Оборотная сторона (джен)

...Анна пишет в дневнике. Она мечтает стать писательницей. А чтобы это обязательно случилось, нужно много тренироваться. Так сказала Анне старшая сестра.⁽¹⁾

На последний день рождения родители подарили Анне красивую общую тетрадь. Теперь она ведёт в ней дневник. Сестра сказала Анне, что все великие писатели вели дневники. Например, Лев Толстой. Марго тоже ведёт дневник. Хотя писательницей становиться не собирается. Она хочет быть врачом и спасать жизни.

Анна уверена, что у сестры всё получится. Ведь Марго такая умная! В школе она была круглой отличницей! А вот Анна — нет. Учителя всегда ставили старшую из сестёр Франк в пример другим ученицам.

А ещё Марго добрая, скромная, красивая и много улыбается! И никому-никому не отказывает в помощи! Она очень набожна, любит ходить в синагогу и знает идиш! Умеет играть в теннис, кататься на лыжах и коньках, раньше ходила в гребной клуб!

"...Она — само совершенство!..."

Анна Франк переворачивает страницу тетради и продолжает восторженно писать о сестре...

...Роза Грейнджер-Уизли знает историю этих сестрёнок. О младшей из них — Анне Франк, ей рассказывали магловские дедушка с бабушкой. Позже она читала о ней в интернете, — о девочке из обычной еврейской семьи. И о её дневниках.

Знает. И совсем не уверена, что хочет всё это вспоминать...

...В 1942 году Марго Франк, — Петуния Эванс, Лили Луна Поттер, — получает повестку, вынуждающую её явиться в немецкий трудовой лагерь. Отто Франк прекрасно понимает, чем это чревато для дочери. Семья уходит в подполье.

Рози горько от аналогий. Запертая в лондонском доме Поттеров в Годриковой Впадине Лили и Анна, прячущаяся в секретных комнатах внутри здания амстердамского предприятия, на котором до войны работал её отец.

Сейчас Роза помнит, что 1942 — это ещё и год смерти Рихарда Ганса.

Почему-то это кажется ей важным...

...Тяжелее всего на нелегальном положении приходится детям: нельзя шуметь. Но Марго, как кажется Анне, даже немного рада, что никто не мешает ей спокойно изучать богатую родительскую библиотеку. Пока Анна мечтает, как однажды станет великой писательницей, и пишет о своей жизни воображаемой подружке Китти, сестра, ей на зависть, сначала выучила латынь, а потом приступила к изучению английского и французского. Между занятиями умница-Марго штудирует труды по алгебре, геометрии, биологии, медицине, экономике...

Так проходит около двух лет. Роза Грейнджер-Уизли не знает, а Анна Франк не хочет вспоминать, кто их предал. Слишком уж боязно увидеть знакомые (или даже родные) души...

...Следующее, что возникает в её памяти после кошмара ареста, — то, как Марго зло улыбается, когда слышит, что из-за попытки спрятаться их семью объявили военными преступниками.

— Пытаться выжить — не преступление! Преступники — это те, кто пытается доказать, что существуют некие "высшие расы", нуждающиеся в очищении от выдуманных "низших элементов"! — кричит она в лицо немецким военным. — Все люди равны перед Богом! Предёт время — и вы ответите перед Ним...

Испуганная мать (ни Роза, ни Анна никогда раньше не видели эту душу, но откуда-то приходит понимание, что в одном из прошлых воплощений Эдит Франк носила имя Ровены Рейвенкло) пытается заставить старшую дочь замолчать, не привлекать лишнего внимания к семье.

Поздно. Она уже привлекла.

Марго увели, и ни Анне, ни Рози точно не известно, что с ней делали. В памяти всплывают лишь упрямо сжатые губы на превращённом в кровавое месиво лице сестры, да заплывающие синяками глаза. И слипшиеся от крови тёмные кудри.

Отца перевели в другой лагерь, навсегда разлучив с женой и дочерьми.

Отто Франк — Рональд Билиус Уизли, — единственный из их семьи, кому удалось пережить ту войну.

Ещё одно понимание — душа Рона, — это также и душа человека, которого тысячу лет назад любила Ровена, — отца Брана и Елены Рейвенкло. Роза пока не помнит, откуда пришло это знание, но кажется, что десять столетий назад она была хорошо знакома с этим семейством.

Кто-то передал безутешному родителю не иначе как чудом уцелевший дневник младшей дочери, и он всё-таки исполнил её мечту — первая (и единственная) книга Анны Франк становится бестеллером. А вот дневник Марго не сохранился, канул в воды забвения Леты...

