследование, другое, пятое, десятое, куча гипотез, и ни одна из них не верна. А разреши они нам тогда, в 1968-м, наш эксперимент, клонов делали бы уже в любой репродуктивной клинике на любой вкус и цвет. Но нет же — антигуманная процедура! Будто потому, что прошло тридцать с лишком лет, понятия гуманизма изменились.

— Вы действительно настолько приблизились к этой технологии? — Брендон чисто символически отпил глоток традиционного алкогольного напитка.

— Молодой человек, если я начну вам объяснять суть технологии, вы вряд ли что-нибудь поймете. Но поверьте мне на слово — мы остановились в шаге от того, чтобы создать клон человека.

— Очень интересно… И все же, в чем была причина отказа контролирующих инстанций?

— Трусость, элементарная трусость, мистер Фостерфилд. Мир еще помнил фашистский террор, ученые мужи посчитали, что клонирование станет соблазном вывести новую касту высших людей или напротив, создать резервации для низших созданий. Они философы, а никакие не ученые. Настоящая наука беспристрастна, она не служит ни добру, ни злу, а единственно прогрессу.

— Вы считаете, что подобного бы не произошло? — Брендон постучал карандашом о столешницу.

— Помилуйте, сэр, какие такие высшие и низшие расы? Клонирование мало чем принципиально отличается от процедуры ЭКО, с той лишь разницей, что при клонировании мы точно знаем, какую особь получим в результате — ее генотип известен и не несет в себе тайн и угрозы мутаций.

— И только лишь? — с небольшим разочарованием спросил журналист.

— Поменьше смотрите фантастических фильмов и не читайте всякую ерунду типа книжонок Олдоса Хаксли, — фыркнул шотландец.

— Так вы не мечтатель, мистер МакКлери?

— Был когда-то. В молодости мы все мечтатели, но жизнь вносит свои коррективы, мистер Фор-тес-кью, — Грег, некогда обладавший прекрасной памятью, с трудом мог выговорить фамилию собеседника.

— Поведайте немного о вашей биографии и научном пути.

— Одну минуту, я плесну себе еще эля, — прервался старик. — Без эля я не могу рассказывать свою биографию. Так вот, сэр, родился я в офицерской семье. Отец у нас был строгий и с детства воспитывал в сыновьях спартанский дух, да только когда началась война, вся жизнь перевернулась с ног на голову. Я был еще мальчиком, когда в последний раз видел его вместе с двумя моими братьями. Вы, молодежь, не застали бомбежек и воя сирен воздушной тревоги, а мне по ночам иногда до сих пор снится этот звук. Я боялся, ох, как я боялся умереть. Каждый день. И еще подростком поклялся себе, что найду способ преодолеть этот страх. Когда я поступил на факультет естествознания, то впервые услышал о клонировании, и эта идея захватила мой разум. Почувствовать себя кем-то значимым, а не пешкой в руках судьбы, — разве это не заманчиво?

— Да, идея заманчивая, — согласился Фортескью.

— Но это, конечно, юношеский максимализм и романтика, — махнул рукой МакКлери. — Со временем я избавился от глупых фантазий и увлекся исключительно научными изысканиями. Мне этого было вполне достаточно, чего не скажешь о некоторых моих коллегах.

— Расскажите о ваших коллегах, мистер МакКлери.

— А что о них рассказывать? — почесал он в затылке. — Я как ушел из Оксфорда, так и не общался больше ни с кем из той команды. Даже с Аугусто.

— Вы были дружны? — острый взгляд Фортескью впился в белесые глаза старика.

— О да, — МакКлери осушил кружку и предался воспоминаниям. — Это ведь я его переманил в науку.

— Неужели?

— Вы бы видели его молодого — до чего был упертый религиозник! Часами доказывал мне, что Бог существует, цитировал наизусть Библию и сочинения блаженного Августина, да только я не поддавался. А однажды пришел ко мне, вот как вы сейчас, сел, а у самого лицо черное от горя. Говорит мне: «Грег, ты был прав. Ты тысячу раз был прав».

— Что же такого произошло?

— У него кто-то умер, а кто, не знаю. Аугусто вообще очень скрытный до личной жизни был. Поговаривали, что возлюбленная, но у семинаристов, знаете ли, не принято. Я не допытывался.

— То есть, смерть близкого человека повлияла на него таким образом? — Фортескью, точно ищейка, почуял, что напал на нужный след.

