Весенняя страна (гет)

Пришли иные времена,

Тебя то нет, то лжешь, не морщась.

Я поняла, любовь — страна,

Где каждый человек — притворщик.

<…>

Зачем я плачу пред тобой

И улыбаюсь так некстати?

Неверная страна — любовь,

Там каждый человек — предатель.

Рязанов Э.А.

Стояла зима, холодная и пасмурная; дни были коротки, зато долгими стали тёмные ночи; природа спала под слоем снега и льда; для деревьев и кустарников, для полей и пашен настало время отдыха; но беспокойным людям отдохновения было не видать. На дворе уже давно стемнело, но в замке Мерлина, в ярком свете множества свечей, над старинными книгами склонились чародеи — сам Мерлин и его ученик Бальтазар, единственный из тех, кто в то время остался рядом с наставником. Впрочем, если бы спросил кто-нибудь Мерлина, тот сказал бы, что проку от этого ученика сейчас немного.

Но никто не спрашивал, и учителю пришлось высказаться самому.

— Бальтазар! Какой смысл смотреть на страницу и думать о другом? Или, может, ты спишь с открытыми глазами?

— Простите, наставник. Этого больше не повторится.

— О да, разумеется!

Мерлин покачал головой, поглаживая седую бороду; колдовской перстень с драконом блеснул в свете свечей, как живой.

— Да... Знал я, когда брал в ученицы дочерей сэра Горлуа, что не приведёт это ни к чему хорошему, что принесут они обе великую беду и смуту. Но если уж я сам не слушаюсь собственных предчувствий, что обижаться, если другие не слушают?..

Но Мерлин был обижен, обижен и опечален глубоко; многое произошло за год с лишком, пролетевший с тех пор, как все они собрались при дворе молодого короля Артура в Карлионе. Так, Артур женился на прекрасной Гвиневер, дочери короля Лодегранса; женился по великой любви, не слушая увещеваний Мерлина, который и так и этак объяснял ему: не принесёт этот брак обоим ничего, кроме горя. Но Артур был упрям и влюблён, а первые успехи вскружили ему голову. Он был полон решимости помериться силами с судьбой, и Мерлину оставалось только примириться с его выбором. А тут ещё показала истинный норов Моргана, едва не загубив своими кознями царственного брата; узнав о подлости и жестокости дочери, занемогла и умерла с горя королева Игрэйна.

Но прежде, чем произошло это печальное событие, самая младшая дочь королевы, Вероника, оказалась на пороге замужества. Переговоры о её возможном браке с королем заморской страны не увенчались успехом, и вскоре она тайно покинула двор брата, чтобы связать свою судьбу с Максимом Хорватом. Когда Игрэйна уже слегла и весть о том разнеслась в королевстве, они вернулись и, благодаря мольбам умирающей, были прощены королём. Вероника страшилась, что это её бегство стало причиной болезни матери; лишь поговорив с королевой, она вполне убедилась, что последний удар нанесла Моргана.

Было время, когда Мерлину казалось, что Вероника благосклоннее относилась к Бальтазару, нежели к Максиму; было время, когда так казалось и самому Бальтазару. Поначалу Мерлин не одобрял этого увлечения, и надеялся, что оно развеется, подобно утреннему туману. Вероника была чародейкой, и правду сказала она матери, что как чародеи они были равны; но она была ещё и дочерью герцога, и сестрой короля, и двойственное её положение требовало особой осторожности. Подобно своим сёстрам, Вероника могла отдавать сердце кому угодно, руку же её должен был получить человек знатный и влиятельный. Ничего, кроме больших бед в будущем, эта история не сулила. Но...

Дни шли за днями, и Вероника незаметно переменилась; чем радостнее держал себя Хорват, чем печальнее и мрачнее становился Бальтазар, тем быстрее росло беспокойство в уме и сердце Мерлина. Предчувствие заставило его дать ученику непрошеный — и запоздалый, — совет, который тот отверг с негодованием...

— Я уже говорил с ней, не раз. Сначала она будто колебалась; видно, это мне казалось, потому что я... надеялся. Но теперь она высказалась вполне определённо. Она отказала мне...

— Ты!? Посмел!? Просить руки!?