Каторжные работы в Аушвиц-Беркенау — это то, что ни Анна, ни Рози предпочли бы не вспоминать. В феврале сестёр свалил сыпной тиф. Их души покинули тела с разницей всего лишь в несколько дней. Роза не будет пытаться вспомнить, кто из них умер первой...

...Рози боится того, что ещё может воскреснуть в её памяти. Сейчас ей четырнадцать. На момент смерти Лили Поттер было двадцать один, а Анне Франк — пятнадцать. Но событий в их жизнях хватило бы на несколько книжек...

Надо же, она когда-то уже думала, нет! — мечтала о том, чтобы стать писательницей... Может, однажды она всё-таки созреет для того, чтобы поиграть в Маргарет Митчелл и опишет историю Основателей и их детей?

Роза отчаянно пытается нащупать край злосчастного зеркала. Найти хоть что-то, за что можно уцепиться, чтобы удержаться на поверхности реальности. Бесполезно. Кагами-но Ята, словно бездонный водоём, тот самый омут, на дне которого водятся черти, безжалостно продолжает топить её в своих глубинах...

..."Теперь Уильям, верно, уже не вернётся", — Изольде горько от расставания с пакваджи.

И пусть она сама прогнала его... Нет. Изольда должна была спасти детей. И спасла.

Взамен лишившись единственного друга. Первого друга, которого обрела после смерти родителей и жизни у тётки, активно настраивающей её и местных ребят друг против друга.

Но ведь Уильям сам говорил, что презирает людей и служит ей лишь до выплаты долга жизни? Теперь долг выплачен, и пакваджи незачем терпеть рядом с собой общество представительницы ненавистной ему расы.

Изольда со страхом смотрит на Джеймса. Вот. Теперь он знает. Она до последнего не хотела использовать при нём свои магические силы, не ведая, как юноша-магл отнесётся к ней — волшебнице.

Конечно, она тайком от него продолжала магичить (хотя о чём по-настоящему "тайном", может идти речь в тесной маленькой хижине?!) не в силах отказаться от части себя. Да и не смогла бы Изольда исцелить юношу вовсе без применения волшебства. Не настолько хорошей врачевательницей она была...

И всё же. Молодой человек очень ей нравился. Так, как не нравился никто до этого.

Изольда и раньше испытывала симпатии к представителям противоположного пола. Отец — жизнерадостный весельчак Уильям Сейр. Полузабытые малыши из местности, где они с родителями жили до их гибели в спровоцированном Гормлайт пожаре. Названный именем её отца пакваджи. Найденные несколько дней назад осиротевшие мальчики Буты, которых она уже воспринимала своими сыновьями.

Но эти чувства представляли собой нечто другое. Дружбу. Родственную привязанность. Приятельскую симпатию...

Чувство к мистеру Стюарту было намного ярче, глубже, насыщеннее, всеобъемлющее... Более... зрелое?

Зольда...

Так называл её только Джеймс.

Когда-то у неё уже было прозвище: Морриган.

Его использовал отец. Который погиб много лет назад.

Теперь — Джеймс.

Изольда и представить не мыслит, что может настать такой момент, когда он перестанет называть её так. Перестанет звать её вообще. Не захочет осквернять свой язык, произнося её имя.

Пора было взглянуть двурогому змею в глаза и признать — больше всего на свете Изольда Сейр боится потерять Джеймса Стюарта.

— Здорово, что ты наконец-то сделала это при мне, — неожиданно улыбается юноша.

— А? — растерянно выдыхает выныривающая из муторных дум волшебница.

-  Ну... колданула. Так это вроде называется, да? — неуверенно объясняет Джеймс.

— Вроде того, — всё ещё не выйдя из ступора, с улыбкой кивает Изольда. Ей нравится своеобразное словечко.

— Здорово! — повторяет Джеймс. — Я уже устал делать вид, что не замечаю. Научишь меня тоже? — неправильно интерпретировав охватившее её замешательство, юноша печально вздыхает: — Боишься? Ну нет — так нет...

Изольда поспешает объясниться:

— Всё вовсе не так, Джеймс! Я бы с радостью научила тебя всему, что знаю сама! Просто понимаешь... Владеть магией... это... ну... как иметь слух. Вот у меня его совсем нет. Ты вчера так красиво играл на флейте!... да... а я совсем не различаю нот... Даже если сильно-сильно захочу повторить твои мелодии — не смогу, сфальшивлю. С магией — то же самое. Ты талантлив в музыке. Я — в волшебстве. Так распорядились свыше.

