Мелло уже успел забыть, каким на самом деле чувствительным всегда былл Мэтт. И дело было даже не в обидчивости, в детстве все и всегда готовы друг на друга обижаться по любому поводу. Нет, Дживас всегда раньше очень близко к сердцу воспринимал всё, что касалось его самого, Мелло и их взаимоотношений, всегда очень болезненно переживал любые размолвки, всегда переживал, когда что-нибудь случалось. Вот только они не виделись почти четыре года, и Мелло благополучно забыл об этом.
И сейчас впервые с момента их встречи он снова увидел того самого Дживаса, которого хорошо знал. Настоящего, искреннего. Мэтт сидел перед ним поникший, ссутулившийся почти до колен, будто придавленный тяжестью свалившегося на него осознания того, чем всё могло бы закончиться, если бы он так вовремя не позвонил. Да, Мелло доверял ему всецело и нисколько в нём не сомневался. Но доверял ли Мэтт сам себе? Был ли уверен в себе так же сильно, как был уверен в нём Мелло?
И Кель сейчас буквально видел, как рассыпается на части его друг, пытается снова собраться и не может. Если бы с Мелло что-нибудь случилось, Мэтт никогда бы себя не простил за то, что допустил, не предотвратил, не смог помочь. Он бы наверняка не смог с этим жить. Просто потому, что они были в этом мире одни друг у друга, не нужные больше никому. Больше, чем друзья. Братья. Ближе, наверное, могли быть только близнецы. И Мелло внезапно осознал, что натворил. Если бы не его самоуверенность, ему не пришлось бы устраивать взрыв, чтобы сбежать. Если бы он не устроил взрыв, он бы не пострадал. И Мэтту не пришлось бы пережить столько кошмарных минут, пытаясь вытащить его. Даже не минут, нет, конечно. Часов. Или дней. Или… Какое сегодня число вообще? Не важно.
— Мэтт, я… Прости меня, пожалуйста, — Мелло не уверен, что когда-нибудь вообще извинялся искренне до этого момента. Даже когда он упрашивал Мэтта остаться, он извинялся больше для галочки, чтобы Дживас не оставлял его справляться со всем дерьмом самостоятельно. В тот день вообще всё было насквозь пропитано ложью и неискренностью — и извинения Мелло, и демонстративная обида Мэтта, который на самом деле давно его простил. Тогда им обоим нужно было просто соблюсти формальности для самих же себя, чтобы возобновить общение, будто ничего не было. Сейчас… Сейчас всё было иначе.
— Мэтти, пожалуйста… — он опускается перед Дживасом на колени, берёт за руки, заглядывает в глаза. Что же он натворил… Он ведь не только себя чуть не угробил, он чуть не убил единственного близкого человека. — Прости меня, прости…
Он шепчет и едва не плачет, понимая, что вот сейчас он не заслуживает прощения, понимая, что Мэтт сейчас имеет полное право уйти, хлопнув дверью. А ему придётся его отпустить. Просто потому, что он не имеет больше никакого права ни о чём его просить, не имеет права так издеваться над человеком, который ради него готов почти на всё.
— Дурак ты, — вздох Мэтта раздаётся совсем рядом, и Мелло вздрагивает. Он уже и забыл, что сидит так близко. — Что-то у тебя руки горячие… Давай-ка ты попьёшь воды и всё-таки ляжешь. Я не уверен, что тебе уже можно скакать.
Да, он дурак. Редкостный дурак. Но уж какой есть. А Мэтта надо беречь, потому что никто больше с таким придурком дело иметь не захочет.