Последняя надежда (джен)

С наступлением ноября школа оказалась захвачена лихорадкой под названием «квиддич». Студенты обсуждали его где только возможно: в гостиных факультета, на переменах и в Большом зале. Маглорождённые быстро узнавали обо всех нюансах этой игры, а нефанаты квиддича предпочитали просто не высовываться. Исключением, как всегда, стала Гермиона Грейнджер. Стоило кому-либо рядом с ней произнести слово «квиддич», как она начинала в сотый раз читать всем вокруг лекцию о том, что учёба куда важнее бесполезных полётов на метле.

После истории с троллем, Гермиона довольно часто стала подходить к Гарри с Невиллом, придумывая самые нелепые причины, чтобы завязать разговор. Чаще всего она, конечно, говорила об учёбе, но из редких отвлечённых фраз и замечаний, мальчики поняли, что девочку на родном факультете не особо любят. Что было, в принципе, не удивительно: выскочек, вообще, мало кто любит.

Студенты Когтеврана ценили знания превыше всего, однако делиться ими не особенно стремились. Поэтому к ним редко обращались за советом, ведь отвечали они весьма неохотно. И чаще всего ответ представлял собой нечто вроде «посмотри в той книге, глава такая-то». Ученики Когтеврана считали, что каждый должен сам стремиться найти ответы на свои вопросы, потому что собственные поиски служат куда лучшему усвоению информации, нежели готовый ответ, который волшебник уже завтра забудет.

И если бы фанатизм Гермионы к учёбе ограничивался только лучшими оценками на занятиях да просиживанием над книгами днями и ночами, когтевранцы приняли бы её как родную. Однако девочка отчаянно стремилась всем и каждому рассказать о том, что она узнала. На уроках она всякий раз упорно тянула руку, желая ответить, даже если профессор спрашивал не её. За столом она доставала соседей пересказами того, что прочитала накануне или во время перемены. А делать рядом с ней домашнее задание было настоящей пыткой: стоило ей закончить строчить собственное эссе, она тут же начинала указывать товарищам, где они ошиблись, и как лучше написать ту или иную часть. А если кто-то вдруг учился недостаточно усердно, на её взгляд, она выедала ему мозг нравоучениями о том, чтобы этот ученик не позорил их факультет умников.

Поэтому не было ничего удивительного, что в Хэллоуин вместо того, чтобы праздновать со всеми в Большом зале, она ревела в туалете. Просто однокурсники наконец-то решили высказать ей всё, что о ней думали. Для Грейнджер это оказалось настоящим потрясением. Ведь она была уверена, что поступает правильно.

Поэтому, когда двое пуффендуйцев героически спасли её от смерти, она вообразила, что у неё, наконец-то, появились друзья. А иначе, зачем бы им спасать нелюбимую когтевранку? Однако Гарри с Невиллом всё также не стремились много общаться с ней. Ведь поведение Гермионы с того дня мало изменилось. Хотя девочка всё же извлекла некоторый урок из произошедшего. Теперь она не лезла в их работу, пока они писали эссе, да и нравоучениями старалась особо не доставать. Однако от этого её общество не стало приятнее.

Впрочем, было в её назойливом присутствии и нечто положительное: в отличие от Джастина и Эрни, Гермиона не стремилась обсуждать квиддич. В этом их интересы полностью совпадали. И вскоре Гарри с Невиллом наоборот стали прятаться уже от собственных товарищей в её обществе.

Вопрос с цербером ещё несколько раз поднимался в спальне первокурсников Пуффендуя. Общим голосованием было решено сообщить о собаке старостам, но остальных первокурсников особо не пугать. Разве что ребята старались почаще сопровождать девочек. Они, конечно, не стремились нарушать правила, но мало ли что может случиться! Старосты, разумеется, были в ужасе, когда первокурсники рассказали им, кто скрывается на третьем этаже. Сначала, они вытрясли из парней, как и каким образом те узнали подобную информацию. Гарри с трудом убедил их, что случайно заблудился в замке, и простой Алохоморой сумел отпереть дверь. Трумэн и Эдит посмотрели на него весьма скептически, но больше выпытывать не стали. Зато сразу отправились к декану.

