Условие выхода (гет)

“... будьте бдительны.” Карта Искуситель, колода Симболон.

 

Темно. И тихо. Как в могиле. Она всё-таки сгорела, Малфой не успел её вытащить. И теперь лежать ей здесь, в Аду, до скончания времён, в темноте и тишине. По сравнению со жребием всех остальных, кто попал сюда, не так уж это и плохо.

 

Странно, ничего не болит. И нельзя сказать, что она не чувствует своего тела, напротив, она чувствует, что лежать ей тепло, хотя и неудобно. Лежит она на спине, в каком-то углублении, лунке какой-то, вроде ванны. Затылок, стало быть, покоится на чём-то типа бортика, под затылок что-то подложено, но всё равно — жестковато. А тело, что логично, в воде. Или в какой-то жидкости, тёплой, почти горячей, но странным образом освежающей мятным холодком, холодит даже голову, лицо и глаза под закрытыми веками. Всепроникающий запах серы и ещё чего-то едкого. В правой руке ощущается застывшее напряжение, похожее на длительную судорогу. И кроме этой судороги, никаких неприятных ощущений она не испытывает.

 

Может быть, попробовать открыть глаза? Страшно. Вдруг глаза всё-таки сгорели? Не попробуешь — не узнаешь.

 

Она приоткрыла глаза и увидела слабо светящийся туман. Кажется, это то, что Малфой именует “пиздец”. Она ослепла.

 

Мгновение спустя она сообразила, что лицо у неё чем-то накрыто. Чем-то влажным, горячо-прохладным, пахнущим резко и едко. Змеиное же молоко! Лучшее средство от ожогов. Она подняла левую руку с намерением снять компресс.

 

— Стоп, — велел голос Малфоя, — глаза болят?

— Нет, — просипела она.

— А что болит?

— Ничего не болит. Горло только, немного.

— Тогда снимай, только осторожно.

 

Она стянула с лица влажную марлю и уставилась в каменный свод, освещённый слабеньким, “ночниковым” Люмосом. Очередная пещера, ничего интересного. А что интересно? А интересно, почему сведена правая рука?

 

Она поднесла к глазам правую руку и отрешённо поглядела на сжатый кулак. Сжатый намертво, с фанатизмом бойца всех существующих на свете Сопротивлений.

 

-Твоя любовь крепка, как смерть, Грейнджер, — сказал голос Малфоя. — Легче вызволить душу декана из пекла, чем из твоего кулака. Я выбрался из Шестого круга и вытащил тебя, я справился с твоими ожогами, и со своими ожогами я тоже справился. Я нереально крут, но разжать тебе пальцы так и не смог.

 

Она испуганно схватилась за грудь. Ладанки не было. Строго говоря, на ней не было вообще ничего, но главное — ладанка, нужно переложить туда жемчужину.

 

— Кончай себя лапать. И не паникуй. Раздеть я тебя раздел, но не обобрал же. Ладанка слева от тебя, — подсказал голос Малфоя,

 

Она протянула в сторону левую руку, нащупала ладанку, жемчужину внутри, облегчённо вздохнула и попросила:

 

— Дай что-нибудь острое. У меня судорога, поэтому и не разжимается кулак.

— Сумка твоя тоже слева, рядом с ладанкой, — занудно сказал голос Малфоя. — В ней, я уверен, найдётся какая-нибудь булавка. Давай, действуй, раз очнулась. Я и так с тобой трое суток нянчился.

 

Судорога сразу прошла, и жемчужина едва не выскользнула из мокрой руки. Гермиона заставила себя переместить, наконец, драгоценную добычу в полотняный мешочек, ощупью убедилась, что находящаяся в мешочке жемчужина ещё чуть-чуть подросла и только тогда переспросила:

 

— Сколько-сколько ты со мной нянчился?!

— Трое суток, леди. Ожоги второй и третьей степени, площадь поражения...

— Тебя тоже обожгло! Ты ведь вытаскивал меня, я помню. Как же ты мог со мной возиться? А кто возился с тобой?

— Я сам. Мне только руки и голову обожгло, а ты… ну, почти целиком.

 

Она кинула взгляд вниз, на себя, но под слоем мутной бурлящей воды ничего не было видно. Она поднесла к глазами руки. Кожа на руках не несла на себе следов огня. Разве что была ненормально розовой, но это, надо полагать, от горячей воды.

