Весенняя страна (гет)

Финальные титры ещё плыли по экрану, когда я отставила в сторону ноутбук, ностальгически улыбаясь. Всё как в детстве: случайный фильм, уютный вечер, дождь за окном... Враги повержены, раненые герои пришли в себя, влюблённые воссоединились. Всё будет хорошо, пока не надумают снимать вторую часть.

— Значит, тебе понравилось? — спросила сестра, чуточку насмешливо улыбаясь. — Где же твои комментарии эксперта?

— Когда это я была экспертом по фэнтези? По-моему, здесь я всегда признавала своё невежество, — ответила я, собирая со столика чайные чашки и направляясь к раковине (мы устроились на диванчике в кухне).

— Ну, там же было что-то историческое.

— Ах, вот как? Хочешь выставить меня педантом? Тебя послушать, так я придираюсь даже к диснеевским мультфильмам. Ладно, сама напросилась, — фыркнула я. — Итак, семьсот сороковой год нашей эры, эпоха Гептархии, или Семицарствия, в Британии. Междоусобицы, восстания, кровь льётся рекой… Так что время выбрано удачно. Войны простых людей, войны чародеев… — протянула я. — Только вот Мерлин не был таким уж светлым и добрым волшебником, защитником человечества. И убила его не Моргана, а Нимуэ, Владычица Озера…

— А что, она была ещё более тёмной волшебницей?

— «Более тёмной»… — засмеялась я, — скажешь тоже… Нет, просто он вконец достал её, домогаясь благосклонности. Так что Мерлину в этом кино прямо-таки польстили! Да и Моргане. Она только и думала, как прикончить короля Артура и заполучить в постель какого-нибудь красавца. Ну, мужа извести, чтоб любовника на его престол посадить… Мелко плавала, короче. На мировое господство не замахивалась…

— Ты говоришь так, будто они жили на самом деле. Причём в соседнем дворе! — хмыкнула сестра.

— Они живут в мире легенд и преданий, разве этого мало? — улыбнулась я. — А что до соседнего двора… Кажется, я знаю одну Моргану в нашем дворе. Только она колдовать не умеет. Слава Богу…

Сестра вздохнула. Ей не всегда нравилось то, как легко я сворачивала из мира фантазий в суровую реальность. «Сказка ложь, да в ней намёк…» — какой иначе смысл сочинять истории, читать их и смотреть?

— А как же ученики Мерлина? — переспросила сестра. — Бальтазар, Вероника и Максим Хорват? Они действительно были… во всех этих легендах о короле Артуре?

— Конечно, нет. Ты же видишь, имена у них не староанглийские. Вот ляп так ляп, кстати. Но знаешь, какие три вещи меня по-настоящему позабавили?

— Ну?

— Во-первых, это та лёгкость, с какой предатель Хорват выдрал из средневековой книги страницу с тёмным заклинанием. Книги были из пергамента, то есть из особым образом выделанной телячьей кожи, и к тому же крепко сшиты. Это тебе не школьная тетрадка. Хотя… Хорват же волшебник. У них, видимо, не только черепушки железные, но и силища непомерная. И иллюстрации в этой книжке... от них за версту несёт не то Дюрером, не то Леонардо да Винчи. В книгах раннего Средневековья были цветные миниатюры… Такие забавные человечки, зверушки и красивые узоры, а не это...

Сестра засмеялась. Это было то, чего она ждала от меня.

— Во-вторых, — продолжила я, — замок Мерлина. Это не раннесредневековая архитектура, это Нойшванштайн⁽¹⁾ какой-то… Неудивительно, что такое чудо не выдержало осады…

Снова смех. Милый смех!

— А в-третьих, платье Вероники? — сестра хитро прищурилась, зная мою слабость к истории костюма.

Но я только поморщилась:

— Ха! Тут историческая достоверность и рядом не стояла. Наверно, оно хорошо смотрелось… на эскизе. Слишком заметно, что это платье только притворяется многослойным. И слишком заметно, что ткань синтетическая… Да и волосы ей, пожалуй, надо было как-то убрать.

— Зато Моргана… — протянула сестра, — зато у неё причёска… знаешь, она мне кого-то напомнила. Знаю! Леди Тремейн из «Золушки»!

— Делаешь успехи! — обрадовалась я. — Это "помпадур" — модная причёска начала прошлого века… то есть двадцатого века.

— Фирменная причёска злодеек!

— Ага! А вообще я хотела сказать о другом… — продолжила я, — о том, что создателям фильма было бы неплохо сообразить, что между средневековой лавкой и салоном «Тиффани» должна быть какая-то разница. Громадная стеклянная витрина в восьмом веке! Листовое стекло такого размера, такой прозрачности и чистоты ещё вообще не научились делать! До этого оставалось десять веков... Десять! — я махнула рукой. — А такие вещи, как то ожерелье, которое Бальтазар собирался подарить Веронике, вообще делали на заказ. Вот так самые трогательные моменты превращаются в смешные.

— Ты не смеялась, как в тот раз с «Войной и миром». С той зарубежной экранизацией, не помню уже, какого года.

— А когда я смеялась над «Войной и миром»? — удивилась я.

— В той сцене, где Наташа обнимала раненого Болконского. Все сочли тебя бессердечной.

— А! Ну да, конечно. В книге она ему руку поцеловала… Где тут не смеяться: после аппендицита не знаешь, как вздохнуть, а там весь живот распахан осколками. А она обниматься…

Сестра хихикнула. Да уж. Можно не знать исторических реалий, но логику-то включить каждый может!

Между тем за окном стемнело; капли дождя ярко блестели на стекле в золотистом свете старой лампы. Настроение у меня было неразговорчивое и ненасмешливое, а скорее ностальгическое. Внезапно в промозглый осенний вечер на меня повеяло ветерком из весенней страны, в которой бывает счастье. Наверно, старею… или наоборот — возвращается юность?

— Интересно, — подала голос моя неугомонная сестрёнка, — а если бы Вероника выбрала не Бальтазара, а Хорвата? Тогда было бы наоборот…

«Выбрала». Мужчина — это тебе не вещь в магазине, выбирай, пожалуйста. Хотя для кого как… Так, я действительно становлюсь занудой. Боюсь за сестру. Она младше меня на десять лет, и я носила её на руках, ловила первые улыбки, радовалась первым шагам. Моя последняя кукла и первый ребёнок, теперь она — взрослая девушка. Она будет ошибаться и обжигаться, как и все мы, а я не хочу, чтобы ей было больно. Хочу предостеречь от тех ошибок, какие наделала сама, но есть вещи, которые надо пережить лично… от всего не убережёшь.

— Что наоборот? — нахмурилась я, угадывая её мысль.

— Ну, Хорват не предал бы Мерлина, а Бальтазар…

Хорошо, что она хоть задумалась в этом месте.

— Знаешь, что я думаю? Не верю я во все эти «cherchez la femme», — отрезала я. — Это только повод… и желание свалить вину с больной головы на здоровую. Или, как сейчас модно говорить, «внушить чувство вины». Ты виновата, что я стал такой плохой! Вот если ты меня полюбишь, я сразу стану хороший. Знаешь, кто так себя ведёт?

— Вот теперь ты действительно…

— Пошла-поехала? Да. Знаешь, на что это больше похоже? На зависть и соперничество. Хорвату не столько Вероника была нужна, сколько нужно было отобрать её у Бальтазара. Я думаю, что изначально Бальтазар был сильнее его, и он не мог этого перенести… — я провела мокрой рукой по лицу, чувствуя, что и впрямь завожусь. Нельзя, нельзя превращаться в пластинку, которую заело!

— Ты никогда не простишь? — негромко спросила сестра.

— Простить не значит забыть…

Да уж. Долгие годы дружбы, родство, общая жизнь. Нож в спину. Зависть, в существование которой я никогда бы не поверила, не услышь прямое признание. Может, для кого-то это просто штамповый поворот сюжета, но… рана ещё болит. Хотя уже — только на погоду.

Я провела кончиками пальцев по корешкам книг, лежавших на подоконнике. «Сага о Йесте Берлинге»⁽²⁾, «Кристин, дочь Лавранса»⁽³⁾… Никогда не понимала Кристин, так страстно и долго любившую недостойного человека, отравившего ей буквально всё, что могло быть ценного и радостного в жизни средневековой женщины… да и не только средневековой, если уж на то пошло!

А сестра притянула к себе ноутбук, и её пальчики затанцевали по клавишам. Теперь она ищет информацию о только что просмотренном фильме, а может, уже строчит рецензию. Писательский зуд у нас в крови.

Что же ты наделала, неразумная девчонка? Под шум дождя в моей голове уже вырисовывался сюжет фанфика. Образы из легенд артуровского цикла кружились в голове. Моргана... та Моргана... не упустила бы случая вмешаться... Бедная Вероника! Не лучше ли ей остаться «канонной», а не становиться такой же неразумной и слепой, какими почти все мы бываем — хоть раз в жизни?..

Любовь — неверная страна… обманная страна… весенняя страна…

А на Фанфиксе как раз вот-вот стартует подходящий конкурс. Если нет фандома — придётся создавать...

1) Замок Нойшванштайн — "сказочный" замок, архитектурная фантазия великого романтика на троне, баварского короля Людвига II. Строился с 1869 по 1886 год.

Вернуться к тексту

2) Первый роман знаменитой шведской писательницы Сельмы Лагерлёф, написанный в стиле неоромантизма, на основе легенд и преданий Вермланда, малой родины писательницы. В фанфике есть отсылка к роману: беда, в которую попала Вероника, напоминает историю графини Элисабет фон Турн, хотя и с некоторыми расхождениями.

Вернуться к тексту

3) "Кристин, дочь Лавранса" — один из самых известных романов норвежской писательницы Сигрид Унсет. Роман прекрасен, пропитан жизненной правдой, горькой и величественной. Но такой судьбы и такой "великой любви" как-то не хочется. Если это и есть — т.н. "женская доля", то спасибо — лучше сразу в монастырь с девическим венцом!

Вернуться к тексту

Я, словно бабочка к огню

Стремилась так неодолимо

В любовь, в волшебную страну,

Где назовут меня любимой…

<…>

Моя беда, а не вина,

Что я — наивности образчик.

Любовь — обманная страна,

И каждый житель в ней — обманщик.

Рязанов Э.А.

В далёкие времена, когда чародеи не таились от простых людей, жил в королевстве Камелот могущественный волшебник Мерлин. Мало сведений сохранилось о нём в наших старинных книгах; бледные отблески его великих деяний осели на страницах рукописей, вдохновили поэтов и художников. Можно подумать, что Мерлин был способен лишь на то, чтобы морочить головы добрым людям да делать запоздалые предостережения, а ученица его, Фея Моргана, была всего лишь злобной и распутной женщиной. Но дело обстояло не так, совсем не так! Существование рода человеческого было поставлено на кон, и из-за того от начала времён шла война между чародеями. И Моргана желала поработить весь мир, Мерлин же противостоял ей; и у обоих было много сторонников.

