Never Let You Down (гет)

Уже несколько лет Элис живет одна в не очень-то и уютной однокомнатной квартире. Уже несколько лет она замечает, что с каждым днем её зрение всё хуже и хуже, а количество страниц, которые она перевела с французского, испанского и итальянского на английский превышают количество страниц, которые содержали все книги в библиотеке её университета. Поступила она не с первого раза, и сейчас, заканчивая выпускной проект, она вспоминает этот год, который ей целенаправленно говорили «нет», и словно на зло, сейчас делает проект про асгардцев и особенности их лексики, диалекта и языка в целом. Никто не сможет доказать правдоподобность её работы, так как в Асгарде, который только недавно открыл свои врата перед миром, никто из них точно не был, и изучить, что в нем и как, какой у асов язык, какие у него особенности, никто просто не успел бы.

Поправив очки, Элис старательно и быстро печатает работу, сосредоточенно хмуря брови и иногда раздраженно покашливая, и устало вздыхая, откидываясь на кресло и отъезжая на нем к самой стенке. Утром она честно работает, а после обеда старается прокастинировать, как может. Вроде бы, она и пишет проект, но в то же время, ей очень мешает след от пальца на ноутбуке, пятно от кофе, которое она пролила на пижамные штаны ещё утром, нужно срочно застирать, и вообще, у неё до сих пор кровать не застлана, а ложиться спать надо не позже, чем в три утра, и тогда это злостное колесо сансары дает оборот. И так уже, от силы, месяц.

Сейчас уже ночь. Час ночи. Элис перелопатила все учебники по лингвистике и все словари, но доказать близость асгардского и норвежского ей так и не удалось, а единственная зацепка — når du snakker om sola, det begynner å skinne, — поговорка, присущая и асгардцам, и норвежцам, аргументом являться не будет. Кто-то аккуратно, даже с опаской, с осторожностью, явно неприсущей рукам с такими длинными пальцами, обнимает Роджерс со спины, и она, выдохнув, берется за предплечья этих рук, притягивая, тем самым, лицо владельца к себе, и целует его в подбородок, уже наизусть зная, как и когда он приходит: поздно, тихо, и оставаясь до утра.

— Соскучилась?

— Всё ещё спрашиваешь? — выдыхает девушка, сцепив свои пальцы с его, и аккуратно возвращаясь к работе, так, чтобы его не обидеть. В последний раз она видела Локи тогда, когда меняла очки, а это было недели полторы назад — времени прошло немного, а кажется, словно вечер.

Плед ложится на её плечи благодаря чьим-то заботливым рукам, они же, через пару секунд, начинают гладить её волосы, которые совсем недавно она постригла — когда они уже ниже задницы, становится очень неудобно. Расческа скользит по прядям, выравнивая и упорядочивая каждую из них, так же аккуратно и заботливо. Кажется, даже если Элис ослепнет, она без труда распознает Лафейсона в толпе — по прикосновениям, по дыханию, по каждому его жесту и каждой неровности, вене на руке.

— Как продвигается работа? — говорит Локи перед тем, как взять кружку со стола и отпить из неё немного еще неостывшего чая.

— Туго, — отрезала Роджерс, — асгардский очень сложен…

— Это помесь латыни, немецкого и норвежского.

— Что у вас общего с норвежским? — хмурится в раздражении Элис и заправляет волосы за ухо.

— Произношение некоторых бранных слов, — усмехается Локи, и девушка вновь направляет взгляд в компьютер, выделяя и вырезая целую страницу текста, — Ты вообще отдыхаешь, золотце мое? — с волнением и усмешкой одновременно произносит трикстер.

— По три часа в день, — буркнула девушка, — Почти свободно говорить на только распространяющемся языке… И не знать, что о нем написать. Класс, — она откидывается на кресло, снимает очки и трет глаза.