 

— Слушай, где это я лежу? Неужели в серном источнике?

— А чему ты удивляешься? Странно, что мы не находили их раньше. Я добавил в эту купель зелья от ожогов и положил тебя отмокать — результат налицо. И кто после этого скажет, что Ад — гиблое место?

 

Гермиона захихикала. Горло ещё саднило, смеяться было довольно больно, а не смеяться — невозможно. Ай да Малфой.

 

— Ай да ты. Ну и ты!

— Грейнджер, ты всё-таки трое суток не ела. Побереги силы.

— Ну, Малфой! Тебе дай волю, ты здесь откроешь курорт с казино.

— Прикидывал. Сюда очень дорого добираться, хотя, если заинтересовать нужных людей, то…

 

Гермиона с хохотом взбила ладонями воду, схватилась за голову, и охота смеяться у неё сразу прошла. Голова была голая и колючая.

 

— Сгорели, — прошептала Гермиона.

— Отрастут. Ты чудом выжила, чучело ты гриффиндорское. Ты что, всерьёз собралась рыдать по своим волосам? Тогда начинай. Я тоже поплачу, над моими, они смотрелись на-а-много лучше!!

 

Она наконец повернула голову на голос. Обладатель голоса сидел недалеко, на свёрнутом спальном мешке. В руках у него был зачитанный Данте.

 

— Salve, — сказал Драко Малфой.

— Ой, — сказала Гермиона.

 

Теперь, когда у Малфоя больше не было ни ресниц, ни бровей, стало ясно, что раньше они у него всё-таки были, пусть и белобрысые. Кроме того, вокруг глаз у него были ярко-розовые круги.

 

— Можно подумать, так всё страшно, — буркнул Малфой, — имей в виду, уже всё отрастает. Просто на мне незаметно.

— А это что? — Гермиона обрисовала пальцем в воздухе круги.

— А, это. Это следы от очков. У тебя они ещё явственней. Моя оправа просто меня обожгла, а твоя вплавилась в кожу. Не хватайся руками, что ты, как маленькая… Ведь ничего же не болит? А через неделю, самое большее, и следа не останется!

— Дай попить, — жалобно попросила Гермиона, — не знаю, как выгляжу я, да и знать не хочу, но тобой, враг мой, вполне можно пугать детей.

 

Проглотив несколько водяных шариков, она сказала, не то в обвинение, не то в утешение.

 

— По крайней мере, ты не лысый.

 

Волосы Малфоя торчали неровными клочьями, создавая впечатление этакого походного шика. Вроде как воин на привале обрезал мечом отросшие пряди, дабы не мешали в бою и не служили прибежищем для чумной вши. Малфой и раньше, при длинных волосах, напоминал пса-рыцаря, а теперь образ достиг стилистического совершенства. Что ж, подлецу всё к лицу. А на что похожа она? Об этом даже подумать страшно.

 

— Тебе досталось больше, — говорил меж тем Малфой. — Я не сразу понял, что заклятие Морозного Пламени иссякает, поэтому стоял и ждал, когда ты найдёшь жемчужину, не хотел путаться у тебя под ногами. Когда ты берёшь Снейпа, ты по-настоящему опасна для окружающих. Но тут вдруг из огня вылетел демон, и сразу ты начала кричать…

— Демон? — ну конечно, ведь он, бедняга, валялся в трансе у неё в рукаве, — где он?

 

Из бурлящей серной ванны вылетела искра и заплясала над головой Гермионы.

 

— Его тоже обожгло, — пояснил Малфой, — он от этого сразу очнулся, но не сумел быстро сориентироваться и выскочил из огня, вместо того, чтобы гасить его. Ему очень стыдно.

 

Демон сверкнул тёмно-розовым и спикировал обратно в воду.

 

— Ты решил попрактиковаться в легилименции? — спросила Гермиона, — откуда ты знаешь, что ему стыдно?

— Мне ведь стыдно, — хмыкнул Малфой, — значит, и ему должно быть стыдно. Мы оба тебя позорно бросили. Но зато потом!

— Да, и что потом? И где Глот, раз у вас всё так хорошо?