Как позднее узнали Гарри с ребятами, профессор Стебль подтвердила, что на третьем этаже сидит цербер. Более того, оказалось, что это питомец Хагрида, и он надёжно заперт. Профессор Снейп ещё в начале года обнаружил, что в коридор было проникновение, и наложил на дверь более качественные чары от любопытных детей. Это успокоило старост, поскольку, как бы они ни относились к грозному Хозяину Подземелий, сомневаться в его способностях никому и в голову не приходило. А вот вопрос, почему этого не было сделано сразу, так и повис в воздухе.

Как и обещали, Трумэн с Эдит не рассказали Стебль о том, откуда у них эта информация, поскольку им, как старостам, не сильно влетело за то, что они «по ошибке» сунулись не туда. А вот малышню отругали бы по полной программе. Впрочем, конкретно Гарри в тот момент пугала перспектива объясняться с директором или, упаси Мерлин, со Снейпом. Тем более, учитывая, что с последним только-только начали выстраиваться нормальные отношения.

Гарри таки вызубрил всё содержание «подаренной» ему книги. Снейп досконально прошёлся по всем пунктам, задавая самые заковыристые и неожиданные вопросы. Гарри весь взмок в процессе, но испытание всё же выдержал. После чего, Снейп скупо кивнул в знак одобрения, потребовал книгу назад, и выдал следующую — ещё толще: «Яды и противоядия». Гарри безропотно запихнул её в свою безразмерную сумку, и потопал в гостиную.

Также Гарри узнал у Дамблдора, где же он отныне будет жить. Как он и думал, директор договорился с Уизли о том, чтобы все каникулы Поттер проводил у них. Гарри был этому откровенно рад, но настоял на том, чтобы вносить свою часть в общую копилку семейства. Миссис Уизли, услышав об этом, даже перенеслась в школу, чтобы лично убедить Гарри в том, что ему не нужно беспокоиться о деньгах. Но Гарри был твёрд в своих намерениях.

— Я очень благодарен вам с мистером Уизли за заботу, миссис Уизли, — сказал он серьёзно. — Но я буду чувствовать себя нахлебником, если ничего не дам взамен. И с моей стороны было бы некрасиво пользоваться вашей привязанностью к моим родителям, чтобы жить в вашем доме за ваш счет! Пусть я ещё ребёнок, но я не хочу быть неблагодарным!

— Гарри, я всё понимаю, — мягко улыбнулась ему Молли, — но ты забываешь, что именно тебе мы обязаны своим новым домом. Ведь это ты восстановил Магическое Ядро, и даже завязал его на наш Род. Не будь тебя, мы потратили бы уйму денег на подобную услугу, да и то не факт, что что-то получилось бы! Для нас честь принимать тебя у нас в гостях. И это с нашей стороны будет чёрной неблагодарностью ещё и брать с тебя за это деньги!

Гарри удивлённо поднял на неё взгляд.

— Восстановление Ядра стоит много денег? — спросил он.

— Совершенно верно, Гарри, — улыбнулся ему Дамблдор — разговор происходил в кабинете директора. — Для того чтобы привязать ослабевшее Место Силы к другому Роду требуются очень сложные ритуалы, которые проводят гоблины. А они довольно жадные и знают цену своим трудам. И то, 100% гарантии, что ритуалы подействуют, они не дают. В договорах они сразу прописывают, что даже если ритуалы не подействуют, 30% предоплаты они оставляют за собой в уплату за ингредиенты и труды. Поэтому мало кто готов платить такие деньги без уверенности, что ритуалы действительно даст результат.

Гарри даже чуть рот приоткрыт от изумления. Конечно, Невилл говорил, что в давние времена волшебники брали много денег за создание Ядра. Но то, что привязка и восстановление и теперь стоит очень много, Гарри и не подозревал. Ведь для него это было так просто…

— Поэтому, Гарри, это мы тебе должны денег предлагать, — с весёлой улыбкой глядя на него, заметила Молли, — а не ты — нам. Поэтому прошу тебя, просто будь нашим гостем.

