Постояннее временного (джен)

Мой детский взгляд со старого фото

Выдает все о том, кто я есть.

Дома было так хорошо – хоть плачь. Не от нелюбви к домашнему уюту, конечно, а от того, что скоро всю эту рождественскую идиллию – с неспешными домашними ужинами, с посиделками за хорошим кино, с традиционным имбирным печеньем и кексами – придется разрушить. Придется задавать вопросы, придется взвешивать, верить или не верить ответам.

Гермиона тянула время, как могла. Например, потратила день на прогулку с мамой по торговому центру в поисках магловского подарка для Генри Фоули. А потом еще полдня – на то, чтобы сочинить ему письмо, в достаточной степени поздравительное и информативное, чтобы он не возмущался, что она снова обращается к нему за информацией. Да, Гермиона решила начать сбор сведений о Блэках с Фоули. Хоть они и жили в основном за границей, но то теперь, а в восьмидесятые и раньше могло быть иначе, так что Гермиона решила попробовать. Но вечно тянуть было невозможно, и на третий день Гермиона собралась с духом и спросила:

— А кто все-таки мои биологические родители?

Мама шумно вздохнула, отец снял очки и начал сосредоточенно их протирать, видимо, давая себе время подумать.

— Давно ты знаешь? – наконец спросил он.

— С сентября, — ответила Гермиона, испытав буквально за пару секунд радость, облегчение (родители не стали отпираться, она может просто взять и поверить им!) и горчайшее разочарование (она действительно не их дочь… могло ли что-либо быть хуже?).

— И ты все это время справлялась в одиночку, ни с кем не поделившись? – вознегодовала мама. – Гермиона, ты должна была сразу же нам написать!

— А смысл? – пожала плечами она. – Не думаю, что у вас получилось бы утешить меня письмом. И потом, я не знала наверняка. Думала, может, я ошибаюсь…

— Кстати, откуда ты узнала? – спросил отец.

— Вспомнила кое-что, — туманно ответила Гермиона. – Один эпизод, который совершенно точно не мог случиться у нас с вами.

О дементорах она решила не упоминать. Во избежание. Только новых разговоров о переводе ей сейчас не хватало!

— Что-то неприятное, да? – предположила мама. – Не расскажешь?

— Может, позже, — решила Гермиона. – Пока мне хотелось бы, чтобы вы мне рассказали: как так вышло, что вы никогда не говорили мне, что я не ваша родная дочь? Почему вы решили это от меня скрывать?

— Видишь ли, Гермиона… — отец наконец отложил очки и посмотрел на нее, слегка прищурившись. – Мы никак не могли решить, нужно ли это. Когда мы удочерили тебя, ты совершенно ничего не помнила о том, что было с тобой раньше, где ты жила, кто твои родители. Очень быстро ты начала считать нас мамой и папой, а мы, понятное дело, были только рады этому. Но дело не только в этом. Дело еще и в том, что юридически ты наша родная дочь.

— Это как? – оторопела Гермиона. – И что значит «юридически»? Вы же сами только что сказали, что удочерили меня, так?

— Так. Но при этом у нас есть твое свидетельство о рождении, в котором мы вписаны твоими родителями, твоя медкарта, в которой мы с самого начала записаны твоими родителями, и еще ворох всяких нужных и не очень нужных бумаг, и во всех мы значимся твоими родителями, и нигде не упоминаются ни твоя прошлая фамилия, ни твои биологические родители. Как будто их никогда не было, а были только мы. Причем все бумаги подлинные – ну, в смысле, мы же и переезжали, ты помнишь? И отправляли тебя в школу, и оформляли визы, и нигде, никогда, ни разу не имели ни малейших проблем.

— Как такое может быть? – спросила Гермиона, но тут же поняла, что как минимум один ответ у нее есть: магия. Хотя, возможно, существуют и другие ответы, до которых она просто пока не додумалась. – И вам это никогда не казалось удивительным или странным?

— Казалось, конечно. Но нас тогда сразу предупредили, что это некая новая программа по раннему усыновлению детей-сирот…

— То есть, мои родители умерли?

— И родители, и все прочие родственники, которые могли бы оформить над тобой опеку тогда. Так нам сказали. Прости, дорогая, нам очень жаль…

— Да нет, ничего, — пожала плечами Гермиона. – Я их даже толком не помню. Так и что там с новой программой?

— Ах да. Новая программа, предполагающая, что приемные родители полностью заменят детям биологических, поскольку те их не помнят. Нам это показалось странным…

— И не совсем этичным. Мы бы предпочли обычную процедуру, с ней хотя бы все более-менее понятно.

— Но нам показали тебя. И мы согласились. Сами не знаем почему.

«Конфундус? Империо? Легкий Обливиэйт? Внезапно взыгравший родительский инстинкт? Первый вариант самый вероятный».

— И мы никогда об этом не жалели, Гермиона.

Гермиона была признательна маме за эти слова, но больше ее сейчас занимало другое.