— Ур-р-р, — сказал Живоглот откуда-то снизу. Гермиона высунулась из воды, заглянула за край купели и встретилась взглядом с сонно прижмуренными золотыми глазами.

— Этот тип умнее всех нас, — сказал Малфой с завистью. — Он подождал, пока всё утихнет и сам вылез из сумки. Не знаю, как ему это удалось, ты как раз задремала, ну, и я тоже прикорнул. Просыпаюсь в темноте, а у меня на коленях эта туша храпит. Я чуть не умер от ужаса, с тех пор и не гашу ночник.

 

Кот сверкнул на него глазами, но связываться ему было явно лень. Гермиона положила мокрую руку Глоту на голову, и тяжёлые сернистые капли покатились ему на глаза и нос. Кот вознегодовал, куснул руку, вознегодовал ещё пуще и ускакал в дальний угол, отфыркиваясь, отплёвываясь и сыпля нечленораздельными проклятьями.

 

Гермиона весело глянула на Малфоя, но, встретившись с ним взглядом, торопливо погрузилась обратно в воду до подбородка.

 

— Не смотри так.

 

Но он смотрел, тяжело и неподвижно, привычно приопустив лишённые ресниц веки. В полутьме его зрачки по-звериному расплылись во всю радужку, и на бесцветном его лице выглядели до того жутко, что у Гермионы стукнули зубы.

 

— Эй. Я лысая, — она звонко, с брызгами, пошлёпала себя по макушке. — У меня неразвиты гендерные признаки. От меня несёт серой и змеиным молоком...

— Ха. — Сказал Малфой. — От меня тоже.

 

Он в два шага пересёк разделявшее их пространство, нагнулся, навис, придвинулся вплотную к её лицу и зашептал у самых её губ:

 

— Трое суток ты металась в жару. Трое суток ты бредила деканом. Трое суток я боролся с искушением уничтожить чёртову жемчужину, хватать тебя и искать путь наверх или бросить тебя здесь, с твоим чёртовым бредом, или утопить тебя в этой вонючей луже, или взять тебя, наконец, взять такую, как есть — обожжённую, обезумевшую. Знаешь, что ты здесь передо мной вытворяла?! Знаешь?

 

Она не знает. Но смутно помнит — именно, что бред. Чёрную фигуру в огне, только на сей раз он не стоял истуканом, монументом собственному страданию. Он раскрыл ей горелые свои объятия, он горел, рыжие весёлые огоньки выглядывали из трещин чёрной кожи, из пустых глазниц, пробегали по его рукам, протянутым к ней. И зов, тот, что помог ей найти его среди тысяч горящих столбов, толкнул её в эти объятия, заставил встретить губами угли его губ, гореть вместе с ним. Не было ни боли, ни жара, только желание. Бред. Но какой реалистичный бред. Даже сейчас одно воспоминание о горящем объятии заставило её выгнуться дугой, застонать, но тут она вспомнила о нависшем над нею Малфое. Снова и снова ему приходится смотреть, что делает с нею мёртвый декан Слизерина. Не открывая глаз от стыда, подняла руки, обняла Малфоя за шею и зашептала в ответ:

 

— Прости, прости меня за всё. За то, что полез за мной в Ад. За то, что возишь меня на спине, что спасаешь меня из огня и воды, за то, что хочешь меня, лысую и обожжённую, за то, что ты такой дурак…

 

Он дёрнулся было прочь из её рук, но она только крепче обняла его, чувствуя плечом его горячее дыхание. Плечо, затем всё тело пошло гусиной кожей.

 

Он застыл на мгновение, прижимаясь к ней лбом, потом глухо сказал:

 

— Спасибо Грейнджер, ты всегда умела правильно расставить акценты. А теперь отпусти.

— Не-а. Могу я для разнообразия пообниматься с живым мужчиной?

— Утоплю.

— Рискни. Ай!

— Ой!

 

“Ой” — это Живоглот, конечно. Как только Малфой надавил ладонью Гермионе на макушку, слегка притопил и заставил хлебнуть мерзкой на вкус водицы, кот вылетел из дальнего угла и обрушился на спину Малфоя всеми своими пятьюдесятью с лишним фунтами, помноженными на скорость разбега. Не был бы он такой мягкий, переломил бы Малфою позвоночник. А так он просто столкнул Малфоя в купель. Гермиона тотчас испустила боевой клич, вцепилась Малфою в волосы и принялась с воодушевлением макать. Малфой ощупью поймал Гермиону за бока — спасибо, хоть не за гендерные признаки.