Вот какова была их история.

Однажды было Мерлину видение, что родится у короля Утера Пендрагона и герцогини Игрэйны, супруги герцога Корнуоллского, прекрасный сын; и прославит он Камелот, и немало поспособствует победе светлых сил. И потому не удивился чародей, когда прибыли к нему послы от короля Утера, занемогшего от безответной страсти к герцогине Игрэйне, и попросили помощи.

А между тем шла война между герцогом Корнуоллским и королём Утером; оборонял герцог Горлуа замок Террабиль, а супруга его, Игрэйна, укрывалась с дочерьми в замке Тинтагиль.

И вот однажды вечером сидела герцогиня за рукоделием и слушала, как поёт одна из её придворных девиц старинную песню о любви храброго рыцаря к прекрасной даме. Слушали песню и герцогские дочери — Моргауза, Элейн, Моргана и Вероника. Последней было всего восемь зим от роду, но слушала она, затаив дыхание, о чудесной любви; и мечтала о том дне, когда она вырастет и сама ступит в эту прекрасную страну, где её назовут любимой… Моргана, девочка тремя годами старше, думала о чём-то своём; а Моргауза и Элейн, уже взрослые девушки, были печальны. Они знали, что война между их отцом и Утером Пендрагоном идёт из-за того, что полюбилась королю их красавица-мать. Только не пожелала она становиться неверной женой, ибо обладала благородным характером и любила своего мужа, герцога Горлуа... Нет, не только счастье обещала страна любви!

Но вот песня оборвалась, и под стенами замка послышался стук копыт, заскрипел подъёмный мост — сам герцог Горлуа со своими верными рыцарями-советниками возвращался домой! Вот вошёл он в залу, где сидели в свете камина жена его и дочери. Моргауза и Элейн приветствовали его, а Вероника подбежала к нему и обняла, но он отчего-то не поднял её на руки и не подбросил в воздух, как делал обычно, а мягко оттолкнул. Не глядя ни на кого, герцог подошёл к Игрэйне и увёл её в свои покои.

Утром, на заре, Вероника слышала сквозь сон, как отец и его рыцари уезжали со двора. А через несколько часов в Тинтагиль прибыл скороход, и стало известно, что герцог Горлуа погиб под Террабилем — прошлой ночью.

И через много лет Вероника не могла вспомнить в точности, что происходило в эти дни; всё смешалось и спуталось в памяти. Ей казалось, что вот сейчас она ещё плакала в объятиях матери — и вот уже Элейн, торопясь, наряжает сестру к свадьбе герцогини Игрэйны и короля Утера. Пёстрой круговертью понеслись дни торжеств; отпраздновали свадьбу Моргаузы с королём Лотом Оркнейским, а Элейн — с королём Нантресом из Гарлота.

А потом настал день, когда мать, почему-то не глядя на оставшихся при ней дочерей, объявила им, что пора позаботиться об их воспитании; скоро они отправятся в монастырь к добрым монахиням, которые научат их разным книжным премудростям и целительскому искусству. Моргана топнула ногой и заявила, что не поедет ни в какую обитель, и бегом выбежала из покоев королевы. Вероника опустила глаза и сказала: "да, матушка".

Но в монастырь отправились обе. Моргана всю дорогу сидела надутая и молчала. Веронику это не заботило: они никогда не были дружны, Моргана вечно дразнила младшую сестру. Так что молчание этой язвы было даже кстати. Вероника тосковала и об отце, и о матери, и все усилия её были направлены на то, чтобы не разреветься. Но когда аббатиса встретила их ласковыми словами и погладила Веронику по голове, та всё-таки не выдержала и тихо заплакала.

Первое время обеим было трудно: Вероника грустила, Моргана злилась и с трудом подчинялась даже тем необременительным правилам, которые налагались на двух принцесс. Но вскоре дело пошло лучше: девочки они были умные и способные; успехи в учении, забота и любовь монахинь, размеренность жизни закрытого мирка примирили их с судьбой. Вероника молилась за упокой души отца, за здоровье матери, сестер и их детей, что появлялись один за другим, и это приносило ей утешение. Неизвестно, о чём думала Моргана, когда преклоняла колена рядом с младшей сестрой и произносила слова молитв, но поведение её стало образцовым; Вероника даже привязалась к ней — больше, чем когда они жили в родной семье.

Шли годы, и становилось ясно, что и Моргана, и Вероника обладают талантами настоящих волшебниц. Кроме того, они легко разбирали по-писаному, читали по-латыни, чуть ли не наизусть помнили все имевшиеся в монастыре травники, а также священную историю и жития святых. Они разбирались в лекарственных растениях и умели врачевать болезни и раны. Особенно раны — навык крайне нужный по тем временам. И вот пришло время настоящей учёбы — у великого чародея Мерлина.

— Это — волшебный круг. Здесь ты будешь постигать мастерство. Войди в круг, оставив всё остальное позади. Помни — войдешь в круг, назад пути не будет! — торжественно звучал голос наставника, и взгляд его был строг и серьёзен.

Пути назад уже давно не было. Подобрав шлейф, Вероника шагнула в волшебное пламя⁽¹⁾...

Зима сменялась весной, весна — летом, а лето — осенью; приезжали и уезжали из замка Мерлина ученики; кого-то он прогонял, кто-то уезжал сам, не выдерживая суровых испытаний. И становилось всё яснее, что нет у Мерлина учениц лучше, чем принцессы Моргана и Вероника; а из учеников, что обучались у него магии и рыцарскому искусству, сильнее всех были двое юношей, несомненно талантливых, но гораздо менее знатных. Звали их Бальтазар Блейк и Максим Хорват. И являлись эти четверо сильнейшими волшебниками в мире...

Ещё было ясно, что и Бальтазар, и Максим влюблены в Веронику по уши. И никому, кроме Мерлина, не было заметно, что Моргана исходит чёрной завистью к сестре; так что чародей не очень расстроился, когда самая старшая и самая сильная его ученица уехала к королю и королеве, дабы выйти замуж за короля Уриенса, правителя страны Гоор. Видел Мерлин, каким жестоким и недобрым было сердце Морганы, как жадна она была до власти, и сожалел он, что открыл ей многие тайны чародейского искусства. Но теперь, надеялся старик, она осядет в королевском замке, привыкнет помыкать рыцарями и придворными дамами, да беднягой Уриенсом; один за другим родятся дети, и мечта о могуществе и власти над всем миром поблекнет и забудется Морганой...

Но вот умер король Утер, и погрузилась страна в усобицы и распри; поднялись друг на друга бароны и рыцари. Вновь разразилась и война между чародеями, что шла с незапамятных времён, то затихая, то вновь вспыхивая адским огнём. Пришлось взяться за оружие и старику Мерлину, и юным ученикам его, и даже красавице Веронике. Спокойно принял этот долг Бальтазар, Макс Хорват же счёл войну весёлым приключением; нелегко было Веронике, нежной и доброй по натуре, вступить на военное поприще. Но их противники творили всякое беззаконие, убивали людей без счёта, поправ все правила и обычаи, кои чародеи уважали издревле, и дорог был каждый волшебник, который мог защищать род людской. И за многими преступлениями скрывалась Моргана, только никто пока что не подозревал этого, ведь была она хитра и вероломна, как змея.

А начались усобицы потому, что никто не знал о родившемся у короля Утера и Игрэйны младенце — единственном сыне царственной четы. Мальчик был зачат в ту памятную ночь в замке Тинтагиль, куда король явился в облике герцога Горлуа, заколдованный Мерлином. Ибо велел Мерлин скрыть рождение принца и отдать его на воспитание благородным людям, сэру Эктору и жене его. Сделал он так, поскольку сказали ему звёзды, что не проживёт ребёнок долго, если останется при королевском дворе и будет расти, как наследник престола. Кроме того, Мерлин сам собирался заняться его воспитанием, уверенный, что родится этот ребёнок чародеем. Однако случилось не так; не имел юный Артур волшебной силы, но в остальном рос славным мальчиком. И вот на турнире в Гластонбери вытащил он из камня зачарованный меч, о котором было пророчество; и стало ясно, что явился новый король Камелота.

Долго не могли убедиться в том бароны и рыцари; короли Лот, Нантрес и Уриенс, не думая долго, пошли на него войной. Но Артур, при всей своей молодости, был силён и храбр, и верные сторонники его были славнейшие рыцари, да и мудрые советы Мерлина немало помогли юному королю; так что разбил он неприятелей наголову. И стали отныне эти короли на его сторону, и прибыли в Карлион, столицу Камелота, со своими дворами и семействами.

Настало и в войне чародеев перемирие; приехал к королю Артуру и чародей Мерлин вместе с учениками. Впервые за долгие годы встретилась Вероника со своими замужними сёстрами, королевами близлежащих государств, и не очень радостна была эта встреча: стали они друг другу совсем чужими. А королева Игрэйна, собрав вокруг себя красавиц-дочерей, по-своему была опечалена: ни одна из четверых не стала счастливой. Моргауза ненавидела своего мужа-старика, Моргана ни во что не ставила короля Уриенса, Элейн и Нантрес не скрывали своей неприязни друг к другу. Что же до самой младшей дочери... Кротка и ласкова она была с матерью, почтительна с наставником, нежна с племянниками, но иногда в глазах её мелькало странное выражение: будто видела она больше, чем следовало видеть человеку, будто несла тяжесть, что была ей не под силу. Вероника находилась в расцвете молодости и красоты, и немало благородных рыцарей, королей и королевских сыновей, добивались её руки — и не только благодаря высокому происхождению невесты. Но не нравилось королеве, что двое учеников Мерлина, Максим Хорват и Бальтазар Блейк, были ближе всех к её прекрасной дочери. И соединяла их многолетняя дружба, за последние годы скреплённая жестокой войной, в которой они принимали участие. Что оба влюблены в Веронику — Игрэйна поняла, едва увидела их всех вместе. Не могла она лишь разобраться, которому из них девушка отдавала предпочтение. А спросить почему-то не решалась. Словно высокая крепостная стена отделяла мать от выросшей дочери; с этими Хорватом и Блейком больше у неё было общего...

"Как же я позволила, как же я допустила, что ты стала такою, моя девочка? — думала королева, гладя тёмные волосы Вероники; та сидела рядом, на полу, склонив голову на материнские колени. — Как же я позволила, чтобы ты познала все эти ужасы, кровь и грязь? Я даже не знаю, как вышла ты из этого пламени такой светлой и чистой! Чего тебе это стоило, девочка моя? Увы! Все мои дети несчастливы. Быть может, и лучше, что я не знаю, кем вырос сын Утера; быть может, его жизнь отраднее! Да, я буду думать так; не буду больше спрашивать себя: отчего мне не дали даже взглянуть на него? Он родился уродцем, с горбом, с кривыми ручками и ножками? Они не хотели, чтобы я испугалась его? О, я бы не испугалась, я любила бы его ещё больше, бедного! Видно, Господь наказал невинного ребёнка за грехи наши — мои и его отца! Но нет... нет... он здоров, он счастлив. Буду думать так."