— Чему вы удивляетесь, наставник? Вы только что советовали мне поговорить с ней... неважно. Оставим это. Прошу вас, никогда больше не вспоминайте... Я буду любить её всегда — и мне этого будет достаточно. Но только не напоминайте.

Мерлин тогда только вздохнул тяжело. Достаточно! Как же... Придворные певцы могли воспевать тот необыкновенный род любви, коей достаточно одного благосклонного взгляда; быть может, для кого-то это и было верно; но — не здесь⁽¹⁾.

— И надолго ли хватит этого решения, Бальтазар? Будь я на твоём месте, я бы увёз её, и всё. Предчувствие говорит: так следует поступить...

— Слышать не хочу! — впервые в жизни почтительный ученик говорил с наставником так резко, впервые перебил его, не дав договорить. — Я не смог бы так поступить с ней. И с ним, если на то пошло. Мы с Хорватом — почти братья. И вы нам были как отец... Простите мою вспышку. И не напоминайте... никогда, никогда!

Мерлин не напоминал. Между тем ко двору молодого короля Артура был представлен юный блистательный рыцарь, сэр Ланселот; он быстро стал Артуру лучшим другом, но взгляды, которые он бросал на прелестную королеву Гвиневер, оправдывали все мрачные ожидания старого чародея. Быть может, Ланселот займёт немного благородства и выдержки у Бальтазара?

Но знал Мерлин, что надеяться на это не стоит. Пройдут годы — и вспыхнет война между Артуром и Ланселотом, что ныне были лучшими друзьями, и погубит прекрасный Камелот... И никто, кроме чародея Мерлина, не будет знать и помнить, что была другая дорога, на которую должны были ступить и Артур, и Ланселот, и Гвиневер, и он сам, и все вокруг, — должны были ступить и не ступили...

Но пока что стояла холодная зима, и иная война пылала, как открытая рана; как никогда была сильна Моргана, окружённая многочисленными сторонниками, как никогда опасно было положение. Вскоре должны были прибыть в замок Мерлина Максим Хорват с Вероникой; намеревался Мерлин собрать совет из лучших своих учеников, и многое он должен был им поведать, и многое им следовало решить. Так что не время было Бальтазару смотреть на страницу старинной книги невидящими глазами...

— Принимая всех вас в ученичество, я предупреждал, что чародейство требует полной самоотдачи⁽²⁾. Ещё большего требует от нас война с тьмой, — проговорил Мерлин. — А теперь иди, Бальтазар. Соберись с мыслями перед советом! А пока иди...

Но ученик покачал головой:

— Нет.

И в обсуждении тонкостей чародейского искусства Бальтазар больше не позволял себе вспомнить о том, что обещал похоронить глубоко в своём сердце — и, как оказалось, не в силах был сдержать такое обещание. Вскоре предстояло ему встретиться с Вероникой, и он не знал, чего желал больше — увидеть её снова или, наоборот, не видеть больше никогда...

Разбуженный упрёком наставника, Бальтазар перестал задаваться этим вопросом; и именно в этот момент он получил возможность узнать ответ.

Слуга принёс Мерлину срочное послание; проверив, не проклято ли письмо, чародей удивился — на нём не было никаких чар, решительно никаких следов волшебства; оно было написано известным лишь немногим шифром, к которому и сам Мерлин не сразу подобрал ключ — точнее, не сразу его вспомнил.

Вдвоём склонились над короткой запиской Мерлин и Бальтазар; и то, что прочитали они там, привело обоих в ужас и смятение. Это Вероника составила послание; она писала, что Максим Хорват — предатель, вставший на сторону Морганы; обещала Моргана ему влияние и власть, то, чего он давно добивался и о чём втайне мечтал; она писала, что Хорват собирается воспользоваться доверием наставника и через это погубить его... Но о самой себе не сказала Вероника ничего.

Едва Мерлин успел разобрать последнее слово, как Бальтазар вызвал слугу, принявшего и вручившего письмо.

— Кто передал тебе послание? — спросил у него Бальтазар.

— Женщина, сэр; она не назвала себя, а лица я и не разглядел: оно было скрыто под капюшоном, а на руках у неё были перчатки, так что трудно сказать, сколько ей лет; говорила оно глухо. Лошадь под ней была вся в мыле, но женщина отдала письмо, тут же развернулась и уехала...