 

— Щекотно! — заверещала она.

— Ага! — взревел он и принялся щекотаться.

 

Они выскочили из купели и с воплями носились друг за другом по пещере, швыряясь друг в друга чем попало, пока Гермиону не зашатало от головокружения. Она по стеночке добралась до места, где лежала её сумка, наклонилась, чтобы подобрать её, и от слабости ткнулась носом в пол. К ней немедленно подлетел демон и впал в дилемму — должно ли ему овевать Гермиону теплым ветерком или же прохладным? Пока он нерешительно мерцал, подоспел Малфой с полотенцем и велел демону кипятить воду.

 

Завёрнутая в полотенце Гермиона сделала попытку привалиться к плечу Малфоя, но он, буркнув, “хватит на мне виснуть”, прислонил её к стене, развёл бульонный концентрат на вскипячённой демоном воде, чуть остудил и поднёс чашку Гермионе.

 

— Сумеешь удержать?

— Нет…

— Ладно, тогда давай глоток за маму… вот, хорошо, теперь за папу… теперь за декана...

 

Гермиона поперхнулась. Малфой фыркнул.

 

— Шуточки, — злобно сказала Гермиона и отобрала у Малфоя чашку, — дай сюда, сама допью.

— Десять баллов Гриффиндору! — провозгласил Малфой воздев обе руки. Получилось очень похоже на Дамблдора. — За выдающуюся самостоятельность!

— Слушай, ну не мешай, а? Я не могу злиться, смеяться и пить одновременно. У меня сил хватает только на что-то одно.

 

Малфой замолчал, подождал, пока наберёт полный рот бульону и сочувственно спросил:

 

— Гадость, правда?

 

Гермиона возмущённо вскрикнула с закрытым ртом, потом сложила кукиш, сунула его Малфою под нос, допила бульон до дна, облизнулась и пояснила свой жест:

 

— Фиг тебе — не подавлюсь.

— Железная леди, — одобрительно сказал Малфой. Помолчал и спросил:

— Тебе лучше?

— Да, спасибо.

— Тогда приготовь что-нибудь посущественней. Я голоден.

 

Гермиона молча полезла в сумку, достала оттуда банки и пакеты и быстро замутила какое-то варево в ледяном котелке. Потом она сказала:

 

— Имей в виду, если окажется, что Снейп умеет готовить, я выберу его.

— А нельзя ли без шантажа? — высокомерно осведомился Малфой.

— С тобой — нельзя!

— Грейнджер, ну сама подумай — если я ещё и готовить научусь, я стану абсолютным совершенством. Ты решишь, что ты меня недостойна и всё равно выберешь Снейпа. А если ты в любом случае выберешь Снейпа, зачем же мне учиться готовить?

— Демагог ты, Малфой. На, ешь.

 

Малфой с недоверием поглядел на подозрительную мешанину из тушёнки и консервированных овощей. Но он, видимо, действительно был голоден, поэтому без комментариев уселся на спальный мешок и стал есть. Торопливой походкой очень занятого существа к ним приблизился Живоглот.

 

— Мяу-мяу-мяу, — быстро говорил он на ходу. Подбежал, понюхал странное рагу и с упрёком сказал Гермионе, — мяу.

— Не голоден — не ешь, — ответила она. Кот посмотрел на неё, как на врага, сел на попу и принялся было мерзким голосом высказывать своё недовольство, но Гермиона ощупью вытащила из сумочки палочку и нацелила на любимого питомца.

 

— Наложу Силенцио.

 

Живоглот прервался на полумяве и с видом оскорблённого достоинства вытащил из кучи овощей кусок мяса.

 

— У него талант выбирать самые крупные куски, — заметил Малфой не без зависти.

— Я бы назвала это призванием, — поправила его Гермиона, — кстати, чем ты его кормил, пока я валялась?

— Консервами, — ответил Малфой.

— Какими?

— Ну, не держи меня за полного идиота. Конечно теми, на которых была нарисована кошачья морда, а не корова.

— А сам ты что ел?

