Когда б имел златые горы... (гет)

Очнувшись с отчего-то колотящимся сердцем, я поняла, что ни ночью, ни под утро никто так и не пришел, а я уснула в чужой постели, не сняв даже обуви. Запоздало бормоча извинения незнамо для кого, я сползла с кровати, так и не выпустив из рук понравившуюся шкуру. К утру, наверное, прошел дождь, и в комнате за ночь похолодало. Все-таки лето только-только начиналось — ничего удивительного.

Я обошла комнату. Накануне мне было совсем не до рассматривания, да и много ли разглядишь в свете пары свечей? Теперь же и торопиться было некуда, и ничьи взгляды меня не смущали. Не считая широкой кровати с резным изголовьем, украшенным искусно впечатанными в дерево золотыми нитями, мало что еще указывало на то, что это — комната принца и чем-то отличается от тех, что я видела в других, простых домах. Вот забытый со вчера кубок с позолотой — я легонько прикоснулась к нему и пошла дальше; массивный деревянный стол, чернильница, карты — в этом всем я ничего не понимала, да и рыться в бумагах было бы совсем некрасиво; ряд пустых полок: может, раньше тут что-то стояло, но потом Эомер забрал это в Альдбург? Пара огромных, тяжеленных сундуков, которые, наверное, никто и никогда не выносил отсюда; штандарты с привычным орнаментом…

В дальнем углу нашлась деревянная стойка, венчал которую знакомый мне хвостатый шлем. Остального доспеха тут не было, но одной этой детали хватило, чтобы у меня моментально перехватило дыхание. Все прочие вещи в комнате могли принадлежать кому угодно, но этот шлем был для меня как маяк все эти годы, ведь это его я высматривала на улицах или среди конной толпы — неизменный атрибут моего тихого помешательства.

«Глупая, глупая Оля, — думала я, бездумно перебирая белый хвост и вспоминая, как еще несколько часов назад эти же слова говорил мне Эомер. — Вот ты даже в его спальню уже пробралась — и что же дальше?»

Конечно, дальше меня все так же ничего не ждало. Никто не приходил, от окон слышался все такой же заунывный гул ветра, а я стояла в углу и осознавала, что плана «Б» у меня никакого не было. Возвращаться обратно? Вот бы бесславная поездка вышла, совершенно глупая и никчемная, как и вся моя жизнь! Нет, мне нельзя было возвращаться просто так. Если уж нашла в себе смелость шагнуть вперед, то следовало продолжать в том же духе.

Я запахнула на себе честно украденный мех и вышла из спальни Эомера. Пусть бы кто увидел меня прямо сейчас — мне не было стыдно. Да мне даже очень хотелось, чтобы кто-то что-то такое подумал, но увы — коридор, узкий и длинный, оказался совершенно пуст. Совершенно не помня, каким путем меня привели сюда накануне, я положилась на удачу и повернула налево. Коридор заканчивался еще одним поворотом и выходом на площадку с балюстрадой, а оттуда спускалась лестница и слышны были разные голоса — нестройный шум, как будто на разные лады шепталась большая толпа. Мне стало страшно, но я приказала себе не отступать. Да и возвращаться в комнату не было никакого смысла.

Это был выход в Золотой зал, не тайный ход за гобеленами, как в Альдбурге, а чуть менее тайная лестница, тянущаяся вдоль затемненной стены. Я спустилась по ней, уже понимая, что зал полон народу, который обсуждает происходящее там будто запретное, исподтишка.

На меня никто не обращал внимания, и я прошла вдоль стены ближе к помосту.

Здесь был король Теоден. Если бы не корона, которую я ни разу еще не видела, и то, что он сидел на троне, окруженный своими детьми, я бы ни за что не узнала в этом седом и согбенном старике того сильного и уверенного мужчину, которого видела почти шесть лет назад в Альдбурге. Теодред — его я наблюдала сейчас лишь со спины, но узнала, поскольку со вчерашнего вечера он не сменил одежды, — почтительно склонившись, горячо, но негромко что-то говорил отцу, периодически поднимая взгляд на стоящего рядом с троном Эомера, а тот отвечал ему тревожным и напряженным взглядом. Сам же король никак не выказывал эмоций или интереса к рассказываемому, и у меня даже появилось дурное ощущение, будто он спит или вовсе мертв.