Миссис Уизли смотрела на него так тепло и ласково, что Гарри невольно покраснел. Смущённо потупившись, он лишь кивнул, не в силах выдавить из себя ни звука. Молли ласково погладила его по голове, поблагодарила и, попрощавшись, шагнула в камин.

Пару мгновений в кабинете царила тишина, после чего Гарри хрипло спросил:

— Неужели я настолько силён?

Дамблдор какое-то время просто смотрел на него. Потом ответил:

— Может быть. А может, прав был я, сказав, что так сложились обстоятельства, и Уизли просто невероятно повезло. Даже я не могу сказать это точно. Но в том, что твоя сила будет расти со временем, я абсолютно уверен. Поэтому так необходимы наши уроки. Стоит тебе хоть раз потерять контроль — и ты натворишь таких дел, что сам не сможешь себя простить до конца жизни.

«Поэтому вы хотели лишить меня этой силы?» — очень хотелось Гарри спросить, но он лишь молча смотрел в печальные голубые глаза профессора.

— Поверь мне, Гарри, — грустно сказал он, — я знаю, какой отпечаток оставляют подобные ошибки в душе. И я молю Мерлина, чтобы тебя эта участь обошла стороной.

Покидал его кабинет Гарри в глубокой задумчивости.

* * *

Первый матч по квиддичу был назначен на субботу. Погода была холодная и слякотная, выходить из замка совершенно не хотелось, но друзья буквально силком вытянули Гарри и Невилла из гостиной.

— Какой смысл болеть за другие команды? — ворчал Невилл, которого оторвали от интересного трактата о болотных растениях-хищниках, который он давно искал, но нашёл лишь вчера. — Да и потом, победит наверняка опять Слизерин — у них мётлы более быстрые, а гриффиндорский ловец новичок и играет посредственно.

— Ты-то откуда знаешь? — с удивлением спросил Эрни — главный квиддичный фанат.

— Это Гермиона так говорит, — кутаясь в зимнюю мантию, ответил Гарри. — Она расспросила старшекурсников, и сделала вывод, что Гриффиндору не победить.

— Она же ненавидит квиддич, — удивился Джастин.

— Это же Гермиона, — Гарри пожал плечами. — Ей нужно знать всё обо всём. Иначе жизнь для неё потеряет смысл.

Ребята синхронно закатили глаза. Даже притом, что Грейнджер была первокурсницей, да ещё и с другого факультета, создавалось ощущение, что за два месяца она успела достать всю школу.

Трибуны были уже полностью забиты, поэтому пуффендуйцам пришлось ютиться на задних рядах, продуваемых осенними ветрами. Гарри, с трудом удерживая на голове шапку, пообещал себе, что сегодня же выучит заклинания, способные защитить его и товарищей от любой непогоды.

Игра его особо не впечатлила. Да, Гарри любил летать, но как спорт его полёты не привлекали. Да и потом, бладжеры и снитч он ощущал буквально кожей, как и все прочие магические артефакты. Как он чувствовал Хогвартс. Особенно это чувство усилилось после Хэллоуина. Если раньше Гарри по большей части ориентировался на зрение, и лишь наиболее могущественные артефакты вызывали у него покалывания по коже, то теперь он чувствовал, что рядом находится магически заряженная вещь, даже если не видел её. Хорошо ещё, что сами заклинания не вызывали подобной реакции — иначе Гарри постоянно чувствовал бы дискомфорт.

А вот люди стали ощущаться вообще как-то по-другому. Стоило начать с того, что до Гарри стали доходить отголоски их эмоций. Раньше он мог угадать их в основном по виду и «запаху» их ауры и магических потоков. Однако после того происшествия с Гермионой, он запросто ощущал эмоции своих товарищей на небольшом расстоянии. А если он сосредотачивался на ком-то конкретном — Гарри ощущал его и на другом конце замка.

