Дневник Неточки (гет)

Сначала я хотела сжечь этот дневник по окончании страниц. Затем, по истечении времени и пополнении прекрасных, запечатленных мною моментов из жизни, я решила его оставить. После происшествия с публичным домом я снова хотела его сжечь, но сейчас я принимаю окончательное решение сделать этот дневник своей предсмертной запиской.

Запишу я ее в пару дней, потому что знаю наверное, что, если засижусь, мне то и дело будут мешать, а я не хочу упускать ничего из того, что решила здесь высказать.

Прошу исполнить мою последнюю просьбу: передать этот дневник г-ну Б. В свою очередь г-на Б. сердечно благодарю за откровенность, дружбу и искреннее участие. Я надеюсь, он и в этой просьбе мне не откажет и передаст дневник Петру Александровичу, где бы он ни был. В этом моя последняя воля.

* * *

Все началось утром 30 июля 1852 года. Мне с извозчиком пришло письмо от Кати, написанное ее рукою. Не буду писать о нем подробности, так как оно состояло по большей части из одних лишь ее переживаний о наших с ней отношениях. Она писала мне, как ей порой хотелось броситься мне на шею, но из гордости она сдерживалась и этим мучила себя. Писала также, что ей стыдно и грустно осознавать, что время упущено, поэтому отныне, не желая больше терять времени, она, будучи еще в Петербурге, приглашала меня в гости на квартиру, которую княжеская семья сняла на пару дней.

По причине некоторой задержки в городе, княгиня потребовала снять жилье и наотрез отказалась возвращаться к нам. Я сразу подумала о том, что мои догадки были справедливы, и княгиня правда имела затаенную злобу. Катя писала, что ей ужасно стыдно за мать, но в такое-то время она назначала мне встречу по такому-то адресу, чтобы обняться со мной и извиниться за все, что терзает ее совесть. «Как раз к трем мать с отцом уедут на пару часов, и мы с тобой успеем поговорить обо всем! И тогда, Неточка, — писала она дрожащей, судя по почерку, рукой, — моя милая Неточка, мы с тобой уж вовек не отдалимся друг от друга! Я хочу знать о тебе все».

Я была поражена и пребывала в приятном волнении, а отпечатки слез на бумаге растрогали меня окончательно. Я сама расплакалась, читая эти строки, и душа моя очень ныла от ожидания чувственной встречи. Той, о которой я так мечтала тысячи раз. Мне казалось, я была готова броситься в путь раньше назначенного, но скрепилась и стала ожидать. Между тем, предварительно отложила свой дневник, чтобы не забыть прихватить его с собой, так как я горела желанием в подробностях описать то, что случилось со мной за все время нашей с Катей разлуки.

Я и раньше выезжала в город: то по делам с портным, то письма отправлять. Особенно было мне приятно делать второе поручение, потому что Петр Александрович очень мне доверял, и я с гордостью взяла на себя эту обязанность. Тем более, что я любила свои уединенные прогулки и эти наши уютные узкие улочки, отливающие желтизной фасадов.

Адрес, по которому пригласила меня Катя, был знаком мне смутно. Помню даже, я спрашивала дорогу у дворника.

— А чего вам надоть в той квартире? — угрюмо и как-то совсем странно произнес дворник, что уж тут можно было б спохватиться.

Однако я была ведома желанием воссоединения с Катей и не придала значения своему минутному сомнению. «Эта мнительность от волнения, — твердила я себе словно в лихорадке, — потому что я сейчас ее увижу!» Дворник, видя, что я настойчиво жду ответа, все-таки указал пальцем, в какой дом мне ступать, а сам повернулся и ушел в свою каморку.

Когда я подошла к двери точно в начначенный час, я успела только дернуть за веревочку, как вместе со звоном колокольчика передо мной распахнулась входная дверь. Угрюмая сухая женщина впустила меня, и вдруг набежали со всех сторон другие женщины:

— Пожалуйте, пожалуйте!

Все смеялись, нарумяненные, скверные, на фортепьянах играли. Парочка женщин схватили меня за руки и потащили вглубь дома. Я было от них к дверям, а они уж не пускают. Я тут же оробела, ноги мои подкосились, а женщины лукаво продолжали говорить что-то, уговаривали остаться, портеру раскупорили, подавали, потчевали.

Наконец, улучив момент, я вырвалась из рук полноватой девушки, которой меня передали подержать, и бросилась к дверям. Голова моя кружилась от страха, сердце в ушах колотилось, я дрожала всем телом и спотыкалась о свои же ноги. Женщины успели к дверям раньше меня и стали их держать. Я закричала не помня себя:

— Пустите меня! Пустите!

Тут подскочила давешняя сухая женщина, что впустила меня в дом, и ударила меня два раза по щеке. Остальные женщины очень развеселились, на меня глядя.

— Не стоишь ты, шкура, в благородном доме быть! — крикнула на меня сухая.

— Ты сама к нам приходила проситься, — крикнула ей с лестницы другая женщина, — а мы на такую харю и глядеть-то не стали! Только тут уж случай другой!

Сухая женщина скривила губы, схватила меня за руку и потащила в дальнюю комнату. В кабинете этом сидела полная женщина лет пятидесяти или около того. Накрашена она была сдержаннее и одета приличнее остальных. Прическа ее была гладкой и даже консервативной. Ее маленькие глаза тут же встретили нас. Я продолжала вырываться из рук сухощавой, но та вцепилась в меня мертвой хваткой и почти волоком притащила к самому письменному столу. Отчетливо помню, как я стукнулась головой о ковер на полу, когда упала без чувств.