Дневник Неточки (гет)

Я была так смущена, от неловкости и волнения у меня до самого вечера все валилось из рук. Порой я замечала свое отражение в зеркале, когда проходила мимо, и с удивлением наблюдала, что лицо мое и правда было какое-то чересчур взолнованное. Я решительно не понимала, что со мной такое делается. На ум приходили воспоминания, в которых я питала ненависть к Петру Александровичу и когда в то же время была готова плакать с досады. Потом вспоминались мне его глаза, полные слез и отчаяния после смерти его жены. Одним словом, я серьезно задумалась над своим отношением к этому человеку.

К вечеру я пришла к выводу, что все-таки простила Петра Александровича и готова стать ему другом, в котором он так нуждается.

К слову, я не ожидала, что мое нарядное платье когда-либо будет на мне вновь. После смерти Александры Михайловны я ни разу не надевала ничего, кроме траура и двух повседневных платьев. Каково было мое удивление, когда я увидела себя в сатине зеленого цвета, с этими аккуратными кружевами на рукавах и воротнике. Мне вдруг отчего-то впервые за долгое время захотелось петь! Я вдруг вспомнила своего учителя пения: полуитальянец, полуфранцуз, чудак, минутами настоящий энтузиаст, гораздо чаще педант и всего больше скряга. Я рассмеялась, да и сейчас не могу сдержать улыбки своей, припоминая наши уроки.

Вообще, в тот вечер я смеялась чаще прежнего. Мои мысли были чисты и полны волнительного веселья. Вспомнить даже тот случай в карете, когда на повороте по мерзлой дороге ее немного занесло. Петр Александрович хотел придержать меня за талию, но я в испуге вдруг отскочила от него как будто меня обожгли, тем самым чуть ли не выбросившись из кареты. Петр Александрович от удивления даже очки снял. Стыдясь своего безудержного смеха на этот его жест, я отвернулась, закрыв лицо руками.

Свечи, люстры, дамы, военные, генералы, девицы, занавес, ряды стульев — все это поразило меня в первую же минуту. Впервые за столько лет я снова видела всю эту пышность и праздничность, только в этот раз я пыталась рассмотреть все внимательнее, чтобы запомнить этот вечер в подробностях.

Случайно я разглядела знакомую фигуру, но нарочно не придала ей значения, и, только когда она вышла на середину сцены со скрипкой в руках, мне пришлось признаться себе в полной мере, что вечер открывал не кто иной, как скрипач С-ц! У меня потемнело в глазах, я растерялась от прилива страха, вонзившегося в мою душу; тут же вскочила с места, сердце мое больно выскакивало из груди, яркие воспоминания ударили мне в голову. Вдруг чья-то рука мягко потянула меня за локоть обратно на место, и я услышала тихое:

— Неточка, что с вами?

Моя голова тут же повернулась на голос, и в расступающейся тьме я увидела взволнованное лицо Петра Александровича. Только сейчас, припоминая все подробности того вечера и записывая их на бумаге, я замечаю то, чего не подметила еще в тот вечер: он назвал меня Неточкой…

Скрипка заиграла совсем весело, так весело, как я не слышала от этого инструмента никогда ранее. Смычок в руках С-ца так и прыгал то вверх, то вниз. Когда испуг прошел, я стала отвлекать себя посторонними мыслями и ассоциациями, которые навевала праздничная музыка, заполнявшая зал, но это решительно не помогло успокоиться мне в полной мере.

Все остальное время концерта я сидела задумчивая и подавленная, тоска съедала меня несмотря на то, что музыка была великолепнейшая. Я не могла ничего поделать с собой, и вдобавок к моей грусти я ощущала на себя досаду. Пыталась думать о рождении Царя, о волхвах, но мой ум как будто притупился после внезапной встречи со старым скрипачом. Воспоминания горько сдавили мою душу…

Я до того впала в задумчивость, что даже и не шелохнулась, когда холодные пальцы Петра Александровича обожгли мою руку своим, по всей видимости, случайным прикосновением. К стыду своей разыгравшейся фантазии в тот вечер признаю, что мне казалось, что Петр Александрович часто смотрел на меня. Не знаю, правда ли это или выдумка из-за моих расстроенных нервов. В любом случае даже это, — будь оно правдой или нет, не знаю, — все равно не смущало меня.

Обратно мы ехали будто с похорон: молча и грустно. Я всю дорогу всматривалась в черноту ночи и думала о чем-то. Лишь когда мы уже почти приехали, Петр Александрович спросил меня, понравилось ли мне. Конечно, я ответила положительно и поблагодарила его.

— Что с вами произошло вначале? — спросил он снова.

— Это… так, — отвечала я, стараясь сделать простодушный вид, но, вероятно, лицо мое было так выразительно в ту минуту, что Петр Александрович снял очки и недоверчиво покачал головой.

Я отвернулась к окну, и за весь вечер мы больше не произнесли друг другу ни слова.