— Поэтому когда я поднял палочку, что принадлежала волшебнику и попытался ей колдонуть, она отфигачила меня к дереву? Я фальшивлю? У меня полное отсутствтвие магического "слуха"?

— Скорее всего. Прости.

Изольда отчего-то чувствует себя ужасно виноватой. Задним числом она отмечает ещё одно новое для себя слово. Уильям всё-таки был прав, когда говорил, что ей нужно больше общаться с представителями своего вида. Она даже не знает, обычный ли это сленг для местности, откуда родом мистер Сейр, или новые для неё словообразования — его собственные изобретения?

— Можно попробовать ещё раз. Позже. Но лучше не надо. Мало ли куда тебя ещё... отфигачит?

— Хорошо, — медленно кивает Джеймс. — Раз тебе нравится, как я играю, моя флейта будет петь для тебя. А ты... будешь творить для меня волшебство, Зольда?

— А... тебе правда нравится, как я это делаю? — тяжело сглатывает Изольда.

— В жизни не видел ничего прекраснее твоего колдовства, — подтверждает юноша.

Вот таким своеобразным способом молодые люди поведали друг другу о взаимных нежных чувствах.

Дальше Рози вспоминать не обязательно. Ведь она с раннего детства видела Изольду Сейр по прозвищу Морриган своим кумиром (вторым после мамы, конечно) и даже без пробуждающего память Зеркала Аматэрасу знает о ней (себе) слишком много.

Теперь она воочию помнит те странные колдовские ритуалы, о которых хохмили кузены (и да, обряды с черепами у американцев имелись, пусть и добытыми не теми жестокими способами, которые предсказывали родственники, и вовсе даже не человеческими, а бизоньими), как создала Ильверморни, потому что её детям (и ей самой) очень хотелось иметь свой Хогвартс, как её нашла одержимая идеей чистоты крови тётка Гормлайт ("неужели это душа тёти Джинни?!") и деактивизировала её волшебную палочку, создателем и первым владельцем которой, как оказалось, был Салазар Слизерин, как её спасли дети (Джеймс, Альбус, Лили и, неожиданно! — тётя Луна), вместе с пакваджи Уильямом, который, как оказалось, все эти годы думал, что Изольда на него в обиде, и только ждал, пока она позовёт его.

Да в очередной раз оказался прав Марти Стью по имени Альбус Дамблдор, который утверждал, что любовь — это самая сильная магия на свете. Материнская любовь Лили Поттер защитила её сына. Сыновняя и дочерняя любовь её детей (приёмных и родных) спасла Изольду Сейр...

...Роза некоторое время в замешательстве рассматривает душу волшебника, кровного отца братьев Бутов. Она никогда не видела человека, которому эта душа могла бы принадлежать в двадцать первом веке, но она ей определённо знакома.

Наконец Рози осеняет. Фред Уизли. А современное воплощение супруги погибшего волшебника в будущем будет обитать в теле Анжелины Уизли. Кажется, она и в двадцатом столетии была влюблена в Фреда. А за Джорджа вышла потому, что видела в нём брата... И если Роза правильно чувствует и видит нити чужих душ, родители Изольды — Уильям и Риона Сейр, позже переродились как Тед Люпин и Виктуар Уизли.

Рози почему-то совсем не удивляется, что Джеймс Стюарт при ближайшем рассмотрении оказывается Скорпиусом Малфоем.

Более того, теперь она начинает подозревать, что Ремус Люпин был прав, и Северус Снейп на самом деле пошёл в Пожиратели только для того, чтобы попытаться спасти Лили Поттер. И... неужели он услышал её последнюю мысленную просьбу, обращённую к нему? Ведь Сев действительно, как мог, защищал её сына, несмотря на то, что ненавидел Гарри за излишнюю внешнюю схожесть с Джеймсом Поттером!

Не успев обдумать эту мысль как следует, Роза увязает в зеркальной трясине ещё глубже... И, кажется, когда-то она уже слышала звучание фурина... Вживую, а не в дораме...

"И тогда... в то время... китайские колокольчики в Японии называли... футаку..."

...Дзинь... — поёт колокольчик.

Дзын... — вторит ему другой

Тин-лин-лин! — весело выводит третий.

Айка стоит в домашнем храме семьи Абэ и слушает песни футаку. Каждый колокольчик имеет свой голос и она даже с закрытыми глазами может сказать, который из них сейчас треплет ветер.