— Это нельзя так оставлять, — выдыхает Локи, чешет затылок, и после того, как встречается взглядом с Роджерс, захлопывает крышку ноутбука, снимает с неё очки, хватает на руки, и кладет на кровать, а сам ложится сверху — и всё это неспешно, и его удивляет, что девушка не сопротивляется, не ворчит и не брыкается, словно она ждала такого его поведения, такой дерзости и противоречию тому, чего ожидает она.

Девушка немного поежилась, потянулась и сладко промычала:

— Надо заканчивать… Пусти…

— Отдохни хоть немного.

— Нельзя, Локи, — она в миг посерьезнела, подтянулась ближе к изголовью и приподнялась на локтях.

— Можно, Локи, — он утыкается лицом ей в грудь, — Я пришел просто пролежать с тобой в кровати весь день. И я знаю, что ты не против, — Элис закатывает глаза, пока трикстер прожигает её взглядом, словно выжидая момента, чтобы напасть.

— Работа выматывает, — говорит Элис и ложится на спину, зарываясь руками в волосы Локи.

— На самом деле, легче понять, о чем люди говорят, нежели то, что и зачем они делают. Действительно выматывала бы работа про язык тела.

Девушка удивленно подняла брови и погладила Лафейсона по шее.

— И чем это он сложнее?

Он хитро улыбнулся, сдержал широкую улыбку, которую, в свою очередь, не смогла сдержать Роджерс, и поднялся с кровати, замечая, с какой легкостью Элис его отпускала. Хотя в любой иной раз — точно бы схватила и притянула к себе. Она и впрямь устала, и Локи действительно жалеет, что не отговорил её от этого и не затащил в Асгард силой.

Локи встал перед ней, оглянулся по сторонам, поправил рукава рубашки, и продолжил опасливо оглядываться по сторонам, сложив руки за спиной и не выдавая на лице ни единой эмоции. Девушка смотрела на него с непониманием и чесала голову. Она заметила, что фасон рубашки очень тонкий, и из-за этого можно было запросто разглядеть рельефы его тела, изучить его, каждую родинку, каждый капилляр.

— Вот скажи, что я сейчас чувствовал? О чем думал?

— Ждал кого-то? Нервничал? — спрашивает девушка.

— Нет, — ухмыляется принц и собирает свои волосы в хвост, — Я был уверен. Старался убить время. Чувствовал себя в безопасности. Был сосредоточен. Пытался это продемонстрировать, так или иначе…

Элис призадумалась на секунду — взгляд его и правда был уверенным, поза показывала, что бояться ему нечего, грудь колесом и чистое, размеренное дыхание, без напряжения, это подтверждало, на лице и морщинка не дрогнула, но при этом озирался по сторонам он, будто что-то разыскивая среди желтых стен, книжного шкафа и кровати, которые были прямо перед ним. Он не выдавал неуверенности, страха, нервов — он что-то искал, и знал, что ищет. Роджерс задумалась о том, как он поправлял рукава, и предположила, что он потерял либо часы, либо запонки. Нахмурившись и осознав глубину каждого жеста, каждого вздоха, Роджерс едва выдавила из себя:

— Д-да… Но… Это же гениально, — она резко взбодрилась и подняла голову, взглянула Локи в глаза, — Так просто, но так глубоко….

— Когда мне было скучно, ночами я отыгрывал сцены из некоторых пьес, что ставили в девяти мирах — так и научился. Почти все мидгардские произведения просты до боли, но в то же время так глубоки и… просто прекрасно открывают ваше нутро. И вообще, нутро каждого.

Девушка кивнула и улыбнулась.

— Меня пытались затащить в театральный кружок на третьем курсе, — она встала с кровати и подошла к Лафейсону, чтобы поправить его воротник, потому что как всегда — он за ним не следил. По нему было видно, что он не от мира сего, и рубашки с натирающими воротниками ему мало знакомы, — Я попыталась.

— И как?