Признаться, его это немало смущало и даже отчасти пугало. Дамблдору он решил пока об этом не говорить — всё-таки, несмотря на негласное перемирие, доверять директору Гарри не спешил. А вот с Невиллом после небольшого раздумья всё же поделился.

— Хм, похоже на эмпатию, но я мало что про это знаю, — задумчиво заметил Долгопупс, выслушав Гаррин рассказ.

— Эмпатия? — Гарри попытался вспомнить, где слышал это слово.

— Да, это раздел ментальных наук, вроде бы, — Невилл неуверенно потёр лоб. — Мне что-то такое бабушка рассказывала, но я плохо помню. Вроде бы таких разделов много, но я знаю только про легилименцию и оклюменцию.

— О, про это я тоже слышал! — обрадовался Гарри.

— Меня бабушка пыталась обучить оклюменции, но сказала, что я в этом полный бездарь, — грустно сказал Невилл. — Поэтому она велела мне постоянно носить вот это.

Долгопупс закатал рукав и показал Гарри тонкий золотой узорчатый браслет с маленькими камешками янтаря по окружности. Гарри пригляделся к нему, отмечая замысловатые магические плетения, заключённые в украшении.

— Бабушка говорит, он защищает от легилименции, — пояснил Невилл. — Только не понимаю, зачем мне носить его в школе!

— Твоя бабушка очень умная, — восхищённо покачал головой Гарри. — В школе есть как минимум двое, владеющих легилименцией.

— Да? — страшно удивился Невилл. — Кто?

— Дамблдор и Снейп. Думаю и среди старшекурсников-чистокровных наверняка парочка найдётся.

— Ого! А откуда ты знаешь про профессоров?

Гарри замялся и со вздохом снова соврал:

— Мне Дамблдор рассказал. Он говорит, у меня природный блок стоит, поэтому мне легилиментов можно не опасаться.

Невилл восхищённо уставился на него, а Гарри с отвращением подумал, что «Дамблдор рассказал» становится его излюбленной отговоркой. Конечно, студенты к его словам не подкопаются — не пойдут же они к директору выяснять, правду Гарри сказал или нет. Однако с преподавателями нужно быть осторожнее.

Кроме того, Гарри не нравилось врать друзьям, но он пообещал, что никому не расскажет про помощь Снейпа. И даже защита разума на руке Невилла не сможет спасти от утечки информации, если Долгопупс банально проговорится. К тому же, после столь плотного общения с Дамблдором, Гарри начал понимать, что легилименция — далеко не единственный, да и не всегда лучший способ добыть нужные сведения у тех, кто хотел бы их скрыть. Директор умел плести словесные кружева не хуже магических узоров. И только выйдя из его кабинета, Гарри постепенно начинал понимать, как много, на самом деле, он умудрился рассказать профессору. Из того, что вовсе никогда не собирался кому-либо рассказывать.

Поэтому и Невиллу иногда приходилось врать. Пусть и в таких мелочах.

Что же касается внезапно проснувшегося дара Поттера, ребята выяснили, что эмпатия является отраслью ментальных наук, которая позволяет считывать лишь эмоции человека. Ею в основном владели опытные легилименты и имеющие природный дар к менталистике.

— Хм, ну раз у тебя стоит природный блок, значит, и к остальным разделам ментальных наук у тебя должна быть предрасположенность, — заметил Невилл, оторвавшись от книги, где они нашли описание эмпатии. — Так что, ничего удивительного, что ты начал ощущать чужие эмоции. Глядишь, через какое-то время и мысли наши начнёшь читать.

Голос друга был шутливым, но Гарри невольно поёжился. Читать мысли? Да он от эмоций-то не знает, как спрятаться.

— Мне кажется, это странно, — заметил Гарри хмуро. — Если у меня есть блок, который защищает от вторжения извне, почему я могу ощущать чужие эмоции? Ведь все их, так сказать, «сигналы» должны блокироваться моим барьером, разве нет?

Невилл задумался.

— Тут я тебе не подскажу, — наконец, признался он. — Я в этом мало что понимаю. А почему ты не спросишь у Дамблдора?