— Да, все верно. Я ему рассказал о клонировании, и с тех пор наука стала его новой религией. Конечно, в начале пятидесятых все только-только зарождалось, но…

— В каком смысле — религией? — уточнил журналист.

— А в таком, что характер у него не поменялся, просто угол зрения стал другим. Если раньше он с пеной у рта доказывал, какие атеисты дураки, то после начал поносить верующих, но видите ли, мистер Фостерфилд…

— Фортескью, — вновь мягко напомнил Брендон.

— Простите, Фортескью. Видите ли, от мистического мировоззрения не так-то просто избавиться. Если честно, я думаю, что это невозможно. Аугусто наделял клонирование и науку в целом каким-то высшим смыслом и относился к этому соответственно. С фанатизмом.

— А вы нет?

— Я убежденный атеист, я лишен всяческой магии в своей картине мира, но не скрою, мне было приятно чувствовать власть над законами природы. И вот, где я оказался теперь, — в светло-голубых глазах старика заблестели слезы. — Я не хозяин даже сам себе, какая тут природа.

«Только пьяных рыданий мне не хватало», — с неприязнью подумал Фортескью.

— Мистер МакКлери, когда вы последний раз виделись с вашим другом?

— Году в семьдесят втором, кажется. Он привозил своих крестников в Англию — до чего забавные были мальчишки! И, кстати, по иронии судьбы, близнецы. Однояйцевые. Одинаковые, как с конвейера.

Грег громогласно расхохотался, когда увидел, что лицо журналиста слегка вытянулось от удивления.

— Вы, небось, подумали, что это он их такими наштамповал? Уверяю вас, дорогой мистер Фортес… кью, к этим близнецам Аугусто не имел никакого отношения, помимо того, что принимал активное участие в их воспитании.

«Любопытный факт», — Брендон сделал пометку в блокноте.

— Скажите, а как вы…

— Вы хотите спросить, как я спился? — предположил МакКлери.

— Как вы оставили науку? Почему вдруг приняли решение бросить дело вашей жизни, вам трудно было принять отказ руководства?

— Не-ет, дело в другом. Я разочаровался, но не в науке, а в научном мире с его бессмысленной и преступной бюрократией. Знаете ли вы, сэр, что в научном мире кражи совершаются чаще, чем в ювелирных магазинах? Вот только крадут не драгоценности, а идеи. Внаглую.

— Можно поподробнее с этого момента, мистер МакКлери? — оживился Фортескью.

— Представьте: вы тратите годы собственной жизни, силы, ресурсы, не спите ночами, буквально женитесь на своей работе, чтобы потом некий высокопоставленный вельможа наложил запрет на ваши труды. Но это еще не все. Проходит двадцать лет, и какой-то ушлый делец берет и присваивает ту базу, которую вы наработали потом и кровью, при этом смеет утверждать, что он новатор. Нет, с официальной точки зрения все чисто — он ведь указал в сносках к своей диссертации ваш материал в качестве опоры, но кто заглядывает в эти сноски, скажите, кто?!

— Но ведь наука устроена так испокон веков: кто-то начинает, кто-то развивает и дорабатывает, здесь нет ничего неправильного или несправедливого.

— Да уж, нет ничего несправедливого, — разворчался старик. — А ничего, что рукоплещут всегда последним? Легко прийти на готовенькое и сорвать куш в виде аплодисментов толпы, а ты попробуй встать у истоков! И люди еще спрашивают, почему я запил.

— Уверяю вас, в мире журналистики воровства не меньше, а то и больше. Что ж, — Брендон поднялся из-за стола, — благодарю вас, мистер МакКлери, за увлекательную и содержательную беседу. Вы очень помогли мне в сборе материала для моей скромной статьи.

— Оставались бы еще, у меня есть отменный виски.

— Нет-нет, спасибо, — раскланялся журналист. — У меня на сегодня запланировано еще много дел.

— Ну, раз так, — пожал плечами Грег. — Пришлите хотя бы мне экземпляр, когда газета выйдет.

— Непременно! — торопливо сказал Фортескью и с опаской прошествовал мимо вставшей на дыбы овчарки.

— Фу, Боб! — прикрикнул на нее хозяин.

— До свидания, мистер МакКлери!

— До свидания, сэр! — махал рукой вслед уезжающему внедорожнику одинокий старый шотландец.