Теперь Бальтазар точно знал: он желал увидеть Веронику больше всего на свете. Лишь взглядом попросив у наставника позволения, он кинулся к дверям.

— Остановись! — крикнул ему вслед Мерлин. — Быть может, это лишь козни и коварство Морганы! Вспомни, как обманывала она Артура!

Бальтазар обернулся.

— Быть может, наставник! И всё же следует нагнать эту посланницу, кем бы она ни была...

Но ему так и не удалось этого сделать; долго он метался по обледенелым дорогам, но отыскал лишь труп загнанного коня, уже занесённый снегом. Конь был тощий и старый, настоящая кляча — прежде Вероника не ездила на таких лошадях... если это была Вероника. Но поднявшаяся метель надёжно скрыла следы женщины, доставившей письмо; она будто растворилась во мраке холодной ночи, словно её и не было. И долго, долго ещё Бальтазара мучила мысль, что она и впрямь растворилась; что её приняла в свои безжалостные объятия наполовину скованная льдом река или спрятали до поры не менее глубокие, покрытые сугробами овраги...

Мерлин не поверил предупреждению до конца. Он сам послал письмо Максиму и Веронике, выслав гонцов им навстречу; подготовившись на всякий случай к худшему и послав верных слуг своих на поиски женщины, что доставила послание с предупреждением и так таинственно исчезла, он принялся ждать. Вскоре скороход доставил Мерлину ответ от Хорвата и жены его — ответ, опровергавший обвинение против Максима. Мол, была то злобная клевета Морганы, желавшей посеять рознь между ближайшими соратниками и друзьями. Это было похоже на правду. И наконец прибыли в замок Мерлина Хорват и Вероника; и едва встретился с нею взглядом Бальтазар, как почувствовал недоброе — не узнал он её.

И вот в полумраке покоев Мерлина на пальце Хорвата сверкнул бледно-розовым светом перстень чародейки — единственное украшение из ларца Вероники, которое не могло стать залогом любви⁽³⁾. Злая насмешка мелькнула на лице чародейки, стоявшей рядом с Максимом — и сквозь нежные черты, принадлежавшие прекрасной Веронике, проступили черты Морганы, родной сестры её и главной противницы.

До того момента Бальтазар и сам не знал, как сильно надеялся он, чтобы всё это оказалось неправдой. Но времени на терзания не было. Бальтазар выступил из тени. Им всем следовало многое сказать друг другу — и не только сказать...

* * *

Ледяной ветер выл, больно ударял в лицо, жаля острыми мелкими снежинками; ветер дул со всех сторон сразу, и определить, где север, где юг, уже было невозможно. Метель поднялась в один миг, быть может, то был перст жестокой судьбы, завывавшей голосами бури: довольно, конец, сдавайся!

И знала Вероника, что ей придётся это сделать — сдаться, отложив борьбу, в первый и последний раз. Не видела она, куда идёт; не могла уже вернуться в замок Мерлина, даже если бы пожелала, поскольку давно не понимала, где находится. Могла она идти, покуда достанет сил, но они неминуемо закончатся, и тогда...

Ведь Вероника уже не была могущественной чародейкой. Она была самой обыкновенной женщиной, обманутой, доверившейся не тому человеку; и теперь уходила туда, куда уходит большинство таких, как она. Быть может, напрасно позволила она ложной гордости восторжествовать над собой, напрасно решила скрыться с глаз тех, кто был ей дорог и кому она ныне сослужила последнюю службу, предупредив о грозящей им опасности. Больше она ничего не могла сделать — ничего, даже лишнего шага вперёд. Оступившись, Вероника упала на колени, понимая, что больше ей не подняться. Странно — не ощущала она дыхания вечности, не чувствовала ничего — лишь усталость и холод. В следующий миг поняла она — почему, ибо метель вдруг стихла над её головой, и чья-то рука — жёсткая и костлявая, точно рука самой смерти, — крепко схватила её за плечо.

— Подымайся! Ишь чего удумала!

Вероника вскинула глаза на склонившуюся над ней женщину. Она была стара — лицо в сеточке мелких морщин, точно печёное яблоко, седые кустистые брови над выцветшими мудрыми глазами; рядом стояла маленькая серая лошадка — смирная, но явно выносливая. Старая колдунья, прокладывавшая себе путь сквозь буран — кто, зачем?..