Отец рассказывал, что обычай вешать гадательные колокольцы-чжаньфэндо в помещениях для молитвы пришёл в Ямато, как и великое множество других вещей, из Китая.

Многое из того, что было позаимствовано у соседей, Айке не нравится — например, одежда, в которой двигаться не удобно или куча сложных церемониальных обрядов, где важно лишь красиво выглядеть, а нос чесать или чихать запрещено.

Но не чжаньфэндо-футаку. Она и представить себе не может, как бы жила, если бы не имела возможности каждое утро наслаждаться их звучанием. Ловила бы, верно, сверчков ради их стрёкота, как дети из простонародья.

А вот от большинства других заимствований Айка бы на месте императора-самы⁽²⁾ с радостью бы отказалась. Бран вечно смеётся над стремлением императорских чиновников выглядеть, будто безэмоциональные раскрашенные куклы, и передразнивает их спокойную неторопливую походку, когда идёшь и думаешь только об одном: лишь бы не навернуться. Как-то по-другому в этих новомодных одеяниях ходить невозможно. По крайней мере, так кажется Айке. Бран тоже так считает. Но ему, в отличие от неё, такие мысли простительны. Ведь он — гайдзин...

... — Да, — смеётся шотландец, — их одежды ярки, красивы, богаты, соответствуют моде и гороскопу, а ехидные выражения лиц скрывают веера. Но что на самом деле прячется за этим "гримом"? Что у них на сердце? Чиста ли душа? Никого это особо не волнует, пока за человека говорят деньги, знатность и соблюдение многочисленных ритуалов приличия...

Бран может себе позволить носить иноземные штаны и тунику, сменяя их время от времени на удобные хакама⁽³⁾ и бедняцкое косоде.⁽⁴⁾Люди Ямато всё равно не воспринимают его слова и поведение всерьёз, не считают равным себе. Ками, покровительствующие Ямато, создали лишь японцев, а вот кем там были сотворены другие народы, большой вопрос. Значит, нечего о них и переживать.

Поэтому-то Брану Рейвенкло можно спокойно критиковать чиновников, с которыми вынужден постоянно общаться его лучший друг — отец Айки, великий оммёдзи Абэ-но Сэймэй, — и насмехаться над ними. Если где и переступит грань дозволенного, — его защитят авторитет и влияние Сэймэя. Но потешается он обычно на ирландском, валлийском, саксонском, латыни или ещё каком гайдзинском, и чиновники не понимают, "что говорит этот иноземный сверчок", воспринимая шотландского волшебника в лучшем случае на уровне отцовских духов-сикигами...⁽⁵⁾

...Зато шутки Брана понимает Абэ-но Айка. Не все, правда. Но ей и этого хватает.

Родители между собой часто используют гайдзинские наречия. Особенно, когда не хотят, чтобы об их разговорах прознали слуги или другие оммёдзи, время от времени подсылающие к конкурентам своих духов-шпионов.

Много на что способно волшебство. Только вот толмачами всё ещё люди работают. Ну или духи-сикигами. Но духи могут перекладывать чужие слова, только коли сами они иноземные языки знают.

Во всей Ямато сейчас один живой шотландец. А духов умерших и вовсе нет. Можно, конечно, если магической силы с избытком, попытаться призвать незнакомую душу издалёка, — да вот только те призванные духи мёртвых гайдзинов не будут понимать язык Ямато. А просто так чужую речь не уразумишь.

Осознавая, насколько это важная вещь — возможность спокойно и тайно поговорить о сокровенном, супруги Абэ взялись понемногу обучать детей чужим словам. Да и Бран после просьбы Айки рад был выступать в роли сенсея, хоть и не понимал поначалу, зачем ей знание иноземных наречий.

Айке же хотелось отправиться в путешествие и посмотреть на людей, населяющих земли, не сотворённые синтоистскими ками. А как она сможет понимать их, зная лишь свой родной язык? Это здесь — в Ямато, — она дочь одного из самых влиятельных после императора людей. А вот где-нибудь в окрестностях Хогвартса "говорящим сверчком", не понимающим цивилизованную человеческую речь, будет уже не Бран — старший сын главного архитектора и создательницы замка, вместившего в себя школу волшебста, а она.

...Хогвартс, — увидеть его! — об этом до недавнего времени Айка не позволяла себе даже мечтать.

В Ямато дело с созданием магической школы (по примеру гайдзинских дедушек Годрика и Салазара) идёт туго. Слишком много времени у родителей отнимают государственные заказы, составление гороскопов (в которых отец на редкость силён), консультации по различным вопросам людей из аристократии и простонародья, творение различных защитных ритуалов.