— То есть, не осталось никаких свидетельств того, кто я такая на самом деле, верно?

— Да. По крайней мере, их нет у нас. Нам тебя тогда представили как Гермиону Джонс. Но при таком количестве странностей вокруг тебя, сама понимаешь, мы не можем быть уверены, что это твоя настоящая фамилия.

Гермиона кивнула. Она была согласна с отцом: маловероятно, что это была настоящая фамилия. Учитывая, что имя у нее в том сне-воспоминании было другое. А воспоминанию, судя по всему, хоть и с оговорками, но можно верить. Но все это… звучало просто невероятно.

— И вы никогда потом не пытались как-то прояснить эту ситуацию? Узнать, что это за «новая программа»?

— У нас были подобные мысли. Но после того, как мы поняли, что об этой программе никто ничего не слышал, а возможно, ее и вовсе не существует, мы перестали где бы то ни было поднимать эту тему. Что если бы тебя у нас забрали?! Мы не могли так рисковать.

— Вам не приходило в голову, что в этом всем была замешана магия? И если да, то как вы вообще отпустили меня в Хогвартс?

— Мы слишком поздно поняли, что дело может быть в магии, — признал папа, резко помрачнев. – За столько лет мы почти перестали думать об этой ситуации, перестали искать отгадку. И, узнав о магии, просто не успели связать ее с теми событиями. А когда додумались до этого, было поздно: согласие на твое обучение в Хогвартсе мы уже дали.

— То есть, вы не только из-за василиска так хотели перевести меня в другую школу?

— Гермиона, тебе не кажется, что это более чем достаточное основание для перевода? – возмутилась мама.

— Кажется. И все-таки?..

— Да. Мы опасались, что эта история с твоим оцепенением каким-либо образом связана с тем, кто ты есть. Кто-то, возможно, умеющий колдовать, так хотел тебя спрятать, что даже отправил к нам, к маглам, как они выражаются. Вдруг для этого была причина?

Все это было как-то немножко слишком. Слишком похоже на дурной авантюрный роман, из тех, которые так легко перетекают в любовные. Сколько таких зачинов она перечитала этим летом? Ну, там, юную наследницу, которой грозит опасность, отправляют к черту на рога, чтобы никто никогда ее не нашел, и только старая служанка помнит, что по родинке на левой пятке можно опознать дочь великого рода… тьфу! О чем она, вообще? Ах, да. Авантюрный роман. Если подумать, сама по себе эта теория была не хуже других. Вот только она совершенно не вязалась с воспоминанием Гермионы.

— Не понимаю, кто и зачем мог бы решить меня спрятать. Судя по тому, что я вспомнила, те мои родители тоже были обычные люди. Они ужасно испугались моей стихийной магии…

— А что за стихийная магия? – удивилась мама, и Гермиона вдруг поняла: ни разу, никогда, вообще никогда у нее не было стихийных выбросов при маме и папе. Да, бывали странности, однажды склеилась порванная домашняя работа, однажды вредина Лиза из параллельного класса чуть не подвернула ногу, цветок как-то раз раскрылся под ее взглядом буквально за минуту. Но дома – никогда. Ни разбитой или склеенной посуды. Никаких странностей. Никаких, конечно же, подожженных занавесок. Ни разу. Родители даже не запомнили толком, что бывает стихийная детская магия. Они ее не видели. Какое интересное совпадение…

Да кому ты врешь, Грейнджер! Совпадение, как же! Просто, похоже, кое-кто так сильно боялся показаться родителям неправильной, ненормальной, что даже стихийная магия подчинилась этому желанию. Звучит еще более невероятно, чем тот факт, что при ее устройстве в семью, возможно, применялась магия.

— Я тогда, кажется, подожгла занавеску, — все-таки созналась она. – Так иногда бывает, дети не могут контролировать магию, и…

— И они испугались? – подхватила мама, когда поняла, что Гермиона продолжать не собирается.

— Ну да. И из-за этого…

Эту реплику мама продолжать не стала. «Из-за этого они меня бросили. Из-за этого они от меня отказались. Потому что я их пугала. Потому что была неправильной, не такой, как им хотелось. Потому что они считали меня опасной. Потому что я правда была опасной».

— Я пойду, наверно, спасибо, что рассказали, — Гермиона умудрилась произнести это так, что голос ни разу не дрогнул. Она наверняка загордилась бы собой, если бы не был так занята тем, чтобы не разреветься. Она успешно дошла до комнаты, аккуратно прикрыла дверь и только тогда дала волю слезам.

Через пять минут в комнату вошла мама и присела рядом, обнимая ее. А Гермиона все ревела и пыталась вспомнить, когда она в последний раз вот так вот обнималась с кем-то из родителей, не приветствуя, не прощаясь, не позируя для фотографии, а пытаясь получить тепло и поддержку. Наверно, когда-то такое все-таки было. Не могло не быть. Но она не помнила ни единого раза.