Чумной год (джен)

— Хэ! Тпр-р-у! — окриком останавливает рогача извозчик — плечистый и с вислыми седыми усами, самого запрягать впору, — слегка ударив пяткой ботинка по шее, и подтягивает поводья; с резной повозки спрыгивает щуплая девушка в атуре и охотничьих сапогах — хорошо из-под подола видать, и девушка, недовольно цыкнув, отряхивает дорожное платье с кружевами, — ткаческое, бесформенное, без пояса и корсажа. — Дальше не повезу.

— Уф, ну и тряский у тебя рогач-то. Спасибо, Люцен!

— Всегда ваш, милая!

Улла щурится, приложив ладонь ко лбу, оживает, громко благодарит Матерь и кидается к девушке — обнять, да покрепче, а та аж вскрикивает, дрыгая ногами, когда Улла хватает её на руки, как ребёнка; повитуха смеётся, плачет и злится одновременно, но никак не может понять, чего в ней больше.

— Хорнет! Барышня! Наше ж ты лунное зёрнышко!

— Уй, няня, у меня же копьё!

— Хорнет!

— Няня, поставьте меня! Я принцесса, и я приказываю опустить меня на ноги!

Улла слышит в голоске повелительную ноту, хмыкает, крепко целует Хорнет в обе щеки, а потом — в лоб, и только после этого возвращает на бренную землю; Хорнет, помятая и зацелованная, надменно надувает губы.

— Вот так-то лучше.

— Что ж вам в Улье не сиделось, барышня? Вы ещё так юны, годка два бы…

— А я и не буду там сидеть больше. По дому соскучилась.

Хорнет обводит взглядом потускневшее, выблекшее Гнездо, втиснувшееся всей чащей и крышами промеж глубокого ущелья, смурнеет ещё пуще прежнего и несколько секунд молчит; кто-то кричит, эхом заходясь в рыданиях, за плетёными крышами поднимается столб чёрного дыма, а дальше — ещё один, и в воздухе пахнет сыростью, заразой и горелым мясом.

— Нелюдно тут у вас нынче.

— Откуда ж люду в чумной год взяться, барышня? — пожимает плечами Улла. — У нас много кто помер. А кто помер, того сожгли. Старый Гигге с семьёй тоже вчера от чумы сгорел.

— Бывший казначей-то?

— Он самый.

— И… — Хорнет вдыхает поглубже, — и всех так?

— Всех, — отрезает Улла. — Чтобы другие не заразились.

— А ворота? Они заперты?

— Нет, барышня. Мы запирались, как божьи воины сделать хотели. Да только…

— Дурачьё! Глупые овцы!

Хорнет, плюнув, бьёт кулаком по ракушечной кладке стены.

— Надо срочно запечатать ворота. Кто додумается вылезти по грибы — назад не пускать.

— А то будто мы не пытались! Заражённых-то куда девать? У нас одиннадцать семей таких, и дети у них малые.

— Подальше. За мост. И тоже запереть.

— Это уж вы людям сами скажете, барышня, — мрачнеет повитуха, подталкивая Хорнет вперёд себя, пока советник Шух, знатно похудевший и год как не красивший накидку в свежий пурпур, наваливается на рычаг подъёмника — и цепь наматывается на колесо, поднимая кованые ворота. Ещё неделю назад Шух бранился на охрану, а теперь никогда этого не сделает: не на кого стало браниться.

— Вас… вас так мало, да? — одними губами уточняет Хорнет, задирая голову.

— Да, барышня. Пойдёмте в терем, нечего здесь холодным духом дышать.

Королевский терем, в котором Хорнет шесть лет назад игралась, ела и спала, полнится вышивкой, щитами и нитяными гербами.

Жители обступают Хорнет и Уллу у крыльца и галдят, смотрят во все глаза, — Улла почти физически чувствует, как Хорнет вздрагивает, и крепко обнимает её за плечи. Ткачей в деревне теперь вдвое, если не втрое, меньше прежнего: кто уехал с подводой и скарбом, кто сбежал, кто захлебнулся рвотой, корчась в чумном припадке, кидаясь на всё и всех подряд, и Улла понимает, что таких ещё прибавится, — но во взглядах оставшихся живокровью светится надежда.

— Принцесса Хорнет вернулась, да? — спрашивает хромая Вилла, поддерживаемая под локти малолетними сыновьями.

— А тебе что, жалени глаза выели? Сама же видишь: вернулась.

— И глядите-ка, жива, здорова.

— Точно она? — кривит лицо другой. — Тощая какая-то. И малая больно. Совсем не королева Херра.

— Вовсе дурак? Никто сюда больше не сунется, кроме принцессы.

— Принцесса, вы ведь не уйдёте?

Хорнет, и впрямь совсем ещё кроха внешне: рогатый атур отягчает голову, а дорожное платье с плащом кутают её, как капуста, — оглядывает собравшихся, стряхнув с себя руку повитухи.

Пальцы у девушки дрожат, но ткачи уважительно притихают, и Хорнет, шмыгнув носом, кладёт ладонь на рукоять копья.

— Я дома, дети. Пора бы привести его в порядок.