Эовин, стоявшую дальше всех от меня, я узнала только по тонкому стану и просто догадавшись, что другой девы в окружении короля вроде не должно было быть.

Но вот рука короля пошевелилась, видимо, повелевая Теодреду замолчать, потому что он выпрямился и ощутимо напрягся, а потом и вовсе отправила принца прочь. Следом за ним помост покинул и Эомер. Я заметила, как Эовин, сначала было дернувшаяся за братьями, осталась на месте и вложила свою ладонь в руку дяди, но Теоден и здесь никак не ответил. Что за болезнь могла сотворить с ним такое?

Теодред шагал вперед, к выходу, и гневный взгляд его говорил о совсем не добрых мыслях. Толпа собравшихся расступилась перед принцем, и он увлек за собой нескольких рыцарей; я потеряла их из виду, не решившись покинуть дворец, потому что Эомер за ним не пошел — он двинулся к «моей» лестнице. Мельком скользнув по мне взглядом, он прошел мимо и поднялся наверх, а я собачонкой последовала за ним, покуда не оказалась перед захлопнувшейся дверью.

Опять на что-то надеялась? Пожалуй, уже нет. Не могла же я жить в его комнате как приблудный котенок? Я знала свое место, и решение пришло почти сразу.

Я прошла дальше по коридору, и первая же встреченная мной девушка из прислуги услышала импровизированную историю посланницы из Альдбурга, которой нужно пожить в Медусельде, пока ее господин остается здесь. Я плела небылицы и сама себе удивлялась: оказалось, быть самостоятельной не так уж и трудно и плохо, и теперь у меня было где ночевать и несложное подсобное занятие на кухне — просто чтобы не сидеть тупо целый день, глядя в стену или окно. Я так уже давно не умела.

Несколько дней прошли в выслушивании сплетен и новостей. В основном, люди удивлялись тому, как сильно и скоро за последнюю пару лет изменился король, лишь вскользь кто-то упоминал, что «где-то далеко на востоке дела не очень» и потому много приезжих. Я помалкивала, памятуя о том, что сам король не стал слушать Эомера, а где уж было разносить дурные вести такой как я. При мне сначала осторожно, а потом все смелее стали высказывать и мысли, что принцу пора взяться за управление Роханом самому.

— Чай, уже не безбородый юнец, в сорок лет — давно пора, — проворчала под одобрительные кивки старая Милда, явно знававшая ребенком и самого Теодена. — Дед-то его, старый Тенгель, надел корону только в сорок восемь, вот ничего путного сделать и не успел…

Я слушала Милду и про себя думала, что сорок лет — это уже очень даже прилично, а Теодред ведь так и не завел семью, хотя наверняка его положение немало к тому обязывало. Мысли мои неумолимо перескакивали на женитьбу и теоретическую жену Эомера, и я действительно не могла решить, желала ли я ему счастья с какой-нибудь принцессой или же эгоистично мечтала, чтобы семейные узы его никогда не заинтересовали.

* * *

В один из дней, сразу с утра, по Чертогу ураганом пронеслась весть — «Гендальф приехал!»

Я никогда не слышала этого имени раньше, но по общему ажиотажу поняла, что событие это чрезвычайной важности и редкости. Напросившись помогать Милде и не забыв упомянуть, что я приехала из далекой восточной деревни, я выудила из нее все, что она знала об этом… человеке.