— Отчего вы плачете, матушка? — Вероника нарушила ход мыслей Игрэйны внезапным вопросом, прозвучавшим тихо и робко. Будто она боялась, что крепостная стена между ними станет тонкой и хрупкой, как весенний лёд; что стена рухнет, и всё, что скрывали обе, обрушится на их головы.

— Ничего, доченька. Так... вспомнилось былое.

Не то чтобы королеве Игрэйне хотелось, чтобы кто-то коснулся горьких тайн, которые она много лет хранила в сердце. Ей казалось — это убило бы её.

Но в тот день не избежать было многих откровений.

Дело в том, что всё ещё говорили люди, мол, не следует молодому Артуру, сыну сэра Эктора, не больно знатного человека, занимать королевский престол. И когда собралась вся съехавшаяся в Карлион знать в пиршественном зале, разгорелся об этом великий спор.

И тогда не оставалось ничего Мерлину, как открыть истину; он вышел вперёд, и голос его перекрыл голоса спорящих.

— Вы видели многие чудеса, совершённые королем Артуром! Он вынул меч из наковальни в Гластонбери; он разбил всех своих врагов наголову; он достоин занимать трон наследника Пендрагонов! Но раз вам этого мало, я скажу: он и есть наследник короля Утера, законный сын его и королевы Игрэйны!

Все взоры обратились к королеве; жуткая тишина настала в зале. Вскочил со своего почётного места молодой Артур. Как смерть побледнела Игрэйна.

— Лживая женщина! Лживая мать! — вдруг прервал молчание сэр Ульфиус, советник герцога Горлуа, а затем и короля Утера. — Если бы вы, королева, открыли, кем является Артур, не было бы этой кровопролитной войны! Вы в ней виноваты — кровь убитых на ваших руках!

Всё поплыло перед глазами бедной королевы; но она почувствовала, как крепко сжали её руку холодные пальцы Вероники, и сознание вернулось к ней — не было ли тут колдовства?.. Но прежде, чем кто-либо успел что-то сказать, Игрэйна поднялась со своего места и заговорила.

— Я только женщина и не могу сразиться в поединке с сэром Ульфиусом, чтобы защитить свою честь, может быть, какой-нибудь рыцарь согласился бы защищать меня ради Господа нашего и Его кроткой Матери, — произнесла она, обводя взглядом притихший зал. Всё кружилось перед нею, но она заметила, как Бальтазар, а за ним Максим Хорват поднялись, готовые заговорить и откликнуться на её зов; и королева Игрэйна подумала, что, возможно, не так уж и плохи эти двое учеников чародея. Но она вовсе не хотела начинать поединки и кровопролития. Этого с неё было достаточно!

— Но вы хорошо знаете, сэр Ульфиус, — продолжила королева, — как король Утер приехал ко мне в Тинтагиль, мой собственный замок, в облике моего любимого супруга и что я в ту ночь зачала от него, через три часа после смерти герцога. А через четырнадцать дней я обвенчалась с ним по вашему совету. И именно по приказу Утера ребенка сразу же после рождения отдали Мерлину. Я знаю только, что родила королю Утеру сына, но его забрали у меня, не дав мне ни приложить его к груди, ни поцеловать. И я так никогда не узнала, ни куда Мерлин отвез моего ребенка, ни как его назвали, так что не могла я узнать его. И не знаю я ни одной женщины, кроме нашей милосердной Госпожи и Владычицы, Пресвятой Девы Марии, которая бы испытала столько горя и печали, сколько я⁽²⁾.

Тут голос её оборвался; она закрыла лицо руками и зарыдала. Сэр Ульфиус, готовый провалиться сквозь землю, подошёл к ней и стал умолять о прощении.

— Тогда вина тут не ваша, госпожа, а Мерлина, — произнёс он.

— Это правда, — ответил Мерлин, — это правда, и мне держать ответ перед всеми вами. Но знайте, было мне предсказание, что недолгой и несчастливой была бы жизнь Артура, останься он с родителями в королевском замке... А ему предстоят великие дела. Он поразит многих наших врагов и приведёт к процветанию королевство!

Между тем сам молодой король встал со своего места и бросился к ногам матери; она обняла его дрожащими руками, и он поцеловал её бледные щёки; слёзы текли по его лицу, но он ничуть не стыдился их. По правде сказать, так у многих глаза были на мокром месте...

Мерлин огляделся вокруг. Артур поднялся с колен и теперь обнимал своих прекрасных сестёр. Моргана быстро клюнула его в щёку и обняла так крепко, словно желала придушить; Вероника ласково коснулась плеча вновь обретённого брата, другой рукою поддерживая мать. А потом обе чародейки обернулись — так случайно вышло, — и встретились глазами со своим наставником...

Мерлин глубоко вздохнул — несчастья только начинались, и вот-вот должны были пасть на головы виноватых и невинных.

В тот вечер дочери допоздна сидели у постели Игрэйны, которая долго плакала, а потом почувствовала страшную слабость и боль с левой стороны груди. Наконец королева заснула; Моргана предложила, чтобы они сменялись по двое: сначала у матери подежурят Элейн и Моргауза, а затем их сменят младшие, Вероника и сама Моргана. На том и порешили. Обняв Веронику за талию, Моргана увела сестру из покоев Игрэйны в соседние комнаты и надёжно закрыла за собою дверь.

— И что ты думаешь о Мерлине, Вероника? — спросила она.

— Не знаю, что думать. В первый миг я готова была его убить!

— Только в первый?..

— Моргана, ты же понимаешь, что я хочу сказать! Это в голове не укладывается... Наставник — и такая подлость! Я не верю, что это всё. Он должен объяснить! Должно быть объяснение... кроме этого!

— Разве предсказания не вполне достаточно? Что такое жизнь одного человека... счастье человека... все эти слова о чести и правдивости.... по сравнению с величием... могуществом... властью?

— Даже если эти люди — наши отец и мать?

— В этом и дело, дорогая сестра... — прошептала Моргана, обнимая Веронику за плечи и склоняясь к её лицу, — в этом и дело! Я видела твои глаза. Ты желала бы отомстить за жестокий обман, за гибель отца и несчастье матери! Не криви душой... скажи...

— Я не собираюсь лгать тебе, Моргана. У меня было такое чувство... Хотя кому теперь мстить? Король Утер мёртв. А Мерлин... — Вероника поднесла руки к ноющим вискам, и Моргане пришлось выпрямиться и перестать нависать над ней. — В этом надо разобраться. Я ничего не понимаю... Это какой-то страшный сон.

— Нет, дорогая Вероника, к сожалению, нет! — воскликнула Моргана. — А быть может, и к счастью! Теперь ты знаешь, каков наш великий и благородный Мерлин! Возможно, тебе настало время узнать, какова я!

— Ты?..

— Да, я! Захочешь ли ты оставаться в обществе старика теперь, когда знаешь всё?

— Я не знаю... Артур предложил нам с матерью остаться при дворе. Но долго ли я смогу?.. Долго ли продлится затишье?

— Так ты остаёшься на стороне Мерлина?

Вероника медленно обернулась, задумчиво глядя на сестру. Ей вспомнилось всё, что было пережито за последние годы; сожжённые деревни, где над пепелищем выл и стенал ветер, разнося вокруг смрадное дыхание смерти; разрушенные замки, стоны раненых, искажённые мукой лица и истерзанные тела тех, кто пал жертвой безудержной жестокости сторонников тьмы... словом, всё то, из-за чего служанке теперь приходилось выдёргивать у Вероники седые волосы, появившиеся значительно раньше, чем следовало бы.

— На стороне Мерлина? — переспросила она. — Нет, не только на стороне Мерлина мы сражались... нет. Ты, верно, и не знаешь всего, что происходило, Моргана, какому страшному злу мы противостояли. И хорошо, если не знаешь... у тебя есть семья, сыновья; держись их, сестра!

Моргана молчала, играя подвеской на длинной цепочке и глядя куда-то поверх головы сестры своими тёмными глазами; по её неподвижному лицу трудно было угадать, о чём думала она, но Вероника и не пыталась этого сделать. Ей казалось, что она понимает, о чём может размышлять жена и мать прекрасных сыновей, когда ей говорят о страшной войне, полной жестокости.

— Вот как, — произнесла наконец Моргана, — что ж, Вероника, наш разговор не окончен... но пора ложиться, нам нужно хоть немного поспать.

Но Моргана знала, что уже не заговорит с нею так, не сделает попытки переманить на свою сторону.

Зато Моргана знала, что непременно отомстит сестре за отказ переметнуться к ней — пусть Вероника и понятия не имела, что отказывается! Злоба переполняла сердце тёмной колдуньи; и смешно и оскорбительно ей было то, что младшая сестра жалела и щадила её, желая уберечь от зрелища ужасов, кои являлись делом её, Морганы, рук.

Впрочем, Моргана владела собою превосходно; была она в те дни особенно усердна в уходе за больной матерью, и так стала добра к сёстрам и вновь приобретённому брату, что все были очарованы ею.

Королеве Игрэйне между тем становилось лучше и лучше. И хотя казалось, что все помыслы её посвящены сыну, столь чудесным образом обретённому, в её сердце и мыслях оставалось место и для других людей.

Однажды пришёл в её покои чародей Мерлин; и долго они беседовали, и никто так и не узнал, что они сказали друг другу. Но когда Вероника вошла к матери, Игрэйна сразу ответила на её немой вопрос.

— Да, я простила его, дитя моё. Простила по-христиански всё то зло, что они причинили мне с королём Утером... моим покойным супругом. И тебя прошу... не держи зла в своём юном сердце. Бог дал тебе талант и силу большую, чем у многих людей; не позволь же обиде и жажде мести отравить твою душу... это слишком опасно... я знаю.

— О матушка! Охотно отдала бы я свой магический дар за ту силу души, которая помогла вам простить наставника! Я... я не могу простить его за участие в том подлом обмане... Вы правы, это опасно... как его ученица, я... но...

Вероника отвернулась, закрывая лицо руками. Каменные стены рушились, и из тёмных подвалов вырывались один за другим призраки погребённых под слоем долгих лет переживаний. И грохот обвала долетел до слуха королевы Игрэйны; и ничего ей не оставалось, как сорвать с израненной души последний жалкий покров.

— Не было ли моей вины в том, что случилось в тот страшный год? — медленно произнесла Игрэйна. — Пожалуй, была...

— Вашей вины, матушка? — ахнула Вероника, оборачиваясь. — Вы, верно, бредите!

