Дни ухаживания (гет)

На следующее утро Элизабет пробудилась усталой, больной и решительно не в духе. Она жаждала скрыться из дома, и сбежала вместе с Дарси, как только тот появился. Она знала, что он привык рано вставать и по утрам имеет обыкновение гулять или ездить верхом. К счастью, этим утром он предпочел пешую прогулку, так что не было никакого четвероногого чудовища, чтобы еще более смутить ее душевный покой.

Разумеется, их тайное свидание решительно выходило за рамки приличия. В ее теперешнем состоянии духа это только делало его привлекательнее, но Элизабет знала, что Дарси не так-то легко будет согласовать прогулку наедине с глубоко укорененными в нем понятиями о должном поведении. Поэтому она была зла на него, хотя и понимала, что без особых оснований. Она знала, как легко они могут поддаться соблазну, и сознавала, что осторожность Дарси была вовсе не беспочвенной. И когда копившееся в ней весь вечер и утро напряжение, наконец, прорвалось, она сказала резкость и тут же пожалела о своих словах — даже раньше, чем заметила, как он вздрогнул, а его глаза утратили всякое выражение.

Как ни странно, разрядить обстановку сумел именно Дарси.

— Элизабет, может быть, ты… — начал он неуверенно.

Поскольку обычно в такое время на нее либо вовсе не обращали внимания, либо огрызались в ответ, она даже слегка растерялась.

— Мне так жаль, — виновато сказала она.

— Нет… То есть, я имел в виду… Ты не… Э-э-э…

Он залился краской.

Элизабет вздохнула.

— Нынче утром я в ужасном настроении, Фицуильям, — резко ответила она. — Пожалуйста, скажи прямо, что ты имеешь в виду.

— Ну… Не знаю, как это назвать. Миссис Рейнольдс так и не сказала, когда у Джорджианы… — Он покраснел еще сильнее. — У тебя… это время?

— Я тебя не понимаю, — сказала Элизабет.

— Время месяца, когда у тебя…Э-э-э…

Он стиснул пальцы и впился глазами в дорожку у себя под ногами.

Элизабет пристально посмотрела на него, потом до нее дошел смысл его слов, и она рассмеялась.

— Но как ты догадался?

— Ну…

Он выглядел чуть менее смущенным, и, бросив на нее неловкий взгляд, решился продолжить.

* * *

Джорджиана Дарси проснулась, неуверенно пошевелилась, бросила взгляд на простыни и кинулась прочь из комнаты.

— А… — миссис Рейнольдс откашлялась. — Мисс Дарси, когда молодая барышня достигает возраста, когда она может рожать детей…

* * *

Элизабет смеялась до слез. Дарси смущенно улыбнулся и грустно сказал:

— Это был один из тех случаев, когда я мечтал, чтобы матушка или старшая сестра были живы…

— Старшая сестра?

Элизабет с трудом представляла себе даже родителей Дарси.

— У моих родителей до меня было четверо детей, – коротко пояснил он. — Старшая дочь умерла за полгода до того, как я родился. Остальные не прожили и несколько часов: родились недоношенными. Мы все появлялись на свет слишком рано, но я выжил. Потом матушка рожала еще трижды, двух дочерей и сына, а потом… — его сияющая улыбка странно не соответствовала словам, но он продолжил более мягким голосом, — потом появилась Джорджиана.

Элизабет пристально смотрела на него. То, о чем он говорил, находилось в полном противоречии с той неясной картиной, которая сложилась у нее в голове. В первый раз она подумала о его родителях, о семье Дарси, не как о нечетких туманных фигурах, существующих только в ее воображении, но как о людях, таких же реальных, как Лидия, миссис Гардинер или ее отец. Она подумала о молодой женщине, всего богатства, красоты и дарований которой не достало, чтобы… Которая родила столько детей, и потеряла их всех, кроме одного хрупкого мальчика. Элизабет даже представить не могла, как он ей должен был быть дорог.

— Бедная твоя матушка! — сказала она сочувственно.

— Да, — согласился Дарси серьезно и переменил тему. — Кстати, я получил от Джорджианы письмо. Думаю, тебе стоит его прочесть.