Девушка бросила на возлюбленного взгляд, полный игривости и заинтересованности, она была готова, кажется, рассказать ему все реплики Офелии, что выучила тогда, а их было не много и произносила она их отвратительно, да и, стоит признать, играть и прикидываться никогда не любила, но то, что пришло ей сейчас в голову, она обязана была продемонстрировать Локи во всей красе, отдать последние силы этой реплике, чтобы порадовать его, убедить, что хоть что-то в её учебе принесло результаты, и, вдохнув в легкие побольше воздуха, Элис начала:

— Не верь дневному свету, не верь звезде ночей… — выдохнула она, не заметив, как Лафейсон подхватил:

— Не верь, что правда где-то, но верь любви моей, — одновременно прошептали они и улыбнулись друг другу.

— Второе явление второго акта, из письма Гамлета к Офелии, — протараторил Локи, н Элис кивнула ему, — Любимая мидгардска пьеса. Когда правил Асгардом ставил её раз двадцать, не меньше, — усмехнулся трикстер.

— Я знаю только пару реплик и… То, что почти во всех переводах это письмо становится однозначным — он признается ей в любви. А в оригинале…

— Двусмысленно.

— Да, двусмысленно, — кивнула Элис, до глубины души тронутая тем, что он заканчивает за неё предложения. Сейчас ей кажется, что существа лучше во всем мире не найти — а она и не хочет. Лишь бы он, лишь бы всегда, и лишь бы рядом. Большего для чувства спокойствия, защищенности, достижения того состояния, когда она может сложить руки за спиной, ей и не нужно. Только он.

— Знаешь, это… Даже хорошо, что ты так мало знаешь. Перед тобой весь мир — ты можешь в любой момент изучить что-то новое, а мы, асгардцы, к сожалению, к вашим земным двадцати годам уже всё знаем.

— Не всё, — она заботливо заправила вьющуюся прядь его волос за ухо и поцеловала в уголок губ, — Самого себя ты всё ещё не знаешь. Всех остальных до нитки, а себя… Вообще нет.

— Зато меня знаешь ты, — улыбнулся он и погладил мисс Роджерс по голове.

Работу Элис дописала довольно быстро — с консультантом по почти всем языкам девяти миров писать значительно легче. Локи рассказывал ей много историй, о своем прошлом, которые бы, скорее всего, он рассказал бы только пьяным в стельку: о том, как он переписывал черновики Конана Дойля, о том, как в веке восемнадцатом обманывал девушек, приманивая их на свою красоту, а потом оставляя ни с чем, о том, что видел драконов, и видел последнего из них, о том, что он видела убийство Кеннеди своими глазами… Девушке с трудом верилось в их достоверность, но и не верить тоже не было оснований. На самом деле, её не столько волновало, о чем он балаболит, пусть и очень убедительно балаболит — её было интересно слушать его голос, прислушиваться к каждому придыханию и сипу. Ей нравилось изучать то, как он звучит, как некоторые буквы перекатываются на его языке, как красиво и грамотно он говорит, как быстро подбирает слова. Он действительно был божеством — тем, кому должны поклоняться, недостижимым идеалом, сокрытым за пеленой, в коконе из лжи и обмана, сокрытия истины, которым он обвил себя, чтобы было не так больно жить. Элис понимала его, вспоминала, как сама не раз осуждала себя за свою ложь, большую или маленькую. Так действительно было легче.

Когда она впервые его встретила, то впервые открылась кому-то, словно нашла родственную душу. Если весь мир ополчится против неё, и Элис лишится тех людей, которым могла бы доверять, последним существом, что заслужило её правды, её сердца, останется Лафейсон. Именно с ним она пройдет до конца, именно он — её солнце, её небо, её воздух. Возможно, это глупо — всецело вверить себя самому известному лжецу Асгарда, но даже если Элис когда-нибудь пожалеет о своем выборе, она никогда не перестанет любить того, кто сегодня сказал ей: «Не верь дневному свету, не верь звезде ночей, не верь, что правда где-то, но верь любви моей.»