— Нет, о нет... Когда мы с твоим отцом прибыли ко двору короля Утера, я была горда и счастлива своей красотой, а жизнь при королевском дворе казалась мне... гораздо лучше и веселее сидения взаперти в Корнуолле... Король Утер был великолепным рыцарем, и я... я была рада проверить на нём силу своих чар. Я видела, что по-прежнему могу пленять сердца, хоть у меня уже и были взрослые дочери! Не думала я, чем это может кончиться... Не думала, что в его сердце родится такая глубокая, такая сильная страсть! А когда поняла... было уже поздно.

— Вы просто клевещете на себя...

— Нет, Вероника, это правда. О, я сполна заплатила за торжество своего тщеславия... сполна! Берегись, дочь моя... Берегись! Легко стать причиной раздора... ты знаешь, о чём я говорю.

— О, матушка, это не так... Не так! Здесь, при королевском дворе, среди обычных людей, всё иначе; но среди чародеев мы — ученики Мерлина, — друзья и соратники. Мы равны, и мужчины, и женщины, и...

Королева Игрэйна грустно покачала головою, и Вероника замолчала. То, что она сказала, была чистая правда — да только не вся.

— Мы равны, потомки королей и простых рыцарей, и даже дети селян. Важно лишь то, есть ли у тебя дар... и как ты его используешь.

— Быть может, это и так; и всё же поверь мне, старой женщине... — королева Игрэйна вздохнула и вдруг чуть лукаво улыбнулась. — Значит, вы равны... и кого же из них двоих ты готова назвать себе ровней, забыв, что ты дочь герцога и падчерица короля?

Вероника наклонилась к матери и что-то тихо ответила ей. Но что именно — притаившаяся у дверей Моргана расслышать не смогла.

Приближалось время отъезда короля Уриенса и его семьи из Карлиона. Собиралась в дорогу и королева Моргана; но прежде, чем покинуть двор, она желала завершить одно дело.

И вот однажды поднялась она на одну из башен королевского замка и с притворным удивлением ахнула:

— О, что же ты стоишь тут в одиночестве, Максим? И отчего ты смотришь так печально? Разве случилось что дурное?

Максим Хорват вздрогнул, пробудившись от невесёлых дум; он стоял у самого парапета и смотрел вниз, туда, где вдоль крепостного рва вилась дорожка, вилась и убегала в зеленеющие поля; снизу доносились перекличка молодых голосов, смех и разговоры.

— Королева Моргана, ты сама проницательность. Ты ведь знаешь, из-за чего я могу быть печален...

Моргана подошла к нему ближе и тоже взглянула вниз, проследив взгляд бывшего соученика.

Там, на дорожке и поляне, она увидела своих сестёр и племянников, гуляющих в сопровождении дам и пажей; длинная их процессия расползлась пёстрой змейкой по холмам. Элейн и Моргауза то и дело наклонялись, срывая цветы; своим орлиным зрением Моргана углядела, что головы младших мальчиков украшают венки. Наконец увидела она ещё две фигуры, сильно отставшие от королев и их наследников; в них узнала она Веронику и Бальтазара. Занятые беседой, они, казалось, никого не замечали и шли так медленно, как только могли.

— Что ж, всё ясно! — усмехнулась Моргана. — Но, стоя здесь и вздыхая, ты многого не добьёшься. Не похоже это на тебя, Макс. Я тебя не узнаю...

— Меня задержали... и, возможно, не хотели видеть.

Голос Хорвата был ровным, но Моргана знала его достаточно хорошо, чтобы различить в этих скупых словах жестокую обиду и ярость.

— И что же, ты намерен заболеть от любви к моей сестре? Исчахнуть с её именем на устах, чтобы ей стало стыдно за своё небрежение? Или, быть может, благородно уступишь дорогу счастливому сопернику? Ведь вы, в конце концов, друзья с детства... почти братья...

Хорват сжал руку в кулак и стукнул по серому камню парапета.

— Я готов на всё, чтобы получить её! На всё!

Моргана улыбнулась медленной и недоброй улыбкой.

— Вот теперь я узнаю тебя, Макс Хорват. Теперь я тебя узнаю... Быть может, однажды и ты узнаешь, какова на самом деле я...

И над ними реял летний ветер; он гнал по небу облака, чьи тени набегали на цветущие поля и разбредающиеся по ним фигурки людей; ветер гнул к земле травы, играл с волнами, омывающими берега волшебной страны, где чародейство было и тонкой наукой, и великим искусством, и просто средством подлого обмана.

1) Круг Мерлина "родом" из фильма "Ученик чародея". Он представляет собой огненную окружность, разделённую алхимическими символами на семь частей, включает в себя Владения Пространства-Времени, Движения, Материи, Стихий, Превращения, Разума; в центре — так называемый Запретный Сектор, где сосредоточена сила жизни и смерти. Этот круг выполняет множество функций. Именно внутри круга наставник принимает в ученики новичка, произнося установленную традицией формулу — слова, которые в тексте фанфика вложены в уста Мерлина, в фильме говорит Бальтазар своему ученику Дейву.

Вернуться к тексту

2) Монолог королевы Игрэйны полностью взят из книги "Легенды о короле Артуре и рыцарях Круглого стола" Сигрид Унсет.

Вернуться к тексту

Пришли иные времена,

Тебя то нет, то лжешь, не морщась.

Я поняла, любовь — страна,

Где каждый человек — притворщик.

<…>

Зачем я плачу пред тобой

И улыбаюсь так некстати?

Неверная страна — любовь,

Там каждый человек — предатель.

Рязанов Э.А.

Стояла зима, холодная и пасмурная; дни были коротки, зато долгими стали тёмные ночи; природа спала под слоем снега и льда; для деревьев и кустарников, для полей и пашен настало время отдыха; но беспокойным людям отдохновения было не видать. На дворе уже давно стемнело, но в замке Мерлина, в ярком свете множества свечей, над старинными книгами склонились чародеи — сам Мерлин и его ученик Бальтазар, единственный из тех, кто в то время остался рядом с наставником. Впрочем, если бы спросил кто-нибудь Мерлина, тот сказал бы, что проку от этого ученика сейчас немного.

Но никто не спрашивал, и учителю пришлось высказаться самому.

— Бальтазар! Какой смысл смотреть на страницу и думать о другом? Или, может, ты спишь с открытыми глазами?

— Простите, наставник. Этого больше не повторится.

— О да, разумеется!

Мерлин покачал головой, поглаживая седую бороду; колдовской перстень с драконом блеснул в свете свечей, как живой.

— Да... Знал я, когда брал в ученицы дочерей сэра Горлуа, что не приведёт это ни к чему хорошему, что принесут они обе великую беду и смуту. Но если уж я сам не слушаюсь собственных предчувствий, что обижаться, если другие не слушают?..

Но Мерлин был обижен, обижен и опечален глубоко; многое произошло за год с лишком, пролетевший с тех пор, как все они собрались при дворе молодого короля Артура в Карлионе. Так, Артур женился на прекрасной Гвиневер, дочери короля Лодегранса; женился по великой любви, не слушая увещеваний Мерлина, который и так и этак объяснял ему: не принесёт этот брак обоим ничего, кроме горя. Но Артур был упрям и влюблён, а первые успехи вскружили ему голову. Он был полон решимости помериться силами с судьбой, и Мерлину оставалось только примириться с его выбором. А тут ещё показала истинный норов Моргана, едва не загубив своими кознями царственного брата; узнав о подлости и жестокости дочери, занемогла и умерла с горя королева Игрэйна.

Но прежде, чем произошло это печальное событие, самая младшая дочь королевы, Вероника, оказалась на пороге замужества. Переговоры о её возможном браке с королем заморской страны не увенчались успехом, и вскоре она тайно покинула двор брата, чтобы связать свою судьбу с Максимом Хорватом. Когда Игрэйна уже слегла и весть о том разнеслась в королевстве, они вернулись и, благодаря мольбам умирающей, были прощены королём. Вероника страшилась, что это её бегство стало причиной болезни матери; лишь поговорив с королевой, она вполне убедилась, что последний удар нанесла Моргана.

Было время, когда Мерлину казалось, что Вероника благосклоннее относилась к Бальтазару, нежели к Максиму; было время, когда так казалось и самому Бальтазару. Поначалу Мерлин не одобрял этого увлечения, и надеялся, что оно развеется, подобно утреннему туману. Вероника была чародейкой, и правду сказала она матери, что как чародеи они были равны; но она была ещё и дочерью герцога, и сестрой короля, и двойственное её положение требовало особой осторожности. Подобно своим сёстрам, Вероника могла отдавать сердце кому угодно, руку же её должен был получить человек знатный и влиятельный. Ничего, кроме больших бед в будущем, эта история не сулила. Но...

Дни шли за днями, и Вероника незаметно переменилась; чем радостнее держал себя Хорват, чем печальнее и мрачнее становился Бальтазар, тем быстрее росло беспокойство в уме и сердце Мерлина. Предчувствие заставило его дать ученику непрошеный — и запоздалый, — совет, который тот отверг с негодованием...

— Я уже говорил с ней, не раз. Сначала она будто колебалась; видно, это мне казалось, потому что я... надеялся. Но теперь она высказалась вполне определённо. Она отказала мне...

— Ты!? Посмел!? Просить руки!?

— Чему вы удивляетесь, наставник? Вы только что советовали мне поговорить с ней... неважно. Оставим это. Прошу вас, никогда больше не вспоминайте... Я буду любить её всегда — и мне этого будет достаточно. Но только не напоминайте.

Мерлин тогда только вздохнул тяжело. Достаточно! Как же... Придворные певцы могли воспевать тот необыкновенный род любви, коей достаточно одного благосклонного взгляда; быть может, для кого-то это и было верно; но — не здесь⁽¹⁾.

— И надолго ли хватит этого решения, Бальтазар? Будь я на твоём месте, я бы увёз её, и всё. Предчувствие говорит: так следует поступить...

— Слышать не хочу! — впервые в жизни почтительный ученик говорил с наставником так резко, впервые перебил его, не дав договорить. — Я не смог бы так поступить с ней. И с ним, если на то пошло. Мы с Хорватом — почти братья. И вы нам были как отец... Простите мою вспышку. И не напоминайте... никогда, никогда!

Мерлин не напоминал. Между тем ко двору молодого короля Артура был представлен юный блистательный рыцарь, сэр Ланселот; он быстро стал Артуру лучшим другом, но взгляды, которые он бросал на прелестную королеву Гвиневер, оправдывали все мрачные ожидания старого чародея. Быть может, Ланселот займёт немного благородства и выдержки у Бальтазара?