Гарри насупился, но не ответил. Ему совершенно не хотелось рассказывать профессору о своих новых талантах. А если он начнёт говорить про один из них, Дамблдор наверняка быстро вытянет из него информацию и обо всех прочих. В этом Гарри не сомневался.

Зато к Снейпу с этим вопросом вполне можно было обратиться. Даже если он заподозрит, что эмпатия — не единственная вновь проснувшаяся в Поттере примочка, вытягивать из него правду вряд ли станет. Поэтому Гарри без опаски отправил профессору свой вопрос с Браном. И после очередного урока зельеварения Снейп попросил его задержаться.

— Всё дело в том, что эмпатия не является легилименцией, — сразу перешёл к делу профессор. — Иными словами, она действует на другой волне, нежели легилименция и оклюменция. Ведь для считывания эмоций вам не требуется особо напрягаться или фокусироваться, верно?

Гарри только кивнул, внимательно слушая.

— Новички часто путают эти два понятия, однако они имеют мало общего, — продолжал Снейп. — Здесь важно понять, что легилименция — это способ насильственного проникновения в сознание, в обход природных блоков. Они есть у каждого человека, но у большинства они настолько слабы и не оформлены, что обойти их ничего не стоит. Оклюменция же защищает разум от подобного вмешательства. Однако эмпатия не является легилименцией. То есть чужие эмоции, которые люди неосознанно выбрасывают в мир, не несут в себе цели проникнуть в ваше сознание. Просто вы, как одарённый к менталистике, также неосознанно их воспринимаете. Это можно назвать ещё одним органом чувств, как слух, зрение и всё прочее.

— То есть мой блок, о котором вы говорили, действует только на легилименцию? — спросил Гарри.

— Да, по сути, это так, — кивнул Снейп. — Просто ваш природный барьер имеет уже оформившуюся структуру и надёжно защищает ваше сознание от насильственного проникновения. Однако чувства посторонних он пропускает без проблем. Собственно, точно также и ваши эмоции довольно легко ощутить, пусть и не так чётко, как у других. Поэтому так необходимо уметь держать их в узде вне зависимости от того, есть у вас блок или нет. Собственно, овладение оклюменцией подразумевает в первую очередь контроль эмоций, а уже потом — создание блока. Но у вас всё, как обычно, наоборот.

«Вот почему я не могу «прочесть» эмоции Дамблдора», — подумал Гарри, после чего глянул на Снейпа.

Его магия спокойно текла, отдавая лёгкой скукой.

— Но ваши эмоции я ощущаю, сэр, — осторожно заметил Гарри.

— Потому что вы различаете их по моей магии, верно?

Гарри недоумённо кивнул.

— А теперь закройте глаза и скажите, что я чувствую, — лениво велел Снейп.

Гарри всё ещё не понимая, чего тот хочет добиться, послушно прикрыл глаза. И только тогда понял, что имел в виду зельевар. Оказывается, Гарри умел различать эмоции двумя разными способами: по реакции и «запаху» магии, и эмпатией. Таким образом, он всё ещё чувствовал легкие дуновения магии Снейпа, которые отдавали едва заметным запахом гнили — лень и отвращение. Но если бы не это, Гарри мог только догадываться, что чувствует профессор. Ведь недавно открытая в себе способность, которая уже успела ему надоесть, полностью молчала.

— Таким образом, помимо ментальных наук, у вас есть ещё одна способность «заглядывать людям в души», — продолжил Снейп, когда Гарри распахнул глаза. — Признаться, я и сам не знал о том, что видящие магию способны по ней различать эмоции человека. Так что я даже должен вас поблагодарить за то, что рассказали об этом.

— А можно как-то научиться отгораживаться от чужих эмоций? — спросил Гарри.

— Можно лишь научиться не обращать на них внимание, — покачал головой Снейп. — Конечно, есть специальные артефакты и зелья, которые подавляют подобные способности. Но они имеют очень неприятные эффекты и способны нарушить работу вашей магии в целом — всё-таки ментальный план человека весьма нестабильная и тонкая материя. Поэтому я вам настоятельно не рекомендую их использовать. Или соглашаться, если кто-нибудь вам их предложит.