— Скажешь, не удумала? А что ты тут делаешь в непогодь?

— А вы-то что здесь делаете? — Вероника поднялась, опираясь на неожиданно сильную руку старухи. Скоро действовала магия старой чародейки — в одно мгновение молодой женщине стало тепло, и силы разлились по закоченевшему телу, точно горячее питье.

— Мне есть нужда, меня-то ждут! — усмехнулась старуха. — Пойдём, пошевеливайся! Недосуг мне.

И Вероника последовала за своей спасительницей, не говоря больше ни слова; костлявая рука, напомнившая длань смерти, на самом деле была рукою знахарки, спешившей на помощь новой жизни.

Так и получилось, что в то самое время, когда Бальтазар носился по окрестностям замка Мерлина, прочёсывая знакомые им всем с детства дороги и тропы, Вероника уже сидела у очага в доме мельника на краю леса — так далеко, куда одна, пешком, она никак не могла бы уйти.

А в очаге играло яркое пламя, весело трещали поленья под большим чаном, где грелась вода; рядом на верёвке покачивались белыми облачками пелёнки. Их развесила ещё молодая хозяйка, лежавшая теперь на соломе в соседней комнате — дом мельника был богат и велик. Там же скрылась и старая лекарка. В углу, на скамье, сидели двое притихших молодых парней — работников. Из соседней комнаты в большую то и дело выбегала девушка — видимо, служанка; совсем юная девочка, лет тринадцати.

Вероника сидела, сложив на коленях бессильные руки, и глядела в огонь — но она больше не была чародейкой и не могла увидеть в игре языков пламени ничего, ни прошлого, ни будущего. Разве что горькие воспоминания...

Как легко поддалась она обману! Как легко доверилась чужим чарам, наведённому чувству! Моргана всегда была гораздо более могущественной волшебницей, нежели сестра её. Но Вероника верила ей; быть может, обладала Моргана и не самым мягким и приятным характером, но ведь в целом мире не было у них никого ближе и родней! Доверяла Вероника и Хорвату; не раз он показывал и храбрость, и стойкость, и решительность, и даже доброту. Разве не верили они в одно и то же, разве не одним и тем же следовали законам, разве не знали друг друга всю жизнь свою?.. Неужели за каждым, за каждым поступком его скрывался расчёт, обман, коварство?..

Как же случилось так, что сидела теперь Вероника в чужом доме, и перед глазами её стояло лицо Хорвата, насмешливое и равнодушное, и слышался его — его ли? — холодный голос: "А я-то думал, ты никогда не догадаешься... Жаль. Хотя и не слишком — ты довольно скучна, Вероника, со своей наивной преданностью и заботой. Помнится, ты всегда мечтала о мирной и обыкновенной жизни... теперь ты получишь её сполна..."

Вероника зажмурилась и замотала головой, отгоняя видение. О, он был прав! Её желание исполнилось — но каким образом!

А между тем хозяин дома, молодой мельник, лишь в прошлом году унаследовавший дело, мерил шагами комнату, испуганный и побледневший под загаром. Когда из-за стены донёсся полный боли стон, мельник вздрогнул с видом столь страдальческим, что Вероника поднялась со скамьи, куда её усадили, и подошла к нему.

— Всё будет хорошо, — улыбнулась она, дивясь тому, как легко и уверенно прозвучало это обещание, ни на чём не основанное. Странно выходило — Вероника присутствовала при множестве смертей, но ещё никогда не присутствовала при рождении. Но мельник, кажется, поверил ей и успокоился немного.

А Вероника огляделась. Застигнутая врасплох молодая хозяйка оставила множество недоделанных работ; ночь обещала быть долгой, но за ней неминуемо должен был наступить новый день и принести свои извечные хлопоты — совсем как наутро после всякого сражения, большого или малого. И Вероника наклонилась, собирая черепки разбитой кем-то миски, а затем молча принялась за дела. Завтра — а может, и раньше, — трое мужчин запросят есть, в этом можно было не сомневаться...

Вероника росла принцессой, но за время войн и походов пришлось ей научиться многому. Не раз играла она роль простой девушки, не ведающей ни чародейства, ни роскоши. Старая колдунья прогнала от себя напуганную маленькую служанку, которая в присутствии грозной старухи растерялась совсем, так что у неё всё валилось из рук; доброе лицо Вероники и тихий голос её немного успокоили девчонку, и вдвоём они скоро управились. Оставалось только ждать.