Да и оммёдзи здесь не привыкли скрываться. Они живут бок о бок с не-волшебниками, занимают должности при императорском дворе, спокойно передают знания ученикам, делясь, по мере возможности, ими и с маглами. Обособлены только народы оборотней. Ну, оно и понятно, почему. Но в сокрытую от обычных людей на вулканическом острове Минами Иводзима молодую Махотокоро лисы и вороны тоже не спешат.

Знакомые оммёдзи часто пеняют отцу, дескать, он только зря тратит время и силы, обустраивая школу. Но Сэймэй считает иначе.

Абэ-но Сэймэй говорит, что сменится ещё несколько поколений, мировоззрение людей изменится, и носителям волшебства придётся бороться за своё существование. Таким ему рисуют грядущее видения будущего. А отец, действительно, больше, чем кто бы то ни было из нынешнего поколения оммёдзи, ясно видит предсказательным зрением. Об этом даже кухонная прислуга судачит.

Считается, что слуги болтают исключительно наедине друг с другом, но Айка — внучка чернобурой лисицы. Она не умеет оборачиваться зверем полностью, как отец, не имеет его исключительных талантов к предсказаниям и сотворению иллюзий, но вот тонкий и острый слух у неё — точно лисий.⁽⁶⁾ Они много экспериментировали вместе с Браном и установили, что даже используя Подслушивающие чары, он улавливает и понимает звуки куда хуже, чем Абэ-но Айка.

Окружающим знать об этом не обязательно, а Айка может спокойно слушать чужие разговоры. Правда, аристократов подслушивать не интересно. Они говорят о политике, о нарядах из привозного шёлка, обсуждают друг друга, семью императора и отца, договариваются о свиданиях и заключают помолвки. В лучшем случае будут перемывать косточки Асие Доману. Отчего-то все при императорском дворе твёрдо уверены, что он завидует Абэ-но Сэймэю и соперничает с ним в искусстве оммёдо, чтобы самому занять место главного придворного оммёдзи.

Откуда взялись эти нелепые домыслы, Абэ-но Айка решительно не понимает: стоит один раз увидить Асию Домана, чтобы понять: менее неконфликтного и амбициозного человека ками Ямато ещё не создавали...

...Роза отмечает, что за минувшее тысячелетие душа Хьюго всё также придерживается позиций миротворчества. Тот раз, когда он в немного нелепой попытке защитить её пошёл в атаку на Абэ Асахи, был, пожалуй, единственным случаем, когда она могла припомнить за братом создание, а не усмирение конфликта...

...Айка, вообще-то, не должна слушать, о чём болтают среди простонародья, — ведь она — дочь главного оммёдзи, лица, лично приближенного к себе императором. Но ей скучно. Она не должна — и должна, — чересчур многое.

В Ямато слишком душно. И у малюток-футаку не всегда хватает сил остудить духоту безделья.

Абэ-но Айка не должна вести беседы наедине с мужчинами, не принадлежащими к членам её семьи — не положено. Она должна скромно сидеть за ширмочкой и изредко взмахивать из-за неё скрытой широким рукавом ручкой...

Хотела бы она посмотреть на того, кто посмел бы пробовать запретить Айке общаться с Браном! Да он корзинку с ней, маленькой, на своей спине таскал, когда отец с матерью ещё до Ямато не добрались!

Абэ-но Айка должна ходить в двенадцати слоях многоцветных одежд, под весом которых более-менее комфортно лишь сидеть. Желательно, неподвижно. Она не должна стричь волос — лишь выбривать пряди надо лбом, — ведь короткие волосы для девушки из высшего общества — верх неприличия. Женская шевелюра, как и полы кимоно, обязательно должна волочиться по полу и собирать на себя всю грязь, что не успели убрать слуги.

Мама так и не привыкла к этому дурацкому обычаю — она плетёт косу и укладывает её в сложную причёску так, как привыкла делать это у себя на Родине. Жёны самураев и чиновников обожают сплетничать о супруге Абэ-но Сэймэя. Она — как и Бран, гайдзинка, и огненно-рыжие волосы — меньшее из того, что в её облике и поведении шокирует народ Ямато.