— Что твоя сумка мне давала, то и ел. Крекеры я, по-моему, все съел, давно они мне не попадались. Опережая твой вопрос, скажу, что тебя я не кормил. Я тебя поил. Зельями и бульоном. Ну, и время от времени обновлял воду...

— Странно, что я захотела есть только сейчас, — Гермиона решила не отвечать на его последнее замечание, только благодарно погладила его по плечу.

— Не забывай, что я лучший ученик зельевара…

— Ух ты!

— Да-да, что бы ты себе ни воображала. Моё Укрепляющее и моё Тонизирующее удостоились в своё время высочайшей похвалы…

— То есть, похвалы Снейпа?

 

Малфой надменно усмехнулся.

 

— Неужели Волдеморту, — Малфой поморщился, — помогали твои зелья? А ведь он, говорят, после воскрешения лечился исключительно Нагайновым ядом. Если ты пользовал меня снадобьями того же состава, интересно, как я выжила…

 

Малфой вздохнул и возвёл очи горе.

 

— Ты слушаешь, что я говорю? Я тебя пользовал Тонизирующими и Укрепляющими. Видела, какой эффект? Ты должна была быть слабой, как новорождённая, и такой же голодной, а вместо этого скакала здесь, как бешеный пикси. Что касается Лорда, то он, конечно, зельями не лечился. Но он ведь был единственным в своём роде…

— Слава богу.

— А вот его окружение требовало традиционного лечения. И как-то раз я очень быстро привёл в порядок Долохова после одной неудачной акции. Лорд — и декан, между прочим, тоже, — были мной довольны. И ты будь.

— Ладно, буду. А теперь расскажи, как мы выбрались.

— Фурии, — коротко пояснил Малфой, — они примчались на заклятье Солнечного Света, — он ухмыльнулся, — решили, что своды Ада пали и наступил конец времён. А тут я, весь обгоревший, в оплавленных очках и с тобой — угольком — на руках. Не представляешь, как они обрадовались. За столько сотен лет впервые человечинка сама пришла на обед, и уже вполне готовая, жарить не надо. От грешных душ ведь один только запах жареного, а в рот положить нечего. Они и налетели. Кожистые крылья, двенадцать футов в размахе!

 

Он захохотал так заразительно, что Гермиона тоже хихикнула. Это было, надо полагать, нервное, потому что ничего смешного в его рассказе не было.

 

— Пока я соображал, что делать, их встретил демон, и встретил великолепно. Самая старшая, — он заглянул в книгу, — Тисифона, мгновенно обросла ледяной коркой и упала на тело змея. Тот, не поверишь, почувствовал холод! То место, куда она упала, выгнулось, и дало мерзкой твари такого толчка, что она улетела в пропасть за край зиккурата. Тем временем я дал по Мегере Оглушающим, а Алекто взвыла и умчалась, как выяснилось, ябедничать Медузе Горгоне. И через несколько минут они обе явились по мою душу, но я всё ещё был в очках!

 

Он опять захохотал — безудержно, до слёз. Гермиона встревоженно заглянула ему в лицо, потом обняла его за плечи и притянул к себе.

 

— О-о-о, Грейнджер, как жаль, что ты этого не видела! Очки были попорчены огнём, но что-то они всё же отражали! Поэтому Медуза увидела своё отражение и окаменела! — он с хохотом уткнулся Гермионе в колени и с трудом выдавил, — Частично!

 

Гермиона взяла чашку, сотворила воды, заставила Малфоя выпрямиться и выпить. Он заговорил немного спокойнее:

 

— У неё двигались только руки и змеи на голове... и всё. Она так и стоит там. Руками размахивает и змеями. И даже ругаться не может. Твоему Поттеру такое и не снилось.

 

Гермиона опять обняла его.

 

— Конечно, не снилось. Ни Гарри не снилось, ни мне, да самому Слизерину такое не снилось. Какой же ты молодец, что сумел с ней справиться! А как ты смог уйти оттуда? Да ещё и с мной на руках?

 

Он снова захихикал и сказал:

 

— Ты не могла бы дать мне пощёчину?

— Ну-ну, — сказала Гермиона, — лучше выпей ещё воды.