И вот в полумраке чужого дома, полного тревожным ожиданием, перед внутренним взором Вероники вновь и вновь вставало лицо человека, что оказался предателем, и звучал его голос, говоривший ужасные вещи, врезавшиеся в сердце, словно удары тысячи ножей.

«Ты никогда не умела пользоваться ни силой своей, ни положением, Вероника; пожалуй, я верно рассудил, что тебе оно не нужно. А мне — ещё пригодится»

«Разве я не жена твоя, Максим? Как ты можешь так поступать со мной?»

Вероника поморщилась. Ныне ей до тошноты противно было вспоминать собственный слабый голос, в котором звучали слёзы. Где была её гордость? Как она могла позволить себе стать такой… жалкой?

«О да, я знал, что иначе не смогу заполучить тебя! Но, видишь ли, тот благородный старец, что совершил над нами христианский обряд… большой вопрос, имел ли он на это право. У него, знаешь ли, проблемы с епископом. Кажется, он запретил ему совершать таинства»

И потом рассмеялся он так мерзко, наслаждаясь, видимо, выражением её побледневшего лица. Но в следующий миг Вероника овладела собой и рассмеялась тоже.

«Что ж, прекрасно! Значит, я не связана с тобою. И не обязана тебе повиновением»

«Ты же не думаешь, что я позволю тебе выйти за ворота замка? Ты наивна, как дитя, я знаю. Но не до такой же степени… Ты мне больше не нужна; но твоя сила ещё может мне понадобиться. Хотя и не сейчас»

Глупый, расчётливый Макс! Он предусмотрел всё, кроме того, что собственные слуги его могут выказать больше преданности молодой госпоже, чем ему самому. Ей помогли бежать; она предупредила Мерлина и Бальтазара о грозящей им опасности.

Больше она ничего сделать не могла. Возможно, действительно был окончен путь её, возможно, ей следовало исчезнуть в ледяной мгле, а не сидеть теперь в чужом доме, незваной и ненужной гостьей; сидеть и глядеть на протекающую мимо чужую жизнь, как на волны реки, несущей свои воды к морю…

Под утро, когда над мельницей, над скованной льдом речкой и заснеженным лесом забрезжил рассвет, в доме мельника наконец раздался крик младенца. Вероника забыла о бедах своих и впервые улыбнулась, глядя на крошечного винно-красного мальчишку на руках у старой колдуньи, на измученное и счастливое лицо молодой матери и сияющее радостью и облегчением лицо отца. Похоже, он действительно очень любил жену и за эту ночь по-настоящему извёлся.

Словно часть рассыпавшейся было мозаики, что-то встало на место в тот миг, когда Вероника увидела их всех вместе; в конце концов, вся её прежняя жизнь, долгие, трудные годы ученья и тяжёлые годы войны — всё было ради этого; Вероника на миг пожалела об утраченном даре чародейства — в конце концов, был он дан ей для того, чтобы стоять между тьмой, полной чудовищ, и этой маленькой семьей с её миром и любовью...

Старуха взглянула на Веронику с любопытством и будто бы вызовом; но та, внезапно побледнев, не ответила на её взгляд и торопливо вышла из комнаты в большую залу, а затем выскользнула и из дому, быстро притворив за собою дверь, дабы не напустить холода.

Метель окончилась, и на дворе сияло морозное утро; пушистый и глубокий снег лежал у самого порога — всё вокруг занесло; воздух, обжигающе-свежий, можно было, казалось, пить. В доме же было душно, там стоял обычный запах зимнего жилья; прежде Вероника не замечала этой духоты, терпеть которую ей было не впервой, но в тот миг показалось ей, что она не выдержит больше ни мгновения. И схватил её в ледяные объятия холод; она опустилась на колени и умыла снегом пылающее лицо; но дурнота не проходила. Вероника обессиленно прислонилась к стене дома, и навернувшиеся на глаза слёзы начали замерзать на её щеках. Пускай! О, с какой радостью встретила бы она эту дурноту, будь всё иначе! Но теперь! В самом деле, и Моргана, и Хорват — могли они смело торжествовать! Они отняли у неё всё, что могло быть ей дорого — любовь, честь, покой; и даже из этой минуты сумели вынуть радость, оставив лишь отчаяние и горечь. Да, да, эту чашу придётся ей испить сполна! Ей — и не только ей, увы; впрочем, для неё это может кончиться отнюдь не так благополучно, как для молодой хозяйки мельницы... Кто знает...