Отец, если бы захотел, мог бы приказать матери вести себя иначе. Но ему нравится её непохожесть на местных кукол. Он тоже не совсем понимает здешних людей и с трудом вписывается в их обычаи. Потому что сам на одну половину гайдзин. Об этом местным неизвестно, потому что отец договорился с Абэ-но Ясуной — родичем его матери, тоже живущим среди людей и скрывающим кровное родство с лисами, чтобы тот официально признал его своим сыном. Они даже использовали лисью магию, наведя на жителей столицы иллюзию, чтобы те думали, будто помнят маленького Сэймэя. А на вторую половину отец — чернобурка. Но уходить к лисам он не хочет. Говорит, что всю жизнь жил среди людей и не всегда понимает даже свою мать. И статус главного придворного оммёдзи во многом развязывает руки. Пожалуй, жена-чужестранка да слухи о матери-лисице даже играют Абэ-но Сэймэю на руку. Как и непонимание простыми людьми особенностей человеческой и лисьей магии.

Только вчера Айка подслушала разговор девочек-служанок. Отлынивающие от работы бездельницы болтали о двенадцати духах-сикигами, прислуживающих отцу. О том, что дурёха гайдзинка не верит в могущество мужа, способного удерживать духов в повиновении, и боится, что они нападут на неё или детей. Якобы поэтому господин и отослал духов-прислужников жить к мосту через реку Хорикава.

Абэ-но Айка, слушая эти нелепые предположения, едва удерживалась от смеха. На самом деле среди отцовских прислужниц-сикигами было несколько редких красавиц, и отец просто-напросто решил не провоцировать у супруги чувство ревности, вот и отослал всех духов скопом к мосту Итидзё, чтобы Эльфреда не пила уксус понапрасну.⁽⁷⁾

Ещё девчонки обсуждали золототканную ленту для волос, в которую мать вплела защитные чары вместе с вышитым алой нитью гайдзинским орнаментом. В магии они совершенно не смыслили, функции оберега у украшения не распознали. Наивно рассуждали о невзрачных закорючках, кривых руках гайдзинок и зазря потраченном импортном шёлке.⁽⁸⁾

В другой раз Айка могла бы на них обидеться за маму, но вместо этого ей почему-то стало жаль невежественных служанок, обречённых всю жизнь провести за уборкой и сплетнями. Вряд ли кому-то из них повезёт так удачно выйти замуж, чтобы у самих появилась возможность обзавестись слугами.

Абэ-но Айка вздыхает, в последний раз глядя на чжаньфэньдо. Неожиданно она понимает, что будет скучать по этим девчонкам не меньше, чем по родителям. Так же, как и по своим любимым разноголосым футаку.

Когда Айка была совсем малышкой, она давала колокольчикам в домашнем святилище имена.

Того, чей звон похож на рычание, зовут Годрик, как дедушку Гриффиндра.

Бронзовая Ровена каркает, будто рассерженный ворон.

Серебряный Салазар тоненько шипит, подобно змее.

Бран рассказывал, что дедушка Слизерин понимает язык змей и сам умеет говорить на нём. Змеиным наречием, по его словам, владеет и отец. Айка не видела, чтобы Сэймэй разговаривал со змеями. А сама она гадов не понимает. И говорить с ними не умеет. Зато знает лисий говор. Настолько, что, при желании, может общаться с его носителями. Немного различает речь и эмоции волков и совсем приблизительно — собак. Есть ещё непонятные крылатые лисы — тэнгу, что ото всех таятся. Их Айка никогда не видела. Только встречала упоминания о них на страницах отцовских книг да в подслушанных разговорах.

Почему речь всех этих существ ясна для неё? Потому что лисы, собаки и волки — родичи. Когда-то они были едины и имели один язык. Но потом псы ушли жить к людям, а лисицы и волки не захотели. Люди стали использовать собак для охоты, и они обернулись врагами своей родне. Псы чуют оборотней в человеческом обличии и могут, лая, выдать их сущность.

Поэтому в доме Абэ-но Сэймэя собак никогда не держат. Сам-то он — полукровка, ему псы не страшны. Но вдруг бабушка Кудзуноха или кто из других лисьих родичей в гости заглянет?

Медная Хельга звучит очень-очень тихо, едва слышно, и чтобы распознать её в общем сомне голосов, приходится изрядно напрячь слух. Зато она отзывается на малейший, самый слабый порыв ветра, первой из всей колокольчиковой семьи поднимаясь на защиту от разносящей несчастья и болезни угрозы.⁽⁹⁾

А вот зазывно позвякивает фарфоровая Элейна. Её голос переливчато-нежный, будто у юной кокетки во время свидания с безнадёжно увязшим в своей влюблённости кавалером, которому взаимностью отвечать не хочется, но чьё внимание стало настолько привычным, что терять его — до обидного жалко.