Милда звала его магом, «странником» и вечным. Она рассказала, что Гендальфа знали еще деды и прадеды ныне живущих, что он путешественник, мудрец и предсказатель, но его пророчества обычно горьки и не приносят радости. Не сильно доверяя старушке-сказочнице, я всю полученную от нее информацию делила на два, но и того, что осталось, хватило, чтобы задрожали колени, и я пару часов провела одна в общей спальне с трясущимися руками и судорожными мыслями, как же мне с ним познакомиться и что именно спрашивать. Этот странный Гендальф оказался первым в моей здешней жизни шансом узнать, что со мной произошло, призрачным шансом, но хотя бы каким-то.

Как я уже успела понять, король не принимал никого до обеда, хотя сам почти ничего и не ел. После скудной трапезы его осторожно препровождали в Золотой зал, где он и оставался до вечера, даже если некого было выслушать. Эовин всегда была при нем безмолвной тенью — я наблюдала этот ритуал «вывода» несколько раз — и казалась мне едва ожившей скульптурой, разве что одетой, как человек. Она сильно изменилась с тех пор, как мы виделись на празднике ее брата. Высокая, все такая же тонкая и бледная, она мало с кем разговаривала и, казалось, больше всех переживала за дядю. В отличие от братьев, ее глаза не горели — ни праведным гневом, ни ожиданием чего-либо. Было очень горько смотреть на застывшие прекрасные черты ее лица, и, я, наверное, в чем-то представляла себя на ее месте, а ее — на своем. Может быть, потому что мы были ровесницами, может, после того полуминутного разговора, когда оказалось, что принцессы — тоже девчонки, которым грустно, больно и обидно.

Очень часто подле короля Теодена был его мрачный советник, и в такие моменты я уходила куда-нибудь подальше, не решаясь наблюдать за королевской семьей в его присутствии. Отчего-то мне казалось, что этот человек видит меня насквозь и знает, что мне здесь совсем не место.

Я заставила себя собраться с силами к обеду, и, хотя мне кусок в горло не лез, проглотила немного супа и к нужному времени тайной лестницей прошмыгнула-таки в зал.

Перед королем стоял некто в сером запыленном плаще, и седые, спутанные волосы и борода его выглядывали из-под видавшей виды грязной и мятой шляпы. Человек, усталый путник, старик… — в общем, никак не тот могущественный волшебник, которого я себе уже вообразила. Присутствовавшие в зале рохиррим молчали все как один, и в этой непривычной мертвой тишине даже мягкий и спокойный голос этого Гендальфа был хорошо слышен, но я пропустила начало разговора — видимо, аудиенция началась поспешно, раньше обычного. Старик просил или спрашивал о чем-то — я не вслушивалась, пытаясь втиснуться в ряды стоявших ближе к помосту — но король молчал. Молчал, когда я выглянула из-за плеча кого-то из воинов, и даже какое-то время после, покуда я оценивала обстановку. Привычно рядом с троном стояла Эовин — еще бледнее и отчужденнее, чем обычно, и Эомер, как мне показалось, едва сдерживающий негодование. Но из-за чего?

Наконец голос Теодена проскрипел будто мел по доске — в зазвеневшей после вопроса волшебника тишине и жужжание мухи резало бы слух.

— Уходи, Митрандир, бери любого коня, какого пожелаешь, — и, говорю тебе, покинь Рохан!

По залу пронесся ропот, но тут же утих. Люди не решались обсуждать происходящее, всецело отдавая внимание разговору между их повелителем и странным гостем.

Старик выслушал короля, помедлил, будто ожидая, что тот скажет что-то еще, но в итоге сам ничего не ответил и, нервно развернувшись, заспешил к выходу. Не было похоже, что гнев престарелого короля его напугал, — скорее, он был возмущен. Наверное, привык к более радушным приемам.

Я внезапно вспомнила, что пришла сюда не о приемах раздумывать, и поспешила за волшебником. Несмотря на кажущийся почтенный возраст, шагал тот необыкновенно быстро, да и меня порядком задерживала толпа, поэтому в Золотом зале я не успела его нагнать, а когда вышла за двери, Гендальфа внезапно нигде не оказалось, будто он и не выходил вовсе. Я сбежала по ступеням вниз, но и там нигде не увидела заветного серого плаща. Не могло же быть, что он так быстро исчез в паутине окружных улиц, даже не перейдя площадь!