Гарри поёжился под холодным взглядом Снейпа и спросил:

— То есть, вы постоянно ощущаете чужие эмоции?

— Я практически их не отслеживаю, — равнодушно ответил тот. — Это работает так же, как и прочие чувства: вы ведь не реагируете на каждый звук, который слышите или каждую вещь, которую видите. Только что-то яркое, необычное и резкое привлекает ваше внимание. Или очень знакомое. Так и здесь. Со временем вы перестанете остро реагировать на любые эмоции окружающих. И научитесь воспринимать их чисто подсознательно. А вот над собственными эмоциями я посоветовал бы вам поработать хорошенько.

— А как над ними работать? — размышляя над тем, сколько времени ему придётся «привыкать», спросил Гарри.

— Всё-то вам разжуй, да в рот положи, — холодно фыркнул Снейп, и Гарри обдало волной его презрения. — В библиотеке есть книги по контролю эмоций и развитию памяти — вот и займитесь самообразованием!

Очередной сигнал гола вывел Гарри из раздумий. Он глянул на поле. Гермиона оказалась права: пусть гриффиндорцы сражались очень слаженно и чётко, слизеринцам удавалось раз за разом забивать голы за счёт неожиданных и даже подлых ходов и лучшей манёвренности. Единственной надеждой Гриффиндора был ловец — если он поймает снитч до того, как противник наберёт слишком много очков, команда алознамённого факультета выиграет. Однако Гермиона выяснила, что новый ловец Гриффиндора показал себя не лучшим образом на отборочных. А предыдущий ловец, он же капитан команды, Чарли Уизли в прошлом году окончил Хогвартс. Но даже с ним Гриффиндор ни разу не брал кубка.

Гарри с тоской огляделся по сторонам. Было скучно. Да и от обилия разнообразных эмоций постепенно начинала болеть голова. Слизеринцы забили очередной гол. Гарри вздохнул, и принялся двигаться к выходу, посчитав, что свой дружеский долг он уже выполнил. Джастин и Эрни были слишком увлечены зрелищем и не обратили на него внимание. Только Невилл заметил его манёвры и молча пошёл следом.

Они тихонько спустились на землю и, никем не замеченные, отправились к замку. Только отойдя от стадиона на какое-то расстояние, они смогли облегчённо выдохнуть.

— Мне больше по душе концерты, — буркнул Невилл.

Гарри согласно кивнул. Вдали от шумной толпы ему сразу полегчало. Однако перед самым входом в замок, его вдруг обожгло чувство такой яркой ненависти, что Гарри невольно споткнулся.

— Ты в порядке? — обернулся к нему Невилл.

— Д-да, — пробормотал Гарри, осторожно оглядываясь.

Чужая ненависть пропала также внезапно, как и появилась, оставив на душе неприятный осадок и плохие предчувствия. Гарри не был специалистом в эмпатии, но он точно определил, что ненависть была направлена именно на него. И явно принадлежала не ребёнку. Гарри часто чувствовал чужую злость и ярость, особенно, когда он натыкался на перебранки гриффиндорцев и слизеринцев. Но такой тягущей и тёмной ненависти ни в одном студенте ещё ни разу не ощущал.

Да и то, как внезапно исчезло это чувство — словно кто-то резко… закрылся.

Гарри похолодел. Легилимент? Но ведь это же не могут быть Дамблдор или Снейп, правда? Хотя Гарри не мог с уверенностью сказать, как на самом деле к нему относятся эти профессора. Ведь Снейпа он мог «прочесть» только по его магии, а Дамблдор вообще был для него намертво закрытой книгой.

Впрочем, откуда ему знать, сколько легилиментов в этой школе? Если бабушка Невилла ещё до школы пыталась научить его оклюменции, значит, ей было чего опасаться. Вдруг это какой-то старшекурсник-слизеринец? Тот, кто почитает Волан-де-Морта и винит Гарри в его падении?

Гарри поёжился. Если так, он не хотел бы однажды оказаться с этим человеком один на один в пустом коридоре.