Дверь за спиной тихо скрипнула, выпуская старую колдунью, и вновь мягкое тепло, полное волшебства, окутало Веронику, как накануне в дороге.

— Спасибо, — негромко сказала она, поднимая голову и глядя на старуху снизу вверх, — спасибо.

— Я уж думала, ты опять за прежнее.

— Нет. Просто мне показалось, что я умру, если не глотну свежего воздуха...

— Вот как, — старуха кивнула, видимо, поняв всё. — Были времена, когда я звалась Нимуэ, Владычицей Озера, и короли прислушивались к моему слову; но однажды я передала свою власть Вивиане⁽⁴⁾, лучшей моей ученице, и променяла хрустальный дворец на хижину в глухом лесу; мне не пришлось пожалеть об этом. Я растеряла многое из своей силы, и теперь могу лишь служить простым людям, облегчая их страдания в болезни.

— Нимуэ? Вот куда ты исчезла?

— Да, признаюсь, что желала я исчезнуть. Я устала. Ты понимаешь?

Вероника медленно кивнула, и увидела Нимуэ — та и впрямь прекрасно понимает, что сподвигло некогда великую чародейку на такой поступок.

А яркое зимнее солнце катилось над ними по чистому небу, заставляя снег переливаться прекраснее, чем грани лучших драгоценных камней; занимался новый день, неся свои трудности и заботы — каждому человеку в королевстве, от храброго короля до его самого скромного подданного; и солнце светило каждому — и предателю, и человеку, верному своему слову, и тому, кто любил, и тому, кто ненавидел. А уж каким они видели этот свет, и видели ли его вообще — это уже совсем другое дело.

1) Несмотря на присутствие в шапке фанфика конкретной даты, это всё-таки фэнтези. Писать об эпохе короля Артура — задача сложная, так как, с одной стороны, мы имеем дело с эпосом, который стал основой рыцарской культуры с её концепцией куртуазной любви, а с другой стороны — с реальной исторической эпохой, когда эта самая культура ещё не сформировалась. Но здесь, повторяюсь, фантастическое повествование и фантастический мир легенд, а потому я сочла возможным ввести подобные допущения и упомянуть некие "песни о необыкновенной любви". Ведь упомянутые в тексте персонажи Артурианы жили как раз в мире, где действовали законы куртуазной любви, совершались подвиги и безумства в честь Прекрасных дам и т.д. Тем более что в данном эпизоде акцент делается как раз на разрыве между литературной традицией и реальной жизнью.

Вернуться к тексту

2) В фильме эти слова Бальтазар сам говорит своему ученику Дейву, предостерегая юношу от, мягко говоря, несвоевременного увлечения очаровательной Бекки.

Вернуться к тексту

3) Согласно сюжету "Ученика чародея" большинство волшебников, кроме самых сильных, таких как Мерлин и его наследник, не могло творить магию без волшебного артефакта. У Мерлина, Бальтазара, Вероники и некоторых других персонажей это были кольца; у Максима Хорвата был синий камень, вделанный сначала в рукоять меча, а затем — в набалдашник трости. В фильме Максим Хорват дважды отнимает у своих сторонников такие артефакты (кольцо и медальон) и забирает себе, увеличивая при их помощи свою силу. Увидев на пальце Хорвата кольцо Вероники, Мерлин и Бальтазар поняли, что тот отнял у неё возможность колдовать и, может быть, убил.

Вернуться к тексту

4) Из содержания многочисленных переложений легенд о короле Артуре можно сделать вывод, что "Владычица Озера" — нечто вроде звания, передающегося от одной волшебницы к другой. Кроме того, согласно одному из вариантов легенды, Дева Озера помогла появиться на свет Ланселоту, которого потом взяла к себе в учение. На основе этих фактов у меня и сложился образ "бывшей" Владычицы Озера, ныне скромной знахарки-повитухи.

Вернуться к тексту