Но знал Мерлин, что надеяться на это не стоит. Пройдут годы — и вспыхнет война между Артуром и Ланселотом, что ныне были лучшими друзьями, и погубит прекрасный Камелот... И никто, кроме чародея Мерлина, не будет знать и помнить, что была другая дорога, на которую должны были ступить и Артур, и Ланселот, и Гвиневер, и он сам, и все вокруг, — должны были ступить и не ступили...

Но пока что стояла холодная зима, и иная война пылала, как открытая рана; как никогда была сильна Моргана, окружённая многочисленными сторонниками, как никогда опасно было положение. Вскоре должны были прибыть в замок Мерлина Максим Хорват с Вероникой; намеревался Мерлин собрать совет из лучших своих учеников, и многое он должен был им поведать, и многое им следовало решить. Так что не время было Бальтазару смотреть на страницу старинной книги невидящими глазами...

— Принимая всех вас в ученичество, я предупреждал, что чародейство требует полной самоотдачи⁽²⁾. Ещё большего требует от нас война с тьмой, — проговорил Мерлин. — А теперь иди, Бальтазар. Соберись с мыслями перед советом! А пока иди...

Но ученик покачал головой:

— Нет.

И в обсуждении тонкостей чародейского искусства Бальтазар больше не позволял себе вспомнить о том, что обещал похоронить глубоко в своём сердце — и, как оказалось, не в силах был сдержать такое обещание. Вскоре предстояло ему встретиться с Вероникой, и он не знал, чего желал больше — увидеть её снова или, наоборот, не видеть больше никогда...

Разбуженный упрёком наставника, Бальтазар перестал задаваться этим вопросом; и именно в этот момент он получил возможность узнать ответ.

Слуга принёс Мерлину срочное послание; проверив, не проклято ли письмо, чародей удивился — на нём не было никаких чар, решительно никаких следов волшебства; оно было написано известным лишь немногим шифром, к которому и сам Мерлин не сразу подобрал ключ — точнее, не сразу его вспомнил.

Вдвоём склонились над короткой запиской Мерлин и Бальтазар; и то, что прочитали они там, привело обоих в ужас и смятение. Это Вероника составила послание; она писала, что Максим Хорват — предатель, вставший на сторону Морганы; обещала Моргана ему влияние и власть, то, чего он давно добивался и о чём втайне мечтал; она писала, что Хорват собирается воспользоваться доверием наставника и через это погубить его... Но о самой себе не сказала Вероника ничего.

Едва Мерлин успел разобрать последнее слово, как Бальтазар вызвал слугу, принявшего и вручившего письмо.

— Кто передал тебе послание? — спросил у него Бальтазар.

— Женщина, сэр; она не назвала себя, а лица я и не разглядел: оно было скрыто под капюшоном, а на руках у неё были перчатки, так что трудно сказать, сколько ей лет; говорила оно глухо. Лошадь под ней была вся в мыле, но женщина отдала письмо, тут же развернулась и уехала...

Теперь Бальтазар точно знал: он желал увидеть Веронику больше всего на свете. Лишь взглядом попросив у наставника позволения, он кинулся к дверям.

— Остановись! — крикнул ему вслед Мерлин. — Быть может, это лишь козни и коварство Морганы! Вспомни, как обманывала она Артура!

Бальтазар обернулся.

— Быть может, наставник! И всё же следует нагнать эту посланницу, кем бы она ни была...

Но ему так и не удалось этого сделать; долго он метался по обледенелым дорогам, но отыскал лишь труп загнанного коня, уже занесённый снегом. Конь был тощий и старый, настоящая кляча — прежде Вероника не ездила на таких лошадях... если это была Вероника. Но поднявшаяся метель надёжно скрыла следы женщины, доставившей письмо; она будто растворилась во мраке холодной ночи, словно её и не было. И долго, долго ещё Бальтазара мучила мысль, что она и впрямь растворилась; что её приняла в свои безжалостные объятия наполовину скованная льдом река или спрятали до поры не менее глубокие, покрытые сугробами овраги...

Мерлин не поверил предупреждению до конца. Он сам послал письмо Максиму и Веронике, выслав гонцов им навстречу; подготовившись на всякий случай к худшему и послав верных слуг своих на поиски женщины, что доставила послание с предупреждением и так таинственно исчезла, он принялся ждать. Вскоре скороход доставил Мерлину ответ от Хорвата и жены его — ответ, опровергавший обвинение против Максима. Мол, была то злобная клевета Морганы, желавшей посеять рознь между ближайшими соратниками и друзьями. Это было похоже на правду. И наконец прибыли в замок Мерлина Хорват и Вероника; и едва встретился с нею взглядом Бальтазар, как почувствовал недоброе — не узнал он её.

И вот в полумраке покоев Мерлина на пальце Хорвата сверкнул бледно-розовым светом перстень чародейки — единственное украшение из ларца Вероники, которое не могло стать залогом любви⁽³⁾. Злая насмешка мелькнула на лице чародейки, стоявшей рядом с Максимом — и сквозь нежные черты, принадлежавшие прекрасной Веронике, проступили черты Морганы, родной сестры её и главной противницы.

До того момента Бальтазар и сам не знал, как сильно надеялся он, чтобы всё это оказалось неправдой. Но времени на терзания не было. Бальтазар выступил из тени. Им всем следовало многое сказать друг другу — и не только сказать...

* * *

Ледяной ветер выл, больно ударял в лицо, жаля острыми мелкими снежинками; ветер дул со всех сторон сразу, и определить, где север, где юг, уже было невозможно. Метель поднялась в один миг, быть может, то был перст жестокой судьбы, завывавшей голосами бури: довольно, конец, сдавайся!

И знала Вероника, что ей придётся это сделать — сдаться, отложив борьбу, в первый и последний раз. Не видела она, куда идёт; не могла уже вернуться в замок Мерлина, даже если бы пожелала, поскольку давно не понимала, где находится. Могла она идти, покуда достанет сил, но они неминуемо закончатся, и тогда...

Ведь Вероника уже не была могущественной чародейкой. Она была самой обыкновенной женщиной, обманутой, доверившейся не тому человеку; и теперь уходила туда, куда уходит большинство таких, как она. Быть может, напрасно позволила она ложной гордости восторжествовать над собой, напрасно решила скрыться с глаз тех, кто был ей дорог и кому она ныне сослужила последнюю службу, предупредив о грозящей им опасности. Больше она ничего не могла сделать — ничего, даже лишнего шага вперёд. Оступившись, Вероника упала на колени, понимая, что больше ей не подняться. Странно — не ощущала она дыхания вечности, не чувствовала ничего — лишь усталость и холод. В следующий миг поняла она — почему, ибо метель вдруг стихла над её головой, и чья-то рука — жёсткая и костлявая, точно рука самой смерти, — крепко схватила её за плечо.

— Подымайся! Ишь чего удумала!

Вероника вскинула глаза на склонившуюся над ней женщину. Она была стара — лицо в сеточке мелких морщин, точно печёное яблоко, седые кустистые брови над выцветшими мудрыми глазами; рядом стояла маленькая серая лошадка — смирная, но явно выносливая. Старая колдунья, прокладывавшая себе путь сквозь буран — кто, зачем?..

— Скажешь, не удумала? А что ты тут делаешь в непогодь?

— А вы-то что здесь делаете? — Вероника поднялась, опираясь на неожиданно сильную руку старухи. Скоро действовала магия старой чародейки — в одно мгновение молодой женщине стало тепло, и силы разлились по закоченевшему телу, точно горячее питье.

— Мне есть нужда, меня-то ждут! — усмехнулась старуха. — Пойдём, пошевеливайся! Недосуг мне.

И Вероника последовала за своей спасительницей, не говоря больше ни слова; костлявая рука, напомнившая длань смерти, на самом деле была рукою знахарки, спешившей на помощь новой жизни.

Так и получилось, что в то самое время, когда Бальтазар носился по окрестностям замка Мерлина, прочёсывая знакомые им всем с детства дороги и тропы, Вероника уже сидела у очага в доме мельника на краю леса — так далеко, куда одна, пешком, она никак не могла бы уйти.

А в очаге играло яркое пламя, весело трещали поленья под большим чаном, где грелась вода; рядом на верёвке покачивались белыми облачками пелёнки. Их развесила ещё молодая хозяйка, лежавшая теперь на соломе в соседней комнате — дом мельника был богат и велик. Там же скрылась и старая лекарка. В углу, на скамье, сидели двое притихших молодых парней — работников. Из соседней комнаты в большую то и дело выбегала девушка — видимо, служанка; совсем юная девочка, лет тринадцати.

Вероника сидела, сложив на коленях бессильные руки, и глядела в огонь — но она больше не была чародейкой и не могла увидеть в игре языков пламени ничего, ни прошлого, ни будущего. Разве что горькие воспоминания...

Как легко поддалась она обману! Как легко доверилась чужим чарам, наведённому чувству! Моргана всегда была гораздо более могущественной волшебницей, нежели сестра её. Но Вероника верила ей; быть может, обладала Моргана и не самым мягким и приятным характером, но ведь в целом мире не было у них никого ближе и родней! Доверяла Вероника и Хорвату; не раз он показывал и храбрость, и стойкость, и решительность, и даже доброту. Разве не верили они в одно и то же, разве не одним и тем же следовали законам, разве не знали друг друга всю жизнь свою?.. Неужели за каждым, за каждым поступком его скрывался расчёт, обман, коварство?..

Как же случилось так, что сидела теперь Вероника в чужом доме, и перед глазами её стояло лицо Хорвата, насмешливое и равнодушное, и слышался его — его ли? — холодный голос: "А я-то думал, ты никогда не догадаешься... Жаль. Хотя и не слишком — ты довольно скучна, Вероника, со своей наивной преданностью и заботой. Помнится, ты всегда мечтала о мирной и обыкновенной жизни... теперь ты получишь её сполна..."

Вероника зажмурилась и замотала головой, отгоняя видение. О, он был прав! Её желание исполнилось — но каким образом!

А между тем хозяин дома, молодой мельник, лишь в прошлом году унаследовавший дело, мерил шагами комнату, испуганный и побледневший под загаром. Когда из-за стены донёсся полный боли стон, мельник вздрогнул с видом столь страдальческим, что Вероника поднялась со скамьи, куда её усадили, и подошла к нему.

— Всё будет хорошо, — улыбнулась она, дивясь тому, как легко и уверенно прозвучало это обещание, ни на чём не основанное. Странно выходило — Вероника присутствовала при множестве смертей, но ещё никогда не присутствовала при рождении. Но мельник, кажется, поверил ей и успокоился немного.

А Вероника огляделась. Застигнутая врасплох молодая хозяйка оставила множество недоделанных работ; ночь обещала быть долгой, но за ней неминуемо должен был наступить новый день и принести свои извечные хлопоты — совсем как наутро после всякого сражения, большого или малого. И Вероника наклонилась, собирая черепки разбитой кем-то миски, а затем молча принялась за дела. Завтра — а может, и раньше, — трое мужчин запросят есть, в этом можно было не сомневаться...

