Дневник Неточки (гет)

Сегодня ровно год, как нет Александры Михайловны. Тяжело и грустно мне это признавать и тем более писать на бумаге, но я должна принимать реальность такой, какая она есть. Мне не у кого найти утешения и некому выговориться, поэтому все мои чувства я изливаю на бумагу. Внутри меня так пусто, так грустно, что порой в груди все сжимается от одиночества и хочется кричать.

Порой закутаюсь в одеяло ночью, и слезы градом льют из моих глаз. Не знаю, отчего я стала такой плаксивой и чувствительной. Вдобавок к этому я стала более раздражительной. Хотя, поразмыслив, я прихожу к выводу, что тут все просто — я очень устаю. Я вкладываюсь в бытовые дела слишком сильно, слишком тщательно и щепетильно проверяю все. К тому же я стала жутко недоверчивой и нетерпеливой. И хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь поблагодарил меня!

Но нет, я на самом деле от детей не жду этого. О, это было бы очень низко, ждать от детей того, чего они мне не обязаны! От кого тогда я хочу похвалы? Петр Александрович… Эгоистичный, строгий и надменный тиран, не могущий даже свои эмоции держать в узде. Бесстыдный, низкий и самовлюбленный грубиян. Вот кто Петр Александрович. Если бы не дети, он бы давно отправил меня в пансион, а мне было бы и радостно быть подальше от него. Я была бы самой счастливой на свете, понимая, как далеко от меня находится этот изверг!

Мои нервы сейчас слишком расстроены. Зачем я принялась писать утром?

* * *

Перечитываю написанную мною утром тираду и становится до горести стыдно за себя. Сегодня произошла крайне неожиданная сцена, потрясшая меня до глубины души. Я была не готова к такому повороту событий, к такому спектру эмоций, с которыми я столкнулась сегодня. Теперь я ясно вижу, что и я грубая и бесчеловечная… Но обо всем по порядку.

Петр Александрович сегодня не явился к завтраку. Федот сказал, что он захворал и никого не хочет видеть. К своему стыду признаюсь, что сначала я обрадовалась этой новости. Боже, как низко это было с моей стороны! Как же я сегодня была жестока в своем сердце к этому человеку… Я без утайки позволила себе улыбнуться при Федоте и пошла к детям.

Позже, когда их уложили на дневной сон, мне снова стало невыносимо тяжело быть одной, и я пошла блуждать по дому, как я это делала в детстве, в доме князя Х. Когда я проходила мимо спальни Петра Александровича, мой слух вдруг поразил громкий звук разбившегося стекла. Я остановилась, чтобы прислушаться, но не успела я настроиться, как звук спешных шагов Федота стал наполнять коридор. Слуга открыл двери спальни и ахнул, бросившись внутрь комнаты.

— Петр Александрович, — испуганно повторял старый преданный слуга, — Петр Александрович, барин, как же так? Боже мой, сидите, сидите не двигайтесь, я приберу. Нет! — спохватился он, — я сперва позову на помощь и сразу после этого приберу!

Федот выскочил из комнаты в непреодолимом волнении и налетел прямо на меня. Я, все еще не понимая, что происходит и как мне быть, со стыдом припоминая свою утреннюю злую улыбку, посмотрела в глаза Федота и увидела неподдельный испуг.

— Доктора, доктора! — пролепетал он и почти побежал, зовя Марфу.

Я смутилась. С минуту я напряженно прислушивалась, но решительно не слышала больше ни единого нового звука. Наконец, я тихонько вошла, и меня тут же встретили черные глаза Петра Александровича. Он сидел на кровати в одной рубашке и брюках, по правой стороне его лица и по правой руке его текла кровь, а в окне застрял стул; на кровати и на полу были разбросаны осколки. Я встала, как громом пораженная, не вполне осознавая, правда ли стул торчит в стекле окна.

— Уходите прочь! — сказал Петр Александрович слабым от волнения голосом. — Я люблю называть вещи своими именами: вы ненавидите меня, я это знаю, и мне все равно. Я знаю, за что вы ненавидите меня и почему так рады моей боли. Не удивляйтесь, я знаю, что вы улыбнулись, узнав о моей болезни. А теперь вон!

— Пожалуйста, — успела я проговорить в изумлении, сгорая от стыда, но лицо его вмиг исказилось от злобы и боли.

— Пожалуйста, без громких слов! — презрительно перебил меня Петр Александрович. — Оставьте меня сию минуту!

Я, наполнившись решимостью и не помня себя, будто бы ведомая кем-то, бросилась к белому полотенцу, висевшему у раковины, намочила его и приложила к плечу Петра Александровича. Он скривился и судорожно сжался от боли. Когда полотенце напиталось кровью, я сполоснула его и хотела приложить к лицу Петра Александровича, но с дрожью в коленях заметила мелкие осколки в его ранах. Я крови не боюсь, но в этот раз по моей спине пробежал холод, настолько обезображенными казались эти раны. Я решилась вынуть два осколка из его скулы, но он схватил меня за руку и злобно блеснул глазами, готовясь что-то произнести. В этот момент я услышала звуки шагов в коридоре, молча вырвала у него свою руку и выбежала из комнаты.