Элейне дал имя Бран. Он назвал сладкоголосый футаку именем своей младшей сестры. Бран Рейвенкло был первым человеком, которому маленькая Айка решилась доверить такую важную тайну, как имянаречение колокольчиков. Даже родители ещё не знали об этом. Лишь о том, что дочке по сердцу ветряные колокольцы. Брану идея понравилась, и он испросил у неё разрешения дать имя одному из футаку. Тот показался ему похожим на сестрёнку, оставшуюся в неведомой Айке Шотландии.

...В столицу пришёл ветер. Словно ками специально наслали его на город, чтобы Абэ-но Айка напоследок насладилась любимыми песнями милых её сердцу чжаньфэндо. Сегодня она вместе с Браном впервые покинет отчий дом, чтобы отправиться в странствие к далёкому Хогвартсу.

Отцу поступило предложение от императора-самы, отказаться от которого было невозможно. Даже второму по влиятельности человеку в стране. Император просил Абэ-но Сэймэя от лица одного из своих ближайших родственников о браке с его старшей дочерью.

Айку такой поворот дел решительно не устраивал. В минувшую Танабату⁽¹⁰⁾ ей исполнилось четырнадцать. Императорскому родичу было безнадёжно за сорок. Может, такие браки и обычны, что в Ямато, что у гайдзинов, но Абэ-но Айка взбунтовалась: она не желала быть женой противного старика!

... — Между прочим, я всего на несколько лет моложе. Но меня стариком ты почему-то не называешь, — хохотнул Бран, когда Айка резко отрицательно высказалась о намерениях отца породниться с императорской семьёй.

— Так ты выглядишь почти моим ровесником!

— Ух ты, спасибо! Весьма польщён!

— А этот... этот... ты его морду видел?! С усами в бело-чёрную полосочку? На енота похож! Может, он вообще — оборотень-тануки?

— Исключено! Сэймэй бы почувствовал енотью магию!

Пока Айка высказывала свою точку зрения другу, она не заметила, как в комнату вошли её родители.

— Что ж, — возвысил голос отец, изо всех сил пытаясь выглядить строгим, что в отношении дочери у него никогда не получалось,— твоё мнение, Когицунэ, я услышал. Что делать будем?

— Ясное дело, что! — подала голос мать. — Прячем Айку у твоих лисьих родичей, а официально сообщаем, что девочку похитили.

— Не прокатит, — покачал головой Бран. — Люди скажут, что невеста из-под венца с любовником сбежала.

— Да и лисы... — пробормотал Сэймэй. — Когицунэ же с ними почти не общалась... Вдруг, как и я, она у них не приживётся?

— Можно наложить иллюзию?

— И так уже весь в иллюзиях, сам иногда путаюсь, что реально, а что начаровал...

— А если Айка действительно сбежит с "любовником" в гайдзинские земли? — со смешинками в глазах предложила Эльфреда.

— Точно! — обрадовался отец. — Бран, ты не соскучился по Хогвартсу? А то — может, проводишь Когицунэ, сыграешь её любовника?

— Да ему и играть не придётся!

— Что? — пискнула Айка. — Мы друзья!

Странно порозоверший Бран пролепетал что-то невнятное.

— Конечно, друзья! — согласился Сэймэй. — Вот только нам на руку будет иная версия ваших взаимоотношений! — и заговорщицки подмигнул другу...

...Вот так и вышло, что Абэ-но Айка готовится нынешней ночью покинуть Ямато вместе с Браном Рейвенкло...

...Роза знает, что до Хогвартса, и вообще до Шотландии Айка и Бран не доберутся. Погибнут в ночь Самайна во время боя с догнавшим их императорским отрядом...

...Рози чувствует, как по её щекам струятся слёзы.

Она ненавидит Кагами-но Ята.

Зачем оно заставляет её вспоминать? Почему её жизни такие короткие? Почему все они прерываюся, продлившись или чуть больше десяти лет, или едва подобравшись к двадцати годам?

Только Изольде Сейр удаётся счастливо дожить до глубокой старости в окружении потомков и любимого...

"Любимый... может, всё дело в нём? В них? В том, что Изольда и Джеймс приняли свои чувства и разделили их, вместе с жизнью друг друга?"...

...Сегодня Самайн. Завершение уборки урожая. Древний праздник поминовения усопших. Последний шанс, чтобы уплатить долги. Крайний день осени. День её рождения. День их первой встречи.