Вероника росла принцессой, но за время войн и походов пришлось ей научиться многому. Не раз играла она роль простой девушки, не ведающей ни чародейства, ни роскоши. Старая колдунья прогнала от себя напуганную маленькую служанку, которая в присутствии грозной старухи растерялась совсем, так что у неё всё валилось из рук; доброе лицо Вероники и тихий голос её немного успокоили девчонку, и вдвоём они скоро управились. Оставалось только ждать.

И вот в полумраке чужого дома, полного тревожным ожиданием, перед внутренним взором Вероники вновь и вновь вставало лицо человека, что оказался предателем, и звучал его голос, говоривший ужасные вещи, врезавшиеся в сердце, словно удары тысячи ножей.

«Ты никогда не умела пользоваться ни силой своей, ни положением, Вероника; пожалуй, я верно рассудил, что тебе оно не нужно. А мне — ещё пригодится»

«Разве я не жена твоя, Максим? Как ты можешь так поступать со мной?»

Вероника поморщилась. Ныне ей до тошноты противно было вспоминать собственный слабый голос, в котором звучали слёзы. Где была её гордость? Как она могла позволить себе стать такой… жалкой?

«О да, я знал, что иначе не смогу заполучить тебя! Но, видишь ли, тот благородный старец, что совершил над нами христианский обряд… большой вопрос, имел ли он на это право. У него, знаешь ли, проблемы с епископом. Кажется, он запретил ему совершать таинства»

И потом рассмеялся он так мерзко, наслаждаясь, видимо, выражением её побледневшего лица. Но в следующий миг Вероника овладела собой и рассмеялась тоже.

«Что ж, прекрасно! Значит, я не связана с тобою. И не обязана тебе повиновением»

«Ты же не думаешь, что я позволю тебе выйти за ворота замка? Ты наивна, как дитя, я знаю. Но не до такой же степени… Ты мне больше не нужна; но твоя сила ещё может мне понадобиться. Хотя и не сейчас»

Глупый, расчётливый Макс! Он предусмотрел всё, кроме того, что собственные слуги его могут выказать больше преданности молодой госпоже, чем ему самому. Ей помогли бежать; она предупредила Мерлина и Бальтазара о грозящей им опасности.

Больше она ничего сделать не могла. Возможно, действительно был окончен путь её, возможно, ей следовало исчезнуть в ледяной мгле, а не сидеть теперь в чужом доме, незваной и ненужной гостьей; сидеть и глядеть на протекающую мимо чужую жизнь, как на волны реки, несущей свои воды к морю…

Под утро, когда над мельницей, над скованной льдом речкой и заснеженным лесом забрезжил рассвет, в доме мельника наконец раздался крик младенца. Вероника забыла о бедах своих и впервые улыбнулась, глядя на крошечного винно-красного мальчишку на руках у старой колдуньи, на измученное и счастливое лицо молодой матери и сияющее радостью и облегчением лицо отца. Похоже, он действительно очень любил жену и за эту ночь по-настоящему извёлся.

Словно часть рассыпавшейся было мозаики, что-то встало на место в тот миг, когда Вероника увидела их всех вместе; в конце концов, вся её прежняя жизнь, долгие, трудные годы ученья и тяжёлые годы войны — всё было ради этого; Вероника на миг пожалела об утраченном даре чародейства — в конце концов, был он дан ей для того, чтобы стоять между тьмой, полной чудовищ, и этой маленькой семьей с её миром и любовью...

Старуха взглянула на Веронику с любопытством и будто бы вызовом; но та, внезапно побледнев, не ответила на её взгляд и торопливо вышла из комнаты в большую залу, а затем выскользнула и из дому, быстро притворив за собою дверь, дабы не напустить холода.

Метель окончилась, и на дворе сияло морозное утро; пушистый и глубокий снег лежал у самого порога — всё вокруг занесло; воздух, обжигающе-свежий, можно было, казалось, пить. В доме же было душно, там стоял обычный запах зимнего жилья; прежде Вероника не замечала этой духоты, терпеть которую ей было не впервой, но в тот миг показалось ей, что она не выдержит больше ни мгновения. И схватил её в ледяные объятия холод; она опустилась на колени и умыла снегом пылающее лицо; но дурнота не проходила. Вероника обессиленно прислонилась к стене дома, и навернувшиеся на глаза слёзы начали замерзать на её щеках. Пускай! О, с какой радостью встретила бы она эту дурноту, будь всё иначе! Но теперь! В самом деле, и Моргана, и Хорват — могли они смело торжествовать! Они отняли у неё всё, что могло быть ей дорого — любовь, честь, покой; и даже из этой минуты сумели вынуть радость, оставив лишь отчаяние и горечь. Да, да, эту чашу придётся ей испить сполна! Ей — и не только ей, увы; впрочем, для неё это может кончиться отнюдь не так благополучно, как для молодой хозяйки мельницы... Кто знает...

Дверь за спиной тихо скрипнула, выпуская старую колдунью, и вновь мягкое тепло, полное волшебства, окутало Веронику, как накануне в дороге.

— Спасибо, — негромко сказала она, поднимая голову и глядя на старуху снизу вверх, — спасибо.

— Я уж думала, ты опять за прежнее.

— Нет. Просто мне показалось, что я умру, если не глотну свежего воздуха...

— Вот как, — старуха кивнула, видимо, поняв всё. — Были времена, когда я звалась Нимуэ, Владычицей Озера, и короли прислушивались к моему слову; но однажды я передала свою власть Вивиане⁽⁴⁾, лучшей моей ученице, и променяла хрустальный дворец на хижину в глухом лесу; мне не пришлось пожалеть об этом. Я растеряла многое из своей силы, и теперь могу лишь служить простым людям, облегчая их страдания в болезни.

— Нимуэ? Вот куда ты исчезла?

— Да, признаюсь, что желала я исчезнуть. Я устала. Ты понимаешь?

Вероника медленно кивнула, и увидела Нимуэ — та и впрямь прекрасно понимает, что сподвигло некогда великую чародейку на такой поступок.

А яркое зимнее солнце катилось над ними по чистому небу, заставляя снег переливаться прекраснее, чем грани лучших драгоценных камней; занимался новый день, неся свои трудности и заботы — каждому человеку в королевстве, от храброго короля до его самого скромного подданного; и солнце светило каждому — и предателю, и человеку, верному своему слову, и тому, кто любил, и тому, кто ненавидел. А уж каким они видели этот свет, и видели ли его вообще — это уже совсем другое дело.

1) Несмотря на присутствие в шапке фанфика конкретной даты, это всё-таки фэнтези. Писать об эпохе короля Артура — задача сложная, так как, с одной стороны, мы имеем дело с эпосом, который стал основой рыцарской культуры с её концепцией куртуазной любви, а с другой стороны — с реальной исторической эпохой, когда эта самая культура ещё не сформировалась. Но здесь, повторяюсь, фантастическое повествование и фантастический мир легенд, а потому я сочла возможным ввести подобные допущения и упомянуть некие "песни о необыкновенной любви". Ведь упомянутые в тексте персонажи Артурианы жили как раз в мире, где действовали законы куртуазной любви, совершались подвиги и безумства в честь Прекрасных дам и т.д. Тем более что в данном эпизоде акцент делается как раз на разрыве между литературной традицией и реальной жизнью.

Вернуться к тексту

2) В фильме эти слова Бальтазар сам говорит своему ученику Дейву, предостерегая юношу от, мягко говоря, несвоевременного увлечения очаровательной Бекки.

Вернуться к тексту

3) Согласно сюжету "Ученика чародея" большинство волшебников, кроме самых сильных, таких как Мерлин и его наследник, не могло творить магию без волшебного артефакта. У Мерлина, Бальтазара, Вероники и некоторых других персонажей это были кольца; у Максима Хорвата был синий камень, вделанный сначала в рукоять меча, а затем — в набалдашник трости. В фильме Максим Хорват дважды отнимает у своих сторонников такие артефакты (кольцо и медальон) и забирает себе, увеличивая при их помощи свою силу. Увидев на пальце Хорвата кольцо Вероники, Мерлин и Бальтазар поняли, что тот отнял у неё возможность колдовать и, может быть, убил.

Вернуться к тексту

4) Из содержания многочисленных переложений легенд о короле Артуре можно сделать вывод, что "Владычица Озера" — нечто вроде звания, передающегося от одной волшебницы к другой. Кроме того, согласно одному из вариантов легенды, Дева Озера помогла появиться на свет Ланселоту, которого потом взяла к себе в учение. На основе этих фактов у меня и сложился образ "бывшей" Владычицы Озера, ныне скромной знахарки-повитухи.

Вернуться к тексту

Но снова прорастет трава

Сквозь все преграды и напасти.

Любовь — весенняя страна,

Ведь только в ней бывает счастье.

Рязанов Э.А.

Зелёное лето клонилось к закату; становились холодными туманные утренние часы, а по вечерам с заходом солнца воздух заметно свежел. Гнулись в садах деревья под тяжестью плодов; наливались нивы, и пришло время жатвы. С утра до ночи трудились в полях селяне, торопясь убрать богатый урожай. Год выдался хорошим по погоде, хотя и трудным — из-за войны. Но ныне она будто бы утихла. Пронеслась по королевству весть, что злобная и страшная ведьма Моргана превращена великим чародеем Мерлином в камень, а сторонники её разбиты в боях и обращены в бегство, что замки их разрушены или взяты; что сам чародей исчез, однако оставил на страже мира одного из учеников своих. И ещё говорили, что грядёт время, когда явится волшебник, равный по силе исчезнувшему, и одержит он окончательную победу над тьмой.

А пока над полями Камелота плыли песни косарей, бесхитростные и бодрые, о веселье и любви. Но рыцарю, проезжавшему мимо этих полей, мимо полных жизни селений, было, видимо, не до веселья.

Однажды, когда подъехал рыцарь к селению на краю леса, увидел он у колодца древнюю старуху. И тогда путник спешился и подошёл к колодцу; он поклонился старухе, точно она была самой королевой, и спросил, не видала ли она в их краях девушки необыкновенной красоты.

— А не положено ли тебе, господин, сначала попросить у меня воды? — спросила старуха, окидывая его далеко не ласковым взглядом.

— В самом деле, — кивнул рыцарь, закашливаясь, так как он вдоволь наглотался дорожной пыли. — Благодарю тебя... Так что же девушка? Ты не видела её?

Старуха внимательно вгляделась в его лицо, покачала головой, поджала сухие губы, а затем повернулась и махнула рукой: мол, ступай следом.

— Ты явился почти вовремя, — бросила она через плечо. — Ещё застанешь.

Рыцарь ахнул и схватил старуху за плечо, заставляя её остановиться.

— Застанешь? Она больна?

— А ты и не догадываешься? — выплюнула старуха. — Ступай за мной.