Я постояла на ветру еще немного, пока из Чертога не начали выходить присутствовавшие при разговоре, и, судя по их лицам, в замешательстве были все. Но, конечно, никто из этих людей и вполовину не рассчитывал на то же, на что и я, а я в итоге даже не смогла хорошенько рассмотреть волшебника. Уверена, встреть я его в другое время и, может, в другой одежде, — я бы его даже не узнала.

* * *

— Слышали? Колдун забрал Сполоха!

Подобные «новости» стали главным приветствием в Медусельде в следующие пару дней. Сполох был главной гордостью рохиррим, вожаком всех лошадей государства, да и вообще про него ходило небылиц не меньше, чем о самом волшебнике, а некоторые мальчишки любили даже пофантазировать, будто Сполох мог разговаривать как человек. И именно этого коня выбрал Гендальф. Что ж, может, хотя бы чуть-чуть, но грубость Теодена его все-таки задела.

— Большая потеря для Рохана, но, может быть, и не самая дорогая цена за спокойствие, — проворчала Милда, усердно нарезая картошку для ужина. — Хотя кто знает, что будет… Кто знает…

Когда я мучилась проблемой, как же начать разговор с волшебником, вариант, что мы можем вообще не поговорить, даже не приходил мне в голову, ведь вот он, Гендальф, во дворце! Что могло пойти не так? Но, видимо, все. Даже будучи на расстоянии пары метров от ответа, я не смогла ухватить его.

Я слишком много навоображала себе за прошлый день. Девочка, которая когда-то потеряла свою жизнь, сейчас будто умирала во мне по новой. Моя вторая семья исчезла, истаяла, словно весенний снег; люди, которыми я так восхищалась все это время, теперь стали иными, далекими. Я не узнавала короля — он казался мне жуткой пародией на самого себя, застывший холод Эовин пугал и огорчал не меньше, золотоволосый и деятельный наследник престола, который мог бы так много совершить, сгорал от бессилия, и даже мой бронзовый бог, казалось, совершенно позабыл, что такое радость.

Я не видела Эомера порой по нескольку дней подряд, хотя регулярно находила себе занятия на втором этаже. А когда видела — уже не радовалась, потому что заражалась его горестями и сразу вспоминала оставшийся на востоке осиротевший Истфолд. Мучился ли он тем же, или я все сама себе выдумала? Наверное, некрасиво было вот так оставлять Лефлет и племянника, но после гибели братьев я уже почти не чувствовала нашего родства и того, что нужна им. В большей мере наоборот — я боялась быть им обузой. Конечно, я давно приспособилась жить среди рохиррим, но мы будто существовали порознь, как на разных полюсах. Мне исполнялось двадцать четыре, но я не представляла себя взрослой, все еще не могла этого принять. В то время как все вокруг действительно выросли и изменились, занимались чем-то действительно важным, я все еще оставалась маленькой, ничего не понимающей и не умеющей девочкой. И совершенно не знающей, что с этим делать. Вообразив на какой-то момент себя самостоятельной и деятельной, в итоге я так ничего и не исправила, ничего не добилась.

Это был мой момент отчаяния.

Я стояла там, в коридоре, едва освещенном тусклой восковой луной, заглядывающей в одно из узких стрельчатых окон по бокам, и беззвучно плакала, жалея себя и свою по-прежнему никчемную жизнь. Конечно, ни в какой иной момент Эомер появиться не мог, но к счастью в коридоре было слишком темно, чтобы в полной мере можно было разглядеть мое перекошенное ревом лицо, и когда он подошел ближе, кажется, ничуть не удивившись, что я толкусь почти на пороге его спальни, лишь коротко бросил:

— Утром я отправляюсь в Альдбург. Сбор через час от рассвета.