Увидев письмо, Элизабет улыбнулась про себя. Похоже, страсть к обильной переписке была фамильной чертой: мисс Дарси не хватило двух листов, чтобы уместить все свои восторги по поводу помолвки брата. Элизабет была рада (как за Дарси, так и за себя), что хотя бы кто-то в семействе одобряет их брак; но ее поразила манера, в которой Джорджиана обращалась к брату. Было очевидно, что между братом и сестрой существует глубокая привязанность, но еще более очевидно — что у сестры эта привязанность сочетается с почти благоговейным почтением. Достаточно было проглядеть письмо хотя бы наполовину, чтобы понять, что мисс Дарси боготворит самую землю, по которой ступает брат, и что в ее глазах он действительно, как когда-то насмешливо заметила Элизабет, во всех отношениях безупречен.

— От картин совершенства мне дурно и скучно [1] — подумала она капризно. — Я рада, что у него достаточно недостатков и причуд, чтобы искупить то, что он сумел так близко подойти к идеалу.

* * *

— На самом деле, — призналась Элизабет несколько минут спустя, — я была в дурном настроении из-за маменьки.

Дарси открыл рот, потом снова закрыл, и стал ждать, что еще она скажет. Элизабет, сама не замечая, придвинулась ближе, рассеянно теребя пальцами его рукав. Хотя она, безусловно, предпочитала разговор молчанию, одним из самых больших удовольствий во время их одиноких прогулок было то, что ей не надо было прилагать усилия, чтобы ее услышали. Дарси почти никогда не перебивал ее слова восклицаниями, и, конечно, всегда придавал им значение. Хотя иногда он медлил с ответом, его ответы были продуманными и взвешенными. Ей не приходилось принимать в расчет сделанные из самых добрых намерений умолчания, небрежные слова, сказанные под влиянием момента и потом вызывающие сожаление, и просто откровенную ложь. Дарси говорил только то, что думал.

Мысли о собственном везении немедленно подняли ей настроение, и Элизабет почувствовала, что может рассказать, в чем дело.

— Маменька твердо настроилась на поездку в Лондон за нашим приданым. У нее от всего, что случилось, немного закружилась голова. Конечно, ни Джейн, ни я не хотим разлучаться, поэтому мы вместе с папенькой попробовали ее отговорить, но …

Она красноречиво пожала плечами.

— Почему вы с Джейн должны разлучиться? — спросил Дарси с немного недоуменным видом. Элизабет порозовела.

— Не с Джейн — с тобой, — быстро ответила она, и, подумав, добавила: — И с мистером Бингли, конечно.

— Понимаю. Тогда…

Слегка расширившиеся глаза Дарси подсказали ей, что он обеспокоен, видимо, из-за какого-то воображаемого оскорбления, которое по неосторожности мог ей нанести.

— Фицуильям, о чем ты?

— Я… Мы с Бингли это обсуждали и…

Он откашлялся.

— Мы как раз хотели с вами об этом поговорить.

— О чем поговорить?

— О Лондоне. О поездке в Лондон. У нас у обоих есть там дела. Это не срочно, но в связи с брачным контрактом…

Даже такой косвенный намек на разницу в их материальном положении привел его в глубокое смущение.

— И мы подумали, что было бы хорошо, если бы вы нас сопровождали.

— Мы все?

— Если Гардинеры согласятся, то, наверное, да.

Элизабет улыбнулась про себя.

— Маменька будет счастлива. Она уже успела выпросить у дядюшки с тетушкой приглашение погостить.

— А ты?

Элизабет подняла глаза на его подозрительно спокойное лицо:

— Конечно, мы спорили только потому, что хотели остаться с тобой. И мистером Бингли.

Дарси улыбнулся. По их возвращении было решено, что миссис Беннет, не перестававшая громогласно жаловаться на судьбу, повезет Джейн и Элизабет в Лондон, где они и проведут две недели, пока Бингли и Дарси закончат свои дела. Несмотря на мрачную перспективу путешествия одновременно с матушкой и Дарси, Элизабет предвкушала краткое спасение от меритонских сплетниц, и написала полное благодарности письмо тетушке.

Примечание:

1. «Pictures of perfection make me sick and wicked» — из письма Джейн Остин любимой племяннице Фанни Найт.