Густые ветви деревьев сомкнулись над их головами; по узкой тропке рыцарь поднялся следом за своей провожатой к хижине, вросшей в землю. Дверь в неё была такой низенькой, что ему пришлось согнуться чуть ли не вдвое, чтобы войти внутрь.

В единственной комнате было темно и сыро. "Как в могиле!" — подумал рыцарь, а затем... затем он увидел Веронику.

Она лежала на бедной крестьянской постели, исхудавшая и обессиленная; очертания её тела едва вырисовывались под ветхим одеялом. На бледном лице, казалось, остались одни глаза — она стала похожа на святых с византийских мозаик, со взглядом, полным страдания и грусти.

Он упал на колени рядом с ней; взял её руки в свои — о, бедные, загрубевшие от тяжёлой работы руки, которыми он некогда любовался! Прежде он не смел коснуться края её платья, но теперь покрыл поцелуями холодные пальцы своей Прекрасной Дамы, хотя вовсе не собирался проявлять такую несдержанность. Она поймёт, она всегда всё понимала, она знает — он не оскорбит её.

— Бальтазар... — он скорее почувствовал, чем услышал, как она позвала его.

Он поднял голову, встречаясь с ней взглядом.

— Бальтазар, ты сможешь простить меня?

— Простить? Тебя? Это ты прости меня, Вероника. Ты спасла нас всех, ты спасла мне жизнь⁽¹⁾, а я — я не смог уберечь тебя…

— Ты не мог... уберечь меня... от моей собственной глупости, — возразила она. — Бог свидетель, как я сожалею... я верила Моргане... и...

— Тише, Вероника. Мы оба верили не тем людям. Прости меня... я должен был понять...

— Выслушай, — прошептала она, хмурясь. — Как же хорошо, что ты пришёл! Я не надеялась... Но я хотела, чтобы ты не думал обо мне... слишком дурно. Я верила, что... — она поморщилась, словно от боли; ей во всех смыслах трудно было говорить.

— Тише, тише, — покачал он головой. — Я знаю, всё знаю. Вероника, я всегда... ты должна рассчитывать на меня. Разве я не клялся тебе в верности? О, почему, почему ты не позвала меня на помощь?

Бальтазар хотел сказать, что по-прежнему любит её, и это было написано на его лице. Вероника подняла свою тонкую руку и легонько провела по его волосам — совсем как в те годы, когда они были невинными детьми, не знавшими бремени горя и позора.

Словно в ответ на его вопрос из полумрака комнатки раздался тихий плач — не то писк котёнка, не то скрип немазаной двери. Бальтазар обернулся; его глаза настолько привыкли к темноте, что он сумел разглядеть, как старуха склонилась над чем-то вроде колыбели.

— Теперь ты понимаешь…

Он покачал головой и поднялся с колен; ему стоило сделать один шаг, скорее даже полшага, чтобы оказаться рядом со старухой и заглянуть в колыбель.

Там, внутри, из складок белой ткани — ослепительно белой и яркой в этом тёмном, бедном жилище, — выглядывало маленькое красное личико. Бальтазару никогда прежде не случалось видеть так близко новорождённого младенца, и ему трудно было поверить, что человеческое существо и впрямь может быть таким крошечным. Он так и сказал старухе, когда она спросила его, что он думает об этом ребёнке.

Старуха невесело рассмеялась — мелким, дребезжащим смешком.

— Он на редкость крупный, этот парень! — объяснила она.

Но в её взгляде, обращённом к Бальтазару, не было больше злости; Нимуэ поняла, что не он был причиной несчастий её гостьи, которой она не задала за прошедшие месяцы ни единого вопроса.

А Бальтазару вспомнился замок Хорвата, парадные залы, устланные драгоценными коврами, столы, ломившиеся от яств, и сытое, холёное лицо хозяина. Пока Макс наслаждался всей этой роскошью, к которой всегда имел слабость, Вероника страдала и мучилась в нищете и забвении, могла даже умереть, и в самый трудный час рядом с нею не было ни одного близкого человека...

Но теперь это всё в прошлом!

— Какое имя ты дала ему, Вероника? — спросил Бальтазар, оборачиваясь к бедной матери, с тоской смотревшей в сторону сына, к которому не в силах была подойти.

— Я думала… назвать его Горлуа. Хотя едва ли я имею на это право. Бедный отец! Хорошо, что он не дожил… все мы, его дочери, не принесли ему ничего, кроме горя и бесчестья⁽²⁾…

— Вероника, ты сама знаешь, что это не так! Не смей себя даже сравнивать с этими… — он не договорил.

Старуха с удивлением переводила взгляд с Бальтазара на Веронику. Она понятия не имела, кого приютила у себя, хотя и понимала, что перед ней — девушка знатного происхождения.

— Послушай, Бальтазар… — вновь заговорила Вероника, — Макс… он не должен знать… ничего…

— Он и не узнает, — ответил Бальтазар, вновь опускаясь на колени рядом с постелью Вероники; он не знал, как объяснить ей, что Максим Хорват больше уже никогда, ничего не узнает на этом свете. — Вероника… я должен отдать тебе кое-что…

С этими словами достал он из висевшей у него на поясе сумки тяжёлый перстень с розовым камнем и, взяв бессильную руку Вероники, надел его ей на палец. И засветилось кольцо мягким светом, и на щёки молодой женщины легла розоватая тень — словно предвестник возвращающегося румянца.

— Думаю, так ты поправишься быстрее. Вероника, я… с радостью предложил бы тебе и другое кольцо, если бы ты только согласилась.

Она опустила глаза, и из-под её длинных ресниц, таких тёмных на бледном лице, покатились, одна за другой, крупные слезинки.

— Ты ведь не хочешь сказать, что всё ещё любишь его…

— Ненавижу! — проговорила она с такой страстью, какой прежде не было в ней. — Но ты… Я не могу принять твоё великодушие. Твою доброту… Моя жизнь кончена, а ты... ты должен быть счастлив.

— Не смей так говорить. А что до меня, я не могу быть счастлив без тебя, и…

— Ты должен! — и в её голосе послышалось что-то от прежней Вероники, воительницы, раздававшей приказы отрядам грозных воинов; но потом она добавила тихо и горько: — А мне недолго осталось… и мальчику моему тоже.

— Ну нет! Не для того я отыскал тебя! Послушай, Вероника, я ничего не попрошу, кроме права защищать тебя… Твой сын будет моим сыном, внуком своего деда, сэра Горлуа, и…

— Постой, постой… — прошептала она. — Погоди. Одно я, в самом деле, попрошу у тебя, Бальтазар. Нимуэ говорит, что мой… что недолго… а он ведь ещё не крещён, ни у одной из нас нет сил для такого пути… до города… Нимуэ может пройти хоть по бушующему морю, но только если кто-то ждёт её помощи... при смерти. А так...

— Разумеется, я привезу священника, и он окрестит Горлуа здесь, в этом доме…

Нимуэ с младенцем на руках выбралась из хижины, оставив Бальтазара и Веронику одних, и уселась на стволе дерева, поваленного бурей; оно уже много лет служило ей скамьей. Старуха улыбнулась ребёнку и скорее забормотала, чем запела короткую старинную песенку; а мысли её текли, далёкие и бессвязные. Последним малышом, которого она не только приняла, но и за которым долго ходила, был Ланселот, королевский сын, а ныне — лучший рыцарь Артурова двора. Быстро летят годы, несутся мимо столетия бурной рекой, а всё одно и то же, и беспокойный мир всё стучится и стучится к ней в двери, никуда не скроешься от него. В нём, в мире этом, слишком много ненависти и злобы, но хорошо, что остаётся хоть немного места для любви...

Когда Бальтазар уехал, Нимуэ вернулась в дом; Вероника сказала ей:

— Прости, Нимуэ, что ничего не рассказала тебе прежде.

— Я ведь не спрашивала. Теперь спрошу: ты так и сказала ему «нет»?

Вероника едва заметно кивнула.

— Дура ты, вот кто!

— Я это знаю и сама! — воскликнула та, приподняв голову. — Но ты разве меня не видишь, Нимуэ? На что я похожа? Я не хочу однажды увидеть, как он раскается… доброта и благородство толкают его на этот поступок, но что будет потом?

— Я же говорю — дура! Любит он тебя без памяти. Коль один обманул, это ещё не значит, что весь свет дурён. А тебе не пристало думать о себе. Быть может, после крещения мальчишка твой на поправку пойдёт⁽³⁾. Каково ему будет жить незаконным? Или ты совсем на этого рыцаря смотреть не можешь?

— Кажется, никогда я не любила его так, как теперь…

Нимуэ покачала головой и улыбнулась — грустно, ласково и лукаво. Ибо знала она, что будет дальше. Нет, не потому, что была волшебницей — магия уже много лет неумолимо покидала её, — а потому, что была очень, очень старой женщиной, немало повидавшей на своём веку.

* * *

Расцветал над землей светлый, ясный май. Цвели яблони вокруг собора в Гластонбери. И всюду солнце пригревало ласково, как летом, и всё живое тянулось к нему, и сквозь прошлогодние листья прорастала свежая зелёная трава. Третья весна шла юному Горлуа, внуку властителя Корнуолла; Вероника угадала, давая сыну такое имя — рос он похожим на деда. Пока что ещё нежный, маленький, как один из тоненьких цветов, что тянутся из земли по первому зову весеннего солнца, мальчик жил у материнских колен, в покое и неге, но скоро, скоро должен был прийти его черёд оглянуться вокруг и упорхнуть из-под женской опеки. При мысли об этом сердце Вероники сжималось от страха и тоски, но знала она — придётся ей смириться и выучиться жить с этим неизбежным страхом и с бессмертной надеждой, как другим матерям до неё. А пока что...

Лодочка из коры в пухлой детской ручонке уже пересекала бурное море — за неимением лучшего «морем» стал ствол берёзы, низко изогнутый, как сиденье. Горлуа, говоривший на диво чисто и бегло для своих трёх лет, недаром отпрыск одной из самых образованных женщин в Камелоте, увлечённо рассказывал Веронике, куда плывёт его корабль… Над головами их шумела берёзовая роща, а перед ними, на холме, возвышался старинный замок — серый и грубоватый на фоне нежно-голубого неба; родной дом. С тех пор, как Вероника маленькой девочкой покинула Тинтагиль, у неё не было настоящего дома — но теперь он, определённо, был. И она была у него — хозяйка, мать… жена. Бальтазару удалось убедить Веронику, что им движет прежняя любовь к ней, а не жалость или верность рыцарскому обету.

И вот теперь Вероника слушала болтовню Горлуа, рассеянно сплетая из первоцветов маленький венок. На душе у неё было легко и спокойно; настоящим благословением стали для неё годы затишья. Конечно, и супруг её, Бальтазар, и она сама оставались чародеями на службе у короля Артура; вместе они держали в руках хрупкий мир и собирались удерживать его так долго, как только смогут...