 

Малфой создал целое ожерелье чистых водяных шариков. При виде такой красоты Гермиона не удержалась и выпила две штучки. Малфой чётким движением зажал голову Гермионы у себя подмышкой, закрыл ей ладонью рот и оставшиеся шарики выпил сам, ничего не оставил. Гермиона выпростала голову и сказала с упрёком:

 

— Жадина.

 

Он сотворил ещё один шарик.

 

— Утешительный приз. Лопай, леди.

— Спасибо, сэр жадина. Так как ты всё-таки справился с Алекто?

 

Малфой приглашающе поднял руку. Гермиона подлезла под руку и обняла его за пояс.

 

— Увидев, что произошло с Горгоной, она испугалась, и с ней справился её собственный страх. Я велел ей отнести нас в долину, если она не хочет, чтобы я и её превратил в камень. Я был на грани обморока, я ничего не мог, я тебя-то трудом удерживал, но она этого не видела. Она давно не имела дела с живыми, иначе поняла бы, что одолеть меня ей легче лёгкого. Поэтому она подхватила нас, перенесла через вершину зиккурата, — он вздрогнул. Гермиона вопросительно подняла на него глаза, но он покачал головой, — нет, ничего там не было сверх того, что мы уже видели, но чем выше, тем столбы стоят гуще, и запах… Короче, она перенесла нас с тобой на противоположную сторону зиккурата, опустила вниз, в долину и задала стрекача. Ну, а я наглотался зелий, нашёл эту пещеру и занялся тобой. Всё.

 

Это было не всё. Что-то ещё было в его взвинченности, в его объятии, ставшем вдруг отстранённо-безучастным, в том, что он больше не смотрел ей в глаза. Ей стало неловко, и она сделала попытку выбраться из-под его руки. Он повернул к ней своё голое лицо. Глаза у него были студёные. И он наклонился и поцеловал её.

 

В этот раз он добился бы своего, потому что был холоден и полностью владел собой. Он не целовал, он словно прицельно бил именно туда, где она была менее всего защищена, где легчайшее прикосновение заставило бы её потерять голову, а не то, что жёсткие и точные поцелуи-укусы. Она словно со стороны слышала свои стоны, всхлипы, умоляющее бормотание, словно со стороны видела, как он склоняется над ней, весь в чёрном, как иезуит, как его худые пальцы терзают соски, как он глушит ртом её стоны, и как спускается ниже, отмечая путь злыми поцелуями, как уверенно раздвигает ей ноги, и впивается жалом, зубами… она вскрикнула, забилась, зарычала, прикусив ладонь, что же он делает, что он с ней делает… как коротко взглядывает на неё, проверяя действие своих ласк, и в глазах у него лёд и ложь. Ложь.

 

— Не смей!

 

Как это произошло? Она уже стоит, вся дрожа, задыхаясь, и в руке у неё дрожит палочка. Яростно воет Живоглот, хлеща хвостом, демон со свистом мечется от стены к стене. Где же вы раньше были, защитнички?

 

— Не смей, гадина, никогда не смей ко мне прикасаться...

— Ну, конечно, — ответил Малфой и потёр щёки. Он снова был прежним — печальным и насмешливым… пучеглазым чудовищем без бровей и ресниц, горлум-горлум, — Куда мне до дохлого декана. Что ж, целуйся с дохлым деканом, извращенка…

— Я убью тебя, — беспомощно сказала она. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он обезоружил её и снова повалил на спальный мешок. Пусть лжёт, пусть ненавидит, пусть терзает, если ему так хочется, но пусть доведёт дело до конца. Но он только вздохнул.

— Убей. Лучше сразу, чем такая жизнь.

 

Она заплакала. Никак не могла сдержаться. Малфой всё так же грустно смотрел на неё.

 

— Не плачь, горе гриффиндорское. Ложись спать. У нас впереди, страшно сказать, Седьмой круг, круг насильников.

— Да, — сказала Гермиона и деловито утёрла слёзы. — Это действительно ужасно. Мы ещё туда не попали, а ты уже набрасываешься на беззащитную женщину. Что же будет внутри Круга?

— Ну вот, ты себе всё и объяснила. Ложись, Грейнджер, к твоему сведению, уже за полночь. Мы должны быть в форме. Нам ведь не на кого надеяться, только друг на друга…

 

Живоглот фыркнул, свернулся кренделем и уснул.