У высокого костра вперемешку толпятся маглы и маги. Морриган, забыв обо всём, босиком танцует, грациозно ступая крепкими ступнями по тёплой земле и сухим листьям. Невесомые браслеты легко позвякивают в такт движениям. Тяжёлый многоцветный плащ отброшен куда-то в сторону. Подол зелёного платья красиво кружится, взмывая к вскинутым высоко в небо рукам. Тёмные кудри мечутся вслед быстрым движениям головы. Где-то неподалёку, неистовые, захмелевшие, подобные эллинским вакханкам, бьются в пляске её младшие сёстры — Бадб, Маха, Фи и Немайн.⁽¹¹⁾

Морриган, полностью отдавшись танцу, не думает ни о чём. Вдруг что-то заставляет её на мгновение осознать себя и приоткрыть подёрнутые колдовской пеленой глаза.

И тогда она замечает Его.

Взгляд.

Скучающий мужской взгляд.

Морриган, не замедляя движения, слегка поворачивает голову и обнаруживает наблюдающего за танцующими девами юношу, стоящего под дубом.

Вдох она тратит на то, чтобы понять, знакомы ли они. Ещё мгновение уходит на то, чтобы вспомнить сына Дехтире от магла Суалтама Мак Рота, про которого с самого его рождения болтали, дескать, настоящий отец юнца — сам бог Луг: настолько малец не походил внешностью ни на одного из родителей.

"А мальчишка, однако, вырос..."

Полмига хватает Морриган, чтобы осознать, — он будет её...

..."Нет, не будет..." — разочарованно думает Роза, продолжая горько плакать над своей... их общей несчастливой судьбой...

...Когда Морриган предложит воину помощь в сражениях и свою любовь, мужчина ответит, что устал от битв и не хочет сейчас связываться с женщинами.

Морриган ещё никто и никогда не отказывал. Поэтому она просто не сможет не отомстить. Она проклянёт Кухулина.

Тогда ещё не была изобретена Авада Кедавра. Но гейсы⁽¹²⁾, пусть и действовали не столь стремительно, её прекрасно заменяли.

Морриган ещё не скоро поймёт, что своими руками отправила на смерть того, с кем впервые возжелала соединиться не только телом, но и душою...

...Когда Кухулин умирает, у него в капюшоне сидит ворона. И людям вокруг кажется, что это могущественная ирландская волшебница молча скорбит по навсегда утерянной любви...

...Слёзы, унося с собой всё напряжение, предгрозовым фоном копившееся в ней едва ли не с самого мая, бегут свободным потоком...

1) Здесь и делее — снова переплетение истории и художественного вымысла.

Вернуться к тексту

2) -сама — именной суффикс в японском языке, показывающий высшую степень уважения (обычно к императору и Богу).

Вернуться к тексту

3) Хакама — японские традиционные широкие штаны.

Вернуться к тексту

4) Косоде — кимоно с короткими рукавами. Обычно не такой яркой расцветки, как "аристократические" модели. Рабочая одежда бедняков.

Вернуться к тексту

5) В этой работе Ровена Рейвенкло — шотландка, Хельга Хаффлпафф — валлийка, Годрик Гриффиндор — англосакс, а Салазар Слизерин — ирландец.

Вернуться к тексту

6) У лис отличный слух. Они могут слышать низкочастотные звуки и находящихся под землёй мышей.

Вернуться к тексту

7) Пить уксус — ревновать кого-то (китайское выражение).

Вернуться к тексту

8) Шёлк доставляли из Китая.

Вернуться к тексту

9) Считалось, что ветер разносит болезни, несчастья и прочий негатив, а футаку защищают от этого.

Вернуться к тексту

10) Танабата — заимствованный из Китая праздник. Отмечается 7 июля. В описываемое время проходил при японском императорском дворе как фестиваль искусств. Посвящён легенде о несчастных влюблённых, которые могут встретиться друг с другом лишь одну ночь в году — Ткачихе (звезда Вега) и Волопасе (звезда Альтаир).

Вернуться к тексту

11) Кельтская мифология подумала и вернулась в чат.

Вернуться к тексту

12) Гейс — запрет-табу в Ирландии. Использовался как противовес за излишне щедрый дар, чтобы не гневить высшие силы излишним благополучием или как наказание за совершённое преступление, тоже с целью восстановления равновесия. В случае Кухулина вступили в противоречие два запрета: не есть собачье мясо и не отказываться от пищи, которой его угощают. Считалось, что нарушивший гейс человек умрёт на Самайн.

Вернуться к тексту