Вдруг побледнев, охваченная внезапным приступом слабости, Вероника опустилась на изогнутый ствол берёзы рядом с Горлуа.

— Мама? — он вскинул на неё ясные глаза, останавливая ход своего корабля из коры.

— Всё хорошо, милый, — она ласково погладила мальчика по голове. И вспомнился ей вой метели, безжалостный холод, непреклонная помощь Нимуэ, морозное утро над мельницей, и чувство горечи, охватившее всё её существо. Теперь всё было иначе, совсем иначе. Вероника была счастлива. Если её догадка верна, то вновь встретиться с Нимуэ им предстоит зимой; только не придётся старухе самой пробиваться к ней сквозь буран — её привезут с почестями. Затем она подумала, что хорошо было бы показать бывшей Владычице Озера, как вырос Горлуа... И ещё...

Вероника подняла голову и улыбнулась, увидев, что к ним по тропинке, взбегавшей по холму к берёзовой роще, поднимается Бальтазар; он помахал им рукой, и Вероника помахала в ответ. А Горлуа, засмеявшись, сунул матери в руки свою лодочку из коры и побежал навстречу человеку, которого знал и любил как своего отца. Бальтазар подхватил мальчика на руки и усадил себе на плечи, а тот завизжал от восторга, радуясь, что вознёсся так высоко.

Вероника смотрела на них обоих сквозь дымку внезапно навернувшихся на глаза слёз — светлых, благодарных. Они держали в руках хрупкий мир и собирались удерживать его так долго, как только смогут; а пока вокруг цвела весна, и впереди — она знала, — было ещё множество вёсен, цветущих, дарующих надежду.

1) Опять отсылка к фильму: там Вероника тоже спасла Бальтазара — весьма замысловатым образом и едва не ценой жизни.

Вернуться к тексту

2) Поведение Морганы и Моргаузы трудно охарактеризовать иначе как дурное. Правда, об Элейн, третьей дочери сэра Горлуа, мы ничего порочащего не слыхали — о ней вообще очень мало известно. Скорее всего, она единственная была порядочной женщиной, верной женой и хорошей королевой — а может, до нас просто не дошли сведения о её похождениях. В конце концов, в "Смерти Артура" Томаса Мэлори мы встречаем эпизод, где Ланселот был похищен несколькими королевами, которые бесстыдно заспорили между собой, с кем этот красивый рыцарь будет делить ложе. Там были Моргана, Моргауза и, можно предположить, их сестра Элейн. Так что я сочла возможным пожертвовать добрым именем этой дамы для ровного счёта.

Вернуться к тексту

3) Нимуэ родом из языческого эпоса, но эпоха, в которой она живёт, христианская. Кто знает, какие чувства и мысли заставили её оставить Озёрный замок?

Вернуться к тексту

Солнечным весенним днём, когда зеленеющие парки так и манят прогуляться под сенью светлых аллей и насладиться чудесной погодой, в коридорах Нью-Йоркского университета стояла непривычная тишина. Под дверями одной из аудиторий толпились студенты; кто-то читал учебник, кто-то — растрёпанную тетрадку с конспектами, а кто-то тихонько прятал наушники. Шёл экзамен по истории английской литературы у грозного профессора, и никто из "филологов" не замечал притулившегося в углу высокого парня, чьё лицо им было едва знакомо. А парень этот не сводил глаз с двери аудитории.

Наконец дверь раскрылась, и оттуда выпорхнула хорошенькая девушка. Её сияющее лицо было красноречивее любых слов; едва ответив на взволнованные расспросы однокурсников, она подбежала к высокому парню, который расцвёл улыбкой и ринулся ей навстречу.

— Ну, как, Бекки? Отлично? Вижу по твоему лицу.

— Отлично, Дейв!

— Я не сомневался.

— А я сомневалась, и ещё как! Ты просто не представляешь! Угадай, что мне попалось первым вопросом? Легенды о короле Артуре! А профессор их просто обожает, диссертацию по ним защищал! Думала, съест меня! Но обошлось... Фух!

Взволнованно жестикулируя, Бекки продолжала делиться впечатлениями с Дейвом, пока они спускались по лестнице в холл и даже пока шли по улице. Нью-Йорк — большой город из стекла и бетона, и весна здесь не особенно заметна, разве что в островке нежно-голубого неба между силуэтами высотных зданий; но в душе у Бекки весна расцветала тысячей первоцветов. Дейв слушал её рассказ об экзамене, и радость на его лице сменялась странной задумчивостью.

Дейв и Бекки были знакомы с детства, вместе учились в начальной школе; потом Дейв — у него всегда были большие способности к точным наукам, — перевёлся в какую-то особенную математическую школу, но связи с Бекки упорно не терял, то и дело появляясь на её горизонте — робеющий, смущённый, чудаковатый, смешной... и самый милый на свете. Теперь Дейв изучал в Нью-Йоркском университете физику и подавал большие надежды, преподаватели прочили ему блестящую научную карьеру; а сам Дейв мечтал — нет, твёрдо решился! — завоевать не только научный Олимп, но и сердце Бекки. Друзья и однокурсники обоих полагали, что он чересчур честолюбив — Бекки слыла самой красивой девушкой курса, парни так и толпились вокруг неё, и некоторые считали, что этот скучный зануда-ботаник не пара живой и обаятельной красотке.

У Бекки было своё мнение. Она видела, что Дейв в своих чувствах искренен — в отличие от многих других; она знала, что на него можно положиться; если кто считал его скучным, так они просто с ним не говорили, а если говорили и ничего необычного не заметили — сами скучные люди. Дело было не в таланте Дейва к физике, конечно; дело было в нём самом — в его натуре, в его личности. И вообще...

— Бекки, — вдруг сказал Дейв необычайно торжественно, — я должен тебе кое-что рассказать... и показать. В моей лаборатории. Ну, не моей — той, которой мне разрешает пользоваться профессор Хайдерман.

Лаборатория находилась в бывшей ветке метро; Бекки бывала там не раз, и ей казалось, что в этом месте было что-то волшебное, мистическое. Наверно, потому, что вся эта физика с её бесконечными отраслями и таинственными приборами, расставленными по обширному залу лаборатории тут и там, казалась ей не более понятной, чем колдовство из легенд и сказок.

И когда Дейв раскрыл перед нею большую старинную книгу, какие Бекки видела разве что в витрине музея⁽¹⁾, в глубине души девушка не слишком-то удивилась. Даже когда картинки на пожелтевших страницах ожили и задвигались, и она поняла, что это не очередное чудо электроники, а самая настоящая магия...

— Боюсь, сегодня тебе предстоит узнать кое-что ещё об эпохе короля Артура... такие вещи, о каких твой профессор, бедняга, и не подозревает...

И Дейв раскрыл перед Бекки разворот с генеалогическим древом, от одного вида которого голова кружилась и глаза разбегались.

— Видишь, Бекки? Это Мерлин, великий чародей. У него самого не было семьи, но был безвестный брат, не волшебник, и от него — ты представляешь? — веду свой род я. Я — наследник Мерлина, его волшебной силы. Чародей. А вот это — его лучшие ученики... Бальтазар и Вероника. Они были мужем и женой... вот их сыновья, их было трое, — Дейв вдруг весело усмехнулся. — Отличная команда была, надо сказать! По-моему, они только и делали, что вытаскивали друг друга из разных передряг и приключений. Удивительно, что дожили до глубокой старости...

Бекки поглядела на портреты Бальтазара и Вероники.

— Бедные их родители... — вздохнула она.

— Да уж... Но, думаю, они ими гордились. Так вот, я о чём, — Дейв задумчиво почесал кончик носа, — ты ведь помнишь моего дядюшку, который пару раз мелькал тут в лаборатории? Он мне никакой не дядя, хотя за эти годы и стал как родственник... он мой наставник в искусстве чародейства⁽²⁾. Их, — Дейв вновь указал на изображения Бальтазара и Вероники, — потомок. Видишь ли, этот неволшебный брат Мерлина приходился родственником ещё и Веронике... через её отца, герцога Горлуа. Один из её сыновей и был первым наследником Мерлина. Победил вот её — злую ведьму Моргану...

— Она действительно была такой, как в легендах? — переспросила Бекки; она и сама не знала, зачем — суть разговора состояла совсем не в этом...

— В тысячу раз хуже, — посерьёзнев, ответил Дейв. — Так вот... Война между Мерлином и Морганой закончилась много сотен лет назад, но то противостояние... оно длится до сих пор. Сейчас тихо, уже много лет... но рано или поздно может объявиться новый "наследник Морганы" и заняться тёмной магией по-крупному. Ну, знаешь... как в кино. И даже круче. И я... ты понимаешь, что не буду стоять в стороне.

Опираясь ладонями о стол, Дейв опустил глаза на пожелтевшую страницу книги по истории чародейства, и замолчал на несколько секунд — собирался с духом.

— Так что, Бекки, теперь ты знаешь, кто я такой... и как опасно со мной связываться. Но... я хотел... спросить тебя... может быть... ты подумай... не говори сейчас... я тебя люблю, Бекки, но я понимаю, если... словом...

Взгляд Бекки упал на портрет Вероники в цветочной рамке. Из сумрачной глубины веков красавица-чародейка смотрела на неё внимательными тёмными глазами; она держала голову высоко и прямо, и во всём её облике нежность сочеталась с решимостью. Когда-то Вероника тоже жила на этом свете, любила и была любима, а теперь превратилась в сверкающий осколок старинной легенды... Она уже прошла тот путь, на который Бекки только предстояло вступить. И девушка почти физически ощутила, что дух этой далёкой, давно ушедшей женщины сейчас сочувствует им обоим — и тоже ждёт ответа.

Дейв поднял глаза от книги и взглянул на Бекки, чтобы увидеть её улыбку.

— Я ведь тоже тебя люблю, Дейв...

Нью-Йорк — каменные джунгли, большой город из стекла и бетона, но когда у двоих на душе любовь расцветает тысячей первоцветов, этот город, как и любой другой, становится частью Весенней страны, где в воздухе разлито счастье...

1) В фильме "Ученик чародея" есть универсальный учебник волшебства — "Энкантус". В нём изложены тайны искусства и науки чародейства, а так же история магического мира, которая сама собой отображается на страницах книги — стоит событию произойти, и оно уже там.

Вернуться к тексту

2) Согласно сюжету "Ученика чародея", Бальтазар Блейк, благодаря наложенным на него Мерлином чарам, прожил на свете больше тысячи лет — всё это время искал наследника Мерлина, способного уничтожить запертую в волшебном артефакте Моргану. Этим наследником и оказался Дейв; в фильме Бекки является в лабораторию во время урока волшебства и сталкивается с Бальтазаром, который представляется ей как дядя Дейва.

Вернуться к тексту